На Мосту

       Мягким одеялом опустились на мир долгожданные сумерки. Благословенны вечера - муторная суета дня уже позади, и можно позволить себе почти терпеливо предвкушать появление ласковой матери всего сущего - ночи. В ожидании часа, когда её тёмное величество соизволит снизойти к верным своим подданным, так хорошо прогуляться по бесконечной набережной, на которой именно в этот поздний час, именно в этом прибрежном сумраке, и начинается настоящая жизнь. Пушистые шары невысоких фонарей приветливо стелют под ноги гуляющих апельсинового света коврики, с открытых террас уличных кофеен доносятся смех, аромат горячей карамели и аристократически тихий перезвон серебра с фарфором. Входя в поворот с набережной на Мост, потренькивают трамваи. И почти беззвучно течёт с восхода на закат неторопливая река, время от времени напоминая о себе живущим лёгкими шлепками волн о гранитную облицовку набережной.
       Тот берег едва угадывался по россыпи мерцавших огоньков. Блики недавно взошедшей луны танцевали на завитках редких и неспешных водоворотов - рождались и гибли галактики. Одна особенно долго кружила на текучем упругом полотне, и дама, любовавшаяся рекой с набережной, замерла, провожая взглядом это чудо. "Только не утони, купальский мой венок, только не утони", - послышался женщине девчачий голосок. А ведь уже давно нет девочки, что когда-то опустила тот венок в тёмную воду. Не утонул венок. Свитый неумелыми ручками, он распался, и река потекла дальше, украсившись то ли цветами, то ли звёздами - да кто его разберёт? Тем более - здесь.
       Дама вздохнула, плотнее запахнулась в белую крупной вязки шаль и продолжила прогулку.
       Мост, широкий, словно многими и многими возлюбленный Хрещатик (впрочем, некоторые уверяли, что это - вылитая Унтер-ден-Линден, а иные с ностальгией вспоминали навсегда покинутую Садовую-Кудринскую), так вот, Мост уходил чуть ввысь и, как этим конструкциям полагается, вдаль. Но даже если бы вы встали ровно посередине Моста, концов разглядеть не смогли бы при всем желании. Одни настаивали, что из-за длины пролета. Другие полагали, что по вине слишком разросшихся лип, - и куда только смотрят садовники? Третьи же просто считали Мост еще одной городской улицей, только без домов. Все остальные признаки улицы эти самые третьи находили: это и трамвайная линия посреди, и мощёная булыжником проезжая часть, и протянувшиеся вдоль парапетов аллеи. Хотите - прогуливайтесь по жёлтому гравию дорожек, хотите - присаживайтесь на любую, предусмотрительно развёрнутую спинкой к трамвайным путям скамью, - с каждой открывается чудесный вид на восходы или закаты, уж кому что по вкусу. К одной из этих скамей и направилась неспешно дама.
       В этот час на Мосту всегда бывало пустынно; ни новички, ни даже старожилы не видели смысла фланировать по скудно освещённому променаду: никто не разглядит нарядов и кокетливо подвитых ветерком локонов, - в такое время лучше сидеть за крохотным круглым столиком кофейни, непринужденно поддерживая изящную чашечку и остроумную беседу, искушения в которой больше, чем в иных окружающих декольте. Словом, ничто не мешало даме любоваться маслянисто блестящей чернотой медлительных вод.
       Дама присела на скамейку и подставила лицо ветру и речной прохладе. Перед ней, насколько хватало глаз, раскинулась темнота, - со скамьи не было видно ни гомонящей набережной, ни мерцающей дымки другого берега. Едва-едва пробивались сквозь листву лучи фонарей с мостовой. Как же тихо... только рокотом припозднившегося оттуда трамвая нарушился окружающий покой. Даму часто тянуло сюда, и она всегда приходила одна. Одиночество, думала она по обыкновению на этом месте, это когда не с кем поделиться тем, что любишь.
       За звоночками и перестуком колес по стыкам рельс не расслышала дама приблизившихся шагов.
       - Огоньку не найдется?
       Хрипловатый петушок в конце вопроса, клюв лихо заломленной на левое ухо бейсболки и огромные белые кроссовки, - боги мои, ему едва ли семнадцать! Можно, конечно, и соврать жеманно, но в том-то и дело, что рыбак рыбака видит издалека - это во-первых. А во-вторых, откажешь, так ведь уйдёт туда, к свету и смеху... нельзя отпустить его на набережную, не узнав, почему он здесь. Портсигар попался сразу, а вот изящная золотая зажигалка с дарственной гравировкой, как всегда, запуталась в атласных складках ридикюля.
       - Прошу вас, - и скамья вместе с дамой вздрогнули под плюхнувшимся на сиденье тинэйджером.
       - А я сво...посея...де-та, - доверительно сообщил он половинкой рта, второй пытаясь вытащить сигарету из сильно сплющенной пачки.
       Женщина легонько, из-под ресниц, дотронулась до собеседника взглядом. Больше всего ей не понравились ободранная до мяса скула и тёмная от крови майка, но дама не торопилась высказываться по поводу. Прежде она извлекла тонкую длинную папироску, трижды размеренно стукнула ею по серебристому боку портсигара и лишь потом, для пущей внушительности разделяя паузами слова, произнесла:
       - Зажигалка осталась там. Выпала у тебя из кармана, когда они уносили тело.
       Паренёк, уже было наклонившийся к даме в ожидании огонька, отпрянул:
       - Т-ты чё-о?
       Ветерок с реки стих, тьма вокруг была прекрасна и первозданна.
       - Скажи, фрираннер, ты просто сорвался?
       Как легко было в ту минуту согласиться с безыскусной ложью этого тихого вопроса, принять предложенную игру. Но до парня кое-что уже дошло. Глубоко втянув в себя пахнущую тиной сырость, постарался произнести спокойно:
       - Она ушла с передоза! - и примолк. Скрестил на коленях локти, будто в подушку, ткнулся в них изуродованным лицом. Качнулся пару раз из стороны в сторону, и, наконец, нашёл силы продолжить. - Прикинь, в завязке уже была, причем всухую стерпела, - мы всё мечтали, как вместе, и всё такое... Толкач выловил её после школы. А я тогда с ногой валялся. Так бы вместе были. Она шла, а он её - в машину. Мужик же, а она тощая. Дозу вкатил... развязал. Второй раз она уже не... Ну, и... вот. Я его достал. Как давил - не помню. Ну, и за ней... А с эстакады потому, чтоб наверняка, ну и чтоб ничего понять не успеть.
       - Но раз ты здесь, значит...
       - Угу, врубился по ходу.
       Сухо щёлкнула крышечка зажигалки. Цвиркнули о кремень зубцы колесика, и ослепительно-злая искорка вцепилась в фитиль. Чуть подрагивая, - наверное, вслед за держащей зажигалку рукой, - свет встретился с хмурым от усталости взглядом. На крыле широкого носа след сковырнутого прыща. Над обиженно опущенными углами большого яркого рта - робкий намёк на усы.
       Женщина протянула руку, но страшной раны не коснулась; медленно повела ладонью над виском, скулой, к подбородку, сосредоточенно соединяя осколки костей, потом разорванные мускулы и, наконец, кожу. Всмотрелась в розовый шёлк шрама, и вдруг, сама того не ожидая от себя, прижалась к рубцу губами. Юноша застыл, терпеливо пережидая внезапную ласку. Наконец, томящая запахами горячей сосновой хвои, сливочного сыра и корицы белизна отодвинулась, вновь притворившись сдержанной и неспособной на порывы.
       - Её здесь нет, она уже вернулась, и ждёт тебя.
       - Ты?
       - Да.
       - Спасибо.
       - Пойдём, я провожу тебя до трамвая.
       В траурно-белом свете фонарей булыжная мостовая казалась кольчугой на груди великана. Отполированные столетиями рельсы безупречно доказывали теорему о параллелях.
       - А этого... ты его тоже встречала?
       - Вчера.
       - Он... там? - вмиг поджавшийся, парень ткнул подбородком в сторону набережной, заманчиво пахнущей свежемолотым кофе.
       - Нет - там, - женщина задумчиво посмотрела на сыто лоснящуюся темноту воды.
       Трамвай подлетел, будто первому зову хозяина покорный пёс. Высек из проводов сноп сливочно-жёлтого пламени, грохотнул на стыке и замер, ожидая пассажира.
       - Ну, бай?
       - До свидания.
       Одним прыжком - только белые кроссовки и мелькнули - парень вмахнул в сияющее трамвайное нутро и метко опустился на самое лучшее сиденье, напротив лобового стекла. Оглянулся на даму. Та ободряюще кивнула в ответ, похлопала ладонью по тёмно-рубинового цвета борту, - трогай, - и послушные её воле двери сомкнулись. С отправлением же трамвай чуть помедлил, давая женщине отступить на несколько шагов.
       Есть ли в мире хоть что-либо уютнее трамвая, не столь ярко, сколь упорно раздвигающего непроглядную пустоту? Что ещё может, так согревающе звонко и грохоча на всю вселенную, подарить надежду на то, что всё в конце концов будет хорошо, - просто потому, что ты уже отправился в обратный путь. В дом, где тебя ждут. Ждут.
       Больше всего на свете не любившая долгих прощаний, женщина не стала смотреть, как пропадут из виду удаляющиеся огоньки. Плеснула оборка на подоле, мелькнул каблучок, и будто кофе капельку молока, вобрала темнота аллеи отблеск белой шали.
       Луна ещё чуть-чуть не дошла до зенита, но уже любовалась рекой, - то ли змея, мерцая чернёным серебром чешуи, всё ползла и ползла куда-то, то ли крутилось и крутилось неимоверное мельничное колесо с почти сточившимися от древности зубцами.
       - Да, радость моя, всё почти так и есть, - засмотревшись на течение, луна и не заметила, как дама сошла с Моста и облокотилась на парапет набережной. Дама между тем положила на ладонь зажигалку и повертела, ловя зеркальным её бочком лунный зайчик, - дарственная надпись заиграла, и вспыхивало то spiro, то spero. Пару раз удалось поймать в лучик света оба слова.
       ...первая, самая вкусная затяжка да утешающий шёпот тлеющего табака... доброй ночи, река, до завтра.