Обычное дело. Памяти Д. Хармса посвящается...

Дворнихича баба Маша вставала по утрам очень рано, в шесть. Надевалася в оранжевый жилет, натягивала вонючие рукавицы и шла с метлой на улицу, убирать всё, что за ночь накакали собаки, набросали постоянно пьящая и колящая молодежь возле подъездов. Мусора было всегда целые кучи, шприцы, бутылки, осколки, пакеты пустые, окурки, какашки и кровь временами ей приходилось мыть на асфальте. Ничего, приходилось, мыла, скоблила, чуть не плача, работа такая, а что делать?
И камеры ей приходилось выгребать, а на притолоке, прям над головой, сидели крысяки, свесив вниз длинные хвосты. Баба Маша спервась метлой колотила по притолоке, чтоб крысюков прогнать, а опосля уж заходила в камеру, выгребала оттуда мерзкий слизистый мусор и складывала аккуратно в картонные коробки. Ничем она не гребовала, жизнь была у ней тяжелая, всему научила. Кой-чего из выкинутых вещей прополаскивала дома в тазу алиминевом да носила сама, или на дочь недевала. Дочь у ней была глупая и убогая.
Ругачая тетка Зульфия сидела на лавочке возле подъезда и плевала семачковые шкорлупки на асфальт, прямо Марье под ноги, на вот, мол тебе, на, жалкая уборщица, дворнихича старая, растрепанная.
- Ты что ж делаешь, Зуля? – правдиво сказала баба Маша.
- А чтоб ты подметала за мной делаю. Работай давай, а я буду плевать тебе под ноги, и на голову.
- Да как ты смееш? – закричала баба Маша, - не смей!
- Посмею, да!- нагло закричала Зульфия, и плюнула в бабу Машу и попала на жилет ейных с засаленным пузом. Слюна, с осколками семачковых шкорлупок пузырясь стекала вниз, и капала на асфальт грустными каплями. Бабка Маша посмотрела в нахальные черные глазища ругачей Зульки и стукнула её поганой метлой по голове, рассердившись не на шутку. Зульфия закричала по-кавкаски истошно, хрипло заголосила.
А драчливый Зураб увидел в окно, выскочил да и давай бабу Машу драть-колотить. Бил её, бил, кричал дурными глазами смотрел и ударил её по голове так, что она прям упала и в асфальт врезалась, шмякнулась прямо носом, похожим на соленый сморщенный огурец.
- Ты смотри, сука, - сказал Зураб, придавив ногой бабу Машу к полу, - ты смотри, скажешь кому-нибудь, заставлю тебя весь твой мусор сожрать.
И ушел Зураб кушать плов, а Зульфия сидела и хохотала на лавке и плевала шкорлупки баб Маше на спину, и хохотала, и плевала в неё, плевала, плевала, плевала. И смеялась.