Мусорный рай

- Держи вора, держи-ыыы! – кричали благовоспитанные люди в смокингах и бабочках и бежали за тщедушным существом в грязных лохмотьях. Оно легче пуха уносилось вперёд
собственными ногами, подгоняемое страхом быть растерзанным обезумевшей шайкой «денди».
Она то настигала свою жертву на расстоянии выхоленного ногтя указательного пальца на левой руке, то отставала от неё на целый квартал.
Преследователи двигались с Городской площади, где убегающий человек три часа назад под звуки торжественного марша «Золотых набалдашников» должен был публично сбросить свои лохмотья и сжечь их под аплодисменты остальных горожан, заученно радующихся новообретённому брату.
Но этого не случилось.
Когда мэр Города с крупной чёрной жемчужиной в петлице иссиня-белого фрака, златозубо улыбаясь, поднёс на подушечке из голубого панбархата платиновые ножницы по случаю низложения грязных лохмотьев; когда торжествующая публика осыпала площадь розовыми гвоздиками и возгласила: браво! – то этот гнусный мышеед оттолкнул от себя уважаемого и всеми почитаемого человека.
Мэр удержался на ногах, благодаря регулярным физическим упражнениям, а вот ножницы
сорвались со своего ложа на булыжный плац. Это событие стало непростительной пощёчиной всему блистательному обществу, поскольку данный платиновый инструмент для остригания волос был мифическим раритетом могущественного Города, который своими корнями глубоко уходит в первобытный туман истории.
Как гласило древнее предание, основатель Города, лучезарный Аик, этими ножницами срезал собственные лохмотья, чем и открыл путь к всеобщему благоденствию и счастью.
Так настала Великая эра золотых набалдашников, когда золото стало достоянием каждого достойного того гражданина. Тому прошло не одно поколение.
А этот грязный мерзавец посмел швырнуть на землю священную память Аика. Ату его, братва, ату!
И погнали тогда несчастного человека.
И вот его гонят уже третий час по улицам Города к Его северной окраине, где расположилась городская свалка. Она тянулась до самого горизонта. Там, на свалке кончался Город, кончалась цивилизация и начиналось беспредельная власть мусорного царства, змеекрысовидных тварей и отказных людей, если последним удавалось выжить.
Вот солнце одной ногой ступило на землю, когда преследователи и преследуемый человек вырвались из каменных тисков Города. Впереди поднималась полоса отчуждения – стены из колючей проволоки под высоким напряжением, в три человеческих роста и в пять рядов, через каждые полшага. Тут кто-то из преследователей вынул пистолет с глушителем и оптическим лазерным прицелом инфокрасного видения – во имя покоя городских обывателей конституцией Города предписывалось соблюдать тишину – и выстрелил. На той стороне полёта пули загнанный человек очень скоро дёрнулся и упал.
- Всё… - только и сказал стрелявший, развернулся и направился в Город, который яркими огнями звал и манил к себе. Город не любил отпускать свои жертвы.
Примеру стрелявшего одетого в блестящий фрак человека последовали и другие, и все они, смеясь и распевая победные песни, двинулись в объятия каменного чудовища. Оно, методично и планомерно, вытягивало из человека не кровь, но душу. Впрочем, Город не брезговал и человеческой крови. Благодетели Города, как и лучезарный Аик, искренно и свято полагали, считая священным законом человеческого бытия, превыше избитых и забытых библейских заветов, которым давно уже никто не следовал, вдохновенно и лепили из порожнего человека всё, что угодно – послушного себе и не думающего раба. Если у человеческого индивида не болит душа, то может ли такой тип болеть за свои слова и поступки? Глупый и пустой фразеологический оборот как «любовь к ближнему своему» наконец-то утратил своё бутафорское значение, и всё стало на свои места, спустя 2500 лет, после того, как этот проходимец закончил свои дни на древнеримском кресте. Люди обрели счастье, радость и веселье. О какой «любви к ближнему своему» может идти речь, господа, когда сегодня в Городе каждый счастлив одинаково – у всех всё есть, и никто ни в чём не нуждается. Счастье одного безошибочно, как по одной кальке, угадывалось и в десятом, и сотом, и тысячном, и миллионном, и миллиардном жителе великого, славного и могущественного Города. А это было очень удобно, и не требовало особых затрат для управления такой безликой и бездушной массы, больше похожей на органический компост, чем на человеческий коллектив.
Как только торжествующая компания преследователей вступила на улицы затаившегося Города, как среди палачей возникла согласная тишина – надо уважать своих сограждан. А завтра придут «мусорщики» и огнемётами сожгут эту падаль, эту тварь, которая осмелилась отвергнуть священный дар счастливого Города. Как говорится, каждый в этом мире получает ту свободу, которой он достоин по собственному праву. И у каждого своя цена...


Раненый человек, загнанный в силки смерти, пришёл в себя и застонал через некоторое время. Левый бок от раны полыхал огнём.
Вдруг он услышал над собой чей-то приятный голос, обратившейся к нему на языке древнего приветствия:
- Панаце! Вам весело?
- Да, кажется... - зашевелился тут раненый и с трудом раскрыл запёкшиеся губы, преодолевая острую жгучую боль, и сдавленно попросил: - Пи… пи… пииить…
- Сейчас, сейчас… - кто-то, не мешкая, живо засуетился подле него, а минуту спустя какая-то влага забулькала в пылающее горло, и тихое умиротворение тёплой волной стало растекаться по всем безжизненным членам.
- Что это? – спросил раненый.
- Вода. – услышал он в ответ. – Чистая родниковая вода.
- Вода?.. Это что? Сухой напиток фирмы «Global coca-cola»? – допытывался раненый человек.
- Нет и нет!!! – смеялись ему в ответ и продолжали: - Вода – это жизнь. Жизнь – это сила. Сила – это любовь!
- Любовь это что: Город? – не понимал человек.
- Нет, любовь – это радость сердца, согласие души и гармония тела.
- Не понимаю… не знаю… голова болит, о... - застонал раненный, и человек забылся.
- Тут над ним склонились и стали обрабатывать рану. Она была не большой. Пуля прошла навылет. Прошила левый бок, от спины к груди, пронзила лёгкое и прошла в полтора сантиметра от сердца.
Вокруг стояла глубокая ночь, когда раненый человек снова пришёл в себя. И он снова услышал над собой:
- Панаце!
- Где я? – спросил раненый. Его губы послушно выполняли волю человека, разбитая плоть переполнялась лёгкостью и свободой, чему он удивился и испугался: - Что со мной?
- Вы живёте, – просто ответили ему.
- «Йа-жы-ву…» - медленно проговорил человек, пробуя на вкус каждый слог, и это ему понравилось.
Он зашевелился – боли совсем не было. Это было чудо. Даже Город не был способен совершить его!
- Где я? В раю? Что со мной происходит? Это всё мне снится, как в Городе – Сны счастья? – вопрос следовал за вопросом, тут он, словно спохватился, и спросил с нескрываемым испугом, увидя над собой изуродованное лицо склонившегося человека: - Кто вы? Зло?
- Панаце! – ответили ему. – Вы в Мусорном раю – на городской свалке. Вы были жестоко ранены, потеряли много крови, но сейчас Вам ничто не угрожает. Раны обработаны, перевязка сделана, а потеря крови восполнена – так что, живите и радуйтесь, мой друг. Позвольте представиться, я – День-разведчик. Сюда пришёл с другого конца, где нет города, Там только небо, земля и люди.
- «Не-бо?» «Зем-льйа?» «Льу-ди?» - повторял беглец и с детским наслаждением, как леденец, смаковал каждое слово, и пришёл к выводу: - Это Город?
- Нет, это целый мир! – ответили ему терпеливо, как неразумному ребёнку.
- Ага, понял! – закричал раненый человек и поспешил поделиться своей заученной радостью, которую он ежедневно получал с бесплатным сухим напитком и дармовой лапшой быстрого приготовления: - Целый мир – это Город!
- Да нет же! – грустно улыбнулся День-разведчик. – Город – это только страшная тень...
- Тень, что это: Город? – спрашивал несчастный беглец.
- ... страшная тень, а целый мир ты увидишь завтра утром... - говорил День.
- Утром, что это: Город?
- ... завтра утром своими глазами, – терпеливо закончил разведчик.
- Глазами, это что: Город? – не унимался беглец.
- Нет! – не удержался здесь досель терпеливый День и выпалил в лицо несчастного человека: - Глазами, вернее глаза – это то, чем ты видишь и смотришь! – и видя, как раненый человек испугался и сжался в комок, порывисто обнял его, стал ласкать и целовать, как маленького ребёнка, а беглец и не сопротивлялся.
Прошло некоторое время, и раненый человек, согретый теплом и вниманием разведчика, наконец-то успокоился. День с тревогой взглянул на небо и заторопился: - Вставай, друг, и пойдём. Дорогой ты увидишь ответы на все свои вопросы. Нам надо торопиться, пока не пришли "мусорщики".
- "Мусорщики", это что: Город? – спросил беглец.
- Да... - кратко, с сожаленьем, согласился День-разведчик, и они вдвоём пошли под звёздами, среди мусорных куч.
Звёзды были большими, как глазные яблоки, выскочившие от ужаса из глазниц – звёздных орбит. Земля же была грязна и гадка...
День-разведчик и его спутник медленно пробирались вперёд. А пока они шли, между ними завязался разговор, из которого несчастный беглец узнал о том, как многого он был лишён, благодаря Городу, и как много он найдёт здесь, в Мусорном раю.
- Ты кто, и как зовут тебя? – спросил День-разведчик несчастного спутника своего.
- №135... - кратко ответил его спутник.
- Хорошо, а имя? – не унимался разведчик.
- Не понимаю… не знаю… боюсь… - заторопился, испугался и затрясся беглец, а холодный пот покрыл его лицо; он затрясся и повалился на руки Дня, и тот подхватил его и стал успокаивать: - Простите, простите меня, поскольку не знал, что это причинит Вам такую боль.
День-разведчик осторожно положил на землю №135, участливо склонился над ним и продолжал:
- В моё время в Городе ещё давали людям имена.
Вздохнул разведчик и замолчал, взором своим обратившись к звёздам.
Вскоре №135 поднялся, и они продолжили путь. По-прежнему звёзды пучились от страха. По-прежнему земля отдавала гнилью.
- Я родом тоже из Города, – начал День свою исповедь так же внезапно, как внезапно оборвал с вой разговор. – Это было двадцать лет назад.
- «Двадцать лет назад…» - как приглушённое эхо повторил №135 и спросил: - А это что такое «двадцать лет»? Это Город?
- Нет... - хмуро ответил День и продолжал: - Настанет срок и ты сам всё узнаешь, Малыш… - тут разведчик слабо улыбнулся, радуясь случайно найденному имени для этого по-детски наивного и беспомощного существа, каким был его спутник, и тяжело вздохнул: - Тогда у меня были Книга и Кошка.
- Книга? Кошка? Это что, Город? – нетерпеливо перебил №135.
- Нет, Книга – это говорящая бумага, – ответил разведчик.
- Бумага – это Город? - продолжал спрашивать №135.
- Нет... - терпеливо ответил День и грустно улыбнулся, ибо явственно увидел, ощутил, что Город полностью и безнаказанно воцарился в сознании нынешних «городских жителей» и вытеснил великий мир понятий и вековых общечеловеческих ценностей, то есть саму Жизнь, и разведчик продолжил: - Сейчас я не могу ответить на все твои вопросы, Малыш. О многом Вам расскажут наши Учителя, которые таких, как ты, Малышей, учат жить в окружающем мире Людей.
- Учитель – это Город? – спросил №135 и остановился, поскольку его тщедушный разум пустого обывательского потребителя отказывался что-то понимать, потому что его жизнь началась в Городе и стала самим Городом (ходили слухи, что по истечению определённого срока люди превращались в составные части Города, но это мало кого волновало). Это было тогда и там – вчера и в Городе. А сегодня здесь под звёздами вдруг выясняется, что Город – это только лишь страшная тень, а вокруг него Незнакомое и Непонятное. Голова раскалывается на части, и №135 испуганно схватился за неё руками и потерял сознание.
Придя в чувство, человек сквозь сетку слёз смутно увидел, как над ним в заботливой тревоге склонился разведчик и внимательно слушал глухие удары чужого сердца.
- Кошка: это что – Город? – спросил №135, когда смог вдохнуть полной грудью и раскрыть горячие слипшиеся губы – голова продолжала кружиться.
- я тебе отвечу, Малыш, - сказал на это День-разведчик и добавил с лёгкой досадой: - Но давай, мой друг, договоримся только, что ты уже не станешь перебивать и бездумно спрашивать: «А это что – Город?» Ты согласен, дорогой мой Малыш.
- Согласен, – ответил механически №135, который ничего не понимал и только рассеянно улыбался.
- Кошка – это существо, нежнее и преданнее которого никому не сыскать…
Тут День что-то вынул и бокового кармана, зажёг спичку, и № 135 увидел изображение удивительного животного, прежде не виданного им и незнакомого. То была живая молния на четырёх изящных лапках, застывшая перед боевым броском, желая поймать большую пёструю бабочку. № 135 почувствовал острую головную боль и зажмурился. Как много странного и неизвестного. Кто это и что, он не ведал. Не мог ведать. Город строго контролировал минимум знаний своих обывателей и жестоко карал тех, кто самостоятельно позволял себе узнать, чуть больше, чем положено было знать.
- Это кошка, Базильда, - пояснил разведчик, и в его голосе, не взирая на видимую суровость, зазвенели колокольчики боли, - и нежнее, ласковее и преданнее существа среди женщин мне было не найти по всему шумному и шаловливому городу… - тут он замолчал и горестно вздохнул.
№135 хотел уже обратиться с вопросом «женщины: это что – Город?», но вспомнил о своём обещании молчать, и вопрос застрял в горле рыбьей костью, а человек закашлялся.
День постучал его по спине и продолжил свой рассказ:
- Базильда каждое утро провожала меня, когда уходил на развлечения, - «хлеба и зрелищ!» - по предписанию города. Город заботился, чтобы каждый горожанин был счастлив и весел, сыт и доволен собой. Какие мысли у сытого, когда кусок хорошо прожаренного мяса заменяет ему целый мир, и из всех существующих чувств ему лишь знакомо чувство голода?
В глазах слушателя блеснул вопрос: «кусок мяса: это что – Город?», но слова не прозвучали, и человек, на сей раз, не поперхнулся невысказанным вопросом.
- Город потакал всем нашим капризам, прихотям и желаниям, убивая в нас чувство человеческого достоинства. Он хотел, чтобы все мы были счастливы до тупости – без мыслей, чувств и эмоций, без поисков и открытий, без потерь и находок, без радостей и огорчений, без действий и ответственности. Это было запрограммированное всеобщее счастье. – День замолчал, видя, как №135 в каком-то первобытном страхе обхватил свою голову и в ужасе раздавленного человека упал на землю: как много неизвестных и страшных слов – как больно, о, Город!
- Прости, дружище, я немного отвлёкся. Но вспомним ожидающих людей и поспешим им навстречу. А я тем временем завершу свою горькую повесть.
День закрыл глаза, и в его груди зазвенели колокольчики боли. Если бы №135 умел видеть в темноте, то увидел бы на глазах своего вожатого жемчужины слёз. Впрочем, он бы не понял этого, поскольку не знал, что такое слёзы – слёзы радости и боли.
- Каждый вечер я рвался домой и отдыхал в уединении с милой Базильдой. Стоило мне открыть дверь и войти в прихожую – (№135 ничего не понимал, но молчал) – как Базильда прыгала мне на грудь, забиралась на плечи и начинала целовать меня и ласкать мои волосы своим мокрым шершавым языком. Я отправлялся в комнату, ложился на диван, и она своими мягкими лапками водила по моему лицу, как художник водит кисточкой по холсту. (№135 ничего не понимал, но молчал) – она напевала своё неизменное и неповторимое: «мур-муррр!», и так мурлыкать могла только лишь моя Базильда. За её бесхитростную любовь и нежность я платил своим вниманием и заботой, на какие был способен. Как умел и как знал – приносил ей вкусные кусочки натурального мышиного мяса и рыбы, стакан натурального молока – бегал в пригородное село, купал в натуральной воде. (Слушатель хранил своё молчание) – а поздними вечерами мы вдвоём выбирались гулять – за нашим Домом чудом остался островок зелёного и бархатистого природного материала, который, как гласила древняя легенда, назывался травой. И этот материал был живой, потому что он плакал, когда я срывал зелёную ворсинку – ему было больно. Слава Аику, как мы были счастливы, и счастливее нас двоих не было во всё Городе. Но однажды…
Здесь разведчик замолчал и погрузился в свои размышления воспоминания. За спинами людей послышалось робкое пиликанье и верещание.
- Это что? – спросил испуганно №135, поскольку Города и рядом не было, а прекрасный, тихий и нежный звук достигал человеческих ушей, волновал и радовал мозг, вливался в душу величественной рекой – душа покоилась, а голова отдыхала в неге, которую №135 никогда не знал: - Это что?
- Это сверчок – Тихая Радость и его семейство! - широко и счастливо улыбнулся День-разведчик и бросил за спину: - Панаце!
В ответ на его приветствие сверчок разразился во всю мощь своего сверчкового таланта – симфонией открытого сердца. Рядом заиграли ещё две скрипки, и холод, сдерживающий чувства разбуженной души, сошёл, как иней с губ земли после горячего поцелуя солнца. Радость, тихая радость полилась в открытое звёздное небо, где звёзды меркли уже и тускнели.
За всю свою жизнь №135, он же Малыш, как окрестил его День-разведчик, не слышал и не видел ни подобных звуков и красок.
- Нам пора идти, – встревожился День и бросил на прощанье: - Панаце вита!
И с его последними словами замолчало чудесное трио.
Люди поднялись и скорым шагом пошли вперёд – пошли туда, где горизонт покрывало бледное свечение, будто чья-то рука собрала все звёзды, бывшие доселе, истолкла их пестиком в ступе и рассыпала над спящей землёй алмазной пылью Вселенной.
- Это что? – спросил Малыш.
- Это рай. Рукотворный рай, – ответил День. – Но нам ещё далеко и потому следует спешить. Нельзя медлить ни минуты.
Пока они шли, он рассказывал. О Базильде не было ни слова – история так и осталась незаконченной на неопределённом союзе «но».
№135 узнал: Город стоит на человеческих костях, буквально и переносно. Всё население города рано или поздно исчезало в подземных заводах незаметно для окружающих. Одни шли в утильсырьё, как некоторые собаки когда-то шли на мыло, другие перерабатывали это сырьё в продукты питания, различные предметы повседневного обихода и прочее, что было необходимо для того, чтобы бездумно есть и пить, спать и веселиться. Словом, производство было замкнутого цикла, безотходным – использовался каждый грамм или сантиметр человеческого материала, каждая капля крови. Всё было поставлено на широкую ногу и нескончаемым потоком шло наверх мотыльковоподобным людям.
Кстати, общество Городских кварталов было стерильным, без случайных и возможных изъянов и прочих несоответствий, ибо в дело шли калеки и увечные, дети с врождёнными психическими и физическими недостатками, и прочий народ, который не имея возможности принимать участие в общественно развлекательных мероприятиях Города, спустя недолгое время украшали собой, в виде какого-нибудь тонкого и изысканного блюда, праздничную сервировку очередного торжественного стола, кокетливую головку какой-либо жеманницы или, скажем, чьё-либо «мужское достоинство».
№135 вспомнил, что за всё время, проведённое в Городе, он ни разу не видел людей, не похожих на "денди" или его самого. Что такое старость или инвалидность он не знал, поскольку Город умел хранить свои тайны, а жителей, подобных мушкам "дрозофилам", тешил сладкой сказкой о вечной молодости, полной изобилия и праздника. Но Малыш помнил своё обещание молчать и потому послушно молчал. Молчал и слушал, не понимая. И чем больше и больше не понимал, тем ему больше и больше становилось страшнее. И тогда в первобытном страхе своём он увидел, что Город - это настоящее ужасное чудовище, которое заживо пожирает человеческие души. Это страшная тень, которая зиждется на человеческой крови и человеческих костях, в буквальном и переносном смысле.
Малыш также узнал, как ведётся восполнение численности населения. Это производилось следующим образом: женщины, как и положено рожали детей, которых сразу отбирали у матерей. Впрочем, роженицы не болели за своих чад ни душой ни телом, а продолжали веселиться и нагуливать. Никто не собирался оспаривать основной потребительский постулат, что личное счастье требует многочисленных жертв, поскольку в этом "счастливом мире Города" всё подчиняется закону - "цель оправдывает средства". А факт материнства тут же забывался, как только перевязывали пуповину.
Но сроки рождения человеческих детей, определённые природой, были слишком долгими - целых девять месяцев. А это 270 дней - просто так на дороге они не валяются.Само естественное зарождение и поддерживание жизни влекло за собой ряд непредусмотренных и обременительных издержек. Поэтому вскоре Городом была построена специальная фабрика по изготовлению людей из природных биоматериалов, с заданным кругозором и интеллектом. Подобных людей, как помнил День-разведчик (вычитал как-то в одной старинной книге, которую случайно нашёл на свалке - Город терпеть не мог независимое и гордое печатное слово и всячески избавлялся от него: чтение книг было смертельным грехом), в далёкие времена называли "клонами".
Земные дети пополняли собой, в зависимости от собственной программы ДНК, состояния здоровья и общих психо-физических характеристик то малочисленное вечно весёлое и беззаботно
е население Города, то многотысячные рабочие силы, то готовое сырьё для производства. "Клоны" или "синтетики", их ещё называли "святыми синами", поскольку они были лишены первородного греха, будучи рождёнными не от женщины и зачатыми не от мужчины. В зависимости от произведённого пола, чаще всего они восполняли военизированные отряды "мусорщиков", а реже - щедрых на любовь и неутомимых в любви "ночных бабочек". Правда, "искусственники" очень скоро потеснили собой истинное человеческое население, и оно стало вырождаться, что напугало Город. Ему это было не выгодно, поскольку естественный человеческий материал, выстраданный и выношенный женщиной, был куда прочнее, надёжнее и, если хотите, смекалистее, чем "выращенный на конвейере". Более того, и это было самое главная статья "доходности" естественного человеческого сырья, сырьё обладало душой, чего напрочь лишены были "клоны". Потому для людей, рождённых в естественных условиях и в естественной среде, во плоти и крови, были созданы обширные резервации, похожие на "райскикие уголки", где каждый получал всё, что заблагорассудится его неуёмному желанию, где всячески возносился естественный стиль жизни, без всяких догматов морали и религии. Основным же догматом религии Города было правило: "Потребляй больше, чем потребляется, не думай ни о чём и будь счастлив, как мотылёк!"
Кстати, №135 как раз и был родом из подобной "резервационной местности". Но ему страшно повезло. Благодаря своему недюжему рассудку, обусловленному "сильным геном", что было недостойно для "рабочего материала", он из "запасников" должен был перейти в "денди". Но №135 удрал из Города после низвержения "легендарных платиновых ножниц Великого Аика", поскольку хотел только одного - оставаться собой, человеком. И если бы Малыш не встретил разведчика, то он никогда бы не стал "Малышом", а достался бы для жестокой расправы бесчувственной и безэмоциональной своре "мусорщиков".
Ко всему прочему №135 узнал, что отдельным естественным людям порой приходит некое озарение, и тогда эти люди оставляют Город - уходят в Мусорный Рай. За беглецами спешат "мусорщики" и если нагоняют свои жертвы, то сжигают их азотной кислотой, чтобы не осталось ни малейшего напоминания. Город отказывался брать на сырьё трупы озарённых людей, поскольку боялся, что у них ген сопротивления стал превосходящим над остальными, а этому гену не страшны ни ультразвук, ни лазер, ни радиация. Город панически боялся, что продукты питания и предметы широкого обихода также внезапно взбунтуются и встанут в оппозицию, раз заражены порочными генами.
Но, правда, не всем выпадала страшная участь быть настигнутыми и сожжёнными кислотой. Находились счастливчики, которым удавалось избежать кислоты, и они вступали в тот предел Городской свалки, где кончалось всесилие Города, и куда не совали носа "безбашенные" "мусорщики". На этой территории заканчивался ареал воздействия Города, почему он запрещал своим легионам приближаться к этой границе. Дело в том, что любой "мусорщик", вооружённый до зубов, становился не страшнее вскрытой и опорожненной консервной банки.
А свои ресурсы Город любил и умел беречь. Он был искусным экономом и экономистом, благодаря чему готов был проявить некоторое милосердие и поступиться собственным диктатом. Город прекрасно знал, что на изготовление одного "мусорщика" обычно расходуется питательная среда, приготовленная из трёх десятков человеческих эмбрионов. Таким образом, сохраняя число своих "солдат", Город, якобы приумножал численность собственного населения.
А умножая чиленность населения, Он выигрывал в количестве "солдат"...
Тут День-разведчик не успел сделать и трёх шагов, как искатели Мусорного Рая вдруг услышали слова приветствия:
- Панаце!
Тут разведчик включил электрический фонарик, а тот до сей поры лежал в кармане. Яркий конус света своим основанием выхватил из темноты троих: старика с безруким мальчиком и женщину, которой можно было бы дать и пятьдесят пять и сто пятьдесят пять, хотя было ей всего-навсего двадцать пять.
Лицо старика было густо покрыто переплетением морщин, будто проволочные заграждения Города, под высоким напряжением. Некогда зелёные глаза уже отцвели и отливали сейчас осенней желтизной. Но, может быть, в них играл луч фонарика? Длинные волосы седой гривой ниспадали ему на плечи. Рядом со стариком притулился безрукий мальчишка, со впалой грудью и непреходящим ужасом на худом и бледном лице. Он смотрел на людей, как побитый и смертельно затравленный щенок, и молил о пощаде. Женщина ничем не отличалась от старика и ребёнка - те же морщины и седины, тот же ужас на лице. Только на губах играла ещё алая тень прошедшей молодости.
- Вот, Малыш, - сказал День-разведчик, - наглядные ответы на твои вопросы. - Разведчик пожал руки новым беглецам, поздравил их с благополучным исходом и продолжил, обращаясь к №135: - Здесь тебе и старик, и калека, и женщина.
- Жен-щи-на. - задумчиво повторил по слогам №135, пытаясь вспомнить, но не вспомнил, не удержался и спросил: - А это кто? Кто и где из них?
Правда, День-разведчик не огорчился тому, что Малыш не сдержал своего обещания не задавать никаких вопросов. Напротив, он охотно показал и объяснил: кто есть кто и где он стоит.
Тем временем глаза женщины неотрывно смотрели на №135 и улыбалась ему, излучая тепло и ласку. №135 показался ей стоящим и надёжным мужчиной, не то, что эти высокомерные "денди" или грязные рабочие. Словом, жизнь, если это настоящая жизнь, всегда побеждает, и никакой Город не одолеет её. Да здавствуют, люди! Да здравствует, жизнь!
А разведчик, казалось, ничего не замечал. Его, вероятно, нисколько не интересовали амурные дела - то ли отвык, ввиду своей полудикой жизни отшельника, то ли были на то свои веские причины, и День-разведчик доброжелательно разговаривал со старостью и детством. Из их сбивчивой, невероятной, но свершившейся повести он узнал, что эта тройка беглецов своими корнями уходит в 18-ую резервацию, когда №135 родом был из 205-ой, и руки многих "новаций" вездесущего и гораздого на выдумки Города не наложили ещё свою "анафему" на тихий и мирный уклад этого края. Имён, как таковых, уже не было, но от них ещё оставались какие-то отдельные слога, которые присоединялись к определённому порядковому номеру. Например, старик именовался не иначе, как Джи-№34, женщина - На-№504, мальчик - Ми-№106.
Много-много весёлых и шумных ночей тому назад, когда старик ещё не был стариком, а сорокалетним мужчиной, ему пришло Озарение, Которое он тщательно скрывал от окружающих. Он уже мог предвидеть свою будущность, которая могла бы скоро случиться по старости лет, и избежать своей печальной кончины на пункте первичной обработки и обогащения. Мужчина, поджидая свою старость, стал готовиться к побегу. Дело в том, что Озарение сказало, что он должен подожать какое-то время, чтобы помочь другим. И мужчина, пришёл срок, спас мальчишку-калеку от ликвидации и увлёк за собой женщину, ещё не источённую червем бездушия, которое планомерно и настойчиво внушал Город.
- Что ж, в дорогу, Малыш! В дорогу, друзья! - воскликнул День-разведчик, будто очнулся ото сна и только заметил, как много времени ушло на встречу и разговоры. Он встрепенулся и со слезами на глазах обратился к Малышу: - Я хочу завершить свою неоконченную повесть о Базильде. Случилось так, что наши женщины, а в ту пору не было ещё резерваций, и "мусорщики" только-только были заложены в матрицы Города, прознав о моей подруге - не боюсь этого слова! - ворвались в мою комнату. Меня привязали, бросив на кровать, и стали глумиться. После изловили Базильду, мою лапочку, мою ласточку, мою кисочку, и стали разрывать её. Как она кричала - совсем, как человеческий ребёнок... как она страдала... А завтра утром я должен был разоблачиться - таковым было "суровое и образцово-показательное наказание" Города и "пойти в утиль". Но ночью мне удалось освободиться, вынуть из тайника Священную книгу Озарения, и вместе с ней выбраться из Города. Правда, "мусорщики" попортили моё лицо кислотой, но я на них не в обиде. С тех самых пор я - разведчик. "День-разведчик!" Звучит? По-моему, очень даже неплохо.
- Да, да, - заторопилась почему-то На-№504, - об этом рассказывала моя мама...
День-разведчик резко повернулся и внимательно посмотрел на странную беглянку. Та отвела глаза в сторону и то ли смутилась, то ли испугалась...
Она ещё хотела что-то сказать, но тут сверкнул солнечный луч. Весь мир тот час взорвался живым ослепительным золотистым светом, и люди увидели окресности далёкого загадочного и пркрасного мира. Путники благоговейно остановились перед эти природным чудом.
Куда только они не обращали свой взор, то всюду видели сады, поля, леса, озёра и реки, дома и счастливых людей. Ми-№106 заплакал на плечах Дня, доверчиво прижавшись к его голове своим заплаканным лицом. Старик беззвучно шевелил губами, взирая из-под руки на открывшиеся пейзажи - это не было железобетонными, стальными, пластиковыми и стеклянными конструкциями Города. А №135 и На-№504 стояли на виду восходящего Солнца, взявшись за руки, и на лицах влюблённых начинался рассвет простого человеческого счастья.
В небе плыли облака и пели птицы. Все трое, кроме разведчика и его юного друга, упали на колени и протянули свои дрожащие руки навстречу открывшемуся новому миру:
- Здавствуй, Мусорный Рай!


Андрей Сметанкин, г. Душанбе, Республика Таджикистан.