Ностальгия

       Александр Один(Другой), март 2005.
       

       В фойе нашей участковой поликлиники из окна гардеробной на меня недобро глянул незнакомый пожилой мужчина. Запавшие глаза, глубокие морщины на лбу, усталые складки вокруг губ – незнакомец не вызывал положительных эмоций. Я отвёл глаза. Он тоже. Мне стало жаль его, и я приветствовал его лёгким кивком. Он повторил моё движение. Когда я в последний раз оглянулся на него, надевая шапку, он также оглянулся на меня, одевая такую же. Господи, да это же зеркало!
       Я пристально вгляделся в отражение, провёл пальцем по всем своим морщинам, дотронулся до кончиков седых волос. Неужели этому пожилому мужчине там, за стеклом, тоже сорок пять, как и мне? Я никогда не чувствовал себя пожилым или даже сколько-нибудь взрослым. Гоняюсь наравне с подростками на тренировочной базе, где занимается мой сын. Легко общаюсь с молоденькими девушками, считая своих ровесниц слишком старыми для себя…
       И вдруг – вот она, правда: в зеркале поликлиники, где я провёл утро, пытаясь получить справку о своём здоровье и пригодности для работы.
       Мне вдруг стало страшно, и я кинулся за дверь этого неуютного учреждения, на ходу натягивая перчатки. По дороге домой я на чём свет клял главврача и его новые порядки, при которых получить справку о здоровье стоит теперь не меньших денег, чем фиктивную справку об инвалидности. Но ведь я всего лишь хочу работать, за что же я должен платить?
       Дома я в первую очередь подбежал к секретеру, из глубины зазеркалья которого мне подмигнуло моё знакомое отражение. Я вздохнул с облегчением – хоть старое моё зеркало не подвело. Значит, ещё можно жить, значит, ещё побегаем с пацанами и похохочем с девчонками.
       Приведя себя в порядок, я вернулся в поликлинику с деньгами. Вечером после дня пробежек между кабинетами, диспансерами, с заходом в сбербанк, чтобы оплатить их услуги, вдруг стало веселее. Я уснул с надеждой. Снились пацаны, кулачные бои навылет, побеги с девчонками на берег озера. Проснулся рано. Можно ещё полежать в темноте. В темноте не видно старой мебели, трещин в потолке, напоминающих о необходимости очередного ремонта. В ночной тишине мысли текут легко и вольно, не спугнутые ничьим вторжением. И в продолжение моего приятного сна мои мысли потекли по водной глади, в которой отражались то плакучие ивы, лакающие воду прямо из реки, то разбитые стены героической крепости, символа неуступчивости нашего народа, то уютные ухоженные домики, вызывающие мысли о чём-то давно забытом, ностальгическом, к чему бы хотелось вернуться, чтобы сбросить с себя груз этих трудных лет, отпечаток которых проявился сегодня в поликлиничьем зеркале.
       Извилистая речка памяти привела меня в знакомый с детства городок, с которым по каким-то прихотям памяти связаны чуть ли не самые яркие воспоминания, как очень приятные, так и не очень. Речка вильнула в последний раз и раздвоилась змеиным языком. Ниточка левого рукава привела к знакомому лугу, где носились в детстве, в юности, кувыркались в заливной траве. В паводок шнурок реки, через которую летом можно перепрыгнуть, расбухал вдруг до невероятных размеров, стремясь, по-видимому, посоперничать с самим Днепром. Вода доходила до забора тёткиного огорода. И тогда из окон дома можно было смотреть на водную ширь и грезить о мореплаваниях.
       Сейчас луга нет. Да и городок изменился. Я давно там не был. Возникшие границы каким-то непостижимым образом отдалили дом, в который студентом легко добирался буквально за ночь: сел на поезд, перепрыгнул на автобус, пятнадцать минут от автовокзала: «Здравствуйте, тётя Оля!»
       Хотелось бы съездить в гости, погулять по старому доброму дому с его бесчисленными комнатами, рассчитанными на обширную родню, выглянуть в окошко, которое тётя не закрывала на ночь, чтобы я не будил её скрипом входных дверей, вернувшись с танцев глубокой ночью. Протянуть руку и сорвать огромное, налитое солнцем яблоко. Когда-то я, никем не сдерживаемый, дорвался до этих яблок в такой степени, что два дня лежал с температурой за сорок и тётушка с моей матушкой ночами не спали в ожидании худшего.
       Выросли Нина и Аня. Вырос и улетел друг Санька и его солидная сестрёнка Танька, превратившаяся вдруг из гадкого утёнка в лебедицу, мелькнувшую в череде моих увлечений и исчезнувшую из моей жизни навсегда. Появилась племянница малютка Юлечка, запечатлевшаяся в памяти весёлым смехом, когда, раскинув ручки, парила аэропланом надо мною в моих надёжных руках, и заливавшаяся от счастья, когда я вдруг делал «аварию» и мы вдвоём кувыркались в мягкой траве нашего луга.
       Детство кончилось. Не стало страны, в которой не было границ и где можно было с холодного Севера легко перенестись на самый Запад и посмотреть с крепостной стены на Европу. Посмотреть свысока, мол, знай своё место, Старуха. Выросли уже и свои дети, Лена и Дима, и племянники Юлечка и её младший брат Женька. У Нины подрастает Санька, которого я совсем не знаю. Скоро буду нянчиться с внуками, бегать с ними наперегонки. И хохотать с внучками. А может быть, то суровое зеркало в поликлинике не врёт? Вчера кондуктор в троллейбусе спросила: «Вы по пенсионному?»…