обитель счастья

Окна вечерних домов похожи на светлячков, застывших в летнем сумеречном воздухе. Умерших, но не пожелавших преждевременно покинуть место своего ночного танго.
Спешной походкой, вглядываясь в мертвых светлячков, отсвечивающих в небо стерильно-белым светом, он запрыгивает на подножку подъехавшего автобуса и, протискиваясь между одиноко стоящими то тут, то там пассажирами, влекомый инерцией движения транспорта, планеты, галактики; шатаясь, проходит вперед и усаживается на свободное место.
Чувствуя себя неуютно в мерцающем полумраке уныло гундосящего о бессмысленно прожитых годах автобуса, ладонями вниз кладет руки поверх колен и закрывает глаза.
За ними он видит себя, поворачивающего голову к окну. Выглядывающего наружу. Высматривающего живой, с желтоватым отсветом, свет ночных фонарей; свет ночных парков; свет ночных прогулок, взявшись за руки и шепча друг другу на ухо секреты на двоих. Видит себя, видящего девушку с пышным букетом хризантем в обнимку.
Вон, женщина идет по улице и на ветру развеваются ее неизбежно седеющие волосы, а в руках она держит томик, кажется, Пастернака. Автобусу, в котором он едет загорается красный свет и агрессивно зарычав, да буркнув разок себе что-то под нос, тот останавливается, заставив в слепом импульсе своих пассажиров кивнуть разок-другой утвердительно.
Женщина с томиком, поглядывая на светящийся красным светофор, раскрывает книгу на середине и смешно щурясь, вытягивает ее перед собой, едва заметно шевеля губами, да перескакивая глазами со строчки на строчку. Зачитавшись, она не замечает загоревшегося зеленого света, и автобус исчезает, накрывая ее горизонтом, пряча в прошлом.
Улица спешно вьется скользкой пройденной дорогой улитки, и с усталой улыбкой на лице, подгоняя детишек, мать ведет их домой, собираясь открыть перед ними дверь в подъезд. Но один из них, в зеленой рубашке, со смехом бросается вперед и открывает им двери, пропуская перед собой.
А совсем рядом, в двух кварталах тряски и недовольно-обозленного бурчания автобуса, мужчина, седых волос, и недельной щетины курит папиросу, да отхлебывает из стоящей рядом бутылки портвейна, то и дело подглядывая наверх — в небо, словно каждый раз пытаясь удостовериться в том, что ничего за это время не изменилось, что звезды все так же блистают в бесконечности, что ни одна пока не погасла, что не перевелись еще солнечные системы.

Он открывает глаза, чувствуя, как близится его выход. Как гневный автобус подъезжает к остановке, на которой их пути разойдутся. И перед тем как подняться, перед тем, как убрать свои руки с колен, опереться на ближайший поручень и встать, он бросает взгляд в утекающее сквозь его пальцы стекло, за которым укрывается город. Улицы которого, как одежда человека, дают о ней исчерпывающие сведения. Улицы с врожденной лейкомой безропотно смотрят на тех, кто по ним вышагивает.
Черный кот, усевшийся на пешеходном переходе, ощерившись на ближайшего прохожего, выгибает спину, расправляя колючую шерсть и раскрыв пасть в низком шипении, на всякий случай прячется в ближайшие кусты, давая дорогу размалеванным румянами, да ярко-красной помадой ****ям бальзаковского возраста. Открывая большие рты, они гогоча идут вперед, аккуратно, не глядя под ноги, обходят лежащего в луже рвоты, в чем только не измазанного мужчину.
В другом окне автобуса, вжав лезвие стилета в горло, копошатся извивающимися пальцами в чужом кармане, снуя между ребристыми презервативами в поисках пока не потраченной мелочи, дыша кислым блевотным перегаром, обнажая прогнившие зубы в грязной ухмылке.
Светящие стерильным белым светом окна второго этажа перекошенного деревянного, гниющего заживо здания, выхватывают мамашу, цепляющуюся своим материнским инстинктом за младенца, да отца-ублюдка, тянущего того в свою сторону, за ногу.

До квартиры, в которой он сможет закрыть глаза и вернуться в обитель своего счастья — всего-то пятьдесят два шага. Спешным шагом он выходит из автобуса.