Маки алыми брызгами II

       МАКИ АЛЫМИ БРЫЗГАМИ
       
       Часть II

       Эти два идиота сведут-таки меня с ума. В понедельник, не дождавшись звонка от Майи, я сама вечером перезвонила ей. Бодрым голосом она отрапортовала, что во вторник, в два часа дня встречается с паном Миреком в центре.
       - Может быть, мне тоже подойти на эту встречу?
       - Лучше я пока сама. И сразу после встречи тебе перезвоню.
       Но во вторник не она, а сам пан Мирек около трех часов пополудни позвонил мне:
       - В пятницу я принесу Вам «предсмлуву»*, просто, чтоб Вы убедились, что дело пущено в ход. Саму «смлуву»** мы подпишем «зачатком рока» (вот по-русски это всего лишь «началом года». Где музыка, которая присутствует в сочетании «зачатком рока»?! Ведь это рок, рок, и ничего больше. Да еще зачаток. Кто-нибудь помнит значение слова «зачать»?!) Что касается денег, то они тоже пущены в ход. Процесс повернуть нельзя.
       И что на это скажешь?
       Я сказала:
       - То, что «предсмлува» в пятницу – зуб даете?
       - Зуб даю, - сказал человек, у которого и так было сотрясение мозга.
       
       1

       - В пятницу, так в пятницу, - сказала Маришка, и мы с ней так надрались, что я потеряла мобильный телефон и цэдэчку с книгой Шюре, моей «настольной» книгой, в чехле которой хранились две тысячи крон, заначка. Книгу мне дал почитать Борис Гаглоев.
       Пришлось рыдать полночи.
       Я плакала так, что выплакала все глаза.
       Дети до того оторопели от глубины моего отчаяния, что в доме царила гробовая тишина. Все то время, пока я плакала, никто не рискнул придти ко мне и меня утешить. Даже Люська. (Люська – это наша кошка) Только утром, уходя на работу, зять сказал, что поедет и купит мне точно такой же телефон, какой у меня был, а деньги я ему отдам, когда смогу.
       С опухшими глазами и нечеловеческой печалью в них – я заработала девять тысяч крон. Семь тысяч заплатила за Теплицкую квартиру, а две тысячи отдала Франте со словами:
       - Завтра остаток.
       Телефон стоил две тысячи пятьсот крон, такой же, как был у меня, только не серебряный, а черный. И что это я полночи рыдала, как будто наступил всемирный потоп?! Маришка обещала мне записать новую цэдэчку с книгой Шюре, а вместо двух тысяч Бог послал девять. Вот интересно – на Него повлияли мои безутешные детские слезы, или моя решимость отыграться от рока, пусть даже и с опухшими глазами?!
       В пятницу пан Мирек пришел буквально на последней минуте перед закрытием Гавелака, я, например, завязывала тесемочки на папках, а Марина заталкивала холст в картонный чехол, пан Мирек прибежал, запыхавшись.
       Он тряс какой-то бумажкой, какую я толком и прочитать не успела. К тому же я слепну на глазах. Он говорил, что буквально выдрал ее у своего начальника, пана Бурга, и что просит меня, на его экземпляре расписаться, вот в этой графе «жадателка» («жадость» - прошение, тот, кто подает прошение – кто? - «жадатель»). Он сказал, что в декабре, ближе к середине, еще заглянет ко мне, за моими паспортными данными, а уже в январе, ближе к середине, принесет договор. Сказал «эсский» (красивый) вечер» и умчался.
       Уже после склада, мы с Маришкой зашли к пану Семиволу и по слогам прочитали следующее:
       MC Praha I ZASTA – p.BURG
       Vodickova 18
       110 00

       Как бы мне извернуться и перевести эту байду:

       - Ваша просьба о взятии в бессрочную аренду подсобного помещения по адресу Михальская, 2/512 , площадью 20 кв.м.
       - была рассмотрена в вашу пользу и,
       - началом нового года будет заключен договор между Вами и «местской (городской) частью Праги 1» об аренде подсобного помещения по адресу и т.д.
       Внизу стояло «В Праге, 1.12.2006.»

       - Вот что это, спрашивается, за «филькина грамота»? – воскликнула Маришка, - Я такую же, точно, могу сочинить на компьютере левой ногой. Ни подписи, ни печати!

       2

       Я еле утерпела, чтоб не позвонить Майе ни в субботу, ни в воскресенье. Зато в понедельник позвонила сразу после десяти утра (приличные люди никогда не звонят до и после десяти – завет учителя):
       - Я хочу поговорить с тобой, Майя.
       - Сегодня – точно нет, но в течение недели я объявлюсь. На каком ты месте?
       - На сорок седьмом! – рявкнула я, не сдержав волну негодования, - Всю неделю! Буду ждать тебя!!
       Ночью я не спала. Я все думала, что скажу Майе. Буду угрожать ей, что если до пятнадцатого января у меня не будет договора на руках, то что?! Денег нет, это ясно. Деньги «пущены в ход». Может, у чешской машины такой ход тихий, что русскому глазу не видно ее движения? Не будет одного договора – будет другой, подумаешь, надо подождать. Или потребовать не ждать?!
       Но в понедельник я продала два оригинала, во вторник и среду – еще по одному, Маришка тоже что-то красиво завернула, и они собрались с Юркой вечером на органный концерт. Звали меня, но что-то достал меня этот Юрка. Мало того, что со Светкой рассорил, теперь вот еще с Маришкой, похоже, рассорит. Она не замечает ничего отталкивающего в Юрке. Ей даже плевать, что он всю дорогу на бровях. Она знай себе, хихикает, как дурочка, каждой его плоской шутке.
 В четверг проснулась и поняла, что на работу не пойду, а пойду вырывать зуб. Он у меня не то, что шатался, а уже вылез набок и мешал есть.
       - Это я понимаю, - сказал справец,*** когда я позвонила ему.
       - Как я тебя понимаю! – сказала и дочь, собираясь на встречу с Бачо – владельцем маленькой сувенирной лавки. Ему требовался продавец. А Наташа устала целый год скакать по «бригадам», зависеть от агентур.
       - У меня сразу полрта не будет, - пожаловалась я, - Как я буду открывать рот?
       - А я как открываю? – засмеялась Наташа. Вот что мы за несчастный народ такой - советский?! На всю страну только у одного человека все зубы на месте. У моей мамы.
       Я так нервничала, что меня занесло прямо в «соукромую» (частную) ординацию. Или я подумала, что за деньги они будут ко мне милосердней. Молоденькая и, довольно-таки самоуверенная докторша выдрала мне зуб с апломбом. Сказала, что отправит меня сначала на «чистку» оставшихся – это на Карловом намести – а потом мы вместе подумаем, как «наградить»**** отсутствующие. Может, поставим имплантанты. Каждый имплантант стоит двадцать тысяч крон. Мне нужно их три. Или даже лучше четыре. Но за четыре она сделает «скидочку». В общем, на контроль через неделю. Денег пока не нужно. Достаточно моей страховки.
       Зато я целый день провела одна дома. Это такое счастье - целый день провести одной дома! Да еще над четвертой частью «Назад на небо» - она готова, только нужно вычитать, а Левицкий положил срок – до двадцатого декабря. Время есть.
       С другой стороны, Нине Хагген (любимой певице моего брата) было девятнадцать лет, когда ее впервые услышали. Она всего на пять лет меня старше, а я знаю ее двадцать лет! То есть в двадцать пять она была мировой известностью. На что уповать мне, если мне за сорок, а читали меня от силы пятьсот человек? Это со всеми художниками, и их семействами. Это всем Союзом русскоязычных писателей, со всеми новорожденными его членами.
       На что уповать?!
       На то, что у писателей впереди вечность, и поэтому они начинают свой путь тогда, когда певцы уже свой путь заканчивают? Станислав Федорович так и сказал: после сорока. Это когда уже наберешься жизненного опыта, да набьешь руку. Да набьют морду.
       Если «Назад на небо» меня не прославит – я после него уже больше ничего не напишу, вот дождетесь.


       3

       Кроме вырванного зуба – спустя месяц - что мы еще имеем?!
       А имеем мы головную боль. Или сердечную, я даже не скажу.
       Головная боль – в лице Майи, так и не явившейся за всю неделю. И не явившейся за следующую неделю, а потом позвонившую, и сказавшую, что все равно ждать до середины января, так что - веселы Ваноцы и счастный Новый рок.*****
       А сердечная – вот она, в лице Маришки, стоит, качаясь, надо мной, у небезызвестного киоска на трамвайной остановке первого января, и абсолютно не слышащими ушами слушает мой вердикт:
       - Все, Маришечка, я пропилатствую. Ты изменила мужу, причем, у меня дома, сделав, таким образом, меня сводней.
       - Неправда, Ира, - говорит Маришка умоляюще, - Ну, что тут такого, скажи, если я счастлива, безумно счастлива с Юркой, и меня никто не может остановить, даже ты.
       - Да, я поняла, что ты не остановишься. Ты взрослый человек и поступки совершаешь сама.
       - Не обижайся, Ира! Даже если я совершаю ошибку, то, неужели я не имею права на ошибку?!
       - Ты знаешь, какие последствия несет за собой прелюбодеяние.
       - Не будь такой ханжой, Ира, этот Новый год был самым счастливым в моей жизни!!

       И где были мои глаза, ведь екало сердце, когда вчера я пригласила Маришку к нам домой, потому что мои большие дети весь Сильвестр (новогоднюю ночь) собирались провести на дискотеке, бросив на меня младших, а у Маришки Борис до утра играл концерт в каком-то закрытом клубе, куда Маришку не пускали. Мы работали до четырех часов вечера, и все время крутился под ногами этот Юрка. И помогал нам балиться,****** и уже в складе, куда мы его не пустили, Маришка выпросила «прихватить» его с собою.
       Мы весело купили две бутылки шампанского, какого-то специального сыра, оливок, зелени, детям шоколад, и поехали на Моджаны.******* До одиннадцати часов вечера это выглядело примерно так: Маришка играла, в основном, с маленьким Франтиком, а Юрка – с большим Владиком. Маришка гоняла Франтика как сидорову козу по всей квартире, а Юрка солидно сидел с Владиком за журнальным столиком в зале и держал «кассу» при игре в «Монополию». Я же тушила картошку с мясом в духовке, и делала салат из овощей, какие нашла. На углу стола стояла бутылочка «Муската», заранее купленного, из нее каждый наливал себе чуть-чуть, и тут же закусывал сыром, лежавшим кубиками на зелени, или оливками, набросанными сверху. Дети выпросили такую же тарелочку, но только с паштетом и крабовыми палочками, на угол стола поставили свою бутылку колы. Так что, пока была готова картошка, все уже наелись салата.
       В одиннадцать часов – «С наступающим, удивительным 2007-м годом!» - маленькие чокнулись с нами бокалами с колой – и увалились спать, так наволновались от Юркиного и Маришкиного пристального внимания.
       - Ира, а почему «удивительным»? – спросил вдруг Юрка.
       - Ну, это часа на два, - засмеялась Маришка, и обернулась ко мне, - давай ты нам лучше четвертую часть «Назад на небо» почитаешь…
       - Мы Новый год провороним!
       - Телевизор погромче включим в зале, - сказал Юрка.
       Мы читали текст, периодически прохаживались в зал к тарелкам со снедью, и с бокалами вина возвращались в мою комнату, к компьютеру, мы смеялись, даже, по-моему, принимались петь, потом открыли бутылку шампанского под гром телевизионного боя часов, потом чокнулись, и хором завопили:
       - С наступившим удивительным 2007-м годом!!!

       А за окном бушевал настоящий салют. Какие молодцы, эти чехи! Каждый дом, каждый подъезд, взрывался тысячами ослепительных брызг!! Под предлогом «поглазеть» на это зрелище, Юрка с Маришкой вышли на балкон, и там целовались, а потом она приоткрыла дверь и сказала мне, чахнувшей над недочитанным текстом:
       - Ты не могла бы исчезнуть, Ира?!
       

       4

       - Ира! – окликнула меня Маришка, - Еще раз повторяю: никогда у меня не было такого счастливого Нового года! Я играла с детьми, которых у меня никогда не было! Рядом со мной находился любимый человек, хотя я уже давно позабыла, что это такое! И ты, самый близкий и дорогой мне человек, была рядом!
       - Боюсь, что этот любимый отнимет у тебя этого близкого! – опомнилась я, надо, во что бы то ни стало, надо остановить ее.
       - Не отнимет, - сказала эта самоуверенная девчонка.

       Два дня после этого она не объявлялась на Гавелаке, я начала успокаиваться, потому что и Юрка не объявлялся, а седьмого января, на Рождество, приехала Никольская со своим белорусом-Сашей из Кладно (там, видите ли, трехкомнатные квартиры можно арендовать за восемь тысяч в месяц, а не за тринадцать). Она попросилась переночевать у меня, потому что с утра ей нужно было рассчитаться с Димой. Я не поняла, почему не с вечера, но не возражала, потому что нашла слышащие уши, в которые полвечера ныла о том, что мне не нравится Маришка. Что ее как будто подменили. Что она отупела и уперлась всеми четырьмя копытами.
       - Вот я сама с ней завтра переговорю! – пообещала Никольская, и я расслабилась. Еще только прочитала место, которое беспокоило меня в четвертой части уже упомянутого текста, но Никольская сказала – ничего страшного, Ира, ничего обидного. Разве может быть литература обидной?! Тогда это уже памфлет, а не литература, - и я блаженно заснула.
       Следующий день Никольская проторчала на Гавелаке до самого вечера, пока за ней не приехал Саша. Разумеется, они с Маришкой накатывали периодически. Тут же вертелся Юрка. Когда все были уже хороши, Маришка выпросилась ночевать с Юркой теперь уже у Никольской.
       - Марина! – в ужасе сказала я Никольской, - Ты же обещала!
       - Вот я с ней у себя дома и переговорю, - заверила меня Никольская.
       - Как ты с ней переговоришь, когда там будет Юрка?
       - С ними двумя переговорю. В конце - концов, Борис с Мариной в церкви не венчались, а значит, никакого прелюбодеяния нет.
       - Не будь ханжой, - теперь уже сказала я, - Можно подумать, что весь советский народ потерял представление о браке!
       В общем, прогужевали они у Никольской не один день, а все три. Потому что у Юрки девятого января был день рождения. Или потому, что Никольской не хватило одного дня, чтобы переговорить с Маришкой.
       На четвертый день Маришка позвонила мне и сказала:
       - Вот и я теперь бомж. Борис меня выгнал из дому. Говорит, где была эти три дня, туда и иди.
       - Правильно говорит, - сказала я, потом вспомнила, - А почему он сам не ушел, по-мужски?
       - Говорит, что он не виноват, чтобы уходить.
       - Никогда не слышала, чтоб виноватые уходили. Уходят как раз невиновные. Да, чего уж теперь. Что делать будешь?
       - Не знаю, что делать.
       - В крайнем случае, приезжай ко мне. Только, разумеется, без Юрки.
       - Я еще посижу, подумаю, Ира. Вечером перезвоню.

       Вечером пришлось звонить мне, потому что Маришка молчала.
       В трубке долго возилось и сопело, где-то грохотала музыка, и совершенно незнакомый, пьяный голос Саши-белорусса проорал в ухо:
       - Кончай базар, Маришка, с этой занудой! Человек свободен в своем выборе!! Свободен!!!

       5

       Старый Новый год мы отмечали в Теплицах, наивная, я хотела сделать из этого праздника традицию. Я пригласила Никольскую и Маришку. Никольская сказала, что не поедет без Сашки, а Маришка сказала, что не поедет без Юрки. Я Маришку мучила до самого вечера. А ей абсолютно некуда было ехать, Борис ее все еще не пускал домой. И все-таки, она готова была провести целую ночь с Юркой в ночном трамвае, чем одна спать на моих лощеных диванах.
       - Ты их сейчас не можешь разодрать, - сказал приехавший к вечеру Саша, подкрепленный кивком Никольской, - Маришка сама со временем поймет, что Юрка для нее не выход. Но ты не можешь ей сейчас этого внушить.
       Почти что плача я согласилась, что Юрка поедет тоже. В мой прекрасный дом! Как мой друг!! Более того, как человек, с которым я хочу провести весь 2007 год!!
       Слава Богу, нас догнала Маришка Зорина – компьютерщица. Мы ее дождались на вокзале – она приехала автобусом – и завалились в «Бульдог», на паненки. Туда же пришел Ледик, специально, чтоб вручить мне фотографии детей, которые он сделал летом, в последний наш приезд. Я вспомнила, что Ледик просил, если я когда-либо решусь упомянуть его в своем произведении, воспользоваться его «сценическим» псевдонимом – Леонардо ди Монти. Господи, ди Монти, так ди Монти. Фотографии вышли восхитительны. Особенно Франтик хорош в «сценической» шляпе ди Монти, сделанной собственноручно из подручных материалов ди Монти. Вот Левицкий призывает нас «давать как можно больше иллюстраций к своим текстам», хочу этого Франтика в качестве иллюстрации дать. Как моего личного кота в сапогах.
       Поскольку нас было шестеро, в такси мы не влезли, и до дому домаршировали пешком. У нас с собой была «Финская» и фрукты. В ночном магазине по пути прикупили упаковку пива. И эта упаковка пива к двенадцати дня, всеобщему пробуждению, всех спасла. Никольская с Маришкой вышли в ближайший магазин, где купили четыре килограмма «крковицы на кости», (косточки решено было пустить на супчик, а мякоть – на шашлык), солености, сладкости и алкоголь, Саша с помощью Юрки присобачил верхний неф к зеркальному шкафу, который почему-то однажды упал на ди Монти, я резала все на салат, как позвонила Люся и сказала:
       - Ну что, пьете?
       - Да, - сказала я, - А тебе хотелось бы здорового образа жизни?
       - Ты бросай все к чертовой матери, и присоединяйся к нам. Через час встречаемся в сауне «Аквацентра».
       Не знаю, почему, но я бросила все. К чертовой матери.
       Неужели потому что обе мои подружки были при кавалерах, а я, не пришей рукав, какая-то прислуга при них? А как же Зорина?!
       - Я уезжаю, - сказала Зорина, - мне Сашка позвонил, он не хочет без меня старый Новый год встречать.
       - Ты иди-иди, - сказала мне Никольская, - мы тут как раз мясо замаринуем, и спать завалимся. Всю ж ночь гудели, не просыхая.

       6

       Я вернулась домой в пять часов вечера. Мои подружки сладко спали. Никольская еще накануне выбрала для себя с Сашкой детскую комнату. Маришка нахально затащила Юрку в мою спальную. Сама я прошлой ночью спала в кабинете, под любимым маминым пледом, а Зорина в зале, на большом диване. Все было, как вчера, только без Зориной. По квартире несся богатырский Юркин храп. Я же была свежа и бодра. И еще успела пригласить чету Серебряных, и Люсю с ее бухгалтершей, которая, чем дальше, тем мне все больше нравится. Еще минутку подумала, и позвонила Полесскому Александру. В конце - концов, подружки при белорусах, чем я хуже, тем более, мой приятель пишет стихи, и принялась за приготовление мяса. Попутно я раздвинула стол, накрыла его льняной скатертью, и расставила приборы.
       Все равно оставалось до прихода гостей минут сорок, и я решила пописать.
       Для разнообразия пописать зелеными чернилами, побыть сумасшедшей. Припомнилось мне, что о старом Новом годе я уже написала два года назад. И что это праздник друзей, и что на столе должно быть все, чего душа желает, чтоб не переводилось в новом году, и за столом должны сидеть все, кого хочешь видеть весь год.
       Однако, тогда был гусь в яблоках, а сейчас шашлык.
       Тогда супчик из гусиных потрашков, а сейчас из свиных ребрышек.
       Тогда был со мной кавалер, а девчонки, наоборот, без кавалеров.
       Упало качество празднования Старого Нового года. Зачем, спрашивается, мы его тогда празднуем?! Вместо трех салатов нынче один. И помидоры я просто разрезала пополам, и посыпала чесноком. Правда, чеснок из специальной склянки, и выглядит как лепестки белой розы. И еще нет свечей, абсолютно ни одной. Зато есть элегантная люстра, подаренная Люсей, и кружевные салфетки. И сателлит с русскими программами! Эх, и лихо у нас все отплясывает по всем пяти каналам!! Чу, это звонок в дверь.

       В общем, когда пришла чета Серебряных, и Люся с Наташей-бухгалтершей, мои подружки продолжали спать, а стол уже выглядел празднично. Я еще поставила запекать в духовку картофель в кожуре, специальный, «рогличками», и в дверь позвонил Полесский. По одному пробуждались спящие.
       Полесский неожиданно взял на себя роль тамады. Он каждый тост приправлял своими стихами, по большинству, слабыми.
       И вот – прозвучало что-то про ласточек под отчей крышей.
       - Кстати, о ласточках, - завопила я, - Они загадили мне весь балкон! И два окна – в детской, и в кабинете!!
       - Ира, - попытался меня осадить Серебряный, - Это же поэзия!!
       - А я тебе, как писатель поэту говорю, Полесский, - не унималась я, - Дерьмо твои ласточки! И ты, наверное, их никогда вблизи не видел!!
       Полесский обиделся и ушел. Не получилось у меня русско-белорусского альянса. И Старый Новый год не получился. Не встречу я любви в наступившем году. Вот если бы не обидела Полесского – возможно, он бы остался, и весь год потом я бы не имела проблем с мужчиной для постели, и забыла бы Виталика. А так придется целый год «Финскую» кушать.
       - Какие они тебе друзья, Ира, - разорялся через день Серебряный, как обычно, приехавший в понедельник в Прагу, - Это со-бу-тыльники! Если они не отдают себе отчета, что тебе нельзя столько пить, значит, им глубоко наплевать на тебя. Если они не понимают, что тебе с утра на работу, а они вечером не хотят уезжать, а потом будут отсыпаться, пока ты будешь вкалывать – это не друзья.
       - Да я сама не хотела уезжать вечером, Саша, я хотела там оставаться как можно дольше!
       - Тогда и не умирай сейчас, - сказал Саша.
       А когда умирать?!
       
       Хорошо, к вечеру прибежала Маришка, настоящий друг, а не собутыльник. Раньше ей всегда за сиккативом надо было, а сейчас за бумагой, и магазин «вытварных умений»******* за углом. Услышала, что Франтик в «Симс-2» играет, и похвалила:
       - В этой игре самое гениальное то, что ты чувствуешь себя самим господом богом!
       - То есть автором? – говорю я.
       - Ну да.
       - А тебе мало того, что ты автор – в действительности? Зачем тебе быть автором в какой-то виртуальной жизни?
       - Считается, что это развивает.
       - А, по-моему, только отвлекает.
       - Вот и хорошо, что отвлекает. Что уж такого замечательного – в действительности?!
       - Будет еще хуже, если будешь прятать голову в песок.
       - Ну почему же, я Борису позвонила.
       - И что Борис?
       - По-прежнему. Мы теперь обосновались у Никольской. Никольская с завтрашнего дня Юрку продавцом к себе на станек ********берет.
       - Переговорила, стало быть.
       - Что?
       - Ничего.
       - Ты можешь понять, что я влюбилась, Ира? Неужели ты, и не можешь понять, что такое «влюбиться»?!

       7

       Я прекрасно понимаю, что такое «влюбиться». Мало того, я даже понимаю, что такое «любить». Я пишу сейчас о событиях прошлого года. Но не могу не влезть и не сообщить: завтра наступает 2008 год! То есть канун сегодня. Накануне 1986 года я сидела в редакции «Уральского следопыта» и лихорадочно допечатывала какой-то там текст, который казался мне главнее моего мужа.
       Нынче Люся мне сказала, что Виталик будет работать у нее на «торгах». Торги ежегодно проходят в Праге с конца ноября до конца декабря, на Вацлаваке и Старомаке одновременно. Я уже в одних таких поучаствовала. На заре. Мы тогда платили по тысяче сто или тысяче двести за день, теперь уж и не вспомню, а Люся заплатила три тысячи восемьсот за один Старомак. Вацлавак давали уже как привесок. За ту же тысячу двести. Ой, кто мне сейчас попеняет, что я про цифры слишком много распространяюсь, тот пусть встанет на Гавелак и поработает, пока идут эти «торги»!!
       Виталик! У Люси!! Продавцом на Старомаке!!!
       За неделю до «торгов» Люся намекала мне, что можно, де, ненападне, (невзначай) зайти как-нибудь вечером на станек к Виталику, и, мол, после работы пойти где-то посидеть, втроем. Глядишь, что-то и « забрезжит». Я понимаю Люсю. Она желает мне только добра. Она уже и мытьем, и катаньем отваживала меня от Виталика, за два с половиной года у нее ничего не вышло, вот она и решила, что делать. А я все планы ее нарушила. Как только «торги» открылись первого декабря, так я там первого декабря же и нарисовалась.
       Причем, была причина. Люся купила бумагу, и оставила на станке у Виталика, ей нужно было эту бумагу забрать до закрытия, а до закрытия мы сидели – Люся, я и Маришка-компьютерщица (вот она обижается, что я ее так называю, на самом деле она Марина Зорина, и у меня, между прочим, на прозе-ру висит именно ее мое фото), в «Червеной паве», и, разумеется, пришли «домиком». Я Виталика не видела восемь месяцев. Мне говорили, что он потолстел. Я не увидела ничего, кроме его глаз Он был смущен своей новой ролью, он только узнал у Люси, как нужно «закрывать задвижки» на станке, закрыл, и с криком «мне нужно бежать», убежал. Мы втроем еще куда-то пошли, и потом уже на такси пришлось добираться до дому. Потом целую неделю я не могла встретиться с адвокатом, который взялся за мое дело о ста тысячах (вот сейчас я, точно, не буду объяснять, о чем речь, это даже не надо переводить с чешского на русский), короче, это было рядом со Старомаком, и я, с воплями «Ты представляешь, мы договорились встретиться у «Котвы» в половине седьмого вечера, а он (адвокат) звонит мне без пяти пол-седьмого, и рассказывает, что он на Опатове!» просидела у Виталика на станке до закрытия. Я ему не только про адвоката рассказала. Когда он закрыл, уже легко, этот станек, мы прошли в «Жетецкую» (пусть сейчас Валентина помашет мне ручкой), и я ему рассказала о болгарине, которого повстречала на 7-е ноября. Говорила «Представляешь, Виталик, все отказались праздновать со мной 7-е ноября!! Все! Даже – последними! - Юрка с Маришкой! И я сидела у болгар. И подсел ко мне болгарин. Слово за слово. На утро оказалось, что зовут его Сенгиз, и при том он мусульманин. Ты когда-нибудь встречал болгарских мусульман? Я - нет. Я даже не представляла, что наша «шестнадцатая республика» имеет каких-то мусульман. Но, как ты выражаешься, колоссальный опыт, другой менталитет. Уже на второй день он начал мне рассказывать, как я должна стоять, как ходить, и как сидеть на собственном станке!!» Но не это печально – продолжала я изливать душу, как будто Виталик мне был самой близкой подружкой на свете, Маришке-то уже не пристала эта роль - печально то, что я ничего не почувствовала! Я хотела, я дико хотела испытать какой-нибудь, не знаю, оргазм. За эти два с половиной года я, кстати, делала не одну такую попытку, и, представь, ничего не получалось. Ни-че-гошеньки!! Виталечка, я не могу тебя забыть. О чем я говорю, я никем не могу тебя заменить! О чем я плачу – я никого не могу представить рядом с собой, кроме тебя!!
       Нас из этой «Жетецкой» провожали как родных! И, однако, прощаясь, он сказал мне «нет». Я сказала «Поедем домой?!» - а он сказал мне «Нет». Какое горе! Какое неизбывное горе!! Какое… нет, я маме обещала не употреблять «матерков» в своей «литературной» речи. А у меня и не литературная речь нынче. У меня любовь. И она мне сказала «нет».

       
       
       8


       В общем, я тогда от Маришки отстала. Зато пристала к Юрке. Благо, он теперь каждый вечер дрожал надо мной, как осиновый лист. И каждое утро бодро восседал на «летучке», попивая первое пивко.
       - Юра, ты должен жениться на Маришке.
       - Я и женюсь.
       - Но для этого ей нужно развестись.
       - Она и разведется.
       - Вот когда она разведется, тогда вы и будете иметь право жить вместе, а пока нет.
       - Ира, ты что, с дуба рухнула? Ты знаешь, какая это волокита – оформлять развод через русское консульство?! Я что, все это время на кухне у Никольской спать должен? Да там и в комнате-то покоя нет, Сашка в любую минуту ворваться может, то за зажигалкой, то поговорить.
       - Гаглоевы бездетны, их легко разведут.
       - Зато денег за развод потребуют. Деньжищ. А тут и за комнату пока заплатить нечем. Ты же знаешь, какая продажа во второй половине января.
       И так день за днем, пока не наступило двадцатое.
       Двадцатого вечером я шла через Гавелак к «Теско» на 21 трамвай, и совершенно механически повернула голову к «нежилому помещению» по адресу Михальская, 2/512, и совершенно неожиданно увидела пробивающийся из-под двери свет. Вернее, там полстворки двери было приоткрыто, и я не удержалась, я заглянула вовнутрь. Там полным ходом шли работы. Уже на выкрашенных стенах какой-то умник рисовал павлинов, другой подвешивал к потолку красные китайские фонарики, а у стены стояли новехонькие собирающиеся шкафы!! Я еле дождалась утра. Я даже не стала дожидаться десяти. Я позвонила Майе в восемь и завопила:
       - Две недели магазин был закрыт!! Две недели, начиная с первого января, и я была уверена, что это по мою душу!!
       - Конечно, по твою, - невозмутимо сказала Майя, - и я в понедельник встречаюсь с Копецким (это так пана Мирека зовут).
       - И в понедельник же заберешь у него деньги!! В помещение въехали другие люди!! Они там уже последние хвосты павлинам дорисовывают!!!
       - Каким павлинам? - наконец, Майя удивилась, - Какие люди?!
       - Другие, - сказала я, - Люди.
       - Вот ведь козел какой! - сказала Майя, подумав, - Ничего, я в понедельник душу из него вытрясу. А сегодня нельзя. Сегодня праздник великий, Крещение. Сегодня даже ругаться нельзя. И ты не ругайся. Подумай.
       - Хорошо. Я подумаю до понедельника, - сказала я, не подумав.
       Потому что в понедельник Майя не позвонила. Я сама позвонила ей во вторник.
       - Я вчера с ним не успела встретиться, я встречаюсь с ним сегодня, в два часа, - раздраженно сказала Майя, - а потом тебе сразу же позвоню.
       И не позвонила. Я сама позвонила ей, когда шла вечером через Гавелак до «Теско» на 21 трамвай и совершенно осознанно повернула голову к «нежилому помещению» по адресу Михальская 2/512, там уже в собранных шкафах развешивались какие-то фантастические индийские платья.
       - Жду звонка, - ответила Майя, жуя, - и сразу же тебе перезвоню.
       И не позвонила.
       И что это было?!

       9

       Неужели прав писатель Куземко Владимир, который на www.proza.ru целый год правду-матку резал своим читателям, заявляя, что мир лежит во зле, и те, кто охраняют этот мир, тоже, а вот что касается авантюристов, то это самые душевные, лучистые и добрые люди, которые помогают лохам освобождаться от денег, потому что-де, лохам деньги не нужны?! О www.proza.ru я начну рассказ в следующий раз, потому что это отдельная, восхитительная история, а тут с утра мне Майя позвонила и сказала:
       - Копецкий будет у меня завтра на Пальмовке******** в четыре часа дня, подъезжай туда же к этому времени.
       - Может, ты сама с ним сначала переговоришь, - промямлила я.
       - Нет, подъезжай. А то мне самой уже вся эта история надоела.
       Ночью я не спала. Я все думала, что скажу Копецкому. Ясно, что деньги из него бесполезно «выдирать». Может, выдрать другое помещение, еще лучше и краше прежнего, но за те же деньги?!
       Я приехала к Майе на Пальмовку, метро «Флора», по правой стороне, до магазина «Альберт» - напротив витринка ее «магазина «Океан», морепродукты» - ровно в четыре ноль-ноль. Я не пошла ради этого на работу. Франта очень обрадовался и оставил на меня «заболевающего» Франтика, все равно, мол, Владик придет из школы не позже двух, так что в три я смогу выехать, на пару-то часиков, посидят дома сами.
       У Майи в магазине был покупатель – я видела через витрину – и я ждала на улице минут пятнадцать, я знаю, как прискорбно ломать только что завязавшийся между покупателем и продавцом диалог, - так что я к тому же и замерзла.
       - Хочешь чаю? – участливо спросила Майя.
       - Хочу, - сказала я, - А что, Копецкий опаздывает?
       - А ты знаешь, он не придет, - безмятежно сказала Майя из подсобного помещения, где набирала воду на чай, - Он мне звонил буквально перед твоим приходом, а я не успела тебе перезвонить, потому что у меня был покупатель, да и вообще, было уже поздно тебе звонить.
       
       Одна радость у меня была за этот окаянный день. В час дня мы с Тишачком (домашнее имя Франтика) пообедали. Вдвоем. Дома. Я приготовила в последнее время полюбившиеся всем, куриные медальонки, сложила горкой в глиняную тарелку, чтоб не остывали, поставила рядом миску со сметаной и миску с маленькими, величиной с черешню, помидорками."Шэри" называются, а как по-русски, не знаю, вот метаморфоза. Перед собой и Франтиком я поставила по чистой тарелке. Мы ели руками. Медальонки макали в сметану, Франтик забыл, что в мире существует майонез, и закусывали помидорками. А запивали все это не какой-то кока-колой, а настоящим индийским чаем, еще оставшимся у меня от Светкиных даров. Франтишек у меня этих медальонок слупил три штуки. Он обычно и две не одолевал. Я так люблю, когда он кушает. Это гораздо слаще, чем есть самой. Или я об этом уже писала?!

       10

       Мой «творческий вечер» проходил в библиотеке РЦНК (Российском Центре науки и культуры, запомнила, наконец), где поклонников моего творчества набралось шестнадцать человек Главное, была Наталья Волкова, моя любимица, и, разумеется, Левицкий, наш председатель. Ну, и еще Вацлав Ланда, наш заслуженный публицист. В общем, Левицкий говорит мне:
       - Ты речь подготовила? Что читать будешь?
       - А я думала, что мне вопросы задавать будут, а я на них буду отвечать, как Улицкая, например, или Маринина.
       - Ну, здрассьте, - сказал Левицкий, - Ты что, нашего народа не знаешь? Сначала его нужно раскачать.
       - А вино на что? Я специально притащила четыре бутылки. Аргентинское. 2003 года.
       - А штопор ты с собой притащила?
       - Нет, - растерялась я.
       - Вот и начнем насухую, - сурово постановил председатель.
       Сначала он долго распространялся о каком-то чудесном мировом литературном сайте на русском языке,www.proza.ru называется. Вот я, мол, два месяца назад на нем зарегистрировался и уже имею шестьсот читателей. Шестьсот, не шесть, это тебя, Беспалова, в первую голову касается, не вертись. Вот я вам тут принес для примера некоторые из распечаток со своей страницы. Видите колонки имен – это те, кто сами пишут, и зарегистрированы на сайте, имя им миллион, а точнее, около сорока тысяч человек, и количество с каждым днем прибывает. А вот и колонки «неизвестных читателей» - это те, кто только читает, меня читают и те, и другие, мало того, я могу узнать, что именно они у меня читают, и даже когда именно приступили к читке, это очень удобно. Кроме того, те, кто сами пишут, могут послать мне рецензию на написанное мною, это очень интересно. Моментально – без границ и редакторов – кто-то может высказать мнение о вашем творчестве!!
       По крайней мере, меня он убедил и электронный адрес www.proza.ru я у него из рук взяла. Элементарно. www.proza.ru. Если б я тогда только знала, как это изменит мою жизнь!!
       Потом вылез какой-то заблудившийся чех-журналист, который пишет о русской эмиграции в Чехии. Причем, не о нынешней, еще ничем себя таким бессмертным не покрывшей, а о Маяковском, например, Цветаевой, Дягилеве. Ну и так далее. Левицкий похвалил его, но сказал, что мы гонорары, к сожалению, не платим, и журналист-краевед потух. Но не ушел.
       Левицкий посмотрел на меня укоризненно, и начал:
       - Вот в руках у меня 12 номер нашего альманаха «Графоман». Позвольте вам зачитать из Ирины Беспаловой, части четвертой, небольшой отрывок произведения, которое называется просто «Назад на небо».
       Я сначала страшно стеснялась. Я думала, он плохо прочитает. Но Левицкий прочитал хорошо. Может, даже лучше, чем я бы сама прочитала. Потом журнальчик прикрыл, и говорит:
       - Только в этом небольшом отрывке я нашел у Ирины два языковых открытия. Первое. Квартира – она как женщина, с ней жить надо. И второе. Он говорит, что у него море долгов, как будто у меня озеро. Эти два простейших примера указывают, что Ирина растет из номера в номер. Повышает свое мастерство. А то, что это мастерство, никто отрицать не будет.
       - Спасибо, спасибо, Сережа, - не выдержала я.
       - Это не все, - сказал председатель, - Ирина как бы изнутри показывает нам такой пласт жизни, о котором я как-то даже не задумывался.


       11

       - Оказывается, - продолжал Левицкий, - есть какой-то базар в центре Праги, который существует с четырнадцатого века!
       - С тысяча двести тридцать второго года, - поправила я.
       - И там продаются не только овощи и фрукты, - Левицкий был неостановим, - и сувениры, но и картины!! Оказывается, за место на этом базаре нужно бороться, претерпевать интриги, истерики, истории, бесконечные истории, и все это так похоже, так узнаваемо! Особенно когда Ирина доходит до цифр!
       - Цифры мое больное место, - подала я растроганный голос, - Мало того, что я свято чту первых четыре – монаду, диаду, триаду и тетраду, я еще продаю картины, а не пишу их. Я пишу романы.
       - А вот, пожалуй-ка ты сюда, и с этого места попрошу поподробнее, - сказал Левицкий.
       - Восьмого февраля я закончила произведение, которое писала два года, и которое является самым большим моим произведением, - сказала я, любовно оглядев присутствующих (для меня все мои читатели – любимые), - и перекрестилась - (сказала «перекрестилась», а не перекрестилась буквально). По крайней мере, я теперь буду долго отдыхать от литературы, она меня замучила. Я боялась этого конца – этой пятой части – вы же прекрасно знаете, что такое конец – делу венец, там все нити нужно собрать воедино, все концы подобрать, все хвосты, и еще там нужен небольшой шок, чтоб читателя на мгновение остановить. Чтоб он подумал. Последнее запоминается первым. Но, на удивление, конец у меня вышел легко, просто вылился. Я прямо увидела эту точку, я сказала – ба! вот эта точка! – и была так счастлива, что ничего уже больше писать не надо! Я теперь буду ждать реакции.
       - Реакция – вот она, - сказал Левицкий, обведя присутствующих ласковым взглядом, - хоть эти люди и не знают «конца» твоего произведения, но я-то знаю, я прочитал 5 часть целиком, глаза болели, но я не остановился, - а эти люди «конца» не знают, а ведь пришли же! И желают высказаться.
 
       - Разрешите я, - сказал Вацлав Ланда, наш признанный трибун, - Я вот, например, хоть и родился в России, и образовывался там до восемнадцати лет, все равно я в ужасе – как вы там пьете, на своем Гавелаке, как ругаетесь, как сходите с ума от счастья, как воете от тоски – все это безразмерно, на полную катушку, до катастрофы. Как вообще, как получилось, что Вы живете в Праге? Неужели Вашей стране не нужны такие таланты?! Почему Вы живете в Праге – писатель с таким волшебным русским языком?!
       - Почему я живу в Праге – я уже описала в предыдущем своем произведении, «Одиссея» называется. Там, в частности, сказано, что когда нас выгнали из Чехии на три года за нарушение паспортного режима, я все три года плакала по ночам о Праге, во сне. А утром у меня бывала мокрая подушка.
       - Но почему же Вы пишите от первого лица, Ирина, - подала голос мадам Петухова, она у нас, оказывается, состоит в обществе русофилов, нет, тут это по-другому называется, русистов, - Читатель никак не может разобрать – где Вы, а где Ваша героиня!
       - Я иногда подсказываю, - сказала я.
       - А вот с этого места я хочу поподробней, - сказала Наташа Волкова, про которую я уже сообщала, что она не только отличный поэт, но и наш литературный критик, прошла, заняла мое место, откинулась на спинку стула, положила точеную ногу на точеную ногу, и начала излагать изысканным научным языком, почему она твердо убеждена, что мне удалось создать необыкновенной силы иллюзию реальности. Реальности, в которую поверили все. А ведь это литература. И то, что это настоящая литература, подтверждает факт нахождения в тексте авторской иронии.
       - Вот, - сказал Левицкий, - об этом я и хотел сказать. Не может автор сам над собой иронизировать, автор иронизирует над своим героем.
       - Ну не знаю, - сказал публицист Ланда, - Вы очень откровенны, Ирина. Или даже я бы сказал – очень честны. Вы слишком честны.
       - Слишком честной быть нельзя, - подумала я вслух, - а вот слишком откровенной, наверное, можно. Я специально слишком откровенна, чтобы быть хоть чуточку честной. Литература не терпит лицемерия.
       - Не каждый мужчина отважится на откровения, которые Вы себе позволяете, - вставила слово мадам Петухова.
       - Позволяет себе героиня, - отчеканила Наташа Волкова, - Ирина в это время смеется над ней.
       - Как бы там ни было, - сказал публицист, - Это очень-очень хватает за душу. Иногда очень весело. А иногда очень больно.
       - Я этого и добиваюсь.

       12

       И тут слово взял еще один персонаж нашего собрания. Вадим Гоголь. Было у него все, что Гоголю полагается: длинные волосы, худоба, долговязость. Он мне потом признался, что у них в Диканьке все Гоголи. Просто фамилия такая, одна на всю деревню. А наш Вадим – молодой Гоголь, вот он и сказал:
       - Я, когда читаю Ирину, хохочу, как сумасшедший. А ведь если задуматься – она пишет о страшных, сложных вещах. Как так получается? Я хочу научиться.
       - Только при чем здесь этот пресловутый Виталик? – вдруг вспомнил пан Ланда, - Кто такой этот Виталик, черт побери, надоел он мне совсем!
       - И мне надоел, - засмеялась я, - хуже горькой редьки надоел. Говорю же вам – молилась, чтоб этот проклятущий роман закончить!!
       - Да речь вовсе не о Виталике! – вскипел Левицкий, - Я читал конец произведения, и я знаю!
       - А когда же мы узнаем?! – вскричали все.
       - Лучше поговорим о «чехизмах» в текстах Ирины, - вдруг ответил Левицкий, - я считаю, что некрасиво по отношению к русскому читателю, который не знает чешского, употреблять чешские слова, причем, бог знает, в какой транскрипции.
       - А мне нравится, - вступилась Лариса Дашкова, автор обложки «Графомана», известный дизайнер и график, добровольный наш экскурсовод на «цветаевских чтениях», - Мне кажется, это придает неповторимый колорит и создает удивительную атмосферу. Я так и чувствую, как пахнет редиска на Гавелаке, или как картинки в дождь летят со станка в грязь!
       - Это мы чувствуем, - сердито перебил Левицкий, - А какой-нибудь читатель из Ханты-Мансийска…
       - Прекрасно поймет, что такое «станек» - теперь перебила я, - Подумаешь, русское слово «станок», произнесла на чешский манер «станек»!
       - Да ведь «станок» не «станек»! – возмутился Левицкий.
       - Да Вы поработайте на нем!!
       - Я лучше пойду, штопор поищу, - сказала мадам Петухова.
       - И вообще, если слово действительно непонятно, я его поясняю. Рано или поздно, - пошла я на мировую.
       - Читатель не обязан искать значение непонятного слова по всем твоим произведениям!
       - Они у меня все переплетены.
       - Но читатель не обязан…
       - Согласна.
       Мадам Петухова штопор нашла. В кабинете русского языка и литературы. Все повеселели. Наташа Волкова поставила точку. Она встала и объявила, что мое мастерство от книги к книге растет, и на наших глазах незаметно превращается в высокую литературу. А высокая литература, это уже не только мастерство, это дар от Бога.
       Я была на седьмом небе. Я взяла с нее слово написать Предисловие к моему последнему произведению, первому роману. Я хочу вывесить его на www.proza.ru первым.

       Ну, и кто теперь из нас двоих лох?! Я или Майя?!


* договор о намерениях
** договор
       *** управляющий
       **** заменить
       ***** веселого Рождества и счастливого Нового года
       ****** собираться
       ******* спальный район в Праге
       ******** один из центральных районов в Праге


       Ирина Беспалова,
       Январь, 2008г. Прага