Короткая повесть о жизни

Тим Борисов

Короткая повесть о жизни

Глава I. Детство или как я появился на свет.

"Когда дело касается
твоих собственных
интересов, любая
политика хороша,
кроме политики сомнений"
Бисмарк.

Далекая социалистическая эпоха. Колхозы, совхозы. Ударный труд, почетные грамоты. Статья за тунеядство вела прямо в уголовный кодекс. Главные герои того времени - доярка и пастух.

Моя мать, молодая, красивая, с толстой русой косой, убранной как и у всех казачек, вокруг головы, крепко сложенное тело, полногрудая, статная. И конечно, она - передовая доярка. Отец, молодой шофер колхозной "полуторки", задорный, юморной, с тонкой талией и красивым, спортивным торсом, слегка вьющимися каштановыми волосами, общительный, добрый, говорящий по-русски с легким акцентом - черкес.

Полюбили друг друга с первого взгляда, когда отец приехал на своей "полуторке" за молоком на ферму и увидел мою мать, переносившую с подругой-дояркой тяжелые сорокалитровые фляги с парным молоком к кузову его машины. По дороге на молокозавод, куда моя мать вызвалась сопроводить сдаваемое молоко, они с моим отцом заскочили в станицу, мать схватила в узелок свое единственное выходное праздничное платье, и ....

Только на следующий день, станционный милиционер разыскал председателя, которому надлежало забрать колхозную "полуторку" с уже прокисшим молоком.

Причина для столь поспешного бегства была серьезной. Черкесский аул и казачья станица, хоть и составляли единое колхозное хозяйство, но жили раздельно и старались хранить национальные особенности, даже не смотря на социальное и национальное братство народов СССР. Война между казачьей станицей и адыгейским аулом была неизбежна, стоило только зародиться подозрению о желании молодых людей разных национальностей нарушить вековые традиции своих народов.

Вот так и случилось, что в маленьком поселке горной Абхазии, недалеко от главного курорта страны - Гагра, на берегу славной, быстрой горной речушки со странным названием Бзыбь, мои отец и мать сыграли свою свадьбу.

Через два года родился я. Мне посчастливилось кое-что запомнить из моих первых месяцев жизни. Как это ни странно, но в моей памяти сохранились короткие, немногочисленные отрывки-воспоминания о дорожке ведущей к деревенскому дому, увитой виноградом, с торчащими у ограды горлышками больших грузинских винных кувшинов, закопанных в землю. Прозрачная горная река, яркое южное солнце и дед-абхаз, нянчивший меня.

Потом, еще через два года, было возвращение моих родителей домой, в Адыгею. Они приехали тайно, никому ничего не сказав. Объявились они перед родственниками только тогда, когда купили свой домик и обзавелись хозяйством. Материальное благополучие, которого они добились, сыграло решающую роль. Родственники, по адыгейской линии, смирились, но не простили им их своеволие. Моя мать долго испытывала на себе неприязнь, а иногда, когда отец уезжал в свои командировки, и открытую вражду родичей. Отцу тоже приходилось, зачастую, общаться с особо ретивыми братьями с охотничьим ружьем в руках. Но, постепенно, страсти улеглись. Вражда прекратилась, уступив место сначала терпению, а затем и полному миру.

И только мои бабушки, русская и адыгейка, всегда спорили друг с другом, какой национальности их внуки, то есть я и мой младший брат. Их спор был комичен до слез, они начинали с шуток и кончали ярой бранью.

Причем, комизм ситуации всегда состоял в том, что моя русская бабушка свободно говорила по-адыгейски, включая, естественно, ненормативную адыгейскую лексику и соответствующие синонимы, тогда, как бабушка-адыгейка не говорила по-русски совсем, хотя и носила девичью фамилию Иванова. Чем они и "кололи" друг дружку.

- Да какая ты русская, - распалялась бабушка-адыгейка - Ты говоришь и ругаешься на адыгейском языке лучше меня. Значит и внуки - адыгейцы!
 
- А ты? Какая ты адыгейка, если у тебя фамилия русская. Иванова! Так какие же они адыгейцы? Русские они. - парировала бабушка-русская.

Успокаивались они только тогда, когда мы с братом Юркой залезали к ним на колени, оба русоволосые, непохожие на весь наш род по обе стороны, смышленые и ласковые, и затихали у бабушек на груди. Они обе таяли и делали вид, что они и не ругались вовсе. Обе бабушки дарили нам свою нежность и любовь, как могли. До сих пор я укрываюсь одеялом, которое "стегали" для меня мои бабушки. Расстелив на полу, они с двух сторон, ловко орудуя иглой, прошивали полотно и ни одно перышко не разлетелось в стороны. И при этом они пели в полголоса. Вместе. И оно хранит тепло. И сносу ему нет.

А дедов у меня не стало еще задолго до моего рождения. Оба погибли. Один в Великой Отечественной под Волгоградом, второй в тюрьме, из-за того, что у него было две коровы и 20 овец на семью из одиннадцати детей. Раскулачили, на двенадцать лет. Потом его реабилитировали. А толку то.

Детство мое было светлым, счастливым. Я был общительным, любознательным, хорошо воспитанным мальчишкой. Увлекался книгами, мастерил машинки, механизмы, шкодничал, был заводилой, что-то организовывал, в чем-то участвовал, что-то возглавлял. В общем, был оптимистичным, неунывающим живчиком. Эта черта характера осталась у меня на всю жизнь.

Такой характер сформировался, в основном, из-за того, что мать с отцом практически не уделяли моему воспитанию никакого внимания. Меня это устраивало, поэтому я старался вести себя так, что бы им не пришлось изменить свое отношение к моей полной свободе и устроить мне тюремную опеку со строгим режимом.

Школа прошла как по маслу.

Выпускной.

Через месяц, отец, не скрывая облегчения, дал мне на дорогу денег, и я уехал из родного дома поступать в институт. Домой я так и не вернулся больше. Были моменты, когда я снова жил в доме родителей. Но это были недолгие, разрозненные периоды, да и то, только в тех случаях, когда для обустройства своего собственного жилища требовалось время. И никогда, с поры того, моего первого отъезда, я не называю родительский дом "домом".


Глава II. Моя юность.

" Дети видят мир таким,
каким он должен быть,
взрослые - таким, каков он есть,
старики - таким,
каким он быть не должен"
Н. Векшин.

Общее впечатление от воспоминаний о моей юности сравнимо с чем-то светлым и, по большому счету, безмятежным. Несмотря на то, что я жил как детдомовец, без помощи и опеки родителей и родственников. Студенческие годы, годы после армии и еще одного института прошли как-то ровно и без особых потрясений. Веселый, влюбчивый, кумир девчонок, вечно в окружении многочисленных друзей, трудолюбивый, легко переносящий всякие трудности небогатого студенческого жития. Несметное число сердечных побед не избаловывали меня. Я серьезно относился к каждой девушке, в которую был влюблен.

Женился же, так же как и мой отец. По любви, с первого взгляда. Моя, тогда еще будущая жена, была девственницей и недотрогой, воспитания строгого. Я, как-то по надобности, вошел в помещение комсомольского комитета завода, на котором проходил практику. Она сидела за столом, что-то писала. Помню только кукольное лицо и кудрявую пышную прическу "а-ля Пугачева". Я только и смог вымолвить: "Ты кто?" Она строго на меня посмотрела и не ответила. Выручила меня моя знакомая: "Это Татьяна". И, почему-то добавила: "Наша Татьяна." Я сказал: "Была Ваша, станет наша", и вышел. А через шесть дней я ворвался в комитет, прямо посреди заседания, схватил ее за руку и увел. В этот же день мы решили быть вместе.

Я снял недорогое жилье, и Таня переехала ко мне, а еще через год расписались.

Когда родился мой сын, я еще учился в институте, на третьем курсе. Его рождение было счастьем для меня. Я работал на четырех работах, одновременно учась в институте, причем на очном факультете. Зарабатывал прилично. Моя семья снимала однокомнатную квартиру - недосягаемую мечту всех студентов. После окончания института - распределение. Для семейных студентов с детьми существовало тогда особое правило распределения в места, где сразу предоставляли квартиры молодым специалистам. Так я попал в Спитак, в Армению. За год до памятного землетрясения, которое смело этот маленький городок с лица земли, я уехал в родные края, на Кубань. Почти все мои спитакские друзья и их семьи погибли во время той страшной катастрофы.

Моя жена не обременяла меня семейными правилами, не портила мне жизнь, была всегда приветлива, любила меня по настоящему, по-домашнему заботилась обо мне и сыне. И я платил ей тем же. Наша семейная идиллия была постоянным предметом восхищения наших друзей и знакомых. Мы были во всех отношениях красивой парой. С массой достоинств и, практически, без недостатков.

Так, незаметно для самого себя, я "дошел", что называется, до "возраста Христа". И жизнь моя круто изменилась. Настолько круто, что я склонен разделить мою жизнь на периоды до 1990 и после 1990 года, как совершенно разные времена. Здесь, наверное, уместно применить такое слово как "перелом". В прямом и переносном смысле. Многое переломалось в моей жизни, переделалось, изменилось. Разве что, кроме моего характера. И то, что случилось с моей жизнью, пожалуй, заслуживает того, что бы начать новую главу.

* * * * *

Глава III. Как я стал взрослым.

 "Если ты крутишься,
то пусть твоей прыти
позавидует сам черт"
Правило бизнеса.

Я не знаю, как этот процесс происходит в жизни других людей и происходит ли вообще. У меня сложилось впечатление, что этот период жизни, который все штампованно называют "вхождением в возраст Христа", у всех людей (мужеского пола) отмечен печатью таинства. Очень сложно говорить об этом. Мешают нагромождения противоречивых чувств, поступков, желаний и их последствий. Время, когда каждый пытается разобраться в себе и в жизни. Время, когда количество переходит в анализ и, затем, в качество.

В начале 1990 года я уже ушел с должности главного инженера хлебокомбината, подался в кооператоры (так тогда называлось частное предпринимательство). Семья сидела на "голодном пайке". Работы было мало или не было совсем, только я своим нутром понимал, что нужно терпеть и ждать. Не знал тогда, чего ждать и сколько, но был уверен в одном, это только начало. Начало чего-то нового, новой жизни, новых перспектив, и еще чего-то хорошего, чего я и сам не знаю. Даром предвидения я обладал, как мне кажется, всегда. Или, точнее, это можно назвать обостренной интуицией. Я никогда не вижу четких картинок будущего, как иногда повествуют провидцы, "кинокадров чего-то происходящего в будущем", но всегда ясно ощущаю вкус грядущих событий, их эмоциональную окраску, запах беды или успеха. Это придает уверенности или заставляет насторожиться.

Но мое терпение никак не находило понимания у моего отца.

- Ты почему ничего не делаешь? Ты семью кормить собираешься?
- Папа, я делаю. У меня кооператив. Я директор.
- Какой ты директор! Ты бездельник!
- Папа, у меня два диплома о высшем образовании!
- Ну, так дипломированный бездельник!

Итак, начало девяностых. Дело помаленьку начало сдвигаться с мертвой точки спустя десять месяцев моего ожидания. Пошли заказы, сначала маленькие, затем больше и больше, и через год, я, бизнесмен в клетчатой рубашке и в джинсах, пьющий водку и коньяк под первопопавший закусь "бычки в томатном соусе" прямо у себя в офисе, со своими сотрудниками-подчиненными, они-же друзьями, я понял, что я ворвался в какую-то другую жизнь, где я пытаюсь все примерить на свой устав. Ничего не сходится. Мои знания оказались на уровне бытовой житейской философии, тогда как я уже находился в зародыше растущего рыночного мира, где слово бизнес еще вызывало улыбку и желание полезть в словарь английского за точным переводом, но за этим словом уже чувствовалось близкое властное будущее.
 
Так я стал слушателем, студентом международной академии бизнеса в Москве, в Академии им. Плеханова. Это была первая международная академия бизнеса. Я был человеком, с номером "девяносто" в книге регистрации академии. Я уплатил за свое обучение все деньги, что заработал в кооперативе. И, после, никогда об этом не жалел. Эта академия, а может тот факт, что я нашел то, что искал, вылились в то, что я через год приехал в родной город и, меня никто не узнал. Я стал другим человеком. Другое было все: внешний вид, слова, мысли, восприятие событий, реакция на людей и ситуации.

До академии у меня был сокрушительный провал в публичном выступлении перед депутатами городского совета. Человек пятьдесят было в зале, и я так скомкал свое выступление, что меня просто освистали, бранно обозвали и чуть не со скандалом вышвырнули за дверь. Зато, после академии я выступал на первом съезде адыгов. Выступал не как адыг и не как русский, а как человек, которому важно участие в новой жизни, тогда еще только что выделившейся из автономной области в республиканскую форму моей, по сути, родины. Я говорил перед аудиторией в три тысячи человек и находил слова, которые никого не оставили в зале равнодушными, несмотря на заготовленные президиумом тезисы и решения.

Я спросил у аудитории, почему мы должны решать сколько адыгов и сколько русских должно быть в парламенте и к какой паритетной части надо отнести меня, если, не дай Бог, они соберутся и меня избрать в этот парламент. Я сын адыгейца и русской, и какая же моя половина принадлежит какой нации и как будем меня делить, вдоль или поперек? А не избрать ли нам в парламент людей, которые с душой и профессионализмом отнесутся к делу, будут строить образование, медицину, восстанавливать промышленность, приводить в порядок торговлю, лечить экономику, заниматься политикой? Много еще чего говорил я тогда людям, с трибуны в зал, в полную внимания тишину. Ясно стало одно, именно после моих слов проявилась абсурдность происходящего, и все понимали, что этот абсурд, все-таки, неизбежен. После моего выступления ко мне подходили толпы людей и благодарили меня за мою смелость. А это была не смелость, это был голос здравого смысла, которым политики, увы, обделены напрочь.
Так я не стал политиком. Зато узнал, что я могу быть достойным оратором.

После академии бизнеса мои дела сразу пошли в гору. Я организовал несколько фирм, запутал юридическую составляющую статуса этих фирм так, что ко мне пять последующих лет налоговая инспекция боялась заглянуть. Непонятно было, как меня проверять. Хотя я исправно начислял и выплачивал им какие-то налоги. Занялся торговлей по серьезному, вагонами и контейнерами, открыл несколько магазинов, филиалы учредил в нескольких городах и, даже, купил себе офф-шорную компанию на о. Мэн. Со счетом в Мидланд банке. Купил трехкомнатную квартиру, два автомобиля.


Глава IV. Я не гей. Просто, я что-то понял в этой жизни.

 "Всякий видит, чем ты кажешься,
но не многие чувствуют,
кто ты на самом деле"
Макьявелли Никколо

В то же самое время, именно в этот период моей жизни, во мне произошли и другие изменения. Внутренний мир мой стал умирать, замещаясь новым ощущением самого себя. Я осознал свою иную, чем прежде, ориентацию. Копался я в себе недолго. Мой новый мир был очень ярким, эмоционально насыщенным и не отличался от тех внутренних ориентиров, которые мне были всегда по душе. А по душе мне были именно те человеческие эмоционально-психологические критерии, которые делали меня всегда привлекательным для всех людей: прямота, отзывчивость, доброта, сообразительность, способность быть честным безобидным плутом, способность на настоящие чувства любви и ненависти и я, всегда пользовался своим правом быть самим собой, не зависимо от ситуаций.

Оказалось, что мой новый мир, моя новая жизнь, новые отношения между мной и людьми этого мира требуют от меня всего того же что и традиционный мир. Я также могу отчаянно любить и также сильно страдать от неразделенной любви, тяжело переносить тяжесть предательства и чувствовать комок в горле от ненависти, ощущать дикий восторг, рядом с человеком, которого безумно люблю, спокойно нести свой крест нового супружества, соединяя бесцветный быт и радужность праздников в бесконечное течение дней и лет.

Мне помогало и то, что я осознал свою собственную отделенность от мира остальных людей. На меня не распространялись обычные, стандартные шаблоны общественной морали. На самом деле им, этим людям, этому обществу, нет никакого дела до меня и моей жизни. Никого не интересовало, на самом деле, кто я и как я живу эту жизнь. И только редкие мои знакомые или приятели по бизнесу, озарившись вдруг осторожной догадкой, робко спрашивали меня:

- "Борис, ты что, гей?"

И очень смущались на мое открытое, прямо в глаза, без пафоса, но с твердостью:
 
- "Да."

И потом, никогда к этой теме не возвращались, считая это само собой разумеющимся фактом.
И вот уже много лет я такой, какой я есть.

И в это же время, когда я был на самом подъеме моей новой карьеры, в моей жизни появился мой первый настоящий супруг-мужчина.

Этот мальчишка стал моим супругом в пятнадцать лет, против моей воли. Русоволосый, голубоглазый, крепко сбитый, с красивым лицом и фантастически пропорциональной фигурой, которая никак не шла к его пятнадцати годам, он, к тому времени прошел "Крым и Рым", бродяжничал, зарабатывал на хлеб проституцией, познал много лишений и людской подлости, насилия и продажности.

Полюбил меня за то, что я поднял его из этого ада, вылечил все его коросты, одел, обул, накормил, научил и отпустил, не требуя взамен ничего. Но он не захотел уходить. Он тогда сказал мне, что не хочет и не может жить без меня. Полгода он не признавался, откуда он и как его фамилия. Сказал мне только после того, как я предупредил его, что мое терпение кончается, я не хочу воспитывать безымянную личность, и он свободен на все четыре стороны. Я отправил его к родителям, которые не знали о нем ничего в течение полутора-двух лет. Он сбежал опять, на следующий день, хотя знал, что меня не будет в Москве несколько дней, голодным ночевал эти несколько суток в моем подъезде, пока я не вернулся из командировки.

Я потерял его по нелепости, когда он гостил у своих родителей под Москвой, вечером курил на балконе, перегнулся через перила и не удержался, нечаянно упал с шестого этажа. Дома в этот момент были только его родители. Смерть наступила спустя два дня, после непродолжительной комы. Сережа умер, не приходя в сознание. А я ждал его дома в Москве, но дождался только скорбного звонка от его отца. Ему не было и двадцати лет.

Когда я приехал и мы, всей семьей, хоронили моего малыша, его отец ни на минуту не отходил от меня, а дверь на балкон заколотил гвоздями. Она заколочена и по сей день.
 
Мы прожили с ним три с половиной года. Ему было девятнадцать с небольшим, когда он погиб.

Мне показалось, что я погиб вместе с ним.


Глава V. Король и “нищий” (современное изложение старой детской сказки).

"Тот, кто думает, что может
обойтись без других людей,
обманывается много, а кто
думает, что без него обойтись
нельзя, обманывается еще больше"
Я. Козельский

Но жизнь, как ни странно, продолжалась. Нужно было работать, заниматься бытом, общаться с людьми. Я понимал, что с чего-то нужно начинать все заново, хотя бы в память о Сереже. Он бы не простил мне мою слабость.

Я начал свою новую жизнь с того, что стал живо интересоваться не только тем, что творится вокруг меня, но и стал жадно впитывать информацию, как живет вообще весь мир, от самодовольного американца до пигмея в Африке.

Первым делом, я уехал в Прагу, на международную конференцию по управлению и инновациям. Слово "управление" для меня было вполне привычным, а вот перевод, или точнее сказать, значение слова "инновации" я узнал только на конференции. Я не пожалел тех собственных денег, что я уплатил за эту науку. Хотя все, о чем говорилось тогда учеными людьми из разных стран, было обозначено, как дело ближайших двадцати лет.

У меня никогда не было лишнего времени. Я приехал обратно и воплотил в жизнь, в свою работу, почти весь тот бред, который я привез в своей голове из Праги. Таможенники и не подозревали, какую контрабанду я провез в своей башке через все границы! Наркоторговцы и остальные контрабандисты - просто отдыхают!

Вскоре, из газет я узнал, что в Иордании намечается большая ярмарка, под славным и традиционным девизом: "Дни России в Иордании". Я помчался туда. Участие в ярмарке, наряду с такими монстрами, как "КАМАЗ", "ВАЗ", "Ивановские мануфактуры", Предприятия военно-промышленного комплекса, и так далее и тому подобное, не вызвало у меня благоговейного трепета, а даже наоборот. Когда к моим стендам подошел министр торговли Иордании, и я заговорил с ним без всякого пиетета, он удивился. Через несколько дней, меня в гостинице разыскали какие-то "man in black", засадили в длиннющий лимузин с королевским гербом на дверях и отвезли в резиденцию Короля Иордании Хусейна (ныне покойного).

Неделю я был его гостем, завтракали мы вместе за одним столом, а затем меня сопровождали то его двоюродный брат, то его дядя. Мы ездили вместе на их частные пляжи на Мертвом море, в их загородные виллы (Тадж Махал - это просто курятник, по сравнению с этим великолепием).

А само Мертвое Море поразило меня своей необычайной прозрачностью. На глубине в добрый десяток метров, я находясь на поверхности, мог разглядеть разноцветные камешки, устилающие дно. Плотность воды от обилия солей такова, что тело неизменно переворачивалось из вертикального положения в горизонтальное, выталкиваемое из воды неведомой силой. И когда ты лежишь на спине, на поверхности воды, тело почти не погружается в воду. Не более, чем ты бы лежал на песке, на пляже. Я теперь знаю, почему Христос перешел эти воды “аки посуху”. Он не смог бы погрузиться в них, даже если бы захотел.

Выйдя из воды, а правильнее сказать из этого соляного раствора, ты сразу же покрываешься миллионами ярких, сверкающих крупинок солей, становясь похожим на фантастического Ихтиандра в переливающейся на солнце чешуе. И только под душем с пресной водой, с тебя как в мультике, смывается все это великолепное одеяние.

Неизгладимое впечатление оставил у меня плакат на одном из частных пляжей Мертвого Моря. Он гласил: “Хашимитское Королевское государство Иордания не несет никакой ответственности за тех, кто в этом море умудрится утонуть”.

По этому морю не ходят суда. Железо, просто растворяется.

И еще одно потрясение я испытал, когда мне перевели надпись в стандартном паспорте гражданина Иордании: “Король Иордании Хусейн будет лично благодарен любому, кто окажет содействие и помощь гражданину моей страны в трудную для него минуту”.

Я вспомнил стандартную надпись в нашем, российском паспорте: “Гражданин обязан бережно хранить паспорт. Об утрате паспорта, гражданин должен незамедлительно заявить в орган внутренних дел”. Конец цитаты! Мы, кажется, что-то попутали в этой жизни, окончательно.
 
Когда я уезжал в Россию, произошло то, что оставило неизгладимый временем след в моей душе и памяти. Меня и Анатолия Ефимовича, представителя Казанского оптико-механического завода, который, как и я, был их гостем и человеком простым и бесхитростным, провожали в частном порядке, родной дядя короля и его двоюродный брат.
 
Когда у трапа, в длинной гофрированной трубе, мне нужно было найти слова прощания, мне было трудно. И я честно сознался им в том, что я с трудом улетаю, потому что знаю, что вряд ли смогу вернуться. Я им сказал о том, что причина тому – их безмерное гостеприимство. Они приняли меня, простого человека, ничем еще не проявившего себя в этой жизни, удостоили королевской чести, и, чтобы не уронить себя я, теперь, должен вернуться в Иорданию на порядок выше статусом, чем в этот раз. То есть, не меньше чем полномочным посланником. А это мне не под силу. На что дядя короля, положив мне руку на плечо, со всей добротой, сказал мне:

- "Да ты хоть на осле приезжай. Хорошему человеку - у нас тоже почет, а не только высокой должности" - а потом наклонился ко мне и, улыбаясь, шепотом сказал - "Когда соберешься приехать, пришли мне факс. Если тебе все-таки это будет нужно, тебе присвоят должность полномочного посланника. У меня много друзей в арабских странах. Дяде короля Иордании не откажут".

Позже, в самолете, мои коллеги мне сказали, что пока нас с Анатолием Ефимовичем не было, по внутреннему селектору объявили, что вылет самолета задерживается в связи с ожиданием прибытия правительственной делегации. Во как! Ни больше, не меньше.

А еще я чувствовал гордость от того, что я летел домой, в свою родную маленькую, солнечную Адыгею, с полномочиями передать правительству моей республики личное частное предложение короля Иордании об инвестициях в экономику Адыгеи в виде нескольких сотен миллионов долларов.

Глава VI. "Осторожно, Жириновский!"

 "Hаша страна находится
на глубочайшем подъеме"
Неизвестный политик

Каково же было мое удивление, когда примерно в середине полета, к моему кресельному ряду в бизнес-классе стали, как муравьи в цепочку, подтягиваться люди. Они становились друг за другом в небольшую очередь и протягивали всякие вещи, кто газеты, кто блокноты, кто книги - моему соседу по креслу. Шепотом просили поставить автограф, что он и делал с нескрываемым удовольствием. Я был немало удивлен этим, но потом про себя рассмеялся, когда узнал, что сижу и толкаю локтем самого Владимира Вольфовича Жириновского, собственной персоной.

Он не был в Иордании, а летел из Ирака в Москву через Амман, транзитом. Самый юморной момент для меня настал, когда я прошлялся в эконом-классе, пил с ребятами водочку и закусывал колбаской, причем свиной, которую ввозить в Иорданию было запрещено, мусульманская ведь страна. Пока я там "усугублял" впечатления от болтанки в восходящих потоках (есть такое место при перелете из Аммана в Москву, трясет минут двадцать), в бизнес-классе уже отобедали.

Я попросил стюардессу принести мою порцию, на что она тут же заявила мне, что уже приносила, ставила на столик перед моим креслом. Препирались мы несколько минут, это стервозное существо женского пола довела меня до белого каления, после чего, я громко, на весь салон завопил на нее:

- "Ну, если ты принесла мой обед и поставила его вот сюда - я показал на столик перед моим креслом - так куда же он подевался? Его Жириновский сожрал, что ли?"

Жириновский в этот момент сидел молча, не поворачивая головы в мою сторону, а его помощник, с третьего кресла негромко повторял ему:

- "Это провокация! Владимир Вольфович, не реагируйте, это провокация!"

Я ему сказал тогда:

- "Да какая провокация, мужик! Я просто хочу есть!" - и вернулся в эконом-класс.

Когда я, стоя между рядами кресел эконом-класса, рассказал мужикам о том, что случилось в бизнес-классе, громко хохотал весь самолет. Некоторые смеялись до слез. А эта затурканная стюардесса потом носилась за мной с подносом с дохло-жаренными цыплятами, до конца полета. Я так и не стал их есть. В конце концов, отправил их Жириновскому. Честно, не знаю, ел ли их Жириновский, но я больше в бизнес-классе не появился. С нашими ребятами из института вертолетостроения им. Воробьева было намного веселее.

Глава VII. Столичная и заграничная жизнь.

"Когда пожелаешь узнать цену
человеку, подведи его к чужой
беде или к чужой радости –
никогда не ошибешься"
Восточная мудрость

После успеха в провинции, и после потери моего супруга, который трагически погиб в очень молодом возрасте, спустя несколько лет, я снова женился. Вторым моим супругом также стал молодой человек, с которым меня свела судьба и спаяла нас на долгие годы.

Мы уехали в Москву. Без связей, без гарантий, без определенных целей, разве что кроме одной, найти свое будущее, каким бы оно ни было. Деньги закончились скоро, через пару месяцев, немного не подрассчитал.

Голодали несколько дней. Я прошел бесчисленное множество попыток устроиться на работу. Оставались четыре рубля, которые можно было потратить или на пачку сигарет, или булку хлеба, или на проезд в Метро, и то, только в один конец. Мы с супругом выбрали Метро, и я поехал на очередное собеседование. Вот так я выиграл место своей первой работы. Зарплату назначили такую, что у меня дух захватило. Я набрался смелости, объяснил начальству свое материальное положение на тот момент и, к своему великому ликованию, получил аванс в ползарплаты.

Почти год на этой фирме, затем другая работа, с зарплатой в два раза больше, затем крах этой компании из-за неурядиц между владельцами-компаньонами.

Полгода без работы, снова голод, снова работа, снова зарплата вдвое выше, чем предыдущая, но мой дух уже закалился. Я уже не чувствовал себя затравленным голодным провинциальным зверьком. От моей былой комплексности не осталось и следа.

Keep smiles - это стало уже не привычкой, а натурой.

Я решил не изменять своей новой привычке, много путешествовал по заграницам. Когда по работе, а чаще по собственному желанию. Иногда один, и всегда с супругом, если только позволяли обстоятельства.

Париж оставил у меня неизгладимое впечатление. Этот город никого не оставляет равнодушным. Но я вынес оттуда свое, личное. Эта смесь полной свободы и раскрепощенности, доходящая, по нашим российским меркам, до дикого животного безумия и изощреннейшей пошлости, там, в Париже представляла собой повседневную обыденность. Довольно странное сочетание, от которого я, иногда, переставал понимать, что происходит со мной и вокруг меня.
Помню, как-то однажды, в центре Парижа, ни с того, ни с сего, вдруг начал вслух повторять слово "кукуруза", обнаружив, что позабыл его значение. Полный бред. Но у меня, тогда это вызвало смех и помогло не сойти с ума.

Я, наконец, понял и ощутил свою принадлежность к этому миру этим людям, этому городу и, как ни странно, к этой стране. Я стал парижанином.

Это был своеобразный порог сознания. Я тут же по-французски обругал матом какую-то парижанку, которая меня толкнула локтем в дверях магазина на Елисейских полях, она так же запросто послала меня и, при этом, было ощущение, что это просто, без определенной значимости момента, кусочек бесконечного полотна обычной парижской жизни. Мне очень трудно удержаться от соблазна пересказать и другие (интимные и пикантные) подробности парижской жизни. Но тут, пожалуй, последую обычной логике биографического изложения. О себе, так о себе.

Из Франции я переехал в Германию. Просто так. В поисках чего-нибудь для бизнеса. Нашел много чего полезного, но понял, что у меня просто не хватит жизни дождаться результатов. Немцы живут беспечно обеспеченно. Три-четыре года в ожидании возможности поставок в Германию чайных ложек или садовых стульчиков - это не норма, а необычайная удача. Я купил там себе машину, объездил всю страну вдоль и поперек, побывал в приграничных странах, просто попутешествовал.

Ехал много километров или дней, просто так, куда глаза глядят. Так я нечаянно заехал в Австрию, а потом и в Швейцарию. Там, действительно нет пограничных постов в нашем стандартном понимании. Даже шлагбаумов зачастую нет. Дорога и дорога. Только по сменившемуся языку на указателях понимаешь, что ты уже не в Баварии.

В Прагу, обычно ездил по выходным, пообедать в ресторанчиках, особенно мне понравилось одно место у Карлова Моста. Семейная забегаловочка, в традиционно-национальном стиле, пивная "Старый мельник". До сих пор помню вкус жареных с пряностями колбасок.

На все про-все потратил четыре месяца.

И вот я снова в Москве. Снова работа. Увлек одного "босса" идеей открыть в Стамбуле представительство авиакомпании по перевозке "челноков". Поехали, открыли, проработали полгода, бизнес уже начал приносить отдачу, но тут выяснилось, что этот придурок вложил не свои деньги, а деньги своего партнера, причем турка. Это выявилось при проведении анализа их совместной бухгалтерии. Скандал. Босс, еле живой, укатил в Россию.

Мы с супругом остались в Стамбуле. Без денег. Сотрудников из России и Украины - шесть человек. Всех надо кормить, обеспечить жильем и каждого вернуть на родину. Продал офисную мебель, мобильные телефоны, компьютеры, на вырученные деньги отправил ребят-сотрудников по домам, и мы вернулись снова в Москву. С приличным остатком вырученных в Стамбуле средств.

Снова ответственная работа в столичной фирме. Руководителем проекта. Большой контракт, на четыре с половиной миллионов долларов, с которым я справился виртуозно. До сих пор главы представительств европейских производителей металло-пластикового профиля для окон и дверей вздрагивают при упоминании моей фамилии.

Де'фолт 1998 года унес и перспективы и надежду на обеспеченное будущее. Москва впала в летаргическое состояние и не оживала в течение года. Массовые увольнения, спешное бегство иностранных фирм, разорение компаний, закрытие проектов, отказ от контрактов. Год я ждал, оплачивал квартиру, все расходы, быт, отдых, пользуясь тем, что накопил на предыдущей работе. Более года я ждать уже не мог, кончались деньги.

Переехали в Таганрог, около года я пытался найти что-нибудь для себя. Не нашел. Город, где я учился, жил и который, по-своему, до сих пор очень люблю, меня встретил довольно безразлично. После московской эпопеи трудно было привыкнуть к провинциальной тишине.

Мы собрались и махнули в Краснодар, второй город моей юности. Там задержались недолго, несколько месяцев и, по настоянию моего супруга, с которым мы прожили к тому времени уже семь лет, мы переехали в Майкоп. В Майкопе я уже не суетился и не метался в поисках дела.

Моя удача в жизни - это умение оставлять после себя неизгладимое приятное впечатление и незыблемо прекрасную репутацию в деловом и человеческом понимании. Поэтому, мне легко возвращаться туда, где я уже когда-либо был.

Я выждал момент и одним рывком увел из под носа местных провинциалов крупный государственный тендер на поставку всякой всячины для Верховного Суда РФ в Республике Адыгея. Реформа была шикарная и дала мне возможность снова почувствовать себя на вершине социальной пирамиды. На честно заработанные деньги (с бюджетом не шутят), мы купили себе свою мечту - маленький спортивный кабриолет, необычайной красоты, ценой обратно пропорциональной ее размерам. Наши с супругом фирмы не просто процветали, они били фонтаном великолепия и обеспеченности.
 
Три счастливых, безмятежных года.

Глава VIII. Как я узнал, что я не человек, а мифологический персонаж.

"Я ненавижу эти дни.
Быть может, просто лишь за то,
Что предавали нас свои
И не дарил тепла никто... "
Иван Солнцев, поэт

Мой супруг, к этому времени, владел на полных правах всем нашим бизнесом, оптовыми и розничными направлениями. Стаж супружеской жизни приближался к десятилетнему юбилею. Мой мальчик повзрослел, возмужал. Холеный, породистый, воспитанный, моя гордость! Беззаветно любящий меня и преданный мне человек. Я отвечал ему тем же. Мои чувства к нему невозможно было измерить, преданность - безгранична. Я им дышал. Я был первым и единственным мужчиной в его жизни.

Его мать чувствовала себя гордой и довольной успехами нашей семьи, по-своему, как могла, помогала нам, скорее своим сердечным, душевным участием, чем делами. Да и чем еще может помочь простая женщина, более тридцати лет проработавшая штукатуром-маляром в одной и той же строительной конторе, и которая не выезжала за пределы более семидесяти километров от своей квартиры.
 
Отца его не стало за несколько лет до этого. Он был страшным пропойцей, неисправимым алкоголиком, который очень сильно страдал от своей беспомощности и хронической зависимости. Это был интеллигентный, мягкий, задушевный человек, несмотря на то, что никогда не был трезвым. Он приползал на пятый этаж и не мог дотянуться до кнопки звонка, поэтому, чаще стучал в дверь руками или даже головой. На самом деле, это не было смешно. В конце концов, он не выдержал. Может даже того контраста, который представляла наша семья. Люди одинаковые по внутреннему духовному содержанию, но такие разные в удовлетворенности от жизни.

Мой тесть рухнул мне под ноги, когда я сначала этим ножом вскрыл запертую дверь ванной, а затем, не раздумывая об увиденном, на полном автомате, взмахнул этим же ножом над головой висевшего передо мной трупа. Моя теща и мой супруг стояли у меня за спиной в оцепенении.

Потом, немного времени спустя, честно говоря, мы все испытали некоторое облегчение, которое вполне уместно было в этой ситуации. Это сродни тихой молчаливой радости, когда очень больной, страдающий от своей боли человек, выздоравливает, или, наконец, отмучившись, умирает. И тот и другой исход все равно лучше, чем те физические и моральные страдания, которые переносит человек, тяжело болея и сознавая, что он изгой в мире здоровых людей. Наша семья продолжала жить, как будто ничего не случилось.

Так прошло еще два года.
 
И вот, как гром среди ясного неба. Моя семья перестала существовать как семья.

Виной, причем доказанной самими виновниками, а точнее виновницами, стала банальная ворожба, приворот. Две пигалицы, которых я принял на работу в качестве продавцов, совершили эту подлость. Та, которая заказала этот приворот, сама мне и призналась во всем.

Так, впервые в жизни я столкнулся лицом к лицу с неведомой до этого мне, стороной жизни.

С мистикой. С потусторонним. Сверхъестественным. С тем, во что я никогда не верил.

Эта встреча оказалась для меня и для моей семьи роковой. Сначала я видел, как угасает мой супруг. Он превратился в немого, безвольного зомби. Перестал общаться со мной и со своей матерью, в квартире которой мы тогда еще жили. Он вообще исчез из дому. Обнаружился он через месяц или чуть более, когда приехал забирать свои вещи. Опять молча, не глядя никому в глаза, собрался и, только уходя, уже в дверях, сказал мне:

- "Я знаю, что я подлец, но ничего не могу поделать. Ты меня уже, наверное, не дождешься. Я чувствую, это надолго. Я постараюсь во всем разобраться сам. Прости меня".

Я был в сильнейшей депрессии почти полгода. За это время бизнес, без управления, съел сам себя. Разорение было полное. Жалкие остатки растащили местные "шакалы" не брезгующие никакой падалью. Я больше не мог жить в этом городе, не мог выносить его людей. Было полное ощущение того, что я вынужден находиться в запертой комнате, где лежит покойник. Меня постоянно, и днем и ночью преследовало ощущение одиночества и безвозвратной потери любимого человека.

Это была уже вторая "смерть", и еще поэтому, я все чувствовал намного острее и безысходнее.

Разница была лишь в том, что смерть моего первого супруга, близкого и родного мне человека была настоящей.

Вторая смерть, хоть и скорее морального плана, больше психологическая, виртуальная, чем физическая, но по силе тех страданий, которые я перенес, сравнима разве что с первой моей потерей.

Поэтому у меня есть такое право сказать, что вот так я умер второй раз. Я снова сгорел, из-за "него" и вместе с "ним".

Я пал духом и, в отчаянии, совершенно без средств, уехал в Краснодар. Здесь я и живу сейчас уже три года. Ничего особого не происходит. Серое, ровное существование, иногда перемежающееся редкими встречами с кем-нибудь, как-нибудь, где-нибудь. Те редкие попытки излечить и зарубцевать душу и сердце ничем не кончаются. Лекарство еще не нашел. Да и не хочу и не могу показываться на глаза людям в таком виде - израненый, беспомощный, одинокий.

Я знаю, что в этом нет ничего постыдного, но не в моем это характере. Не люблю я этого.
 
Хотя, кое-что все же произошло. Почти год назад, во время операции, я погрузился в неглубокую кому, не понятно почему, то ли от наркоза, то ли от чего-то другого. Врачи так и не дали мне ясного ответа на этот вопрос. В общем, я практически умер, уже третий раз. И воскрес. После операции, я восстановился вдвое быстрее, чем это обычно происходит, чем тоже немало удивил врачей.

Может кому-то покажется, что я сейчас скажу глупость, но бог с ним. Я все равно скажу. Потому что у меня сложилось четкое впечатление, что какая-то неведомая мне Светлая Сила усыпила меня в подходящий момент, показала мое бездыханное тело Темной Силе и та отстала от меня. Отвернулась и забыла. И когда я “воскрес”, вокруг меня уже не было так сумрачно и безысходно. Боль от прошлого стала намного меньше, а будущее мне представилось как чистый белый лист, на котором можно писать свою жизнь заново. И я снова стал самим собой, стал чувствовать тягу к жизни. Не забываю навыки, полученные в большом бизнесе. Материальное положение стало значительно улучшаться.

Я окончил экстерном юридическую академию. Открыв адвокатскую контору, я очень быстро обрел известность в своем городе. Ко мне стали обращаться люди как к адвокату, который может найти законный выход из любой сложной ситуации. Я берусь за трудные, неординарные дела. Гонорары мои не малы, но люди высоко ценят мое умение. Единственное, что меня отличает от других адвокатов, это то, что я не берусь защищать подонков. Этих «выкидышей» человеческого сознания. Ни за какие деньги. Я отправляю таких просителей к другим адвокатам, моим коллегам, которые не так щепетильны в этих вопросах. Я тружусь много и с интересом к своей работе. Я как жук, который долго не мог перевернуться со спины на брюхо, теперь гребу всеми лапами, чтобы поскорее вырваться и взлететь.

Люди по-прежнему относятся ко мне с большим уважением. Смотрят на меня как на недосягаемую вершину, ждут, что я позову кого-нибудь из них в свою жизнь. Они видят, как я стойко и упорно выползаю из своей разрухи. Но я храню свое одиночество, не потому что я высокомерен или у меня завышенная самооценка.

Просто я не готов быть для близкого человека волшебной палочкой исполнения его желаний, каким я всегда был для своих любимых. Не готов, потому что я еще не набрался достаточных сил, а во вторых: не привык размениваться на что попало.

В моей жизни были только те люди, для которых я не мог не делать сказку, люди, которым я хотел служить беззаветно, люди, которые имели на это право уже тем, как они прожили свою жизнь до встречи со мной. Я всегда чувствовал, что эти люди не совсем обычные, они не только достойны, но и заслуживают того, чтобы я расстелился под ними как ковер-самолет и перенес их в их светлое будущее и сделал прекрасным настоящее.

Сейчас, я просто не вижу вокруг себя таких людей. Все поверхностно и достаточно мелко.

Никого из моего немногочисленного окружения не интересует, как действует эта волшебная сила, сворачивающая горы и делающая расстояния между странами земного шара длиной со школьную линейку. Им важен только сам результат и как можно быстрее. И только иногда, где-то в инетовских глубинах, редкий dial-up проносит мимо меня тень надежды. Мелькают призрачные робкие взмахи, белесые, безтелые, и почти равнодушные. Виртуальность этого мира она во всем, в словах, фотографиях, мыслях и, даже, разочарования, тоже виртуальные, ненастоящие, очень спокойные.

Я не пугаюсь разницы в расстояниях, возрасте, культурах, внешности других виртуалов. Все это, по большому счету, легко превратить в настоящее, плотское, физически ощутимое, материальное. Только нужен шаг. В бездну, в неизвестность, в омут. И будь, что будет.

Я так поступал всегда.

Жизнь - очень чутко реагирует на такое самопожертвование. Не было ни разу, что бы я пожалел об этом.

А еще мне стало ясно, что я не потерял вкус к жизни. Я ничего не потерял в себе, в своем характере, какой был, такой и есть. Разве что, стал терпимее к жизни, к людям, мудрее, умнее, закаленнее. И для меня мой возраст – моя гордость.
 
Просто, в этот раз, я очень сложно пережил потерю, ведь он и я были одним целым.
 
Просто, в один час, невообразимое число проблем и неудач навалились на меня мощной гранитной скалой.
 
Я не разрушился.

Пепел, в который меня превратила жизнь - не развеялся по ветру.

Я восстал. Как мифическая птица Феникс.
 
И я теперь знаю, о ком сложен этот миф, вернее, о чем эта легенда.


Глава IX. Что я знаю про себя и про свою жизнь.

"Не хочу усложнять палачу
Знать союз топора и бревна –
Жертвой грустной я стать не хочу
И быть тем, о ком ноет струна"
Иван Солнцев. поэт

Почему, несмотря ни на что, я не поменяю и не променяю ни одну секунду своей жизни, потраченную не на себя? Она получилась настоящая, эта моя жизнь.

Я ее прожил, я ею живу, я ей учился на настоящих, а не книжных чувствах. Я учился любви и ненависти, жалости и беспощадности, даже равнодушию и жестокости.

Я учился, когда смотрел в любимые мной и любящие меня глаза и видел все, что в них там было. Когда я ночи напролет удерживал руками мокрую марлю на голове своего родного человека, сбивая высокую температуру. Когда я нес его на руках к трапу самолета в далекой и чужой для нас стране, потому что он был почти без сознания. Когда мне было по-настоящему стыдно перед ним за те глупости, которые я совершил. Когда я был счастлив и душа улетала от гордости за то, что я сделал счастливым своего человечка.

Этому не научишься, это не прочувствуешь, читая про это в написанных жизнях. Это надо пережить.
 
А теперь то, о чем я не люблю и не хочу вспоминать. Вырвал этот факт из течения своей жизни как ненавистный и неприемлемый для моего понимания факт. Мои родные отец и мать и мой родной брат, в детстве называвший меня “няня” отказались от меня, когда узнали что я гей. Они прокляли меня. И хоть я, при разводе со своей супругой обеспечил и ее и сына всем необходимым, трехкомнатной квартирой, машиной, деньгами и всем остальным, родители не простили мне этого.

Много лет я не имел возможности видеться с моим сыном, пока он не повзрослел и сам не решил приехать ко мне в гости. Я и сейчас не знаю, как выглядят мои родители. Они уже сильно постарели, как мне говорят мои сестры, которые никак не отреагировали на мою гей-ориентацию. Да, по сути, я и не гей, ни сознанием, ни поведением, ни разговором. И любил я не мужчин, по большому счету, а души, к которым потянулась моя душа. Судьбы, с которыми соединялась моя судьба. И любил, и люблю я по-настоящему, крепко и преданно.

А настоящее равнодушие я испытал тогда, когда мне сказали, что мой отец тяжело перенес инсульт и находится при смерти.

Овому – овое. Так сказано в библии. Я свое получил.
 

Глава X. А теперь о самом главном.

"Жизнь научила меня прощать,
но еще больше - искать прощения"
Бисмарк

Я не зря проявил такое нечеловеческое терпение к этой, по сути, враждебной мне, жизни.

Он приехал!

И мы снова были счастливы. Оба. Мы окунулись в наше прошлое как в омут головой, как в центр торнадо. Мы снова такие же, как и были. Мужчины-оторвилы. И я снова видел в его глазах и любовь и страсть. Настоящее чувство, большую любовь - не убить никакой эзотерикой, никакой ворожбой, никаким колдовством. Он жив, мой мальчик. Он не сломался.

И пусть, встреча была очень недолгой. Утром следующего дня он уехал в Москву. Чтобы вернуться в нашу семью насовсем, ему еще надо немного времени. Немного. Я остался. С надеждой на его скорое возвращение. Даже с уверенностью.

Он подарил мне эту уверенность, когда я уже перестал в нее верить, когда я перестал верить во все.

Он снова подарил мне жизнь.

Глава ХI. Эпилог

Мне больше нечего добавить. Замечательный поэт Иван Солнцев, или проще сказать, мой друг Димка, в четырех гениальных строках, сказал про мою жизнь больше и лучше, чем это бы сделал я, написав целый трактат.

А чистый лист, похожий на благородный древний папирус, лист, с которого началась моя новая жизнь, он уже передо мной. Перо я обмакнул в чернила и уже занес руку, чтобы снова вписать туда Имя …

Ты улыбаешься?

Я вижу. Я это сейчас чувствую.

Я тебя всегда любил и люблю.

Больше жизни.





01 июля 2006

(С) Тим Борисов®, г. Краснодар
handsomerio@fromru.com