Записка

Прихожу домой с работы, а в дверях записка. Нервным, неуверенным почерком человека, который либо был контужен, либо плохо видит, написано: «Вы залили квартиру №92. Техник-смотритель». Мы живем в квартире №95. Проверяю на кухне под раковиной - сухо, проверяю в ванной – сухо, проверяю в туалете – ничего. Дома бываем нечасто, кран открытым не оставляли. Складываю записку вчетверо, кладу на полку в коридоре, и забываю об этой истории.

Проходит несколько дней. Гремят майские салюты, и в темноте на Воробьевых горах долго слышны смешки и хлопки вылетающих пробок от шампанского, а уже под утро вдоль реки нестройными рядами идут последние гуляки, держась за руки и сбивчиво напевая. Ползают по Москве-реке прогулочные кораблики, из которых высовываются радостные, будто очумевшие люди, неистово крича и маша тем, что спокойно прогуливаются по берегу: «Эй!», «Ураааааа!», «Эге-гей!». Зачем они так орут, почему приходят в восторг от тех панорам, которые прекрасно видно и с берега? Возможно, так действует на них река, или Май. В ботаническом саду собака спит в клумбе красных тюльпанов, помяв стебли и уткнувшись задней лапой в фонарь. Через Каменный мост друг за другом едет семья велосипедистов – папа на большом велосипеде, мама на велосипеде поменьше, а сын на маленьком, и солнце заливает их лица, отчего они щурятся и козырьком прикладывают ко лбу ладони, становясь похожими на семейство утиных. Где-то звучит мелодия «Blue canary, ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту-ту…». В общем, это те самые беззаботные, радостные праздники, когда солнце уже, наконец, вернулось в город, но все чувствуют, что самое хорошее - еще впереди.

Я стою на кухне и режу салат – помидоры месяцами, огурцы полными лунами, и тут – звонок. Я подхожу к двери, спрашиваю, как обычно: «Кто там?» И смотрю в глазок. Вижу, стоит женщина – не старая, но уже не молодая, в серой джинсовой куртке поверх платья, волосы убраны за голову в пучок. Звонит несколько раз подряд, и стучит кулаком по железной двери. Странная у нее немного внешность, во всем облике отчаяние, что ли, а звонит она настойчиво. Что ей может быть нужно? Я опять спрашиваю, громко: «Вы кто?» Молчание. Только звонит, прерывающимися трелями, с упоением даже, как будто это не дверной звонок, а скрипка какая-нибудь. Я громко говорю: «Кто там? Отвечайте. Если не ответите, кто вы, я не буду открывать». Снова настойчивые звонки, стук, и, увы – молчание. Я наклоняюсь, смотрю в замочную скважину и вдруг сталкиваюсь с ее бесцветными глазами, беспокойными глазами, которые заглядывают в мою квартиру через отверстие для замка. Они смотрят прямо в мои - внимательно, пытливо. В испуге отдергиваю лицо. Она продолжает звонить, я спрашиваю «кто там» и так продолжается довольно долго – минуты три, четыре. Наконец она, кажется, устает и уходит.

Я пожимаю плечами и возвращаюсь к своему салату. Я заливаю его оливковым маслом, крошу туда рукколу и перец, и напеваю себе под нос «...33 коровы, день родился новый, как стакан парного молока…» На окно прилетают голуби, журчат, и кот-дурак кидается на стекло, пытаясь их изловить. И тут вдруг опять, в тишине, явственно звучит назойливый, беспокойный звонок. Подхожу к двери, смотрю в глазок – стоит она. Решительно и настойчиво нажимает на кнопку звонка. Я, осторожно: «Кто там?» Молчание. Дзинь. Дзинь. Стучит. Я ору во все горло, выходя уже из себя: «Скажите, кто вы, тогда я открою дверь!» Никакой реакции, следов раздражения на ее лице, а только упорный стук, и звонки, звонки. И ведь она знает, что я здесь, на другой стороне двери, она видела мои глаза в замочную скважину. Я бы на ее месте в бешенстве орала: «Откройте дверь, я знаю, что вы дома!» А она – ничего. Звонит и звонит. Я начинаю подозревать, что она сумасшедшая и еще более утверждаюсь в мысли, что открывать не стоит. Хотя, чего бояться? Вытащит из под платья пистолет и ворвется в квартиру? Конечно, нет. Молчаливая, упорная, странная женщина. «А может, это соседка?» И тут становится стыдно, что я так себя веду – от этого я начинаю ходить взад-вперед по коридору, хватаюсь за трубку старого белого телефона, где кнопки уже едва нажимаются, но, передумав, бросаю трубку. Сажусь на широкий красный диван в гостиной, и слушаю, как трели дверного звонка растекаются по всей квартире. Так звучат колокола в русских деревнях в праздничный день - на всю округу, без остановки, несколько минут подряд. Я и сама не понимаю, почему так себя веду, почему не желаю открывать. Но разве соседка стала бы молчать, разве не сказала бы: «Откройте, пожалуйста, это ваша соседка?». А эта упорно молчит. Я опять хватаюсь за телефон и звоню подруге: «Алле, Даш, слушай, тут пришла какая-то женщина и звонит в дверь, я спрашиваю, кто там, а она молчит», - в волнении кричу я. «Да? Ну, а что, она совсем молчит? Ты не бойся, в общем, я скоро буду», - говорит Даша, и что-то там обрывается на том конце провода, то ли она в метро зашла, то ли батарейка села у нее, то ли что еще…

Подбегаю опять к двери, кричу: «Кто там, кто там, кто там?!?!?!» Молчание. Я возвращаюсь на кухню, беру с плиты грязную сковородку и в остервенении начинаю скоблить ее. Ну почему бы мне не открыть и не узнать в чем дело, в конце концов? Но уже из-за какого-то внутреннего глупого принципа я не открываю.

Наконец она уходит. Я на цыпочках подхожу к глазку – пустая лестничная клетка чуть покачивается у меня в глазах, словно пьяный фрегат в полный штиль. Какой-то скрип, хлопают двери, мне мерещатся неясные тени на пустой лестничной площадке. Даже чуть кружится голова. Настроения уже совсем нет.

И вдруг звонок в дверь. Легкий, короткий, здоровый, совсем уже другой звонок – кто-то родной пришел. Смотрю в глазок – Даша, с которой мы вместе снимаем эту квартиру. С облегчением открываю. Из двери выпадает записка.
«Зайдите в квартиру №92»
Тем же самым, прыгающим почерком.
Я, решительно: «Пойдем!»
Накидываю куртку. Спускаемся. Звоним – вежливо, осторожно. Практически сразу дверь открывается. В дверях – та самая женщина, в мятом домашнем платье, седые волосы выбились на лоб. «Проходите», - говорит. И ни слова о своем визите ко мне. Мы оказываемся в коммунальной квартире (такой раньше, вероятно, была и наша): обшарпанные стены, ржавая ванна посередине кухни, темной из-за грязных зашторенных занавесок, в ванне стоит тазик с бельем, детский велосипед где-то в пыльном углу завешан авоськами и заставлен пустыми банками.

«Вы заливаете мою квартиру. Вот посмотрите, здесь – пятно», - медленно говорит она, указывая на мокрое зеленое пятно в проеме между потолком и дверным косяком, у входа в ванную. Пятно кажется зловещим, растекается по потолку, будто зеленой тиной спускаясь вниз, но я решительно не понимаю, как мы можем быть в нем виновны.
«Но у нас ничего не течет», - говорю я.
Она пытливо смотрит на меня, смотрит, кажется, на мои губы, будто пытается прочесть по ним, вру я или нет.
«У нас ничего не течет», - объясняю я снова, - «Может быть, вызвать сантехника?»
Она непонимающе молчит, не отвечая ничего на мои объяснения.
«На прошлой неделе пятно было меньше, а с тех пор оно увеличилось, смотрите, какое оно уже большое – что-то течет» - вдруг говорит она медленно, с трудом, немного искажая звуки, и все так же внимательно всматриваясь в нас.
«Да, мы вас понимаем, пятно действительно есть, но может, это прорвало трубу где-то в стене? У нас в квартире ничего не протекает», - объясняет Даша.
«Давайте вызовем сантехника и попросим проверить» - говорю я.
Она молчит. Всплывают в памяти записки с подписью «техник-смотритель», ее молчание, и тут понимаю – она глуха. Говорить – говорит, а слышать – почти не слышит. И сама подбрасывает записки, потому что вызвать сантехника, значит объясняться с ним, а объяснять – нечего, и объяснить – сложно. Как-то темно в ее квартире, и будто совсем и не было здесь майских праздников. С волнением она смотрит на зеленое пятно, которое, под ее тяжелым взглядом, будто действительно растет в размерах. Становится обидно за нее, и за это пятно, за темную коммуналку, и за ее жизнь.

Мы прощаемся и, не возвращаясь к себе в квартиру, сбегаем вниз по ступенькам в утопающий в сирени и солнце двор. Мы идем дальше праздновать весну, гулять по Москве. В Сокольниках мальчик лет пяти с упоением облизывает обертку от пломбира, пока его молодой папа убеждает кого-то по телефону «взять пива и приезжать». Грузины торопливо штампуют хот-доги рядом с аттракционом «машинки», откуда слышны рев моторов и визг. Накатавшись и навизжавшись, мы и сами встаем в очередь. А вот в фойе Центрального дома художника - оживление и духота, и гардеробщица в белых бусах обмахивается кружевным веером, словно томная молодая девушка, и даже улыбается, возвращая мне куртку.

Но в квартире №92, наверное, все еще темно. Что-то стирает в кухне пожилая женщина, седые пряди прилипают ко лбу, потом останавливается, идет в коридор и смотрит на темное зеленое пятно на потолке – оно все растет, растет. Волнуясь, она возвращается в кухню и выводит карандашом на пожелтевшем клочке бумаги: «Вы залили квартиру №92».