Прощай, Фрикетта! -3

Глава 3. Художница по имени Кет

Профессия преподавателя колледжа - это постоянное общение с другими людьми: коллегами, учащимися колледжа и их родителями. Она не так проста, как кажется. Тем более, что главная из особенностей этой профессии состоит в том, что свободного времени у преподавателя почти не бывает. Оно и понятно, ведь работа преподавателя не ограничена рамками времени, которое он проводит в колледже и не заканчивается на пороге колледжа в тот самый момент, когда он покидает колледж и направляется домой. По дороге домой, хочешь или не хочешь, думаешь о том, что было на занятиях сегодня, что будет завтра и послезавтра. Голова преподавателя все время занята тем, что, так или иначе, связано с учебным процессом. Преподавателю не удается побыть в одиночестве, даже тогда, когда он дома и занимается обычными делами. Рабочий день преподавателя выходит за рамки рабочего места, то есть, колледжа. Он, как правило, оказывается занятым тем, что связанно с его работой и тогда, когда физически рабочий день закончился. Можно сказать, что ему неведомо одиночество, о котором много говорят и которое воспевают поэты. Он все время чем-то занят, то ли подготовкой к новым занятиям, то ли проверкой домашних работ моих подопечных, то ли обдумыванием новых приемов донесения знаний учащимся. Даже в одиночестве, занятый проверкой письменных работ учащихся, он, как правило, вспоминает автора той работы, которую проверяет. И, возможно, даже слышит голос того, кто эту работу написал, и, возможно, что разговаривает с ним.

Вот так то. Зачастую у меня не остается времени даже на то, чтобы посмотреть телевизор.

Комнатка, которую я снимаю, завалена книгами, кассетами с историческими фильмами и тетрадями. Свободное время у меня выпадает редко, все мои вечера уходят на проверку домашних заданий и подготовку к новым занятиям. Моя хозяйка, которая вместе с внуком занимает большую часть квартиры, частенько, обычно, заглядывая в мою комнатку, вздыхает: «Работаете. Вы бы хотя бы на минутку отвлеклись, да посмотрели новости по телевизору». На что я всегда отвечаю коротко: «Спасибо, Елена Григорьевна! Но, мне некогда, очень много работы!»

Моя хозяйка когда-то была красивой женщиной, и, несмотря на свой солидный возраст, еще и сейчас она остается очень привлекательной женщиной. Похоже, настоящая красота с годами не теряет своего блеска. Мне казалось странным, что она после смерти мужа она не вышла замуж второй раз. Ее привлекательная внешность могла ей гарантировать стопроцентную возможность реализовать это.

Свою жизнь хозяйка посвящала своему внуку Максиму, который жил с ней уже несколько лет. Внук учился в медицинском институте и учился, надо сказать, добросовестно, как сейчас мало кто учится. Так, что пожилая женщина оказалась предоставленной самой себе, у нее не было реальной возможности поговорить ни со мной, ни с внуком. Создавалась странная ситуация: в доме двое молодых мужчин в доме, а поговорить ей не с кем.

Под стук колес хорошо спится, тем более ночь приближалась к тому самому времени, которое считается самым тяжелым для бодрствования. Похоже, что сон и переживания предыдущего дня сморили и меня и я, не то задремал, не то заснул. Я даже как-то забыл о своей беседе с девушкой по имени Лена, которая подарила мне свою сережку.

-- Станция Энск! Время стоянки пять минут! – голос проводницы нарушил течение моих мыслей и возвратил меня в реальность. Я вскочил с места и стал готовиться на выход. Моя соседка, Татьяна Михайловна, уже подготовилась, выставив в проход между сидениями свои тяжелые сумки, создав этим трудности для нескольких пассажиров, которые торопились поскорее покинуть вагон. Они, перешагивая через сумки, недовольно что-то бубнили себе под нос. Мне стало понятно, что без моей помощи Татьяна Михайловна вряд ли сможет обойтись. Накинув на плечо ручку своей спортивной сумки, единственной моей поклажи в этом путешествии, я сказал, обращаясь к Татьяне Михайловне:

-- Я возьму одну вашу сумку?
-- Хорошо.

Пока мы пробирались к выходу, поезд остановился. Похоже, мы были единственными пассажирами, которые никуда не торопились. На перроне станции было пустынно. В эту морозную ночь в нашем городке не нашлось ни одного пассажира, желающего попасть на этот поезд.

Здание станции, представлявшее небольшое сооружение прошлого века, находилась в сотне метров от того места, где остановился наш вагон. Здесь также находились какие-то склады и станционные постройки, которые плохо освещались. Не было здесь и того, что называют перроном, я почувствовал это сразу же, как только ступил на землю. Под моими ногами хрустела щебенка. Поставив сумку моей спутницы на землю, я хотел было взять из ее рук вторую сумку, и уже подошел к двери вагона, но тут из темноты вынырнул высокий плотный мужчина, который оттиснув меня от двери вагона, сказал:
-- Привет!

-- Привет! – автоматически ответил я, понимая, что эти слова, скорее всего, обращены не ко мне. Рядом со мной неожиданно появился мужчина, на нем было черное полито и шапка-ушанка с опущенными ушами. Мужчина, оттолкнув меня от выхода, протянул руку Татьяне Михайловне, сказал:
-- Татьяна, как добралась?

Я понял, что это муж Татьяны Михайловны и мне стало понятно, что моя миссия сопровождающего на этом закончилась. И только здесь, я вдруг вспомнил про другую свою спутницу, про девушку по имени Лена. Кажется, она тоже должна была сойти с поезда в Энске. Должна была…

Тем временем, муж Татьяны Михайловны помог ей сойти со ступенек и, торопливо подхватил сумки и крикнул: «Скорее!». Он быстро растворился в темноте, увлекая за собой Татьяну Михайловну, которая перед уходом успела обронить фразу вроде «Всего хорошего!» Недалеко, в темноте светились фонари автомобиля.

Я автоматически что-то пробормотал в ответ.

Вокруг было темно. Безлюдно. Поезд постоял на станции еще несколько минут, потом, дав протяжный гудок, дернулся, заскрипел тормозами и тронулся. Проводница, что-то сказав то ли мне, то ли самой себе, захлопнула дверь вагона.

Я остался один. Вокруг было темно. Станция, находившаяся от того места, где стоял я в шагах ста, слабо освещалась лампами. Все вокруг было погружено во тьму, только лишь у входа над дверью станционного здания светился слабенький светильник. Начинался снег. Необычно легкие, пушистые снежинки наполнили все вокруг вязкой тишиной. Поезд уходил с заснеженную темноту беззвучно.

Подождав пока поезд, отойдет от станции, я перешел через железнодорожные пути и оказался на небольшой площади, где днем обычно останавливался маршрутный автобус, на котором можно было добраться до моего дома. Но, сейчас было далеко за полночь, время, когда в небольшом городке транспорт не ходит.

Зимняя ночь приближалась к той своей части, когда сон может сморить любого. На улице городка было пусто. Ни одного человека. Но, присутствие людей ощущалось, за плотным занавесом темноты кое-где светились огоньки.

Маленький городок спал. Я не надеялся на то, что судьба пошлет мне попутную машину. Оставался один, самый надежный вариант – «одиннадцатый маршрут». Чтоб добраться до дома, мне нужно было пройти три километра по ночным городским улочкам, а потом пересечь небольшую лесополосу, за которой в двух километрах от станции находился пригородный поселок, построенный в прошлом веке для работников лесокомбината. Здесь находился и дом, где я снимал комнату, и колледж, где я работал.

Отличительная особенность маленьких городков состоит в том, что здесь нет такси. И каждый приехавший поздно всегда ограничен в выборе варианта, как добраться до дома. Ночью бродить по небольшому провинциальному городку немного жутковато. Улицы городка застроенные одноэтажными домами с хозяйственными постройками ночью не так привлекательны как днем. Навстречу случайному ночному путешественнику, как правило, попадаются бродячие собаки, у которых не всегда добрый нрав.

Снег вдруг прекратился – и на небе появилась прогалина. В темном ночном небе засияла полная луна. Рядом с ней засветились звезды. Я облегченно вздохнул, понимая, что все это позволит мне быстрее добраться до дома по ночному городку, по плохо освещаемым улицам Лунный свет освещал заснеженный городок, придавая ему какую-то необъяснимую таинственность. Луна неожиданно высветила силуэт женщины, которая стояла на краю железнодорожных путей. Чуть дальше в темноте виден силуэт газика и блестят фары ближнего света.
 
Я подумал, что это Лена. Наверно, мне хотелось, чтобы это была она.
Когда же я поравнялся с женщиной, то услышал, показавшийся мне странным вопрос:
-- Вы с поезда?

-- Да! – ответил я. Мне хотелось спросить у женщины, кого она ждет. Не менее интересным было бы узнать куда поедет, тот газик, поджидающий чуть в стороне пассажира с поезда. Но, я не решаюсь. Даже, не знаю почему. Наверно, для этого есть какие-то причины. И я, не останавливаясь, продолжаю свой путь. Мне подумалось, что женщина кого-то встречает и, возможно, этот «кто-то» не приехал. Но, это мое предположение оказалось ложным потому, что за спиной какое-то мгновение спустя я услышал голос. Похоже, это была моя соседка, которая так неожиданно исчезла и с которой я, как-то уж очень некрасиво расстался, даже не попрощавшись. Я услышал знакомый девичий голос:
-- Бабушка, зачем ты пришла меня встречать! Я же сказала, что доберусь сама…
-- Ночью? Доберешься… Смотри как метет…

Я не обернулся, посчитав, что наверно, оно и лучше, что мы с Леной расстались так, а не иначе. Напрягая слух, я вслушивался в шорохи ночи, надеясь может быть смогу услышать еще что-то… Но, шум моих шагов заглушал все звуки. Слышно, как хлопают двери газика, как взвывает мотор и как автомобиль, шурша шинами, трогается с места.

Я продолжаю свой путь по ночному городку, который ночью кажется мне каким-то особенно мрачным. Полная луна освещала заснеженный городок, придавая ему черты нереальности. Черты какого-то фантастического поселения из древности. Было довольно холодно. Похоже, что мороз набирал силу.

Долгая дорога домой располагала к воспоминаниям и размышлениям. Ночная тьма и лунный свет привносили в воспоминания и размышления некую таинственность и мистику.
 
Времени у меня было предостаточно для того, чтобы снова вспомнить все то, что произошло позавчера и вчера. Вспомнить то, как я позавчера приехал в незнакомый мне город, как добирался на окраину города, как искал дом, в котором жила Фрикетта, и то, как переступил порог ее дома, сильно удивил ее своим столь неожиданным появлением.

Вспомнить то, как она извинялась, что не встретила меня.

Вспомнить, как Фрикетта показывала мне свою мастерскую, которая находилась на мансарде большого частного дома. Это была большая светлая комната. Я впервые в жизни попал в мастерскую художника. Мастерская представляла собой помещение в виде полукруга с тремя большими окнами, выходившими во двор. Помещение было заполнено полотнами, прикрытыми бумагой, графическими набросками и этюдами. Я обратил внимание, что вокруг разбросаны картонные коробки с гуашевыми и масляными красками, бутылки с прозрачной и желтоватой жидкостью, кувшины и банки с торчащими из них кистями.

Фрикетта сразу же предупредила меня, что все эти полотна ее знакомого, который и являлся хозяином мастерской. Она объяснила, что художник свои недописанные картины обычно тщательно скрывает от взора посторонних. «Мое же все на виду!» - сказала она, - «Мне нечего скрывать, хотя многие проработки женкой одежды, скорее всего, имеют большую ценность, чем картины моего коллеги!» Я никак не отреагировал на это замечание.

Гипсовые слепки обнаженных мускулов рук и ног, носов, обломки и торсы античных богинь, мужчин и женщин, загромождали полки, тумбы и специальные подставки. Бесчисленные наброски и этюды покрывали стены до потолка. На многих из них были изображены стройные женщины в различных позах и различных платьях. Это были проработки моделей женских платьев. В мастерской женщины были везде: на стенах, на столе, на полу. Одни из них были одеты с платья и костюмы, другие были совершенно голые, в позах жеманно зазывающих девиц, которые стыдливо прикрывали то, что находилось у них чуть пониже пупка.

В центре полукруглой комнаты-мастерской стояла тахта-кровать, накрытая покрывалом. У центрального окна - мольберт. На стенах между окнами висели гипсовые барельефы, запечатлевшие различные части человеческого тела. Некоторые из них отдаленно напоминавшие древнегреческие барельефы с изображением битвы титанов. На стене слева от входа висели гипсовые панели с лепным орнаментом. Такого огромного количества лепнины я еще никогда в жизни не видел и это, по правде, немного меня смущало. Фрикетта заметила мое смущение и не нашла ничего другого как сказать:

-- Не смущайся! Это всего лишь рисунки…

Я на эти ее слова никак не отреагировал, а Фрикетта посчитала необходимым проинформировать меня:

--Я хочу тебе показать одну свою последнюю работу…И хотя эта работа не окончена, я хочу чтобы ты посмотрел ее…

Она приблизилась к мольберту, на котором стояла, прикрытая черной драпировкой картина. Какое-то странное, непонятное волнение охватило меня в тот самый момент, когда Фрикетта сняла драпировку укрывающую картину. Моему взору предстала фигура обнаженного юноши, сидящего спиной к зрителю, которого я про себя назвал Аполлоном. Лицо юноши показалось мне знакомым. Но, вспомнить, кого он мне напоминает, я не смог. Юноша сидел на мягком невысоком пуфе, обитом темно-вишневой бархатной тканью, и держал свиток. На заднем плане просматривались стены храма с изображением зверей и людей. Фигура Аполлона держащего свиток и черный ворон на его плече были почти закончены. Глаза Аполлона и птицы были написаны так искусно, что казались живыми. Все остальное было только лишь намечено штрихами и легкой цветовой прорисовкой.

Аполлон сидел в неудобной напряженной позе и читал длинный свиток, конец которого лежал у него на коленях. Под его ногами валялся футляр от свитка и стояла, прислоненная к ножке мольберта, лира. Голова юноши была повернута к зрителю так, что создавалось впечатление, что он, как бы, перехватывая любопытный взгляд зрителя, говорит ему: «Вас интересует, что я читаю?» Картина была неоконченной.

Первое впечатление от того, что я увидел, было, честно говоря, никаким. Картины в похожей манере я видел совсем недавно, на выставке известного на Западе белорусского художника из Речицы. Фрикетта, заметив мое смятение, поспешила задать мне вопрос:
-- Не нравится?

-- Это что? Экспресс-опрос…
-- Я же вижу, что ты кислее лимона…
-- Красиво!
-- Прекрати…
-- Правда-правда! Что-то очень похожее я видел на выставке Исачева. Ты любитель «гладкого письма»?

-- Эта картина - первый мой опыт в технике гладкого письма… я и не предполагала, как это сложно писать в такой манере… Эту картину я тебе показываю неоконченной только потому, что мне нужно знать твое мнение о ней… Я надеюсь, что у тебя найдутся слова для того, чтобы оценить ее. Главное уже написано, остались некоторые детали…

Фрикетта говорила взволнованно, не заканчивая фразы… Было заметно, что она чем-то очень взволнована. Я подумал, что ее волнует то, как я выскажусь об ее работе.

Тем временем Фрикетта подошла к окну и одернула штору. За окном уже вечерело и яркие слепящие лучи солнца, пробившись сквозь ветки деревьев, упали на полотно, высветив на желтовато-белом поле свитка, который Аполлон держал в руках какие-то буквы. Мне в какой-то миг показалось, что сидящий на левом плече обнаженного юноши, черный ворон, ожил. Взгляд птицы был направлен на желтоватый лист свитка. Птица что-то высматривала. Я подумал, что птица так хорошо прописана что, наверно, уже не требовала какой-то доработки. Ее глаза излучали живой свет и вызывали, у смотрящего на нее, чувство необъяснимой тревоги. Мне вспомнилось, что ворон согласно греческим мифам – это священная птица, спутник Аполлона. Этот спутник Аполлона считался предсказателем и символизировал собой его пророческую силу.

Фрикетта стояла у окна и наблюдала за мною. Мне подумалось, что она ждет, какие комментарии я сделаю после того, как рассмотрю ее неоконченную картину.
-- Картина еще незакончена? – спросил я.
-- Да! Но, я думаю, что она так и останется незаконченной!
--Почему? – поинтересовался я, но Фрикетта ничего не ответила.
 
Внимательно рассматривая полотно, я вдруг обратил внимание, что на желтоватом поле свитка просматривается какая-то, еле заметная, надпись. Я оцепенел от неожиданности. Это было невероятным. Несколько мгновений назад этих букв на полотне не было. Фрикетта, заметив эту мою реакцию, спросила:
-- Ты видишь надпись?
-- Вижу…- выдохнул я.
-- Ты можешь прочитать, что там написано?
-- Наверно, могу, - ответил я и ступил шаг вперед, чтобы внимательнее рассмотреть надпись на полотне. Но, Фрикетта остановила меня:
-- Стой, где стоял, иначе надпись пропадет!
-- Да? – растерянно сказал я и вернулся на прежнее место, с которого и попытался прочесть надпись на полотне.
-- Это не по-русски, - сказал я, - Но и не латынь…
-- Это древнегреческий язык, - сказала Фрикетта. – Ты же историк и, наверно, изучал и древнеславянский и древнегреческий языки?
-- Изучал, - ответил я, - Но, надпись на картине не читаема…
-- Не уж то… А, я полагала, что ты сможешь легко прочесть то, что там написано…
-- Но, ты как автор этого полотна, наверняка, знаешь, что там написано, – попробовал пошутить я.
-- Ты думаешь, что это надпись на картине написала я?
У меня не нашлось слов для ответа. Фрикетта задернула штору - и надпись сразу же пропала.

-- Эта надпись появилась после того, как я закончила писать тело юноши. Однажды, вечером, когда закатные лучи солнца пробились сквозь ветви деревьев и упали на полотно, я заметила эту надпись на полотне. Я подумала, что это шутка, но когда солнце село за горизонт и его лучи погасли – буквы на полотне пропали. Мне все это показалось странной шуткой. Я подумала, что хозяин мастерской, Александр Иванович, или кто-то из его посетителей решили пошутить надо мной, подрисовав на полотне надпись. Но, Александр Иванович, божится, что, ни он, ни кто из его посетителей не прикасались к полотну. Я ему верю. Признаюсь, что при написании этой картины я никаких особенных красок не использовала.
-- Потрясающе… - вздохнул я.

Мне вспомнилась старая история о гвозде, нарисованном на стене, которую нам как-то рассказал руководитель нашей студии.
 
Рассказывают, что при входе в мастерскую художника Серова у двери сбоку был вбит гвоздь. Его слуга Василий, входя в мастерскую, обычно всегда на этот гвоздь вешал свой картуз и, вытянувшись по стойке «смирно», слушал приказания. Однажды Шаляпин и Серов выдумали забаву: они выдернули гвоздь и Серов вместо него написал краской на пустом месте прямо на стене гвоздь и его тень.

После этого Шаляпин позвал слугу, который, войдя в мастерскую, по привычке хотел повесить картуз на гвоздь, но картуз упал. Слуга быстро поднял картуз и вновь повторил свою попытку. Картуз опять упал. Шаляпин, наблюдавший за слугой, расхохотался. Похоже, что шутка удалась.

Василий посмотрел на Шаляпина, на гвоздь и, сообразив в чем дело, молча, повернулся и вышел.

Мне не хотелось верить, что над Фрикеттой кто-то пошутил подобным образом. Правда, саму такую возможность нельзя было отрицать.

-- Смотри! – Фрикетта опять одернула штору – и я снова увидел, что на полотне появились еле различимые буквы.
-- Странно, не так ли? – сказала Фрикетта. – Жалко, что ты не можешь прочесть, что написано!
--Насколько я помню, Аполлона часто называют Феб или «лучезарный». Это златокудрый бог солнца, света, искусства, бог-врачеватель, предводитель и покровитель муз. Он прозван также Мусагетом и является покровителем наук и искусств, предсказателем будущего, охранителем стад, дорог, путников и мореходов, - сказал я. Фрикетта ничего не ответила на мои слова.
-- Наверно, это его шутка с надписью…
-- Да?
-- Да!
-- Но, кроме того, ты наверняка знаешь об этом, Аполлон очищает душу человека, совершавшего убийство, - Фрикетта произнесла эти слова приглушенным голосом. Слова Фрикетты взволновали меня…

Я стоял у полотна и смотрел на юношу, который невозмутимо смотрел на меня, как бы спрашивая: «Странно?» Надпись не читалась, хотя на полотне отчетливо просматривались отдельные буквы. Желание прочесть надпись, подталкивало меня к полотну. Но, как только я делал шаг к полотну, поддавшись необъяснимому влечению, надпись на полотне пропадала.
-- Да! Это действительно странно…- сказал я после нескольких неудачных попыток прочесть надпись.
-- И это все, что ты можешь сказать?
--
-- Фрикетта, мне нравится твоя картина. Правда, Аполлон, как мне кажется, выглядит немного странным. У него тело не то мужчины, не то девушки-подростка… Он хорошо сложен, но смотрится как-то не натурально. Его фигура неживая, хотя и написана по законам анатомии. И вообще, весь он какой-то не академический… Правильнее, было бы написать фигуру так, чтобы все было по законам классической живописи и анатомии… Здесь же тело юноши выписано так, что кажется, что он замер в позе, которую может принять только лишь акробат или гимнаст… Кроме того, в его фигуре есть какая-то необъяснимая неестественность… На полотне явно чего-то не достает. Тело кажется списанным не с живого тела, а с мраморной скульптуры.

-- Ты прав, - ответила Фрикетта. Она подошла ко мне, стала рядом и, прижавшись щекой к моему плечу, шепотом заговорщицы добавила, - Лицо юноши тебе кого-нибудь напоминает?
-- Да… - я напряженно пытался вспомнить, кем бы мог быть этот юноша.
-- Это ты! – выдохнула Фрикетта.
-- Я?
-- Я так долго ждала тебя, что вынуждена была написать эту картину.
-- Ты писала мое лицо по памяти?

-- Нет! У меня был карандашный рисунок. Ты, наверно, помнишь, как пять лет назад я написала твой портрет во время одного из занятий в студии… Тогда ты еще сказал, что этот портрет не похож на тебя. Помнишь?
-- Нет, не помню.
-- Не злись, - Фрикетта, наверно, почувствовала, что я недоволен ее решением, так сказать, использовать мое лицо в этой картине.
-- Я не злюсь.

Какое-то время мы, молча, смотрели на неоконченную картину. С полотна на нас смотрел улыбающийся Аполлон, лицо которого было списано с меня. Большие миндалевидные глаза изучающее впивались в зрителя, вызывая в душе последнего какое-то необъяснимое волнение. Казалось, что пухлые губы юноши что-то беззвучно шепчут. Юноша на картине выглядел как-то не так, как обычно изображают Аполлона. Его волосы были заплетены в десять косичек и плавно опускались на плечи, придавая фигуре юноши что-то женское. Аполлон, похожий на меня лицом, смотрел на меня из прошлого, как бы заигрывая со мной. «Ты уже никогда не будешь таким, каким был когда-то», - слышалось мне, - «А я навсегда останусь таким же молодым, как был ты несколько лет назад».

Во взгляде Аполлона было что-то неуловимое. Казалось, что его взгляд скользит сверху вниз, играя со смотрящим на него зрителем. У меня даже возникало необъяснимое, странное желание отыскать свое отражение больших, миндалевидных глазах Аполлона. Взгляд Аполлона, без всякого сомнения, был взглядом божества, которое всегда забавлялось тем, что по своему усмотрению кроило судьбы смертных. Простому смертному не дано было понять взгляд божества… Я подумал про себя: «В этом взгляде есть так же что-то звериное. Наверно, волчье» От этого неожиданного открытия мне стало как-то не по себе.
-- Похоже, Фрикетта, - прервал я молчание, - тебе удалось невозможное…

Закончить мысль я не смог. Слова неожиданно застряли в моем горле сухим колючим комком. Фрикетта, уловив мое волнение, тихонько вздохнула:
--Ты так думаешь?
Я, проигнорировав ее вопрос, попросил:
--Дай мне, пожалуйста, чего-нибудь попить…
Фрикетта вышла из мастерской
Я остался в мастерской один на один с Аполлоном.

Разглядывая картину, я отметил, что поза юноши не совсем естественная, сидеть в такой позе на невысоком пуфе просто невозможно. Мое восприятие картины соответствовало моему плохому настроению. Оно и понятно. Я устал от ночной поездки в поезде и еще не пришел в себя. Наверно, не надо было Фрикетте сразу же тащить меня в свою мастерскую.

Я вспомнил недавно прочитанную в какой-то газете статью, о том, что то, как художник изображает тело человека, говорит о нем очень много. Мне показалось немного странным то, что Фрикетта списала тело юноши с женского. Однако, та тщательность, с которой она прорисовала его, говорила о многом. Скорее всего, Фрикетта думала обо мне как о нежном, внимательном «пастельном герое». Она ожидала от меня, как от «героя ее романа», серьезных отношений, которые могли бы перерасти в нечто большее, чем то, что у нас уже было. Плавность линий, которыми была изображено юношеское тело, говорила о том, что Фрикетта трепетно воспринимает наши отношения и настроена на серьезность. Это меня немного пугало, потому, что я не был настроен на изменение своего статуса холостяка.

Фрикетта вернулась в мастерскую через несколько минут, держа в руках бутылку вина и два бокала.
-- Выпьем?
Я ничего не ответил, молча, взял бутылку и наполнил бокалы.

-- Это, действительно, бог! Бог античный, видящий то, что не дано видеть грешным! И хотя он лицом похож на меня, а телом, не то на юношу, не то на девушку, он, все же, божество, высшее создание, которому открыты тайны всякого смотрящего на него, - сказал я.
-- Ты не шутишь?
-- Я не шучу! Это ты шутишь, играешь моей судьбою… Изобразив меня в образе бога, ты совершаешь действо, которое убивает меня во мне!
-- Не говори глупостей! - Фрикетта
-- Этот обнаженный юноша кажется немного нереальным, но божественность в нем несомненна… я даже не могу объяснить, что именно божественного в нем…
-- Я думаю, что непонятный тебе секрет в том, что божество не может сидеть в позе простого грешного человека. Не так ли?
-- Наверно, так!
-- Я изобразила Аполлона в напряженной нереальной позе потому, что хотела подчеркнуть его божественное.

Я недовольно хмыкнул.
-- И еще… Для портрета выбрана манера гладкого письма… Я и не предполагала, какая это трудоемкая работа. Мне пришлось самостоятельно разгадывать секреты нанесения на холст тончайших лиссировочных слоев и перечитать массу литературы.
Слушая рассказ Фрикетты, я совсем по-другому смотрел на неоконченное полотно, которое на первый взгляд казалось спешно написанным акварельным наброском. Мне стал понятно, почему многие детали на полотне не прописаны, а лишь намечены.

- Сюжет картины прост… Мне хотелось изобразить Аполлона таким, каким он был еще задолго до всех его любовных приключений… хотелось изобразить его читающим книгу жизни… На полотне Аполлон – юноша, не знающий зла… Я долго думала над мифом, повествующим о его рождении… Мне было непонятно, почему богу, олицетворяющему искусство и творческую потенцию, родился в изгнании, на пустынном острове. Наверно, все это было не случайно. Видимо, душе бога необходимо было пройти испытание пустыней, истосковаться по прекрасному, по совершенству и гармонии до такой степени, чтобы оказаться потом способной родить все это из самое себя, превратиться в источник творческих сил… Я написала себя…ведь я, так же как Аполлон, родилась в пустыне, в глухой деревеньке и большая часть моей жизни прошла в небольшом провинциальном городке… Условия, где я родилась, казалось бы, не располагали к тому, чтобы из девочки могла получиться художница, модельер по костюмам. Не из чего ни родиться, ни вырасти ни художнику, ни разработчику новых фасонов одежды… Но, наверно, так и должно было быть. Творцу необходима пустыня для того, чтобы он мог начать творить свой собственный мир, родить его из своей души. Я творец! Я бог! Я Аполлон собственного мира.

Похоже, Фрикетта высказала все, что хотела. Я видел, как ее лицо посветлело, после этих, произнесенных ею слов. Мне было понятно, что в эту картину Фрикетта уже вложила много сил. Трудно было представить то, как она напряжено тоненькой кисточкой прописывает мельчайшие детали на картине, как слой за слоем на полотне проявляется, оживает лицо юноши, как начинают по живому блестеть его миндалевидные глаза.

-- Слушай, Фрикеттта! А может быть, буквы появляются на полотне потому, что они проецируются солнечными лучами с оконного стекла? – спросил я. мне даже показался, что я уже отгадал загадку то появляющееся, то исчезающей надписи.

-- Я тоже так думала, - ответила Фрикетта. – Даже пробовала переставлять мольберт…Но… Никакой связи надписи ни с оконным стеклом, ни с местом нахождения мольберта нет…

Мне не хотелось верить в то, что исчезающая надпись – это какая-то чертовщина. Для такого как я скептика, чудеса всегда представляются тем, что сложно понять, а еще сложнее объяснить.

Вспомнив, что в психологии рассказывается о странностях человеческого восприятия, я попробовал по-своему объяснить странное и непонятное явление.
-- Тогда, возможно, секрет надписи кроется в том, как написана картина… первое, на что обращаешь внимание, рассматривая картину – это фрагмент стены с изображением животных и людей слева от фигуры Аполлона. Ты почему-то начала его писать, но не закончила. Далее взгляд скользит на ворона, с такими живыми, настороженно глядящими глазами, далее - переходит на желтоватый лист свитка… И вот здесь, замечаешь, что на свитке что-то написано… Но, как только, про себя отмечаешь это, надпись сразу же пропадает… И тут взгляд встречается с взглядом Аполлона, который словно спрашивает: «?» Не так ли?

-- Примерно так…
-- Следовательно, на картине проявляется явление, которое называется отрицательный последовательный образ. Последовательный образ — это зрительное ощущение, остающееся сразу после прекращения действия раздражителя. Так, после прекращения действия яркого света еще некоторое время наблюдается яркий последовательный образ, положительный последовательный образ, а после перевода взгляда на светлый фон этот образ будет темнее его, отрицательный последовательный образ. Продолжительность действия может быть до десяти минут. Следовательно, секрет исчезающей надписи кроется в том, что изображено на заднем плане. На заднем плане изображена мозаичная роспись на стене храма, – это рисунки животных и людей. Это яркое мозаичное изображение, возможно, и провоцирует возникновение у зрителя ощущения, что на свитке что-то написано. Этот послеобраз, ничто иное, как остаточное явление, возникающее после рассмотрения какого-либо объекта при строго фиксированном взгляде. На картине таким объектом является фрагмент мозаичной росписи на заднем плане. Мозаичная фреска на заднем плане привлекает внимание яркостью красок и замысловатостью изгибов тел животных и людей. Надпись на свитке появляется сразу после того, как взгляд смотрящего на картину переходит на поле свитка. Зрительные ощущения от того, что на листе свитка что-то написано, сохраняются непродолжительное время и при одном условии – при хорошем освещении заднего плана картины.

-- Ты так думаешь?
--Да! – мне, кажется, я был излишне самоуверен. Желание объяснить странности с надписью на картине, превращало меня самоуверенного идиота. -- Это явление заметил еще Леонардо да Винчи. Он об этом писала так: «Блеск солнца или другое светящееся тело некоторое время остается в глазу после смотрения на него». Об этом явлении можно прочесть в психологии. Возбуждение, возникшее в сетчатке глаза, не исчезает одновременно с прекращением действия света. Остается как бы «след» от предыдущего светового раздражения в виде так называемых зрительных последовательных образов. Зрительные последовательные образы возникают, если источник света действует не меньше одной сотой секунды. Вначале по своей яркости они полностью соответствуют закончившемуся световому раздражению, но вскоре становятся более темными. Зрительные последовательные образы влияют на восприятие световых раздражителей. Благодаря зрительным последовательным образам мерцающий свет сливается в одно зрительное ощущение. Обычно в повседневной жизни мы не замечаем возникновения зрительных последовательных образов, так как они подавляются импульсами, идущими извне. Однако при специально созданных условиях можно проследить их возникновение, особенности течения и затухание.

-- Твое объяснение – полный бред! – сказала Фрикетта.
-- Почему?
-- Скептицизм не всегда помогает разобраться в непонятном. Надпись появляется на картине только лишь тогда, когда на нее попадают солнечные лучи! Я забыла тебе сказать это.
-- Да…
-- И еще не пытайся объяснить необъяснимое простым стечением природных явлений. Не все можно объяснить на пальцах.
-- Наверно, ты права, - устало ответил я.


20.02.2008.
© Dain Ave. Журнальный вариант. C “Акно”, 12. 2007г.
E-mail:dainave@yandex.ru
© Все права на данный текст принадлежат исключительно автору. Использование этого текста или его частей без согласия автора запрещено.