Старики
Старая дама не мыслила рабочего процесса без дымящейся сигареты и большой фарфоровой кружки с чёрным, как смоль, кофе без сахара, который, из-за его крепости, наверное, можно было резать ножом. Елизавета Владимировна варила кофе собственноручно, на сопящей и пыхтящей астматической кофеварке, служившей источником кофейного благоухания для всей конторы.
Сухонькая и миниатюрная, старая литсотрудница сидела за своим, казавшимся непомерно большим для неё, "обкомовским" столом прямо и строго, представляя собой воплощение интеллигентской чопорности прошлого века. Странной, старомодной казалась и её речь. Зарплату она называла жалованьем, работу - службой, а посетителям говорила: "Соблаговолите присесть". При всём, при том, Елизавета Владимировна отнюдь не была ханжой, в тесном кругу любила остроумные, пусть даже и солоноватые, шутки, не брезговала и крепкими выражениями в подходящих случаях. Уж кто-кто, а Олег Валентинович это знал очень хорошо, потому что был вхож в этот самый тесный круг, более того, приходился этому обломку империи старинным другом. Кое-кто в конторе даже считал, что за этой дружбой кроется более нежная сердечная привязанность, с течением времени превратившаяся в нечто, похожее на родственные чувства.
Олег Валентинович был высок, сутуловат, имел большие залысины на высоком лбу и очки с толстыми линзами. Руки его совсем не походили на интеллигентские, длинные, жилистые, с широкими ладонями и короткими пальцами, они, скорей, вызывали ассоциации с сельской кузницей, нежели с редакцией "толстого" литературного журнала. Тем не менее, Олег Валентинович был одним из самых известных писателей-прозаиков, по книгам которого был снят не один фильм, поставлен не один спектакль. Он также считался литсотрудником журнала, но его работа отличалась от занятий кофейно-табачной Елизаветы Владимировны. Олег Валентинович вёл в журнале рубрику "Зелёная ветка", под которой публиковались молодые и перспективные авторы, Елизавета Владимировна же была литературным критиком, въедливым и дотошным.
В их многочисленных спорах о литературе, она очень часто брала верх над добродушным Олегом Валентиновичем, на что писатель непременно говорил, что тот, кто сам не пишет, становится профессионалом в критике. Елизавета Владимировна и впрямь за всю жизнь не издала ни одной книги, она занималась исключительно критикой, а со времён Белинского литературная критика не пользовалась пристальным вниманием издателей. Тем более в наше коммерциализированное до предела время критику и думать было нечего издать книгу.
В связи ли с изобилием на книжных прилавках пёстрых конъюнктурных романов, или по какой другой причине, но свойственная Елизавете Владимировне желчность усиливалась с каждым годом. Старая критикесса ворчала и язвила, и её суждения (надо сказать, вполне профессиональные) всё чаще вызывали раздражение редакторов, в том числе и того самого "толстого" журнала, в редколлегию которого она входила. Олег Валентинович же, искренне считавший тотальную "желтуху" современной литературы болезнью роста, начинал пререкаться с Елизаветой Владимировной, уверяя, что она несправедлива к авторам.
- Ну да, ну да. А как же иначе-то, сударь мой, - кивала седенькой куафюрой критикесса. - Это о какой-такой беспристрастности можно говорить после "Звона"?
"Звон" был застарелой болячкой на самолюбии писателя. Вообще-то, статья критикессы называлась "Вечерний звон", но от частого употребления название трансформировалось, утратив прилагательное, и теперь между Олегом Валентиновичем и Елизаветой Владимировной именовалась просто "Звоном". Суть разногласий заключалась в том, что Олег Валентиновича опубликовал роман "Вечер", в котором, по мнению старой подруги, проявил себя конъюнктурщиком, сработавшим на потребу официозу. Не удовлетворившись устным разносом, Елизавета Владимировна написала убийственную статью под названием "Вечерний звон", в которой всласть поязвила над перепитиями судеб простодушных героев Олега Валентиновича. Досталось и позиции автора, которую критикесса сочла аморфной и оторванной от жизни, и притянутым за уши страстям, для "оживляжа" включенным в роман. Из-за этого литсотрудники рассорились в пух и прах, более недели не разговаривали.
Бойкот кончился неожиданно. Сварив, по обыкновению, с утра кофе, Елизавета Владимировна заглянула в кабинет Олега Валентиновича и пригласила его покофейничать. Немного удивившись, Олег Валентинович последовал за старинной подругой в её кабинет, и через четверть часа старики уже оживлённо обсуждали рукопись начинающего поэта, лежавшую на столе Елизаветы Владимировны.
- По рукам надо давать! - кипятилась критикесса. - Если его сейчас не остановить, он забросает нас своими, с позволения сказать, виршами.
- Погоди, Лиза, не горячись, - рассудительно говорил Олег Валентинович. - Может это и не самая удачная его попытка, нельзя же рубить на корню любое начинание.
- Такое - всенепременно! - не сдавалась старушка. - Потомки нам спасибо скажут, если мы сейчас его "зарубим".
Стихи и впрямь были плоховаты. Чувствовались в них и недостатки образования, и слабое представление о стихосложении вообще. Должно быть, автор за рамками школьной программы и не читал ничего, иначе чем можно объяснить его уверенность в том, что это - стихи?
- Но, Лиза, мы же редколлегия, а не экзаменационная комиссия по русской литературе! - стоял на своём писатель.
- Вот-вот! - торжествующе говорила критикесса. - Именно - редколлегия. И, как член редколлегии, я своё мнение буду отстаивать. А ты, если хочешь, можешь забрать этого Руденко к себе, в "Ветку".
- Ну, во-первых, я - прозаик, а не поэт, - возражал Олег Валентинович. - И "Ветка" публикует прозу. Во-вторых, ты ведь и по "Ветке" пройдёшься!
- Ещё как пройдусь! - подтвердила Елизавета Владимировна. - Если только ты в неё эту хрень протащишь.
- Ли-иза! - укоризненно тянул писатель. - Как ты можешь употреблять такие слова?
- Элементарно, при посредстве второй сигнальной системы...
Такие пикировки отнюдь не были редкостью у стариков. Более молодым сотрудникам иногда казалось, что уж на этот раз они точно рассорятся насмерть. Но через час-другой Олег Валентинович принюхивался к распространяющемуся по редакции аромату свежесваренного кофе, брал свою чашку (человек без своего стакана жалок) и шагал к кабинету Елизаветы Владимировны.
В этот день старой критикессе с утра немоглось. Ну всё не так. И сидеть было неудобно, мгновенно уставала прямая, как у балерины, спина, и идти - воздуху не хватало. Даже сигарета показалась горькой и удушливой. Отправившись в туалет с большим кувшином для воды, Елизавета Владимировна выронила его, и он, ударившись о кафельный пол, брызнул в разные стороны осколками зелёного стекла. Разгневавшись на кувшин, Елизавета Владимировна отказалась от задумки о кофе и засела у себя в кабинете, куря сигарету за сигаретой.
Не дождавшись в привычное время кофейного благоухания, Олег Валентинович заглянул к подруге, и её лицо ему не понравилось. Старушка была бледней обычного, под глазами наметились серенькие тени.
- Лиза, ты здорова ли? - встревожился писатель.
- Кофе хочу, - невпопад ответила Елизавета Владимировна. - А вообще, зажилась я, мой друг, пора молодым место освобождать.
- Ну, это ты брось! - протестующе сказал Олег Валентинович. - Вот сейчас неотложку вызовем, укольчик сделают, ты ещё любого молодого за пояс заткнёшь.
- Ну уж...
Старушка подалась вперёд, словно пытаясь подняться из-за стола, неожиданно страшно захрипела, рванула на тощей высохшей груди блузку, отчего горохом посыпались мелкие пуговички, и, безжизненно свесив с подлокотника кресла левую руку, упала назад. По её маленькому тельцу прошла длинная дрожь, дёрнулась худенькая ножка в туфле со стоптанным на бок каблучком, и всё кончилось.
- Лиза! - вне себя крикнул Олег Валентинович.
Он бросился к подруге, тормошил её, дышал на сморщенные ладошки, заглядывал в оставшиеся открытыми, выцветшие от старости глаза, прислушивался, пытаясь уловить дыхание, но всё было тщетно. Елизавета Владимировна отдала богу свою беспокойную душу легко, без длительной болезни и томительного ожидания. Только вот что теперь делать осиротевшему Олегу Валентиновичу?
Он сидел на полу у её кресла, целовал изуродованные артритом сухонькие пальчики маленькой, похожей на птичью лапку, старушечьей руки, и плакал. Слёзы катились по морщинистым, тщательно выбритым щекам Олега Валентиновича, срываясь, падали на любимый Лизой галстук в серо-синюю полоску, на её остывающую руку. Лиза ушла, ушла навсегда в свою кофейно-табачную даль, в которую нет пути ему, большому и неуклюжему писателю, жалевшему всех графоманов, изводивших тонны бумаги на свои бездарные писульки. Ушла непобеждённой, уверенной в своей правоте. До конца настояв на своём...
... Вернувшись с похорон, Олег Валентинович зашёл в приёмную, положил на стол главного редактора заявление. Редактор оторопело приподнял надо лбом очки.
- Ты что, Олег Валентинович, белены объелся? Писатели на пенсию не уходят.
Редактор был ровесником Олега Валентиновича, и их связывала многолетняя совместная работа, поэтому фамильярность его не казалась хамством.
- Ты же признанный писатель, - убеждал редактор. - Одумайся. Да и, кого мы на ваши места посадим, на твоё и Елизаветино?
- Прости, Иван Игнатьич, но я больше работать не могу. Да и писать не буду больше. Я ведь для неё писал, а теперь не для кого... Да, ещё. Там у Лизы на столе рукопись лежит, некого Руденко, так имей в виду, ей самое место в корзине...
Свидетельство о публикации №208052000101