Ностальгия

Подняться до звезд, чтобы в бездну сорваться,
Ярко сгореть, чтоб лишь пеплом остаться,
Рвать свою жизнь, вылезая из кожи...
Кого обмануть, ты пытаешься?! Боже!..

Вернись в отчий дом, где уют упокоен,
Решенье принять, в любой миг каждый волен!
Что важней для души?.. Порой, очень сложно,
Быть безрассудным и осторожным.


 Осень. Медленно, проезжая на новеньком черном «Бентли», естественно, не на водительском месте, мимо поблекших стен когда-то родного дома, мимо двора, в котором рос, Сергей почувствовал, как где-то в груди что-то недопустимо закололо. Дыхание участилось, жарким пламенем вспыхнули уши. Он прижался одной стороной лица к прохладному стеклу, посматривая почему-то на охранника. Не заметил ли тот волнения, возникшего у своего начальника? Но секьюрити сидел с невозмутимым лицом. Полное отсутствие эмоциональных проявлений. «Бред! С чего бы это мне было стыдно перед этим огромным чудовищем, которое и двух слов-то связать не может, не говоря уж о том, чтобы меня упрекнуть? Да, и за что?»
 Между тем старый дворик уже проехали, и за стеклом поплыли новые высотки оригинальных конструкций. Сергей окликнул водителя:
 - Степаныч, сдай-ка назад метров триста... Хорошо, останови здесь. Не надо Женя, сиди, все в порядке, я один пройдусь - остановил он охранника, рванувшегося было тоже из машины. Женя послушно сел обратно, краем глаза посматривая за своим шефом.
 На мокром асфальте тротуара дворник собрал огромную кучу жухлых листьев, но ветер уже частично разворошил ее, растрепав по всей округе. Сергей наклонился, зачерпнул пригоршню листвы, хотел подкинуть вверх над собой, красиво, как показывают в фильмах, но постыдился и бросил их обратно. Вытерев руки о носовой платок, он пошел по грязной глинистой дорожке в сторону песочницы, где маленькая девочка пыталась соорудить из сырого песка пирожное или котлетку. Рядом на лавочке без спинки, у тополя, который рос здесь еще тогда, в детстве, дремала, облокотившись спиной о дерево, женщина, упитанная, и оттого возраста неопределенного.
 - Здравствуйте, - обратился он к женщине, - вы меня не помните?
 Та открыла, немного испуганно, глаза и уставилась на вопрошающего. Немолодой человек, лет сорока, волосы с тонким проблеском седины, темно-синее пальто на распашку, и, видно, дорогой костюм. В общем-то, по виду мужчина солидный, приличный. Женщина сощурила глаза, пытаясь припомнить, кто это, и где она его могла видеть раньше, но в бессилии развела воздух руками и ответила:
 - Добрый день. Вы извините, не припоминаю... А вы меня знаете?
 - Да Марья Ильинична. Мы с вами соседями одно время были. Вы, ведь, в тридцатой квартире живете, в сто сороковом доме? Ну, вот, а я этажом ниже жил, в двадцать седьмой, с родителями. Селивановы, помните? - он улыбнулся.
 - Боже ты мой! - женщина встала со скамейки, и подошла вплотную. – Сергей! Ну, теперь-то вспоминаю, конечно! Селиванов Сережа, самый тихий, скромный и вежливый мальчик в нашем дворе... Как же ты повзрослел!.. Да и я за это время состариться успела...
 Она начала поправлять химку, но ветерок не давал прическе покоя.
 - Ну что вы! Вы совершенно не изменились с того времени. Иначе как бы я вас узнал?- ответил Сергей комплиментом на комплимент.
 Девочка в песочнице прямым, настойчивым по-детски взглядом рассматривала подошедшего человека.
 - Бабушка, а я этого дяденьку знаю. Его по телевизору показывали. Он с другим дяденькой ругался.
 Сергей густо покраснел, а Марья Ильинична вступилась за него, сказав строго:
 - Ну что ты, Ирочка. Это был другой дядя. Ты обозналась.
 - Этот, - сказал ребенок и продолжил заниматься своей песочной кухней.
 Пришла очередь краснеть женщине:
 - Ты ее прости, Сережа. Она маленькая еще...
 - Ничего, Марья Ильинична, она права.
 Немного помолчали неловко. Чтобы разрядить обстановку, женщина спросила:
 - А где ты сейчас? Чем занимаешься? Вероятно, чем-то очень серьезным, если по телевизору тебя показывали. - Она опять смутилась.
 - Грязным делом я занимаюсь, Марья Ильинична, политикой - искренне ответил собеседник. - Потому и ругался... Скажите, а кто сейчас живет в нашей квартире? Мне бы очень хотелось взглянуть на нее, хотя вряд ли за двадцать лет что-то сохранилось старое, но все же мне было бы очень приятно. Вы присаживайтесь, чего мы с вами стоим-то, в самом деле?
 Женщина улыбнулась. Они сели на скамью.
 - Сережа, там у вас кто только не жил за это время! Новая хозяйка сама в центре, в квартире мужа живет, а эту они сдают. Долгое время порядочная семейная пара жила, потом таджики какие-то, человек пятнадцать... в двухкомнатной-то! Они вам там балкон весь разворотить умудрились... Тепереча, паренек снимает квартиру, странный по виду. Нигде не работает, вроде, и ходит как пришибленный. Они там с дружками такими же прохвостами каждый день, попойки устраивают, девиц приводят. Где деньги берут - непонятно... Нина Алексеевна - помнишь ее? - говорит, что наркоманы они, что воруют. Мне вообще все равно, но все-таки нехорошие они соседи, не чета вам, конечно... Да ты не ходи, не смотри - расстроишься только... Пошли лучше к нам с Ирочкой, чайку попьем, погреемся. За чаем, в тепле и говорится лучше.
 Сергей посидел немного в нерешительности, больше из приличия, подумал.
 - Уговорили! А ваших мы не стесним?
 - Каких наших?! Господь с тобой. Мои Лиза с Сашей пока работают, ребенка мне оставляют. Сами они недалеко здесь живут, на Курочкина. Вот с утра ко мне ее приводят, а мне только в радость: вдвоем все веселее.
 Они пошли втроем к подъезду. У Сергея зазвонил сотовый. Это охранник Женя забеспокоился долгим отсутствием шефа. Сергей успокоил его, сказав, что все в порядке, что он пошел в гости к старой знакомой, и что они со Степанычем могут пока заехать куда-нибудь перекусить. Услышав про «старую знакомую» Женя почему-то усмехнулся в трубку - видимо, решил, что начальник загулял – и, сказав, что они в таком случае до «Макдональдса», будут через час, сбросил звонок. Сергей еще раз убедился в его недоразвитости.

***

 Тем временем поднялись на третий этаж и вошли в квартиру Марьи Ильиничны. Ирочка сняла туфельки и побежала мыть руки. Хозяйка приняла пальто у гостя, повесив аккуратно на "плечики". Затем, она попросила его пройти в зал, пока она собирает на стол. На журнальном столике лежал фотоальбом. Сергей не стал его брать без спросу, хотя подозревал, что Марья Ильинична ничего бы не сказала по этому поводу. В комнату зашла Ира, сразу взяла альбом, села на диван и приказала, серьезно так, по-взрослому:
 - Дядя, садитесь рядом, будем с вами смотреть бабушкины фотографии!
 Ничего не оставалось кроме как послушаться, и Сергей присел рядом с девочкой, открывшей уже альбом где-то с середины. Не известно почему, Ирочка открыла его именно так, но на этой странице, была черно-белая фотография его родителей, еще совсем молодых. Оба были в спортивных костюмах, тех самых, советских, с вытянутыми коленками, у мамы на голове был завязан белый платок, у отца была шоферская кожаная кепка. Оба безмятежно улыбались, держа в руках грабли. Улыбались так непринужденно, естественно, как могли улыбаться только по-настоящему счастливые люди. Улыбались глаза, лоб, щеки, даже нос, казалось, улыбался. Их улыбки не были похожи на эти современные слащавые искусственные голливудские оскалы, которыми наполнены страницы глянцевых изданий и телеэфира. На заднем плане работали еще какие-то люди, тоже, вероятно, с удовольствием. Подпись под фото гласила: "Октябрь, 1974г., субботник во дворе дома №140, семья Селливановых". Именно так и написано, с двумя "л".
 Ирочка пыталась перевернуть страницу, и Сергей поймал себя на том, что не дает ей это сделать, держа руку в альбоме, как распорку. Он убрал руку. Ира посмотрела на него с укором и спросила:
 - Дядя, вы их знаете?
 - Нет, Ирочка, просто показалось, что где-то видел...
 Девочка перевернула страницу, там была фотография молодой еще, красивой девушки Марьи Ильиничны. Вернее, тогда еще просто Маши. Лицо было очень приятным, и Сергей вспомнил, как когда-то сам заглядывался, будучи подростком, на милую соседку, старше его лет на пятнадцать. Она всегда, сколько он ее помнил, была одна. Потом появилась у нее дочка Лиза. Ирочка листала альбом и тот показывал всю жизнь ее бабушки, как появлялись едва заметные морщинки на ее полнеющем лице, как росла и взрослела ее дочь, как изменялась обстановка в квартире. А вот пошли уже современные фотографии, цветные, яркие, напечатанные на иностранной фотобумаге. Ира комментировала:
 - А это моя бабушка в молодости. Красивая, правда? Это тоже бабушка, а рядом дедушка. Бабушка сказала, что он работает очень далеко и не может приехать.
 С фото смотрел на него тщедушный паренек, лет двадцати с небольшим, простоватый на вид, с серьезным выражением лица, но с очень веселыми, даже плутоватыми глазами. Марья Ильинична на этой фотографии была тоже счастлива. Пожалуй, из всех фото здесь она выглядела лучше всего. На последних снимках была запечатлена сама Ирочка.
       - А это, дядя, моя мама и папа. Это я. Мы ездили на море. Это мы на пляже. Это мой папа мясо жарит.
 Обычная современная семья. Лица грустные, озабоченные. Даже на отдыхе, чувствуется, люди думают о работе, о проблемах насущных. Ему захотелось посмотреть еще раз на молодых отца и мать. Он очень давно их не видел. Отца больше и не увидит – он умер три года назад, и с тех пор они с матерью почти не общались. Раз в месяц он ей звонил, но приехать так и не удосужился. Печально, но в этом была какая-то закономерность. Сначала, человек старается стать как можно более самостоятельным, чтобы избавиться от родительской опеки, а затем его снова тянет к ним. Обычно это происходит, когда вырастают и разбегаются свои дети. Так же и его родители, когда он вырос, и уехал в Москву учиться, продали кооперативную квартиру, и отправились к матери отца в деревню, недалеко от города, в котором жили. Теперь, Сергей вдруг тоже почувствовал непреодолимое желание поехать к матери. Он знал, что будет тяжело с непривычки жить в частном доме, ему, человеку к физическому труду неприученному, и понимал, что вряд ли сможет в ближайшее время вырваться даже просто погостить – работы было очень много – знал, понимал, но желании было очень сильным. Ностальгия была лишь первым очень ярким признаком этой тоски.
 Марья Ильинична позвала к столу. Помыв руки, Сергей прошел на тесную кухню, в которой как обычно в «хрущевках» едва хватало места для холодильника, электропечи «Лысьва», мойки, стола-тумбы и небольшого обеденного стола, и уселся на указанный хозяйкой табурет. Перед ним стояла на столе чашка черного чаю, хрустальная вазочка с вареньем, сахарница. В другой вазочке было печенье и конфеты. Марья Ильинична села напротив, Ирочку посадили между собой. Сергей отхлебнул ароматный свежезаваренный чай. Взял ложку варенья. Женщина стала расспрашивать, с тоном, которым разговаривают взрослые с детьми, объясняя им жизненную грамоту:
 - Ну, Сережа, рассказывай. Как там мама с папой? Давно их видел? Где сейчас они живут? Чем занимаются? Сам ты как, женатый? Дети есть у тебя?
 Сергей рассказывал, прихлебывая из чашки. Рассказывал все как есть, ничего не приукрашивая. Марья Ильинична охала, ахала, тяжело вздыхала, иногда улыбалась. Ира тоже тяжело вздыхала, подражая бабушке, хоть и не понимала о чем и о ком шла речь.
 - Сергей, - вдруг женщина переменила тон на равный, но забота в голосе только усилилась, - скажи мне честно, у тебя все хорошо? Ты не болен? Очень вид у тебя усталый, измученный… неживой вид. Ты раньше хоть и тихий был, да глаза-то горели. А теперь?.. Что случилось?
 Он налил себе вторую кружку чая, положил сахар, тщательно размешал, затем, еще немного просто помолчал, раздумывая над ответом.
 - Знаете, Марья Ильинична, я просто сгорел. Если идти немного глубже всего этого быта, всех наших житейских передряг, то скажу вам откровенно: мне никогда не нравилось то, что я видел вокруг себя. Даже та же жизнь рядового обывателя казалось мне серой, пустой, никчемной. Люди вокруг были скучными, неинтересными, а фактически каждый их поступок казался глупым. Хотя, признаться, встречались мне и исключения в жизни: первым из них были вы, вторым Даша, моя жена. Еще был один армейский товарищ, да после службы мы с ним как-то разбежались, так больше и не виделись. Лишь благодаря этой своей врожденной вежливости, деликатности, про которую вы упомянули сегодня, я стал тем, кто я есть сейчас, а, скажу я вам, место у меня еще какое теплое!
 Сергей ухмыльнулся и продолжил, немного более агрессивно:
 - Я мог свою карьеру с самого начал загубить: вы просто представить себе не можете, насколько лжив, подл, коварен и духовно ограничен этот мир, который зовется ныне политикой! Девяносто процентов того, что несется из их… да, что там!.. из наших лживых глоток – это вранье, грязь, чушь несусветная! И знаете, что самое поганое? Это то, что по началу это все отвратительно, а потом ничего - привыкаешь! Начинаешь барахтаться в этом мерзком болоте, пытаясь пробиться выше, чтобы донести до людей, правду, чтобы раскрыть глаза, чтобы просто сделать их самих лучше и светлее!.. Но чем выше забираешься, тем больше эту правду говорить не хочется. Тошно… Начинаешь осознавать, что ты сам ничем не лучше своих коллег, и сказав людям то, что они хотят услышать, лучше ты никому не сделаешь, только разве что, себе жизнь усложнишь. А она становится ой как дорога, собственная шкура, когда есть, что терять. Когда за душой ни копейки, то и подвиг совершить легче. Это только в фильмах, богатенькие банкиры кидают свои миллионы, положение в обществе и едут на край света за любимой, или бросают на произвол судьбы свои семьи и лезут на штыки. В жизни все гораздо проще, банальнее, ежели хотите. Настоящие геройские поступки совершаются людьми ничего не имеющими, все остальное либо фарс, показуха, либо, извините, идиотизм, маниакальное денежное бешенство. Возможно раньше, когда культ материального благосостояния был не настолько силен, люди были более открытыми для свершений. Хотя, мне почему-то кажется, что и тогда хватало мерзавцев подобных мне… Я ведь сегодня с людьми разговариваю так задушевно, как с вами, а завтра распоряжение выдаю, чтобы этих людей льгот лишили, какие у них есть… Какая подлость, низость!.. И никаких настоящих эмоций: серьезное умное лицо, или наигранные радость или горе…
 Сергей устал, и теперь это ясно читалось по его слезящимся глазам, низко опущенным плечам, сгорбленной спине. Руки его слегка подрагивали. Ира смотрела своими умными глазенками на этого странного дяденьку, кричащего и в тоже время не страшно, а даже как бы жалобно. Марья Ильинична глядела на него с пониманием, и от этого ему становилось гораздо легче. Она в эту минуту была для него как родная.
 - Продолжай, пожалуйста, Сережа…
 - Хорошо. Я вам объясняюсь, и мне как-то легче становится. Очень сложно, когда некому душу открыть… В общем, получается так, что пытаясь изменить мир, меняешься сам. Марья Ильинична, скажите, как же тогда остаться самим собой и при этом принести пользу людям? Ведь, если подвиги совершают простые, самые что ни наесть, серые люди, не имеющие никакого веса нигде, кроме как дома за столом, что было бы, если бы что-то грандиозное сделал, человек, обладающий хотя бы такой властью, какая есть у меня? И вот это меня угнетает… Что жил, то зря, как говорится. И хотелось бы все изменить, а не могу – порочный круг, я вам объяснял. Где выход? Где я допустил ошибку?!. Я запутался и очень устал… Извините, что сижу тут и чуть ли не в жилетку реву вам… Хоть и соседи старые, а неловко все же.
 - Полно, Сережа. Не убивайся ты так. Посмотри, на Ирочку - она же заплачет сейчас.
 Ира хлюпала носом, в глазах стояли слезы. Маленькие плечики дрожали. Сергей искренне рассмеялся:
 - Это у меня, видно, профессиональное, играть на эмоциях людей. Так, чтобы даже дети рыдали.
 Он потрепал девочку по макушке, и чмокнул в лоб. Ира засмущалась и заулыбалась.
 - А может тебе и правда сменить работу? Ты подумай хорошенько. Чего жизнь себе коверкать-то? Благими намерениями дорожка в ад. Ну не уродился ты Данко, не твое это, сердце из груди рвать. И правдоруб из тебя, сам говоришь, никудышный. Ты не о людях думай, а о том, как свою душу спасти. Дров ты, по всему, наломал немало на своем пути. А сколько еще наломаешь? Даша у тебя есть, вот и правда что, поехали бы с ней к матери твоей… Заработал-то столько, небось, что всем троим до смерти хватит? То-то и оно. А чего деньги дальше копить? Ведь, если я правильно тебя поняла, ты их сам чистыми не считаешь. Ну и чего совесть свою продолжать мучить? Езжай, Сережа, езжай! А исповедуйся ты не мне лучше, а батюшке в церкви. Он тебе лучше меня все скажет. Знаешь, может быть, тут, как от нас к центру ехать церквушка маленькая есть? Вот и заскочи туда, не пожалей времени… А люди, что они? Какие были, такие есть, такими и будут. Это ведь личное дело каждого, каким ему быть… Ну что-то мы разговорились, ты совсем чая и не попил. Вскипячу сейчас, подожди немного.
 У Сергея опять зазвонил телефон. Это опять был Женя, разволновавшийся о потерявшемся протеже. Сергей сказал, что через полчаса будет. Женя пробормотал что-то недовольно о сверхурочных и отключился.
 На столе закипал чайник, а за окном кружилась в бесконечном вальсе листва. Тополя у окна были в осенней депрессии и все сыпали и сыпали ненужными теперь листьями. Ветер улегся, сквозь тучи проглядывало вечернее солнце, освещая старый дворик желтым светом. Над речкой, протекающей за домом напротив, кружили чайки, вопя ужасно неприлично. Где-то кричали, играя в войну, мальчишки, вернувшиеся со школы. В груди опять защемило и захотелось стать маленьким, чтобы вот также беззаботно бегать, не думая ни о чем больше, кроме того, как половчее «подстрелить врагов». А вечером чтобы прийти к матери и с виноватым видом продемонстрировать очередное пулевое отверстие на футболке подмышкой или на штанах, не выдержавших напряжения, при десантировании через заборы вражеских укреплений. Откуда-то снизу из подъезда, доносилась громкая ритмичная музыка, женский визг, и какая-то ругань, возможно, что из квартиры, где теперь проживала наркоманская компания, а раньше жили Селивановы. «Сдать их в милицию надо бы, чтобы людей не беспокоили. А что? Хороший поступок: сделать хоть что-то полезное, и что мне под силу».

***

 Потом попили еще чаю, вспомнили старое, стали прощаться. Ирочка подарила рисунок, только что нарисованный. На нем был изображен человечек в пальто с веселой мордочкой, и второй человечек, в юбке, олицетворяющий бабушку. Сергей поцеловал обеих в щечку, пообещал непременно зайти еще и записал на листике из блокнота номер своего телефона. Дверь закрылась, но не успел он выйти из подъезда, как открылась снова, и Марья Ильинична окликнула его. Он бегом поднялся наверх. Она стояла в дверях и держала в руках ту самую фотографию, с отцом и матерью.
 - Сережа, - сказала она, - ты возьми ее, она тебе ближе, чем мне. Теперь, до свиданья.
 Он улыбнулся и спрятал снимок в портмоне. Потом сбежал по ступенькам и выскочил во двор, раздавив по пути маленький шприц. Перед той песочницей, он остановился, достал телефон и набрал номер:
 - Владислав Борисович, здравствуйте. Это Сергей. Вы не могли своих ребят отправить проверить квартиру двадцать семь в доме номер сто сорок, по улице Красноармейской? Наркоманы, возможно… Я на вас рассчитываю, заранее благодарен. И вам того же!
 Женя со Степанычем стояли у машины, курили.
 - По коням! – скомандовал Сергей и уселся на переднее сидение, рядом с водителем. Женя хотел было возмутиться, но догадался, что это бесполезно и, промолчав, уселся сзади в одиночку.
 - Степаныч, давай-ка сейчас тормозни возле той церквушки, которую мы проезжали по дороге сюда. Меня ждать не надо: отвезешь Женю домой, поставишь машину, и тоже можешь быть свободен.
 - Сергей Сергеевич, нельзя же так, - заныл, было, охранник, но, увидев в зеркале взгляд начальника, только вздохнул.
 - Неужто на исповедь? Сергеич, ты ж некрещеный даже. Чего там делать будешь-то?– ехидно поинтересовался водитель.
 - На нее самую, Степаныч. А то, что некрещеный, так это ничего – у меня еще вся жизнь впереди, разве нет? – и он, рассмеявшись, подмигнул обоим.