1607

Мария Вавилина



16:07









Сургут
2008


       Сегодня шестнадцатое июля. Жара.
       Раскаленный воздух над гладкой поверхностью домов, над размягчившимся асфальтом извилистых пустынных улиц. В жарком мареве колышутся бледно-желтые стены. На пороге квартиры №7 дома №16 появился солидно одетый человек в строгом сером костюме. В руках он сжимал какой-то предмет, предмет был завернут в пакет. Молодой человек нервно переминался с ноги на ногу, поправляя воротник, стряхивая пыль с плеч, откашливаясь. Наконец, он позвонил.
       Дверь открыла молодая женщина, одетая в домашнее, непричесанная и уставшая. При виде незнакомца, она застыла в удивлении и не смогла вымолвить ни слова, он заговорил первым:
       - Добрый день, меня зовут Алексей. А вы, должно быть, Татьяна?
       - Да, это я. А что вы хотели?
       - Я не займу у вас много времени. Цель моего визита - передать вам одну вещь. Это все, что мне нужно сделать.
       С этими словами молодой человек развернул пакет и достал оттуда небольшой плоский предмет бордового цвета. Затем он протянул его хозяйке квартиры. Та не торопилась принимать странный подарок, отреагировав весьма настороженно:
       - Прошу прощенья, если вы из какого-нибудь общества или…
       - Нет-нет-нет. Боже упаси! Антон Авилин. Он был бы очень благодарен, если бы вы приняли от него этот небольшой подарок.
       - Антон?
       - Вы вспомнили его. Это хорошо.
       - Конечно же, я его помню. Может, вы расскажите мне пару слов о нем? Как он поживает? Вы часто с ним видитесь?
       Не отвечая ни на один вопрос молодой женщины, незнакомец заключил:
       - Я буду ждать вашего звонка завтра. Возьмите, пожалуйста, мою визитку, здесь телефон. Рад был познакомиться.
       На этих словах молодой человек отчалил. Татьяна хотела, было, еще что-то сказать, но не решилась, хотя ей было ужасно интересно. Она еще пару секунд смотрела вслед уходящему незнакомцу, пока тот не скрылся из виду, и только после этого медленно, словно в бреду, произнесла:
       - Мне тоже было очень приятно с вами познакомится.
       Она закрыла дверь и, не теряя ни минуты, с любопытством распаковала подарок Антона. Устроившись в кресле поудобней, она принялась изучать вещицу и не заметила, как ее руки стали дрожать, перелистывая страницы. От прочитанного сердце колотилось в груди с неистовой силой. Строчки выстраивались в нечто увлекательное и незамысловатое, нечто, что вызывало удушающее волнение.
       Это был очень короткий, очень своеобразный рассказ, написанный словно впопыхах. Нетрудно было распознать, что писавший его был новичком своего дела. Таня тяжело вздохнула. Форма наполняла душу приятным бальзамом лишь на первое время. Бальзам испарялся, и оставалась пустота. Смысл, на поверхности или ретушированный неприглядными, а может неясными формами, оставался смыслом, накладывающий ничем не стирающийся отпечаток в душе. Таня несколько раз пробежала глазами заключительные мысли, как это обычно делают с некоторыми рукописями, и, едва уловив глазами последнюю точку, вскочила с кресла и решительно направилась к телефону. Рука, поднявшая трубку, все также дрожала.
       - Здравствуйте, Алексей? Я прочитала ее. Мне нужно срочно увидеть автора этой книги. Я хочу поговорить с ним лично. Я поняла, я все поняла. Я так жалею о том, что произошло. Я сожалею. Прошу вас, скажите, как я могу с ним связаться. Это возможно? – в голосе женщины чувствовалась нескрываемая тревога, она как будто боялась того, что сейчас должен сказать человек на том конце провода.
       - Да, да, рад слышать ваше приятное волнение. Очень рад. И он был бы рад. – Ответил он на удивление спокойным размеренным тоном.
       - Да, и еще вы не представляете, как я хочу встретить друга Антона, Семена. – при этих словах и через телефонную трубку можно было почувствовать, как Таня улыбнулась, скорее вынужденно, чем искренне.
       - Вы так ничего и не поняли? Его же там не было.
       - Кого не было?
       - А никого. Не было вообще никакого, кроме него самого. Парень не хотел общаться даже со своими дальними родственниками, в том числе и со мной. Всю свою жизнь он рос в приюте, а как только ему исполнилось восемнадцать, он стал жить один в своей квартире, которая перешла к нему по наследству. Совершенно один. Никаких свидетельств о посторонних людях, когда-либо имевших с ним дело.
       - А Настя?
       - Не было никакой Насти. Это его соседку звали Настей. Я говорил с ней. Она на дух не переносила неординарность Антона. Кстати, эта Настя до сих пор ходит в своей белой норковой шубе. Зимой, конечно. Не сейчас. – И Алексей ухмыльнулся, стараясь этим разрядить обстановку.
       - А…как же я? – послышался в трубке шепот.
       - Татьяна, - вкрадчиво и серьезно промолвил Алексей – Это вы, тот самый единственный человек, с которым он подружился за последние, пожалуй, десять – пятнадцать лет. Я думаю, это книгу он посвятил именно вам и никому другому. Вы хотите спросить, отчего Антон передал ее через меня? Мне очень жаль, Таня, но постарайтесь правильно понять то, что я вам сейчас скажу. Шесть лет назад… он… повесился. В одном загородном домике к северо-востоку от города.
       В следующую секунду воцарила напряженная тишина. Оба молчали. Момент, когда слова больше не нужны, а без них, все же, так трудно. Спустя мгновение, молчание, как и следовало ожидать, прервалось резким сдавленным всхлипом, Таня выронила трубку из рук. Горячие слезы покатились по ее щекам.



I

       - Ну, что это за бред! Не говори мне, что я должна днями напролет сидеть за этими твоими книжками!
       - Они не мои.
       - Чепуха! Я за всю жизнь не прочитала ни одной книги!
       - Что ж, это достойно уважения.
       - Замолчи, умник! Ты что умнее меня? Разговариваешь на двадцати языках, знаешь столицы всех африканских стран, умеешь извлекать квадратные корни из шестизначных чисел? А умник с очками на носу умеет носить пиджак с галстуком и красивыми словами ублажать начальство? Все эти заучки с важным видом понятия не имеют о жизни, они ничего о ней не знают, а знают только, как правильно пишется их имя. И я не буду одной из кучи зубрящих очкариков, пытающихся научить каждого уму-разуму. Ну что, что ты все время молчишь? Я знаю: тебе просто нечего мне возразить.
       Она закончила. Да, я просто молчу. Я сижу. Я наслаждаюсь теплым светом оранжевого раннего заката, который нежно покоится на моем плече, и этот свет вселяет умиротворение в моем сердце. Ничто не омрачало бы картину моего созерцательного и вдохновленного существования, если бы кто-то не шелестел у меня под ухом новеньким глянцевым журналом:
       - Сапоги от Кристиан Лобутин 69 рэ…
       Это началось очень давно. Я даже не вспомню, когда точно.
       - Боже, как можно такое носить! Вот эта шубка мне нравится!
       Она уверена, что мне нечего ей ответить. Она считает меня ботаником. Она меня совсем не понимает. Она даже не знает, что у меня на уме.
       - …цена по запросу в бутике…Долче Габана тоже ничего…
       - У меня сели батарейки. Надо было купить их еще вчера…- произношу я теперь уже вслух и поднимаюсь с дивана. Не успел я встать, как снова чуть не упал, оглушенный резким визгом:
       - А! Сержио Росси!
       Понятно. Теперь надо пойти еще поработать. Сажусь в свое кресло, стоящее перед компьютером, шевелю мышку, направляю курсор на папку «книга», открываю, курсор блуждает. Курсор не знает, в какое место ему податься. Звонок.
       Я в трубку:
       - Алло.
       Учтивый женский голос:
       - Здравствуйте, я могу поговорить с Васей?
       Поджимаю нижнюю губу кверху так, что появляется недовольная гримаса:
       - Конечно, можете, если будете правильно номер набирать.
       Кладу трубку и снова берусь за мышку. Курсор еще немного походил кругами и остановился на значке с крестиком в верхнем правом углу. Звонок. Срываю трубку и отвечаю грозно:
       - Центральный городской морг, здравствуйте! – объявляю я, и поскольку трубка молчит в ошеломлении, добавляю: - В чем дело, клиент? Сообщите ваш адрес!
       - Тоша, это ты? – осторожно осведомляется низкий размеренный голос.
       - Да…Это кто?
       - Генри. Здравствуй.
       - А, привет, привет, Генри. Да, понимаешь, я тут поработать хочу, а все словно.…Да ты не бери в голову. Как дела?
       - В норме. Я чего звоню, у нас завтра пресс-конференция по проекту. Придешь?
       - Пресс…пресс-конференция… Пресс-конференция? Я не могу, мне работать надо.
       - Тебе - работать? – и тут он язвительно хмыкнул,- Ладно, Тоха, еще созвонимся, давай.
       - Угу.
       Кладу трубку, настроение испорчено. Оставляю мышку в покое и, пододвинув поближе клавиатуру, принимаюсь тарабанить ловкими пальцами по кнопкам.
       Пока так щелкали кнопки, я задумался. Мои мысли понесли меня куда-то в несусветные дебри. Каждый раз, когда так происходило, у меня рождалась мысль, которая, по правде сказать, есть в голове у каждого, чего греха таить. Но вот только не каждый может эту мысль выразить на бумаге, точнее, теперь уже на экране.
       И я задумался. О потерях. Я думал, как легко потерять то, что имеешь, даже то, чем толком еще не успел завладеть или насладиться. Мы теряем с такой легкостью, что и вообразить страшно. Иногда стараемся удержать, но все равно теряем. А ценить – ценить начинаем, как ни странно, только потеряв.
       Мы вырастаем. Мы понимаем, что могли когда-то заниматься спортом, потом стать известными спортсменами, или заниматься чем-то еще, а потом стать архитекторами, режиссерами, докторами наук, музыкантами, актерами, путешествовать, стать археологами, каскадерами, и так далее. Но мы вырастаем и становимся…словом, кем-то другим. Все сводится к тому, что могли когда-то сделать так, а сделали по-другому. И вот теперь, зная, что остаются последние годы, часы, минуты, секунды, хочется возместить утраченное и только тогда появляется то самое желание жить полной жизнью. Простите. Избитая фраза, но заменить пока нечем. Увы, желание это просыпается отнюдь не в минуты веселья и радости, а лишь тогда, когда с горечью осознаешь свои потери. И получается, что то, чего нет – оно прекрасно. И именно это прекрасное – прекраснее всего. Я бы сказал, что прекрасное – это даже не распустившийся цветок, а цветок, увядающий. Не то, что в своем расцвете, а то, чего нельзя лицезреть, можно только ощущать, что оно где-то рядом, вот тут, уходит от тебя и ты наслаждаешься последними мгновениями его присутствия. Если выбирать среди времен года, то самым прекрасным из них будет осень. Один месяц приятной прохлады, ярких красок золотых деревьев и нежного влажного воздуха – и вот уже предстает картина, при взгляде на которую почему-то вспоминаются сцены из драматического фильма в период войны, когда ботинки месят серую грязь, а одежда пахнет сыростью от растаявшего снега. Так обычно выглядит осень в моем городе. Осень полная апатии. Почему не лето? Оно так манит, так дурманит, и пышет жаром и негой. Верно. Я бы сравнил лето с проституткой – открыто всем, действительно пышет жаром, манит бесконечными праздниками, нетрезвыми прогулками, мусором, манит той самой праздностью. Вас привлекает летняя пора? Бесспорно. Летом не надо работать. А если подумать - работай мы жаркими душными часами, мы бы с нетерпением ждали холодной зимы, когда можно спокойно отдохнуть в свое удовольствие и подготовиться к празднованию нового года. То же самое, если бы мы мечтали о чем-то прекрасном: предвкушение прекрасного – такое сладостное чувство. Но когда мечта сбывается, тут же исчезает и предвкушение, и сладость.
       Пессимистично? Очень оптимистично. Удовольствия тайно спрятаны, капризны и неуловимы. Наслаждения никогда нельзя взять, лишь протянув руку. А если бы можно было, вы бы стали ими довольствоваться?
       Так как насчет того, чтобы сохранять ощущение прекрасного где-то совсем рядом, в сердце, например?
       Так я обычно пытаюсь себя развеселить.
       За окном поздний ноябрь. В душе поздний ноябрь. Ничего не ладиться. Все валиться из рук. Работа не клеиться. К восьмому декабря надо закончить несколько глав
       - Дзиииннь!!!
       - Что за черт…
       - Дзиииннь!!!
       - Пошел к черту!
       - Антон, может уже, наконец, возьмешь трубку? – слышу я голос из соседней комнаты.
       Бывает такое, с каждым случалось. Берешь в руки чайник и слышишь: «Правильно, молодец». Тянешься нажать на выключатель, а тебе: «Не забудь, пожалуйста,…ага!» Сел на кухне есть колбасу – да что ты! «ты ведь даже не попробовал колбаски, которую я купила вчера». И сегодня та же история – стоило мне дотронуться до телефонной трубки, как раздалось: «Антон, может уже, наконец, возьмешь трубку?»
       Кстати, да. Та, которую я все это время именовал местоимением «кто-то» - есть моя бывшая и нынешняя подруга. Ее зовут Настя. Она кладезь всех мыслимых и немыслимых достоинств, измеряемых в основном количеством модных лейблов в гардеробе и знанием всех самых дорогих косметических средств по уходу за ногтями.
       Я срываю трубку, но слышу только протяжный гул, оповещающий о том, что звонящий явно был очень нетерпелив.
       - Тошик, я пошла, пока.
       - Пока, Настя.
       В соседних комнатах еще несколько минут слышится раздражающий шорох, визг молнии, бряканье ключами, и вот, наконец, завершающий всю композицию грохот входной двери.
       Просто какой-то заговор.
       Сегодня явно кто-то не хочет дать мне спокойно поработать.
       В доме одиноко. Весь этот день прошел в бестолковых потугах написать что-то полезное. Но даже разрывающийся телефон не сравниться с тем, что предстояло испытать мне этой ночью после сих неплодотворных исканий.
       В доме одиноко. Настя не пришла, она опять пропала, ничего мне не сказав. Ушла. Может, в клуб, может, к какому-нибудь другу, может, к маме. Я просто разделся. Поплелся к своему дивану, рухнул на него и закутался в одеяло. Я закрыл глаза, но даже по прошествии часа мне не удалось заснуть. Сначала мне просто не хотелось спать. Однако позже природа взяла свое, я забылся, и только я позволил сладкой неге окутать меня своей пеленой, как уже внешние силы воспрепятствовали моему покою. Я услышал странные шорохи, доносившиеся, словно от стен. Неугомонный шелест, издаваемый, как будто целым скопищем тараканов, пытающимся прорваться сквозь обои. Этих отвратительных тварей у меня в квартире не обитало уже лет пять, может, больше. Это не тараканы. Нет ничего страшнее пугающих шорохов, которые выводят из под контроля твой и без того расслабленный мозг, не в состоянии контролировать твое расслабленное тело. Это были звуки из неоткуда.
       В доме одиноко. Противные создания неустанно перебирали мохнатыми лапками. Я потерял покой. Затем я вдруг слышу, как над моей головой из одного угла в другой носится огромный пес, скребет лапами и нещадно воет. Его душераздирающий вой сопровождается стонами немого мальчика. Мальчик забавляется сумасшедшим игрищем своего домашнего любимца. Я открываю глаза, чтобы посмотреть наверх, но прежде мой взгляд падает на стоящий подле дивана огромный коричневый горшок с цветами. Горшок медленно меняет свою форму и превращается в женскую голову с коричневым лицом и зелеными волосами, торчащими в разные стороны. Мое сердце бешено заколотилось и я перевел взгляд на потолок. Он озарился движущимися тенями, исходящими от окна, в которое лился лунный свет. Я почувствовал, как все мое тело сковало. Я постарался пошевелить рукой, но ничего не вышло. В следующую секунду перед глазами встала рябь как у потерявшего волну телевизионного канала, в ушах такой же шум, а тело по-прежнему было сковано по рукам и ногам. Я даже не мог повернуть шею, не мог пошевелить ногой. Я не понимал, сниться мне это или нет. Сплю я или нет. Казалось, что я пытался привести в движение свои конечности, от этих мыслей у меня закружилась голова, и я ощутил, как мое тело стало вращаться, сползать на пол и вертеться по всем направлениям. Я так хотел открыть рот и позвать на помощь, но не мог издать ни звука, а позвать было некого, ведь я был один во всей этой кромешной тьме пустой и холодной квартиры.



II

       Я был разбужен утренним звонком Генри. Этого человека звали иначе, но для всех нас он был просто Генри:
       - Антон, привет. Так как насчет нашей встречи, не решил еще? Бросай свой Ворд и приходи, я тебя с парочкой интересных людей познакомлю.
       - Куда подходить? С какой еще парочкой…
       - 16:07 в центр юношеских инициатив, я буду ждать. И попробуй только не явиться. Пока.
       Я подумал: «Какого черта!» И это все, что пришло мне в голову. Голова была забита только тем, что бы еще такого придумать, а потом оформить это в своем документе, носившем название «книга». Вот только этим она и была забита, а полностью пропеченных с румяной корочкой идей там пока не было. Может, это только пока.
       Потом я услышал, как повернулся ключ в замочной скважине, дверь распахнулась, и в квартиру ворвалась Анастасия, явно невыспавшаяся. И нетрезвая.
       - Ты снова пошла без меня?! – сказал я спокойным голосом, но внутри меня все бушевало.
       - Ой, можно подумать, ты бы согласился составить мне компанию! Не смеши меня! Ты только и делаешь, что пытаешься учить и попрекать меня. Между прочим, ты сам далеко не идеальный, ясно? И ты просто завидуешь, что я могу веселиться со своими друзьями БЕЗ тебя. Опять молчишь? Я так и знала, что тебе как всегда нечего мне ответить!
       Ее было уже не остановить, она тараторила как заведенная кукла, и мне страшно хотелось ее заглохнуть. Я хотел ударить ее. Залепить ей пощечину со всего размаху, с такой силой, чтобы отскочила в дальний угол комнаты. Мне хотелось, чтобы она упала на пол и размозжила себе череп об острый косяк. Будет много, много крови, которая пропитает лежавший на полу серый махровый ковер. Стоп!
       Вместо того чтобы ударить Настю, я, просто-напросто, ушел в свою комнату, ни сказав ни слова, и запер дверь.
       В доме одиноко. Как же мне все это надоело. Как мне надоела эта глупость. Нет ничего хуже глупости, особенно когда глупец мнит себя мудрецом. Таких мудрецов на каждом шагу, а что с ними со всеми делать? И куда только потерялся живой разум? С каждым днем мир все сильнее и сильнее пресыщается глупыми мудрецами. А причина проста – так трудно быть разумным!
       16.17? Я не ослышался?

       Место, в которое позвал меня Генри, оказалось престранным. Это был огромный и пустой зал. Много разных людей, все в основном моего возраста, снуют туда-сюда. Я видел задумчивых странных девушек в длинных юбках и платках, многие из них носили очки, но, не смотря на неприглядный наряд, лица их были озарены улыбками. Были такие же молодые люди, и все одного типа с вышеописанными девицами: средней длины бороды и осторожные обходительные манеры. Среди личностей иного сорта можно было разглядеть симпатичных модниц в меховых сапожках всяческих цветов, в подпоясанных коротких курточках, коротеньких воздушных шубках. Лиц мужского пола было немного меньше. Выделялись статные персоны в пальто с кейсами либо отпетые оборванцы в ярких пуховиках, пристающие к девочкам в джинсах, непременно заправленных в узенькие сапоги до колен. Сложно было найти девушек, одетых по-другому. Были и другие, но как будто все те же. Словом, народу было много, а в целом было пусто. Все эти люди, кто они? Я совершенно их не знал. Совершенно отстраненные лица. Никто не спросил меня, не пригласил пройти на конференцию, о которой, впрочем, я не имел ни малейшего понятия. А Генри я так и не увидел. Я прождал его 45 минут и ушел. На часах было 16:52.


III



       - Ну что тебе сказать, Антоша, я вообще не понимаю, что ты там, собственно говоря, делал. Право, я тебя не узнаю. Ты словно с луны свалился. Это же бродяга Генри! По-моему, уже один тот факт, что его настоящее имя – Степа, а он просит называть себя Генри, говорит сам за себя. Не стоило тебе ходить туда, говорю тебе, не стоило.
       Паренек двадцати семи лет сидел у меня на кухне и потягивал холодный кофе из огромной цветастой кружки. Его звали Семен. Он был моим лучшим другом. Только с Семой я мог поговорить на любую тему. Только ему мог поведать все самое сокровенное. Я даже уже не помню, сколько лет мы с ним знакомы. Кажется, что всю жизнь. Странно.
       - А что мне оставалось делать? Он говорил так, как будто у нас в это время должен был проходить экзамен или еще что-то в этом роде, и мне следовало явиться в точно назначенное время в точно обозначенное место. Чертовщина какая-то. Еще и время такое назвал: «Мол, приходи в 16:07».
       Тут я осекся, потому что Семен побелел, даже позеленел как-то и всем телом прижался к спинке стула. Никогда еще я не видел до такой степени испуганного человека.
       - Так где, ты говоришь, проходила конференция? – сказал он, наконец, по прошествии пары минут.
       - Да это недалеко, там какой-то центр, по-моему, юношеских инициатив…или молодежных.…Да чего ты вдруг так всполошился? Сам сказал, Генри с причудами. И хватит тебе глотать этот замороженный кофе. Дай, я еще налью.
       Но Сема меня не слушал. Он резко встал и направился к двери.
       - Знаешь, мне пора. Я, правда, спешу, может, на днях еще заскочу. Бывай.
       И он пулей выскочил за дверь, накинув прежде вязанный красный шарф и серый пуховик. Сказать, что реакция Семы меня изрядно смутила – ничего не сказать. Я так и остался сидеть за кухонным столом, размышляя над тем, что все-таки могли означать эти странные цифры.
       В доме одиноко. Слишком много всего навалилось сегодня на меня. Так много, что с наступлением темноты повеяло приближением еще одного ночного кошмара. Мне не хотелось переживать нечто подобное еще раз, поэтому я посчитал необходимым хоть что-то наладить у себя в мозгах. Что бы это могло быть? Люди привыкли говорить, точнее уже не говорить, а думать, что в момент, когда все катится к чертям, лучшее, что можно сделать – это окружить заботой и любовью близкого тебе человека. За всю свою жизнь я не припомню ни одного близкого мне человека. Зато у меня была, как и у многих других – что бы вы думали? - девушка. Да, пожалуй, чудесная идея. Мне нужно было извиниться перед Настей, она опять обиделась на меня и ушла к маме. Не теряя даром время, я быстро набрал ее номер, и уже через мгновение раздалось звонкое: «Да!» После пяти минут разговора я уже натягивал джинсы и черный свитер, чтобы побежать к своей девушке и, скажем, пойти с ней в кино.
 
       Я ничего не слышал о том фильме, который мы собирались смотреть. По слухам это было что-то вроде «новой сенсационной экранизацией Стивена Кинга». Но чья это была экранизация и была ли вообще, меня меньше всего интересовало. Я лет пятьсот уже не был к кино и просто был обязан пригласить Настю на какую-нибудь нашумевшую картину. Девушкам ведь так хочется внимания. Возможно, уже будучи моей, она могла принимать приглашения от других парней. Я об этом не знал. И никогда бы не узнал. Моя Настя такая… загадочная. Единственное, что в тот момент я знал наверняка – так это то, что сейчас она рядом, и пока она со мной, в моем сердце не оставалось места для ревности. Я вообще ее никогда не ревновал. Мне страшно было подумать, что в моей жизни вдруг ни станет никого, и ее тоже. Это потеря. Потеряв, осознаешь ценность. Имея – пренебрегаешь ею. И пусть законченные романтики будут галдеть вам про то, что душевные страдания самые, что ни наесть тяжкие, я скажу словами из одного прелестного средневекового произведения: «Отрываю тебя от сердца как ноготь от пальца!» Только в такие моменты можно влюбиться в кого-то новой любовью. Тогда я не хотел думать, что я себя обманываю. Боже, как мне было страшно представить, что она могла уйти и не возвратиться больше никогда. Я не видел ее, но чувствовал ее. Она снова рядом. И это главное.
       Можно подумать, что я не обращал ни малейшего внимания на происходящее на экране. Нет, это не так. Сказать по правде, до той поры я не видел более увлекательного и завораживающего зрелища. Я могу показаться вам эгоистом, но в тот момент мне казалось, что фильм, который мы смотрели, удобно устроившись в своих креслах, был снят специально для меня. Я чувствовал, что никто не понимает и не ощущает те события тоньше и острее меня.
       Это была история про одного не очень успешного писателя лет тридцати пяти – сорока. Он зарабатывал на жизнь тем, что штамповал различные ужастики, хотя сам никогда не верил в паранормальные и мистические явления. В поисках нового сюжета он посещал всевозможные места, таинственные замки, гостиничные номера с пугающей репутацией, кладбища, словом, все закоулки, хоть как-то способные вызвать в нем тот страх, который он сам ожидал от своих читателей. Все было безуспешно до тех пор, пока он не наткнулся на отель «Дельфин», один из номеров которого не оставляет в живых своих посетителей более чем на час. В номер давно уже никто не вселялся ввиду череды ужасающих событий, происходивших в нем каждый раз, когда кто-нибудь из гостей оставался в какой-либо из комнат более чем на десять минут. Даже горничные прибирались там по двое, затрачивая на уборку не более этого времени, а когда входили, то одна из них обязательно оставалась у входа в номер, держа дверь открытой.
       И вот, не смотря на все попытки хозяина отеля отговорить молодого человека вселяться, последний оказался настойчивей. Открыв дверь, он не заметил ничего необычного. Он блуждал по комнатам, рассматривая привычные предметы интерьера. Затем он открыл окно и, положив руки на оконный проем, выглянул наружу. Тоже ничего необычного. Внезапно невесть откуда с сумасшедшим грохотом заиграла музыка, писатель вздрогнул и задел головой раму. Рама упала ему на руку, которая в ту же секунду окрасилась кровью. Вскрикнув от боли и испуга, он повернулся, было, чтобы добраться до ванной комнаты, и обнаружил на подушке две шоколадки, хотя в номер по-прежнему никто не заходил, а значит, и принести их туда не мог. И без того напуганный, писатель помчался смывать сочившуюся из раны кровь. Стоило ему открыть кран, как его окатила мощная струя холодной воды. Вода брызгала в разные стороны, и ему пришлось практически разгромить всю ванную комнату, чтобы унять этот чертов кран. Герой замотал полотенцем руку, промолвил испуганным сдавленным голосом: «Твоя взяла!», впопыхах собрал свои вещи и бросился к двери. Дверь оказалась заперта. Все попытки открыть дверь были тщетными. Ключ застрял в замочной скважине и сломался. На звонки писателя из номера никто не отвечал. Он оказался заживо погребен в зловещем аду гостиничного номера. И чем дольше он там оставался, тем больше сходил с ума. Кошмар наваливался на него с нарастающей силой и постепенно он переставал понимать, что реально, а что нет.
       Было бы не уважительно с моей стороны как по отношению к режиссеру, так и по отношению к автору книги, по которой снимался кинофильм, пересказывать сюжет во всех деталях. Хотя, не спорю, мне это доставило бы немалое удовольствие. Стоит сказать только, что писатель смог-таки выбраться из дьявольского номера. И то, что он пережил, заставило его навсегда изменить свое отношение к мистике, призракам, если хотите, в которые он так упорно не хотел верить. Наверное, случившееся с ним возвеличило его в своей творческой деятельности, и он больше не высасывал из пальца дешевые, неудачные страшилки. Теперь он будет писать только самые реальные истории.
       Настя жевала попкорн, то и дело вставляя какие-то ремарки, как всегда нелепые, по поводу того, что происходило на экране….
       - О, ну, зачем он туда полез? Что ему жить надоело, что ли?
       Или:
       - Вот ерунда! Теперь совсем ничего не понятно.
       Так мы и просидели весь сеанс. Но странная штука. То ли меня так завлек сюжет, то ли это я снова задумался о своей рукописи, но в тот момент, когда в зале загорелись огни, на экране побежали титры и зрители заерзали в своих креслах, приподнимаясь, я повернул, было, голову в сторону своей спутницы и на мгновение онемел. На месте, где полтора часа назад сидела Настя, я увидел совершенно незнакомую мне девушку, которая так же, как и все остальные вставала и принималась застегивать свое пальтишко, не обращая на меня ни малейшего внимания. Пару минут я стоял как вкопанный, пока кто-то не толкнул меня в спину и не поторопил к выходу.

       Дома я уселся за свой роман, вдохновленный, но совершенно сбитый столку исчезновением Насти. В конце концов, я заставил себя сосредоточиться только на работе.
       В доме одиноко. Любопытно, должно быть – писатель пишет о писателе. Это все равно, что снимать фильм о том, как снимается фильм. Скучно, наверное, и глупо. Некоторые этого не выносят. Однако идея с писателем все же мне понравилась. А еще мне понравилась идея, которую я почерпнул после сеанса. Идея того, что в призраков надо верить. Всю свою жизнь я думал с точностью до наоборот, теперь – так. Причина тому весьма проста. С самого детства нас запугивали историями про барабашек, злых ведьм и колдунов. Запугивали и тут же успокаивали: «Этот всего-навсего страшилки. В них верить не надо». Для чего нам нужны эти ваши страшилки? Я думаю, все не заканчивается только лишь выплеском адреналина, который так будоражит наше сознание. Да, это правда. Люди верят в призраков, потому что призраки – единственное, что способно доказать возможность жизни после смерти. Они – наш главный страх, но они же – наша главная надежда. И люди будут, будут сочинять загадочные истории, снимать загадочные фильмы, пока существует человечество. Ведь пока мы живем, мы ничего не знаем о смерти. И это, пожалуй, единственная тайна, несменно возглавляющая список всех людских тайн, вопрос, который будет волновать нас вечно. Осознав сию истину, я возвел Стивена Кинга в ранг примеров для подражания и старался из-за всех сил приблизиться к его лаврам хоть на миллиметр.
       В доме одиноко. За окном уже давно ни зги не было видно. Все шорохи и звуки стихли, соседи видели девятый сон, и меня потянуло к кровати. Но мне не надо было даже подходить к ней, чтобы понять, что мне снова не уснуть. Я снова один, и правит моим домом одиночество. Когда долгое время живешь один, к этой даме привыкаешь. Тебе уже не надо ни сожителей, ни гостей. Есть время спокойно подумать, и никто не будет отвлекать тебя от этого. Да, это очень удобно. И все же, с наступлением темноты все начинает плавно изменяться. Как будто все предметы, привыкшие при дневном свете излучать тепло, окутанные ночным мраком, становятся чужими и холодными. Ночь опускается на город и погружает во тьму все, каждая комната в доме уже не привычная комната, а темная и чужая. С наступлением темноты я уменьшаюсь. Теряя силы и храбрость. Как человек, ставший человечком, попав в страну великанов. И я даже не думаю о том, чтобы выйти за пределы двенадцати квадратных метров и еще одной комнатушки в четыре метра, которая расположена по счастью рядом и остается единственно-необходимой за пару часов до сна. Невозможно пройти в помещение по той или иной причине, не включив прежде там свет. А я вернулся домой под тяжелым впечатлением, в состоянии так называемого катарсиса. Погрузиться в холодную ночь так сразу было бы слишком тяжелым испытанием для моей больной психики. Сердце замирает при малейшем уже привычном мне шорохе или когда устремляешь взгляд в угол, где нельзя разглядеть ничего кроме густой черноты. Что уже говорить о том, чтобы зайти.
       Я хотел спать, веки тяжелели с каждой минутой. Обычно у меня это начинается в час- два ночи. Но я четко усвоил, что если в этот момент преодолеть непосильное желание спать в течение одного часа, оно тут же проходит, открывается второе дыхание, и можно продолжать бодрствовать хоть до утра. «Можно-то оно можно, но вот спать все равно охота» - подумал я и направился в ванную. Прямо перед ванной комнатой тянулся темный коридор, Бог знает, что могла сулить эта непроглядная тьма, я из-за всех сил старался не смотреть в его сторону. Я открыл воду и тут же отскочил в сторону. Со всей дури кран выплюнул струю какой-то желто-бордовой жидкости, при этом он затрясся так, как будто был готов лопнуть. Некоторые сообразительные читатели уже вспомнили, как я описывал проблему со смесителем у того писателя. Вспомнил и я эту историю, и вот тут мне стало уже не до смеха. А вы поставьте себя на мое место. Нет, не ставьте.
       Несмотря на весь этот кавардак, происходивший со мной, не стоило ровным счетом ничего, чтобы почувствовать себя настоящим героем. Надо было просто лечь спать и заснуть. Не знаю, откуда, но я был абсолютно уверен, завтра все встанет на свои места. Кран трясся, грозно рычал, хрипел, плевался брызгами, но, минутой позже полилась чистая водичка. Мои ладони образовали ковшик, который набирал бежавшую из крана воду и обрызгивал ею лицо. Прислоняя руки к лицу, я не мог ничего видеть, я снова погружался во тьму, и от этого мне становилось еще страшнее. В ужасе я почувствовал, как по полу пробежал холодок, я ощутил его своими ступнями, в ту же секунду резко повернулся. Холодом веяло из темного коридора. Изображая мнимую храбрость, которую, так или иначе, никто бы не оценил, я вглядывался в непроглядную тьму, как будто пытаясь разобраться, откуда взялась вся эта чертовщина. Как и следовало ожидать, мне ничто ничего так и не ответило. Тогда я в один миг управился с ночными процедурами, закрыл воду и вытерся полотенцем. Не желая больше терять время, я поспешил расстелить постель. Рука потянулась за пультом от телевизора. Я никогда не ложусь спать, не включив перед этим вечно-говорящего друга одиноких людей. Для меня же он просто сопроводитель ко сну. Веки смежаются, сознание помрачается, и вот – сопроводитель больше нужен. Исключением для сегодняшнего вечера было лишь то, что в течение всего времени, отведенному нормальному человеку для сладкого сна, я так и не почувствовал его объятий. Стоило мне сомкнуть глаза, как в голове начали прокручиваться кадры с проклятого фильма, я словно начал переживать весь описанный и изображенный на экране кошмар. Я один в доме, в квартире, которая по размеру вполне бы сошла за тот номер в отеле «Дельфин». Все так похоже, и все так жутко вокруг, словно я по-новому взглянул на место, в котором обитаю. Начиная терять контроль над самообладанием, я снова включаю телевизор,…и первые звуки заводного рекламного ролика наполняют душу спокойствием. Незамедлительно в голову пришла мысль оставить его включенным на всю ночь и при этом не спать. Как оказалось, это было совсем не сложно, только как-то странно, я никогда прежде не оберегал себя от ночных кошмаров подобным образом.
       Слишком много всего странного происходило за один вечер. Кому расскажи – засмеют. Я думал: «Может, я сошел с ума? Каким идиотом надо быть, чтобы запугать себя до такой степени!» Что ж, по крайней мере, меня не будут на какое-то время мучить ни ночной паралич, ни незваные глиняные головы с зелеными волосами. Никогда не обращал прежде внимание, но ночные передачи не такие уж и безнадежные, если постараться, можно найти что-нибудь по вкусу, хотя я не слишком вдумывался в суть того, во что пялил свои уставшие глаза. Так к четырем часам утра я нашел для себя передачу про каких-то чудаков, которые вытворяли с собой различные безбашенные вещи и выглядели при этом весьма довольными.
       Так время тянулось медленно и мучительно. Я уже совсем не хотел спать, а за окном начинало светлеть. Доходило до четырех утра, когда в дверь неожиданно кто-то позвонил. Почему-то, без тени сомнения в том, что это была Анастасия, я вскочил и решительным шагом направился к двери. Прежде, чем выдвинуть щеколду, я по привычке посмотрел в глазок. Насти там не было. Там вообще никого не было. «Что за…» - сказал я вслух, сам того не заметив. Я вглядывался, стараясь рассмотреть углы вне обозрения – на лестничной площадке было пусто и…тихо. «Негодяйка! Любительница потрепать нервы!» - снова сказал я сам себе. К пяти часам я не мог даже заставить себя заснуть – вот и проверилась моя теория о том, что, потерпев пару часов, можно и вовсе перехотеть. За окном светало, я погасил свет экрана, закутался с наслаждением под одеяло, и, покрутившись в кровати еще часа два, заснул, но, проснувшись, чувствовал себя еще более уставшим, чем пять часов назад. А еще я знал, что тогда в дверь позвонила вовсе не моя девушка Настя, но я должен был как-то успокоить себя, чтобы отдохнуть хоть немножко.




IV

       Голова гудела, словно была забита какими-то отходами. Я не мог работать. Я испугался, что впредь меня постоянно что-нибудь да будет отвлекать от работы. Я не смогу спать по ночам, я днем меня будут доставать бесконечными звонками то в дверь, то по телефону. Медленно этот бред перегружал мой мозг, но немедленно заставлял меня менять что-то во всей сложившейся обстановке.
       Я решил позвонить Генри и содрать с него три шкуры – именно с того самого дня, как он позвал меня на непонятное сборище юннатов или еще кого-то там, у меня все пошло наперекосяк.
       - Мда, алло. – он всегда говорил вместо «да» или «алло» «да, алло» или как сейчас «мда, алло».
       - Это я! Может, объяснишь, что это все значит? Звонишь, значит, зовешь на конференцию, зовешь и даже без ультиматума – приходи и точка. А мне беги, сломя голову, успевая завязывать шнурки на ходу, чтобы потом дожидаться тебя на месте встречи по полчаса и не дождаться! – начал я выпаливать ему без перебоя.
       - Постой, постой. Антон? Это ты?
       - Ну а кем еще мне быть?
       - Когда я звал тебя на встречу? – в недоумении сказал Генри.
       - Меня? Откуда мне знать – пару дней назад, два, три, не знаю. Какая разница? Ты мне лучше объясни, почему моя девушка то убегает, то пропадает, в дверь звонят…
       - Прости, что-то я не…ах, да! Конечно! Я звал тебя, да, только было это неделю или две назад. Я звонил тебе потом, сообщить, что все отменяется, но ты не брал трубку. Так как у тебя дела, Тоша?
       - У меня все хорошо. Но постой, объясни мне, почему именно в 16:07?
       - Что в 16:07?
       - Встреча. Ты назначил встречу в 16:07.
       - Я? Ты что-то путаешь, Антон. Встреча была назначена на восемь утра, но после ее перенесли, и я подумал, не стоит тебя беспокоить в столь ранний час, к тому же ты сейчас завален работой, пишешь книгу. Кстати, это твоя первая книга?
       - Но ты сказал приходить в 16:07! – воскликнул я, как ребенок, который никак не мог понять, что за несправедливость творится вокруг него.
Возникла долгая пауза. Генри, по всей видимости, был в шоке и не знал, что ответить, но я ждал, и он ответил:
       - Слушай, я хочу познакомить тебя с интересными людьми. Они мои компаньоны по работе, у них есть небольшое предложение для тебя, я думаю, тебе понравиться. В следующий раз не отключай телефон, и никаких 16:07 не будет.
       Предложение Генри познакомить меня с интересными людьми было для меня уже не новым.
       - Зачем меня с кем-то знакомить? Что им нужно? – спросил я.
       - Слушай, я могу дать тебе номер одного из этих ребят. Его зовут Александр, фамилия – Ско-бзяк. – сказал он, растягивая по слогам. - Ты свяжешься с ним, и он все тебе объяснит, и больше никаких встреч. Ok?
       Генри говорил спокойно и размеренно. Я подумал, что никакой опасности этот Александр Скобзяк не представляет.
       - Давай.
       - Записывай,8992…65…394…76. Записал?
       - Ага.
       - Так что у тебя там с Настей стряслось? – как-то неожиданно вспомнил Генри про мои жалобы в начале нашего разговора.
       - Она исчезла.
       - Может, опять к маме ушла…
       - Может. Но я чувствую, здесь что-то не то.
       - Ясно, ты чувствуешь…Я чувствую, что тебе пора отдохнуть, совсем ты замаялся со своим романом.
       - Это мой хлеб.- ответил я коротко и повесил трубку.



V

       Восьмое декабря. Сегодня я встал рано. Мне понадобилось целое утро, чтобы завершить свои первые главы. Я мучительно вглядывался то в плоский экран монитора, то в окно, то нещадно истязал пальцами полотно клавиатуры, то истязал свое лицо теми же пальцами, потирая подбородок, лоб и губы. Иногда раздирал так сильно, что на лице появлялись различные воспаления и покраснения, которые зудели и болели, но ничего с собой я не мог поделать. Я только успокаивал себя тем, что творческая личность находиться в непрерывном, как сама жизнь, поиске новых идей, в поиске музы. И тут уже каждый выбирает свой метод избавления от нервного напряжения. Почти все писатели пьют. Меня Бог миловал.
       Восьмое декабря. Последний лист готов, и с громкий треском клавиша с точкой прогибается под моим указательным пальцем. Я откидываюсь на спинку кресла и снова поворачиваюсь к окну. Холодает. Там, где я живу, зима наступает не зимой, как это положено, а в середине осени. В этом году синоптики как обычно обещали суровые холода. Но восьмое декабря, а на градуснике четыре градуса мороза. Боюсь, что такая суровая зима может испугать только каких-нибудь американцев.
       Кстати об американцах. На столе передо мной сиротливо покоился одинокий клочок бумаги из тетради в клеточку. На листочке неразборчиво накарябано «89926539476 Скобзяк». Я взял листочек и с минуту потеребил его в руках. Что интересно – зачем я так понадобился другу Генри, что ему нужно от простого ничем не привлекательного меня? Размышлять об этом можно бесконечно. Стоило узнать, дабы не мучить себя вопросами.
       - Да. – услышал я в трубке. Это «да» было похоже скорее на то «да», которое говорят обычно, когда сильно раздраженны каким-то надоедливым вопросом, но отнюдь не на телефонное приветствие,
       - Саша?
       - Алло.
       - Александр?
       - Да…да.
       - Ээээ…простите, Генри, то есть Степан оставил мне ваш номер телефона…
       - Ну? – спросил Саша тем же тоном.
       - Аааа…можно узнать, что вы хотели?
       - Что я хотел? Вы знаете в совершенстве три языка? – как-то невпопад спросил, или, скорее, даже не спросил, а удостоверился голос в трубке.
       - Я бы не сказал, что в совершенстве. – замялся тотчас я от таких вопросов.
       - Ну, как же, по словам Генри, вы знаете английский, испанский и немецкий, и еще, если я не ошибаюсь, имеете диплом по специальности… - тут я не его расслышал, поскольку в трубке раздались помехи, - …Мы предлагаем вам работу в США. Конечно, не слишком престижную, но ваш языковой опыт она однозначно подкрепит. Я думаю, если вы заключите с нами договор, мы сможем успешно сотрудничать, каждая из сторон получит максимум выгоды, а от вас требуется минимум расходов. Все очень просто – нам нужен переводчик в фирме, но сами понимаете, наша контора еще довольно молодая и имеет недостаточно средств, чтобы нанимать профессионала. Так что вы зря тушуетесь. Все под контролем. Я думаю, это будет вам же на пользу. Необходимо заплатить всего каких-то две тысячи долларов – и вы получаете шикарную, непыльную работу на срок в четыре месяца. По окончании срока, вы окупите потраченные средства и сможете заработать гораздо больше.
       Интересно, что ожидал услышать от меня этот Скобзяк. Я никогда прежде не жаловался на свою реакцию, у меня всегда с этим было нормально. Я даже имел некоторые успехи в настольном теннисе, а там быстро реагировать необходимо было прежде всего. Здесь же, как правильно выразился мой собеседник, я действительно стушевался. Нет, все-таки такие вопросы по телефону не решаются. Мне вообще всегда было трудно свободно разговаривать через трубку. Тем более, принимать важные решения. Поэтому, все, что я мог ему ответить, было:
       - А что за фирма?
       - О, название фирмы вам, наверное, ни о чем не говорит: «Альтезза». Фирма занимается продажей авто в пределах страны и за рубежом. В мае мы собираемся предпринять поездку в штаты, заключить контакты с весьма важными партнерами. Нам просто необходим хороший переводчик.
       Я опешил. Переводчик? Фирме нужен переводчик, и они нанимают на эту должность меня? От подобных предложений у меня разом пересохло в горле и онемел язык. Я снова начал говорить междометиями:
       - Но…эээ…
       -Знаю, знаю. Все это звучит довольно странно. К молодому человеку без опыта работы обращаются с предложением сотрудничества с серьезной организацией. Видите ли, на самом деле ничего странного здесь нет. Генри – мой очень хороший давний друг. Мы уже давно с ним общаемся, и я полностью доверяю ему. Он предложил на эту должность именно вас. А поскольку вы – не специалист, поездку в страну будете оплачивать вы сами, плюс проживание и питание. С нашей стороны вы получаете только оплату услуг, которые вы будете нам оказывать. Ну, часто ли вы слышите подобное предложение?
       Скобзяк говорил чересчур уверенно, мне это совершенно не понравилось. Создавалось впечатление, что он знал о моем окончательном решении заранее и ничуточки не сомневался в нем. Надо было быть полным идиотом, чтобы мне, бедному студенту, оплачивать перелет в США, за свои кровью и потом заработанные деньги снимать там квартиру и покупать еду. Видимо, Скобзяк читал мои мысли, потому что стоило мне подумать обо всем выше сказанном, как он тут же затараторил:
       - Понимаете, все ваши затраты окупятся, словно вы и не платили ничего. И вы ничего не теряете, только приобретаете. Главное, что вы получите – практику общения на иностранном языке…
       Я перебил представителя компании и задал ему весьма заинтересовавший меня вопрос:
       - А для чего вам испанский и немецкий?
       И на это у Скобзяка был не менее интересный ответ:
       - В штатах расположены филиалы Германии и Аргентины. Чтобы не тратиться на поездку на разные континенты, мы посчитали нужным обсудить все вопросы с их представителями в США.
       Признаться, я ничего не понимал в автомобилях и уж тем более в недвижимости. Я сомневался в том, что наши бизнесмены могут сотрудничать по таким вопросам с Аргентиной. Я сомневался во многом в тот момент. И тем ни менее, я был слишком скромен, чтобы высказывать свое мнение по поводу юридических или экономических аспектов дела. Аспектов, в которых я ничего не соображал. На тот момент я не мог сформулировать больше ни одного четкого вопроса, и мне не оставалось ничего другого, как сказать:
       - Хорошо, я подумаю.
       - Оставьте, пожалуйста, свой номер, чтобы я в любой момент мог с вами связаться.
       Я оставил.
       - Замечательно. Мой номер у вас. Что ж, я жду вашего решения. Надеюсь, оно порадует меня.
       - Хорошо.
       - Мы должны узнать ваше решение не позднее чем через две недели, иначе вы просто не успеете оформить все необходимые документы.
       Я так устал от этого наплыва информации и от всех этих формальностей, что старался всеми силами дать понять, что до меня дошло:
       - Хорошо.
       - Так что не тяните, и дайте нам знать как можно быстрее.
       - Хорошо.
       - Ну что ж, было приятно побеседовать с вами, Антон. Жду вашего звонка…До свидания…
       - До свидания. – я незамедлительно повесил трубку.
       Сказать, что разговор заставил меня поразмыслить над тем, ехать мне в Америку или нет – это ничего не сказать.
       Теперь в моей голове каждую минуты мелькали нечеткие картинки, на которых я видел чужие уличные тротуары, низкие дома, супермаркеты и небольшие магазинчики, тянущиеся в ряд вдоль этих тротуаров. Я представлял себе прохожих, не просто прохожих, а чужих прохожих, совсем по-другому одетых, даже совсем по-другому идущих. Там, на улицах неизведанного мне города стоит жара, от которой плавится асфальт и течет пот по располневшим телам. Не было ни берез, ни елей, ни сосен – изредка можно было встретить одинокую пальму или неприглядный экзотический куст. Все это было чужим, но насколько чужим, настолько и интересным. Я представлял себя стоящим возле красной блестящей машины какой-нибудь дорогой марки, по одну руку от меня Скобзяк, по другую – тощий американец в костюме и очках, что-то старательно объясняющий тому, что стоит возле меня. Я как сторонний наблюдатель слежу за их разговором и объясняю смысл слов своего русского партнера по-английски, а слова американца - по-русски. При этом я чувствую себя превосходно.
       Кажется, я обрисовал себе всю возможную обстановку, которая могла ожидать меня. Единственное, что я никак не мог представить – это то, как будет выглядеть моя квартира, как я варю себе вкусный обед и как веду приятную беседу со своим американским другом, с которым познакомился неизвестно когда и при каких обстоятельствах. И все же, не смотря на все трудности, мне очень хотелось верить, что это действительно мой шанс, от которого нельзя отказываться. Да, практически все за мой счет, да, я не знаю в помине этого Скобзяка, да, я не очень-то доверяю Генри, на которого так может рассчитывать Александр. Да, риск был непомерно высок. К счастью, а, может и, к сожалению, я вспомнил девиз всех любителей приключений и авантюр «От жизни надо брать все». Прежде я знать не знал, что это могло значить и как брать все от жизни. Теперь я понял.
       Всю свою жизнь я чего-то опасался и стеснялся, всю свою жизнь мне твердили все кому ни лень, что я растрачиваю свои молодые годы впустую. Я не растрачивал и не растрачиваю годы впустую, я просто думаю о будущем. Всегда думал. Я знаю, что в жизни надо быть крайне осторожным, чтобы потом не расплачиваться за свои ошибки, не создавать лишних проблем. А мне всегда хотелось приключений, мне хотелось от жизни чего-то необычного, словом, мне хотелось жить. Но как, как стать безрассудным авантюристом и не нажить себе кучу проблем? Это невозможно. Приходиться отказываться либо от одного, либо от другого. И с одной стороны, в этом нет ничего плохого. Это великая жизненная справедливость. Великая жизненная справедливость заключается в том, что, преуспевая в чем-то одном, обязательно ровно настолько же ты отстаешь от чего-то другого. Может, мне просто надоело преуспевать в умении сидеть дома целыми днями и щелкать и щелкать эти кнопки, подпирая рукой щеку. На самом деле, не секрет, что главное, к чему стремится в этой жизни каждый человек – это реализовать себя в какой-то деятельности и получить признание. Да, вот такая эгоистичная правда, конечно, если верить психологам. А я им верю и принял-таки решение отправиться на другой континент на поиски приключений и профессионального роста.










VI

       Легче мне от этого не стало. Я привык действовать до конца, до упора, не изменяя заданного курса. Пожалуй, это единственное, что меня спасало. За исцеление от скуки и однообразия надо платить. В этой жизни платить надо за все.
       Но почему же на сердце так тревожно? Я все еще не совсем понимал, что происходит. Мне, казалось, что если бы у меня совсем никого не было здесь, в своем родном городе, в своей родной стране, мне было бы проще уехать отсюда пусть даже на такой, казалось бы, короткий срок. И вот тут я вспомнил. Я вспомнил нечто, что должно открыть завесу всех наших желаний и немыслимых страстей. Это совершенно потрясающий парадокс! Я сделал вывод, который изменит сознание людей!
       Вывод, к которому я пришел - мечты сбываются! Да-да. Все мечты исполняются. Совершенно любые! Все самые настоящие и выстраданные желания, о которых мы думаем, думаем, может быть в течение нескольких лет, но рано или поздно наступает момент, когда совершенно неожиданно они воплощаются в реальность – на наших глазах, нашими либо чужими руками. Чтобы доказать это мне пришлось обратиться к воспоминаниям из моего детства, которое было еще так недавно.
       Начальная школа. В моей жизни только один смысл и одна единственная цель – учиться, чтобы стать профессионалом и зарабатывать деньги, занимаясь своим любимым делом. Мне не хотелось ни играть, ни шутить, не беситься, как это любят большинство малышей. На уроках я сидел тише мыши, меня было не слышно и не видно. В классе у меня был всего один друг, но и он, как я сейчас это понимаю, общался со мной только потому, что чувствовал свое превосходство надо мной. Я был отличником до мозга костей. Учиться мне было не в тягость. Дома я занимался только тем, что делал уроки. Представьте, я хожу в школу исключительно ради получения знаний, мне не надо не общения с одноклассниками, ни увеселительных мероприятий.
       И вот, в один день меня посадили с девочкой, которую мальчишки считали самой привлекательной, веселой, интересной и так далее во всем классе. Мое волнение и смущение было не передать словами. Что до нее, она сидела рядом со мной расслабленно, даже чересчур, слегка повернувшись корпусом в мою сторону. Я чувствовал ее уверенность в себе, ее энергию, и от этого я становился еще более зажатым и робким. Она смотрела на меня с любопытством, а я не смел взглянуть ей в глаза. Так мы и сидели, пока какой-то остряк не отмочил очередную шутку, от которой весь класс покатился со смеху. Я шутки не понял, и мне было не смешно. Моя соседка заливалась смехом вместе с остальными, все также не отрывая глаз от меня. Видимо моя реакция изрядно удивила ее, потому что, заметив мое равнодушие к происходящему, она спросила с осторожностью:
       - Ты, почему не смеешься? – вот такой глупый детский вопрос, я и тогда не понимал, как вообще можно такое спросить.
       И я молчал. Точнее сначала помолчал, а потом ответил:
       - Потому что не смешно.
В ту же секунду, как ответил, понял, что в тот момент она меня даже слушала. Не обращая на сказанное мной никакого внимания, она сама решила поставить мне диагноз:
       - Потому что дурак! – она произнесла эту фразу, растягивая букву «у», и это кололо меня в самое сердце.
       Вот именно в такой момент у меня и появилась мечта. Что бы вы подумали? Наверное вы решили, что я хотел стать самым веселым озорником в округе. А может, получить признание от самых красивых девушек? Отомстить каждому за причиненные мне обиды? Нет, моим желанием было перевестись на домашнее обучение. Я вдруг осознал, что мне абсолютно нечего делать с этим сборищем недоумков, я чувствовал их ущербность, я не нуждался в их обществе на занятиях. Все эти люди лишь отвлекали меня от учебного процесса. Так я себя чувствовал на протяжении всей начальной школы. Все изменилось в седьмом классе, когда у меня даже появилась своя компания друзей из четырех человек. Я стал часто проводить с ними время. Желание быть лучшим пропадало само собой, я уже не переживал, что перестал быть отличником, и что иногда мог опоздать на урок. Мне это даже нравилось. Я словно почувствовал вкус к жизни, поменялись ценности, поменялся и я сам.
       Стоило мне освоиться с моим новым образом жизни, с той безрассудной легкостью бытия, в которой обычно прибывает каждый подросток, меня постигла страшная участь судьбы. Однажды я просто стал слабеть, странный недуг сковывал мое тело, постепенно становилось все хуже и хуже, пока в один момент врачи не поставили мне страшный диагноз и не отправили в другой город на операцию. Сейчас я очень смутно помню происходившее со мной на протяжении этих трех лет. Я помню одно: более отчаянного состояния до той поры я не испытывал. Я оказался оторванным от привычного состояния, даже когда продолжал лечение в родном городе. При лечении выпадали волосы, терялась физическая форма, вкусовые ощущения, общение с друзьями, мой привычный распорядок дня. Теперь в главных событиях дня занимали место капельница и регулярный прием двадцати шести таблеток, двадцать из которых, как я потом подсчитал, убивали опухоль, а остальные шесть восстанавливали общее состояние организма. Но никакого состояния у меня уже не было. Только боль, отчаяние, ненависть.
       И вот тут главное - меня перевели на домашнее обучение, как я и хотел. Ирония судьбы? Я бы сказал, насмешка. Вовсе не такой ценой я этого желал, хотя, видит Бог, желал. Честно признаться, такой сценарий не отвечал моим заветным желаниям. Все, чего я хотел - нормального общения со сверстниками. Злодейка судьба увидела мои мечты лишь на поверхности, не желая открыть потаенную дверцу моего бессознательного и рассмотреть их поближе.
       Вместе с тем, если бы это был единственный пример исполнения желаний, я бы не выводил никаких закономерностей, но тут я вспомнил еще кое-что. Когда-то, в том же далеком детстве я вел дневник. В нем я часто записывал свои очередные желания, которые очень часто менялись. Я даже строил планы на будущее и не просто на будущее, а на свою жизнь на десять-двадцать лет вперед. Однажды я нашел запись, в которой значилось, что моей САМОЙ заветной мечтой было поехать в Америку! И это еще не все – я мечтал уехать туда в четырнадцать лет (на момент записи мне было лет девять) и вернуться обратно в тридцать лет! Я, маленький мальчик, боящийся и остерегающийся всего на свете, будучи не в силах установить контакт даже со своими сверстниками, мечтал уехать в другую страну на шестнадцать лет! Что это было? Попытка детского вызова? На страницах дневника я нашел какой-то яркий рисунок. На нем был изображен силуэт континента, похожего на Африку или на Латинскую Америку. Весь континент был изрезан на сектора, окрашенные в разные яркие цвета, и каждый сектор был подписан названиями стран - Франция, Россия, Англия, Америка. Сверху было подписано: «Моя любимая страна». Да уж, только ребенок мог устраивать опрос на такую тему. Свой подчерк я сразу узнал, моей рукой было выведено на красном фоне: «Америка».
       И тут я задумался, насколько же СМИ проникает в сознание детей! С раннего возраста мы смотрим американские фильмы, телесериалы, слушаем иностранные группы, у нас появляются западные кумиры и западные идеалы. Вся эта скрытая реклама воздействует на наше молодое сознание с такой силой, что на вопрос: «Какая страна самая лучшая?» ребенок смело отвечает: «Америка!». О своей родной стране даже речи не идет. К счастью некоторые здравомыслящие люди, вырастая, начинают осознавать истинные ценности и остаются патриотами. Хотя, конечно, это вопрос спорный, и прежде, чем кричать, о том, что ты патриот, нужно определить, за что ты любишь родину. Не знаю как вы, но я считаю, что люди всегда любят только за что-то, а не просто так. В этом и заключается главная трагедия всего человечества. Нужно стремиться любить просто так, безусловной любовью, не ставя условия.
       Я люблю свою родину безусловно, даже не смотря на то, что меня восхищают герои не из наших, а голливудских фильмов. Я не считаю, что по той прослойке, которая составляет голливудские сливки общества, можно судить о многочисленном американском народе в целом.
       Как видите, уже две мои заветные мечты, которые казались мне совершенно неосуществимыми, вдруг исполнились. Вторая исполнилась не до конца, но, по крайней мере, я понял одну вещь – нет ничего неосуществимого, как нет ничего отвратимого в противоположность неотвратимому. Абсолютно любой человек может попасть на необитаемый остров или полететь в космос. У каждого может случиться пожар или авария. А однажды можно даже получить Нобелевскую премию или золотую олимпийскую медаль. Кто-то воскликнет: «Нет, это точно не про меня» или «Типун тебе на язык!». Я тоже был одним из таких снобов. Теперь я думаю иначе. И вот еще что я думаю. Будьте осторожней с желаниями – они действительно сбываются.







VII

       Двадцатое декабря. Как оказалось, исполняются не только желания, но и предсказания синоптиков. Чтобы убедиться в этом, достаточно выглянуть из окна четвертого этажа дома, где я обитаю, на ночную проезжую часть с тротуарами, освещенную ночными фонарями. Сердце замирает от необыкновенно сказочной картины – воздух, словно потерял свое обычное свойство быть прозрачным и стал бел, нет ни одного участка земли, который не был бы заметен белоснежной пеленой, искрящейся в огнях. Деревья, как и дома, покрыты блестящим воздушным инеем. Можно было в течение нескольких минут созерцать волшебную гармонию природы, которую не потревожит даже проезжающий мимо автомобиль. Царила абсолютная тишина. Покой. Ни одной живой души, только природа и холодная зима. И все это великолепие охранял могучий мороз, опустивший струйку ртути на отметку минус тридцати семи.
       Было уже поздно. Я расстелил диван и лег. Перед собой я видел окно, и с постели оно казалось мне каким-то чудовищно огромным по сравнению с комнатой. Если бы не свет из окна, кругом было бы устрашающе мрачно и темно. Откуда лился свет, я не мог понять. По небу мутно-серого цвета медленно, но стремительно плыли облака, похожие на дым. Их ход был столь естественен и изящен, что я просто не мог оторвать глаз. Простая природная субстанция, существующая сама по себе, никем не созданная, никому не нужная, течет своим чередом, и именно этим она так привлекательна, так гармонична. И как я раньше не обращал внимания на такую красоту! Я чувствовал себя счастливым человеком.
       В ту ночь я заснул спокойно и мирно, и сон мой не потревожили мучающие по ночам кошмары.
       Время шло медленно, ужасно медленно. Говорят, так бывает, когда занимаешься чем-то ни тем, чем-то, может быть, не совсем полезным. И мне казалось, что я занимаюсь никому ненужным делом. Мало того, в моем распорядке дня не было как никакого разнообразия, так и не какого собственно порядка. Я знал заранее, кто мне позвонит и когда, я знал, что не было никакой особенной причины кому-то приходить ко мне или самому выходить из дома. Мне не о ком было думать, и никто не думал обо мне. Раньше я не замечал этой суровой правды, она стала ясна для меня только по прошествии недели, как исчезла моя Настя.
       Нет, так дальше жить нельзя. Я сохранил документ в архиве, включил четвертый канал, покрутил антенну, чтобы разглядеть отметку температуры, в верхнем левом углу экрана, убедился, что было по-прежнему холодно, приняв это к сведению, я начал напяливать на себя зимнее трико, джинсы, теплые носки, свитер, подхватил бумажный сверток, лежащий справа от монитора, подсчитал еще раз купюры в своем бумажнике, выключил свет во всех комнатах, вставил новые батарейки в плеер, вставил наушники в уши, накинул шарф, шапку, застегнул дубленку, подхватил ключи, открыл дверь, закрыл дверь, повернулся и выронил ключи, открыв рот от изумления. Передо мной стояла девушка в белой шубке, белых пушистых сапожках, без шапки, которая бы прикрывала ее вьющиеся локоны. В тонких пальцах дымилась такая же тонкая сигаретка. Девица смотрела на меня из-под густо накрашенных ресниц на половину виноватым, на половину решительным взглядом, как будто нехотя собиралась сказать мне какое-то оправдание.
       - Что? – в недоумении спросил я.
       - Это ты мне? – сказала мне она.
       - Что ты здесь делаешь? – спросил я, выпучив глаза от злости и непонимания.
       - Тебе что-то не нравиться? – наглым тоном обратилась она ко мне, демонстративно втягивая в себя дым, прищурившись.
       - Ты издеваешься надо мной? Что все это значит? – мой голос дрожал, выдавая мою слабость.
       - У тебя совсем крыша поехала? Я всегда думала, что с головой у тебя не в порядке. Смотри, доиграешься, останешься один, и никому ты не будешь нужен.
       Тут Настя хитро улыбнулась мне, выдавила окурок о бетонную стену и выбросила его в угол. После этого она резко развернулась и скрылась за стеной. Слышались ее семенящие шажочки, сыпавшиеся вниз по лестнице. Я в спешке запер дверь ключом и помчался за ней. Я побежал по ступенькам, стараясь удерживать в обозрении искрящийся белый мех. У выхода из подъезда я почти настиг свою жертву, она наверняка слышала, как я бежал, но демонстративно не проявила никакого интереса ко мне. Она открыла дверь, не торопясь, и даже не обернулась, чтобы взглянуть на меня. В этом жесте чувствовались холод и равнодушие. Полнейшее равнодушие, как будто ничего и не было. Мое желание удержать ее растаяло само собой. Куда-то исчезли все мои постоянные вопросы: «Куда она пропала? Куда же она уходит?». Зачем бежать за тем, кто любит в тебе одно – возможность унижать тебя? И разве я заслужил такое отношение к себе? И что мне теперь надо сделать? А нужно ли мне это? Что я сделал не так? Целый шквал вопросов свалился на меня, внезапно, беспощадно. А душу заполонило эмоциями. Гордость спорила с любопытством и злостью. Привязанность – с чувством собственного достоинства. И, в конце концов, последнее взяло надо мной верх, не чувствуя, однако, триумфа победы. Мне было тяжело это сделать, ведь я все время так надеялся на будущее. Которого не будет, извини. Я вычеркиваю тебя из своего списка. Если тебе важно это знать: я вычеркиваю.
       - Ну и что ты встал тут как истукан?
       Я вздрогнул от внезапного крика, который раздался прямо над моим ухом. Соседка-уборщица с полным мутной жижи ведром протискивалась к выходу, стараясь обойти меня. Вместо ответа на ее риторический вопрос я тихонько отошел в сторону и дал ей пройти.
       - Гадят, гадят тут в подъездах, а мне убирай. Хоть бы пожалели труд…Еще и проходу не дают…наркоманы…окурки ваши убирай по всем лестничным площадкам….
       После столь громкого и недовольного крика соседки последующая ее монотонная речь стала меня нагнетать, я поспешил к выходу.
       Очутившись на улице, я не сразу вспомнил, зачем собственно я вышел из дома. Огляделся по сторонам, осмотрел двор, будто видел его в первый раз. Еще чуть-чуть постояв, я вспомнил что-то и направился в дорогу, мимо домов, зданий, людей, которые мало меня интересовали, не глядя по сторонам и не замечая ничего и никого. Все было не важно. На лице ничего не выражалось, кроме полной решимости выполнить то, что задумал.

       Дверь с шумом распахнулась, впустив в дом свежий ветер и мороз. Разделся, разгоряченный вошел в свою комнату. На стол упали бланки, глянцевые листы, выписки, документы, чеки и мелочь. Еще пару часов назад жил, сейчас же жизнь сменилась тоскливым существованием. Действия превратились в автоматические движения, продиктованные программным механизмом, чью работу осуществляла неведомая сила.
       - Неужели ты – все, что у меня осталось… - в задумчивости говорит сам себе голос, покосившись на телефонный аппарат.
       - Нет, не все! – теперь голос звучит уверенно.
       Приложил трубку к уху, затем понял, что еще не запомнил номер, на который собирался звонить, потянулся к смятому листочку рядом с кучкой бумажек, еще не согревшихся от мороза.
       - Да. Алло. – говоривший на том конце провода по-видимому не потерял свое нахального настроя и важности.
       - Я все сделал. Все документы готовы.
       - Алло. Кто это?
       - О, простите, я забыл представиться. Это Антон. Вы…помните меня?
       - Антон – Антон – Антон - Антон…- начал бубнить в трубке, в напряжении стараясь припомнить такое странное сочетание букв. А потом он воскликнул:
       - Ах, да! Антон! Ну, конечно. Конечно, я вас помню. Так что вы хотели мне сказать? Вы уже определились?
       - Я подготовил все документы. Что-нибудь еще?
       - Вы сделали фотографии, справки и копии?
       - Я все сделал.
       - Чудесно, чудесно. Теперь вам необходимо заплатить первый взнос. Всего 350 долларов.
       - А сколько это в рублях?
       - Так, хм….Ну, давайте переведем. У вас есть калькулятор?
       - Знаете, давайте я сам переведу.
       Странное чувство «de ja vu», после слов «Ах, да» оно вдруг с резкой сильной обвалилось, именно обвалилось, а не навалилось, если вдруг меня захотят исправить просвещенные лингвисты. В совокупности с de ja vu, еще сильнее начинаешь чувствовать себя марионеткой в странном программном механизме. Как будто все, что ты делал, делаешь и будешь делать, уже давно было предопределенно заранее, и как ни старайся, это бессмысленно. Не от тебя зависит исход бытия. Страшно представить, что вообще зависит от тебя самого. А все стараешься и стараешься каждый предмет подчинить своей воле, быть главным, быть центром Вселенной, заставить все живое содрогнуться. Такова твоя природа, и, может быть, если призадуматься, это не так уж и плохо. Ведь если стараться и хотеть, хотеть и стараться, из этого обязательно что-нибудь должно получится.
       - Алло! Алло! Вы слышите? Алло, Антон!
       - Д-да. Я сам переведу.
       - Вы должны перевести деньги через банк или передать нашему представителю лично в руки. Если не забыли, наш офис находиться на улице Лермонтова 11…а я говорил вам?
       - Лично в руки…
       - Вы слышите меня?
       - Нет, вы не говорили. Я, пожалуй, передам вам лично в руки.
       - Хорошо, в офис 202, на втором этаже. Там вы можете встретить меня или моего заместителя, Алексея. В офисе бываем в основном только мы вдвоем.
       - Когда можно подойти?
       - Так. В принципе, мы в офисе каждый день, но лучше приходите с одиннадцати и до трех дня. А еще лучше позвоните мне перед выходом. Ага?
       - Ага.
       - Вот и отлично. Ждем.
       - Счастливо.
       Тут этот я, странный серый человек уселся в свое кресло, и то, как обычно диким воплем вскрикнуло под своим весом. Снова де жа вю. Что происходит? Который раз он вот так садиться, подвигается к монитору и печатает, печатает, печатает. Кажется, эту букву он уже где-то видел. Нет, точно видел. Вот сидя в той же самой позе, на этом же месте, на этой же строчке. Ничего не меняется, все остается на одном месте, все одно и то же, это замкнутый круг, который нельзя разорвать. Как только молодой человек закончил разговор, в дверь кто-то нерешительно позвонил. Разумеется, в тот момент он никого не ждал. Однако в этот раз он почувствовал, что за дверью действительно кто-то был. Подойдя к двери, он осторожно прислонился к глазку. Пусто. Никакого движения. Ничего не было видно, но было слышно. Кто-то или что-то издавало странные шорохи, если это был кто-то, он как будто переминался с ноги на ногу, в нетерпении ожидая, что ему откроют дверь. Парень слегка нагнулся и приложил свое ухо к замочной скважине в надежде, что все это только показалось ему, но звуки усилились в несколько раз, отчего он сразу же выпрямился и отошел от двери на шаг. Не устояв перед собственным же любопытством, он снова приблизился и прислушался. То, что происходило дальше, не поддавалось никакой логике. За дверью кто-то заговорил женским голосом:
       - Пошли на балкон.
       Парень не издал ни звука.
       - Пошли. Пошли на балкон.- сказал голос снова.
       Несмотря на эту чудовищно странную фразу, голос показался ему до боли знакомым, до такой боли, что он, не сомневаясь ни секунды, отпер дверь и впустил в дом ту, чьего лица он никогда не видел прежде, а значит и не знал ее саму. Но в тот момент эти мелочи были такими неважными, что свои действия не казались ему ни капельки странными. Он впустил ее, и она, улыбнувшись, вошла. В следующее мгновение двое оказались на балконе. Сам хозяин дома редко заходил на свой балкон, оттого там было изрядно неприбранно и неуютно. Мало того, был уже конец декабря, а балкон не отапливался и не утеплялся, оттого там было очень холодно. Во всяком случае, должно было быть. Они стояли у распахнутого окна и ни чуть не мерзли. Воздух был свеж и не по-зимнему весенний. За окном предстала картина, которая перевернула все в душе молодого человека. На месте привычной проезжей части, которая простиралась вдоль дома широкой лентой на протяжении вот уже как минимум двадцати лет их взору предстало нечто иное. Бурным течением текла точно такой же ширины темная длинная река. От удивления он не мог вымолвить не слова, да и не хотел. Слишком загадочной и интересной была эта вся ситуация, и он попросту не хотел спугнуть происходящего. По реке в ряд проплывали корабли, которые, судя по их внешнему виду, должны были быть построены в веке пятнадцатом. Это были небольшие, округлые, сплошь деревянные судна, все как один оснащенные парусами, вышитые под американский флаг. Они плыли один за другим, и их строй производил впечатление праздничной демонстрации. Только было не понятно, по какому поводу происходила демонстрация.
       Самым поразительным и настолько же ослепительным был пейзаж по обоим берегам этой чудо-реки. Такой красоты он никогда прежде не видел. Краски были настолько яркими, настолько сочными, настолько притягательными, что невозможно было оторвать глаз. Мало того, природа была так красива, что эта красота делала его самым счастливым человеком на свете. Кругом пестрели зеленые холмы с деревьями разной величины, формы и цвета. Кустарники, лужайки были аккуратно подстрижены и радовали глаз своими ровными углами. На лужайках росли дивные цветы, которые просто не могли бы произрастать в этих краях. Можно было вечно наблюдать за всем этим. Стоять здесь, смотреть и наслаждаться. Загадочная спутница, которая так неожиданно ворвалась в его жизнь, спокойно стояла рядом, как ни в чем не бывало, и только радостно улыбалась.





VIII

       Я проснулся от холода, который просачивался сквозь приоткрытую форточку. Одеяло было скинуто, и я обнаружил себя, лежащим, съежившись, как младенец в утробе матери. Поняв, отчего же было так дискомфортно, я поспешил подхватить покрывало и укутать свое замерзшее тело. Ощущение от тепла было таким приятным, что грех было не поваляться еще немного в кровати, хотя спать уже совсем не хотелось. И тут, какие-то высшие силы почувствовали мое настроение сонливой лени и решили лишить меня его. Противным оглушающим звоном раздался сигнал телефона. Из одного только желания не слышать этот звон, я вскочил и поднял трубку. На том конце провода мне никто, кроме долгого гудка, не ответил, и я со злобой швырнул трубку и выдернул шнур.
       Весь день мне не давала покоя странная незнакомка, которую я видел во сне прошлой ночью. Я действительно не знал ее, но вместе с тем она была так близка мне, так родственна. Как маленький мальчик в надежде на то, что все, что мне приснилось, может в одно мгновение осуществиться, я побежал на кухню, открыл дверь балкона,…меня тут же окатило ядреным морозцем, изо рта пошел пар, а кожа покрылась крупными мурашками. Несмотря на это, я как безумный прильнул к окну, выходящему как обычно на дорогу, по которой уже вовсю разъезжали легковушки и грузовики. Никакой тебе бурлящей реки, ни кораблей, ни холмов. Вот она – суровая правда бытия.
       Вдруг не заметно для себя я осознал, что в моей серой тоскливой жизни появился новый смысл, о котором я всегда мечтал. Моя жизнь наполнилась полным романтикой предвкушением. Я хочу встретить девушку из своего сна, прекрасную незнакомку, увидев которую я пойму, что это она, та самая. Она позовет меня к волшебной реке, она покажет мне удивительные вещи. Подарит мне счастье и радость. Будет радовать своей очаровательной улыбкой. Выведет из мрака, в котором я обитаю.
       Никакая поездка в Америку не смогла бы сравниться со встречей с девушкой моей мечты или моего сна, как хотите, жаль, что мой родной язык не английский, тогда я бы мог сказать просто и интригующе – a girl of my dream.
       Я обрел новую цель, и заключалась она в поиске одного единственного человека, которого я пока не знал и не видел, но чувствовал, что скоро узнаю. Я найду ее. Обязательно найду. Больше мне ничего не надо было – ни денег, ни славы. Это было то самое предвкушение прекрасного, ради которого стоило жить. И, Господи, мне действительно ничего больше не было нужно.
       Пока я раздумывал и мечтал, кто-то снова решил пожаловать ко мне в гости. Разумеется, моей первой мыслью было: «А не она ли это?».
       Но нет, на пороге стоял Семен, весь красный или, точнее сказать, уже белый от мороза, его воротник весь был покрыт инеем, ресницы побелели, изо рта шел пар, а сам он стоял запыхавшийся, часто дышал и откашливался. Казалось, он шел пешком в такой мороз где-то с час, причем по сугробам и против ветра.
       - С Новым годом, старик! С новым счастьем! – воскликнул Сема.
       Черт подери! Сегодня тридцать первое декабря!

       Мы как обычно сидели на кухне, я отпаивал друга горячим чаем.
       - Ну, рассказывай! – сказал он мне.
       - А чего рассказывать? Я совершенно забыл, что сегодня Новый год. Представляешь? Хорошо, что ты напомнил.
       - Напомнил? Да я тебе даже подарок принес. Вот, держи.
       И протянул мне коробку приличного размера.
       - Сема, ты спятил! Это же настоящий ноутбук?
       - Да, неигрушечный. – ответил мне с улыбкой Семен.
       - Но он же стоит целое состояние!
       - Я знаю, но у меня была возможность взять его почти даром. К тому же, не понимаю, как можно быть писателем и не иметь своего переносного компьютера. А что если ты уедешь куда-нибудь, ты же не повезешь с собой весь системный блок! Разве в Америке ты не собираешься продолжать писать?
       Я вздрогнул и в непонимании уставился на Семена.
       - От-ку-да ты знаешь?
       - Знаю что?
       - Что я собираюсь в Америку?
       - Мне Генри рассказал.
       - Но ведь ты же не общаешься с ним.
       - Почему не общаюсь? Слушай, мы с ним конечно не друзья, но общаться общаемся.
       Я замолчал. Возникла неловкая пауза. Мы оба не знали, что еще сказать.
       - Спасибо, Сема. Это самый лучший подарок, который мне когда-либо делали.
       - Да не за что, старик.
       - У…у меня нет подарка. Извини.
       - Брось. – оборвал он меня.- я же знаю, что с финансами у тебя всегда было туго.
       Я опустил голову.
       - Ты же писатель. Писатель должен быть голодным, да? Да, Антоша?
       - Мне на все хватает.
       - А я что говорю! В том-то и дело, что тебе всегда на все хватает, точнее ни на что тебе не хватает, старина. Ты же питаешься своими строчками! Если бы жил в роскоши, то и писать не стоило. Верно?
       - Может ты и прав. – кивнул я задумчиво.
       - Боюсь я за тебя. Новый год на дворе, а ты тут один торчишь в своей квартирке.
       - Оставайся, а? – я посмотрел с надеждой на друга.
       - Ты же знаешь, я не могу, у меня…
       - Ну, ясно, ясно… - хоть и с недовольством, но мне пришлось согласиться.
       - Ты бы лучше к нам, я бы познакомил тебя…
       - Об этом не может идти и речи! Я не буду знакомиться с твоими дядями, тетями, прабабушками и так далее.
       - Да кто говорит о моих тетях и дядях, а? Сначала мы посидим немного в семейном кругу, конечно, без этого никак нельзя, ну а потом будем отмечать с друзьями.
       - А потом будем нажираться до поросячьего визга. Ты это хотел сказать?
       - Не знаю, что ты там понапридумывал себе, но сегодня ты какой-то странный.
       - Это хорошо, что ты заметил, значит, все по-настоящему.
       - Да что по-настоящему-то?
       - Спасибо за подарок.
       Сема был не с тех, кому говорят дважды. Ничуточки не смутившись, он медленно встал из-за стола и направился к выходу, предварительно сказав, что спешит, и еще раз поздравив с наступающим праздником. Да, настоящий человек. Другой бы на его месте обиделся да еще и пожалел, что столько денег потратил на подарок. Но только не он.
       - Заходи, если что – обронил я на прощанье и закрыл дверь.
       Я постоял еще немного у двери, прислонившись к ней лбом, не помню, о чем я думал в тот момент, но помню, что о чем-то думал. Как только я пришел в себя, я как будто и забыл совсем, что ко мне приходил друг. Дух присутствия Семена развеялся за считанные секунды. Если бы на столе не остались крошки и большая кружка недопитого чая, я бы и не вспомнил, что он был тут минуту назад. Странное чувство.
       Но все-таки здорово, что у меня теперь есть свой бук! Вот это да! Кто бы мог подумать? Теперь у меня есть вещица, которая разнообразит мою скучную пресную жизнь. А что делать с моим прежним компьютером? А, пусть остается. На всякий случай. Ну вот, посмотрим, что тут есть…






IX

       Я проснулся и увидел перед собой включенный бук, кучу исписанных бумажек, две грязные кружки, должно быть, из-под кофе, крошки, кажется, хлебные, а может, от печенья, баночки, измазанные в йогурте, чайные ложки на компакт-дисках. Сколько времени прошло? День? Два? А может неделя? Неизвестно. Если прошла неделя, то…о, Боже!
       Я вскочил как подорванный, стал рыться в груде бумажных листочков. Где, где, где? Ничего-ничего. Кто ищет, тот всегда найдет. Так-так-так. Спокойно. ГДЕ? Я обыскал каждую полку, каждый ящик, в отчаянии я даже холодильник проверил. Где? Вот! Ура! Нашел! Я оделся и вышел, вернулся уже через час. Надо же, я думал, эта операция займет массу времени и хлопот. Но нет, расплатился я довольно быстро, лишних вопросов не задавал, лишней информацией меня тоже не грузили. Даже встретил меня сам Скобзяк, а не его заместитель. Ну, все, теперь назад дороги нет. Слава Богу, прочитав договор, кое-что важное из него я вынес – деньги обратно не возвращаются, какие бы обстоятельства не произошли, единственное «но» - отказ в визе. Значит, назад дороги действительно нет, я поеду в эту Америку, а там уж будь что будет.
       Об этом я размышлял всю дорогу обратно домой, но, не дойдя до подъезда, остановился. Я не могу так. Он подарил мне бук, а я выставил его за дверь, даже толком не угостив ничем. Вытащив кошелек из кармана, я подсчитал все, что там было. Было, конечно, не густо, но что-нибудь придумаем.
       Оказалось, мое благородство меня спасло. Кто знал, что если бы ни эта странная внезапная мысль сделать Семену подарок, которая обрушилась на меня именно в этот день, если бы я не вспомнил о денежном взносе, который заставил меня выйти из дома, если бы не Семен в целом, не случилось бы того, что случилось со мной в этот день. Эта счастливое событие изменило всю мою жизнь. Сейчас мне трудно говорить, как оно изменило ее – стало ли это концом начала или началом конца, я не знаю.
       Я просто купил большой и очень красивый торт. И пошел. Мне хотелось сделать Семену сюрприз, но я не знал, что его не будет дома. Я стоял возле его двери, снова и снова нажимая на звонок. Стоило мне повернуться, как я увидел перед собой девушку, прямо как в тот раз, когда я выходил из своего дома и наткнулся на Настю. Но это, слава Богу, была не Настя. Это было нечто другое. Ей можно было даже ничего не говорить, все равно, было понятно, что это совсем другое.
       - Вы давно здесь? – она заговорила со мной.
       - Нет, я, я принес торт. – я ответил что-то невразумительное, причем тут торт!
       - Кому?
       - А что? Вы знаете Семена?
       - Какого еще Семена?
       Я совсем запутался. Если она не знала Семена и стояла перед его дверью так же, как и я, что ей от меня вообще было надо в таком случае?
       - Постойте, боюсь нам не о чем разговаривать, вы меня с кем-то путаете. – на этом я слегка отодвинул ее, чтобы пройти.
       - Ах, вот как! – возмутилась девушка.
       Оказавшись с ней на расстоянии меньше десяти сантиметров, я мог разглядеть ее лицо. Оно было светлое и чистое, глаза были темные и глубокие, своей глубиной они оттеняли все другие ее черты. К сожалению, я не Шекспир, но мне так хотелось бы стать им в это мгновение, сейчас, когда я описываю эту девушку. Потом мне уже не захочется говорить об этом, потом я привыкну, но сейчас, сейчас мне катастрофически не хватает слов.
       Она улыбнулась мне так, как обычно улыбаются, увидев новорожденного ребенка или смешную обезьянку, слегка наклонила голову на плечо и стала рассматривать.
       - По-моему, это вы меня с кем-то путаете. – сказала она вдруг.
       - П-п-простите.
       Я решил, что смутил ее, оттого она говорила что-то не совсем понятное и логичное. Впрочем, мы оба друг друга смутили, поэтому, наверное, и не могли разобраться. Я поспешил освободиться от стеснения и предотвратить неловкое молчание.
       - Может, все-таки объясните? – крикнула она мне в след.
       - Я зайду попозже. – ответил я ей, спускаясь вниз по лестнице.
       Убегая с тортом в руках, я вспомнил, как в похожей ситуации убегала от меня моя бывшая девушка, тогда ее равнодушие ко мне, ее нежелание даже взглянуть на меня на прощанье было мне как контрольным выстрелом в голову, и я сам не заметил, как остановился. На мгновение. Конечно, это было совсем другое, у нас с ней не было отношений, мы даже не знали имен друг друга, но из чистого уважения я поднял глаза, чтобы проводить ее взглядом, а она встретила этот взгляд. Не холодом, не равнодушием. Загадочная незнакомка спокойно стояла, как ни в чем не бывало, и радостно улыбалась. Где-то это я уже помню.
       Очутившись на улице и направившись домой, я стал размышлять о том, что сделал. Я никогда раньше не бывал у Семена. Только сейчас я это понял. Я никогда не ходил к нему в гости. Он много раз приглашал меня, но я всегда отказывался. Да, именно поэтому я и посчитал нужным преподнести ему такой сюрприз, мой визит был бы для него приятной неожиданностью. Вот только закон подлости никто не отменял. И почему всегда, когда стараешься сделать что-то приятное, что-то или кто-то этому препятствует!
       Я не заметил, как стемнело, и мне пришлось остаток пути преодолевать в потемках. Я не заметил, как дошел до квартиры, машинально разделся и лег. А что делать с тортом? Что ж, будет мне утешение. Когда бы я еще купил себе одному такое лакомство! На стенном крюке висел белый целлофановый пакет из магазина за углом, висел бесформенно, и не скажешь, что внутри него находился целый огромный вкусный торт. Я осторожно снял пакет с крюка и поставил на стол, торт даже не ударился об стол. Я был в недоумении. Я раскрыл его. Там ничего не было. Как такое возможно? А что же я нес домой? И нес ли вообще? И тут я понял: пакетик у меня в руках был белого цвета, а торт я покупал вместе с красным пакетом, который мне дали в магазине, и этот красный пакет я оставил там, в подъезде у Семена. Идиот! Не потому, что забыл пакет, а потому, что так, скорее всего, подумала обо мне ОНА. В соседней комнате зазвонил аппарат, о существовании которого я уже совсем, было, забыл.
       - Алло…Семен? Сема, Семочка, Семен! Семен! Ты дома?... Да? Но когда…? Это невозможно, я был у тебя полчаса назад… Говорю тебе, это невозможно!... Прекрати, прекрати меня разыгрывать, слышишь! … Черт возьми, Сема, это не смешно!!!
       В ответ на все мои реплики Сема только смеялся, что совсем не было на него похоже. Совсем глупая шутка. Кажется, он был пьян. Эх, как все неудачно вышло.
       Ни праздника, ни подарка на праздник у меня не получилось. А когда отдохнуть не получается, это значит, что надо приниматься за работу. Удивительно, я столько времени провозился с моей обновкой и даже не воспользовался ею по назначению. Самое время.
       Я сел и хотел напечатать новую главу. Совсем другие мысли. Другие чувства. Другие эмоции. Что-то поменялось. Что? Ничего не поменялось. Не могу сосредоточиться, я потерян, я не здесь. Что со мной? Сон, девушка, девушка, сон, дом, дорога, Семен, Семен. Причем здесь Семен. Кто?
       …
       Голова, голова болит и кружится. Мне…мне надо…поспать…надо.
       Что это? Что за шум? Где это? Как душно в комнате. Мне жарко. Руки обхватывают грудь и плечи, я становлюсь весь как каменный, кажется, что части тела увеличиваются в размере в три раза и сдавливают меня, трудно дышать и трудно шевелиться. Я чувствую себя огромным каменным неповоротливым чудовищем, и оно пугает само себя. Я не могу заснуть, не могу заснуть в этом кошмаре. Мое тело сдавливает меня, и я не могу пошевелиться.
       Стоп. Слушайте? Вы слышите? Шум стих. В комнате вдруг стало тихо как в гробу, в ушах заложило, в ушах вата. Неужели опять? Я не хочу, я не хочу снова. Уходите! Все! Прочь!
       Что это? Соседская собака? Нет, это наверху стучат молоточком, где-то совсем близко. Что им, не спиться? Нет, это все здесь ни при чем. Я сам себя запугиваю, здесь никого нет, и не будет. Я тут один.
       А где кровать? Почему стены белые? А это что за коробки? Я сижу на корточках в своей комнате, за большой коробкой, накрытой белой простыней. Воздух тяжелый. Пахнет пылью и краской, и еще каким-то строительным материалом. Кругом коробки, молотки, кисточки, тазики, больше ничего нет. Но что я здесь делаю? Я прячусь от кого-то? Коробка слишком мала, чтобы я мог спрятаться за нею. Она ведь высотой не больше восьмидесяти сантиметров. Но я, я посмотрел на себя и увидел, что сам еще малыш. Я – маленький мальчик, и мне, кажется, всего десять лет. И я у себя в старом доме, в доме своих родителей, в своей детской не до конца отремонтированной комнате, моя детская комната. Помню, когда-то я любил здесь играть, когда родители делали ремонт, я прятался от них. Мои мама и папа – я совсем не помню их, я не помню, как они выглядели. Почему же мне так страшно? Нет, это не похоже на детскую игру, совсем не похоже.
       Кто-то идет за мной, я слышу шаги. Как же сердце колотиться. Пожалуйста, кто бы ты ни был, не надо, не иди сюда, не надо. Шаги становятся все слышнее и слышнее, оно подкрадывается так медленно. Господи, почему так медленно! У меня нет сил больше бояться. Из моих глаз хлынули слезы. Я задрожал, повернуться был не в силах, но я чувствовал, как оно стояло прямо возле меня. Если это сон, мне надо открыть глаза, чтобы проснуться, мне надо это сделать, иначе, я сойду с ума, ну же, открывай глаза. Я видел ее, она стояла совсем близко. Я даже голову не повернул, она сама наклонилась ко мне. В белой простыне, с огромными черными глазами, с дьявольской улыбкой на мертвенно-бледном лице, глаза были открыты неестественно широко, а лицо…это было лицо нечеловека, страшного убийцы или зомби, который хотел сожрать меня. Господи, это же моя мама! Это не мама, это страшное чудовище! Это не моя мама, нет, это не мама, нет! Я в ужасе хотел вскрикнуть, раскрыл рот, но выдавил только воздух. Я не мог закричать! Тогда я изо всех сил зажмурился, лишь бы не видеть это чудище.
       Я зажмурился так сильно, что проснулся. Рывком сел на кровати и начал быстро дышать. В панике я окинул взглядом свою комнату, все было на месте, как и прежде, прежде чем я потерял сознание. А сердце все также бешено колотилось в груди.
       Я представить себе не мог, что после стольких лет я увижу ее, и увижу совсем не так, как хотел бы. Я бы так хотел вспомнить настоящее лицо своей мамы, а теперь в моих воспоминаниях останутся только эти страшные глаза и отвратительная полуухмылка - полуулыбка, которые будут преследовать меня по ночам.
       Я просидел на кровати еще минут десять-пятнадцать, закрыв лицо руками и не переставая часто и тяжело дышать. Это лицо все стояло и стояло у меня перед глазами. Казалось, я до сих пор чувствовал себя маленьким десятилетним мальчиком и никак не мог совладать со своим страхом.







X

       В голове все как будто прояснилось, стоило мне оправиться от шока. Какой же я все-таки дуралей! Не понадобилось и трех секунд, чтобы осознать всю бедственность моего положения - у меня совершенно не было денег. Нет денег, даже чтобы заплатить за квартиру, не считая того, что мой долг уже возрос до катастрофических размеров. Оставалось только ждать, когда меня выселят со всеми пожитками…Я пойду по свету, теперь уже совершенно голодным и несчастным.
       Я набирал номер этой странной конторы, и мне никто не отвечал. Я звонил Скобзяку – та же история. Привычным движением пальцы поползли на лоб, затем нос, потом я стал жадно кусать губы. Нельзя было терять ни минуты, я ринулся к своему шкафчику, куда уже давно не заглядывал. Оттуда я достал старую деревянную коробку, открыл и вытащил несколько банкнот. Подсчитав их, я выдохнул с облегчением, закрыл коробку и поставил ее на место. Банкноты свернул пополам и сжал в кулаке. Я еще несколько минут походил кругами и положил купюры на стол. Выключил свой переносной компьютер и аккуратно завернул его в чехол. Затем открыл дверцу еще одного огромного шкафа и за считанные секунды выпотрошил его. Уже через минуту на кровати огромной грудой были навалены друг на друга различные предметы одежды, ими я не пользовался вот уже несколько лет. Я разбирался с вещами недолго, быстро отобрал для себя все самое нужное и сложил в отдельную стопку. Остальное - повесил обратно в шкаф. Затем я направился в самый темный дальний угол квартиры и откопал там огромный запыленный клетчатый чемодан на колесиках, туда аккуратно сложил все свои пожитки, с которыми меня как раз могли поспешно выпроводить на улицу. Что ж, лучше я сам себя выпровожу, и чем скорее, тем лучше. Так, зубная паста, зубная щетка, шампунь, бритва, носки, сухой паек, бутылка воды, документы, плеер и пара упаковок батареек, кажется, это все. Ну, да, еще ручка, блокнот, и вот самое главное – бук. Я набил свой чемодан до отказа, несмотря на то, что вещей было, как мне казалось, всего ничего. Погасил свет во всех комнатах, отключил питание всей аппаратуры и в том числе холодильника. Поставил в холодильник пару тазиков, чтобы соседей снизу не затопило, и был таков. Полный решимости больше никогда не возвратиться. Я вышел. Теперь я не знал куда идти. И я просто пошел.
       Так я бродил по городу с полчаса, пока холод не заставил меня принимать решение: если я не найду для себя убежища в течение еще получаса, я подхвачу в лучшем случае простуду, в худшем - обморожение конечностей. Хотелось поразмыслить над тем, куда идти, и не думать, что идти было некуда. Абсолютно не к кому. У меня не было ни друзей, ни знакомых, ни врагов. Я был настолько одинок, настолько, что в последнее время перестал это замечать. И мне кажется таким странным, что в эту минуту я это признаю. Единственное, с чем я имею контакт и нахожу общий язык – это машина, сохраняющая мою рукопись, ставшая моим спасением и смыслом моей жизни, как я того и хотел. Единственное живое существо, которое может мне помочь сейчас – это Семен.
       Пройдя еще пару кварталов, я, наконец, поставил чемодан на пол. Навстречу мне шел тучный мужик лет сорока, в зимнем пальто и с элегантной лысиной на голове. Тот, кто мне нужен.
       - Простите, - обратился я к мужчине, поравнявшись с ним, - я дико извиняюсь. Дело в том, что я опаздываю на самолет, мне нужно срочно позвонить своему водителю, а телефон я оставил в машине.
       Я сам не понял, что за околесицу я нес, хотя, по всей видимости, лысый понял и решил не отказывать мне в помощи. Не отвечая мне ни слова, он протянул блестящий серебристый сверхтонкий сотовый телефон. Я учтиво поклонился и набрал номер Семена.
       - Алле.
       - Привет. Это Антон. Я не могу говорить долго. Только давай без этих идиотских шуток, по рукам? Твой адрес – Декабристов 16, квартира 7?
       - Ты где?
       - Твой адрес - Декабристов 16, квартира 7? – повторил я раздраженно.
       - Ну, да, да. А что? Ты же сам приходил ко мне!
       - Хорошо. А то я уж, было, решил, что перепутал.
       Я отключился и передал трубку владельцу.
       - Спасибо.
       Лысый коротко взглянул на меня и, снова не промолвив ни слова, зашагал прочь. А я зашагал на улицу Декабристов, волоча за собой чемодан, который уже успел покрыться инеем на морозе.











XI

       Уже стою перед дверью и не решаюсь позвонить. Что-то меня терзает, мне кажется, что я ошибся, я что-то, кажется, не то делаю. Я замешкался и на некоторое время присел отдохнуть, подложив под себя свою походную сумку.
       Когда я отогрелся и проголодался, то окончательно набрался смелости. «Ну, а что же мне еще делать? – говорит внутренний голос. – Мне не к кому больше идти». Я осторожно протягиваю руку к звонку, и в этот самый момент по ту сторону завизжал дверной замок. Открылась дверь, и из-за двери выглянули сначала светлые кудри, а потом и все лицо с его темными глазами. Девушка, должно быть, услышала странные шорохи под нее дверью, и, видимо, не устояла перед собственным любопытством убедиться, что это был действительно я, тот самый странный парень, которого она уже видела пару дней назад. Я резко встал при ее появлении и уже, было, собрался задать ей свой коронный вопрос, но она меня опередила:
       - Это опять ты? – в голосе звучало любопытство, а не упрек.
       - Это опять я.
       - Еще что-нибудь принес? Я гляжу, у тебя сегодня целая сумка.
       При этих словах я почувствовал, как разгорелось от стыда мое лицо.
       - Нет, я пришел к Семену.
       - К кому?
       - Не ожидал снова тебя тут встретить. Ты что, живешь у него? – сказал я вместо ответа.
       - У кого?
       - Где Сема?
       - Какой Сема?
       - Шутки шутишь?
       - Что с тобой?
       - Если это не шутка, то позови Семена. Я звонил ему пять или десять минут назад. Я знаю его. Мы знакомы с ним уже много лет, не пудри мне мозги.
       - Какие мозги? Я живу здесь одна, семь лет уже. Что до твоего приятеля, никого Семена я не знаю.
       - Ну, хорошо. В таком случае я сейчас ему позвоню, и ты сама с ним поговоришь.
       - Хорошо, звони, но что же я ему скажу?
       - Мне, правда, это очень нужно, мне нужно позвонить ему. Даже если он здесь не живет, в чем я очень сильно сомневаюсь, мне нужно созвониться с ним.
       - Ты хочешь, чтобы я с ним поговорила? – сказала она с жалостью.
       Я опустил глаза и тихо спросил:
       - Могу я воспользоваться телефоном?
       - У тебя нет сотового?
       - У меня нет сотового.
       - Нет?
       - Нет.
       Возникла долгая пауза. Она молчала. Через некоторое время она сменила гнев на милость и пригласила меня внутрь.
       - Понятно.- сказала она. - Телефон в спальне. Прямо и направо.
       Я разулся и прошел. С ее телефона я набрал Семин номер. В трубке раздались частые гудки.
       - Занято. – сказал я и почему-то почувствовал облегчение.
       Ее карие глаза засверлили меня своим взглядом. А я стоял и улыбался как идиот.
       - Что ж, - промолвила она, наконец, - подождем немного, раз уж нам так срочно надо позвонить.
       - Антон. – решил я представиться.
       - Таня.
       После этого я сел на диван, смотря на нее не отрываясь. Прошла минута, и Таня спросила меня:
       - Ты оставили торт на пороге специально?
       - Нет, не специально. Хотя я планировал отдать его кое-кому.
       - Странно, а кому же?
       - Семе.
       Она закатила глаза, а губы скривились, без звука произносившие какое-то восклицание, скорее всего, нецензурное.
       - Послушай, Антон Я уже пятый раз объясняю, что в радиусе как минимум тридцати метров никакой Сема не обитает. Можешь спросить у соседей, можешь зайти в другой дом или подъезд. Его здесь нет. Говорю же, нет. Пожалуйста, звони и…
       И она села рядом со мной, обижено уставившись на стену.
       Я осторожно развернулся к ней и начал вкрадчиво объяснять:
       - Я нисколечко не обижаюсь, что ты съела мой подарок…
       При этих словах Таня вскочила с места и возмущено воскликнула:
       - Да с чего взял, что я его съела? Я его не ела, он стоит в холодильнике вот уже третий день.
       - Как? Но ведь он испортится!
       - Разумеется, испортится. Ты что, решили, что я рискну его попробовать? Вот еще!
       Я рассмеялся. И это разрядило обстановку, всю эту нелепую ситуацию, смешную и нелепую. Тогда Таня поддержала меня своей улыбкой, а после и сама залилась веселым смехом.
       Я махнул рукой, заканчивая тему с тортом.
       - Ладно, это уже не важно.
       - Попробуй позвонить еще раз.
       - Не буду задерживать тебя. – я потянулся к телефону и еще раз набрал номер.
       Таня скрестила руки на груди, уже знакомым мне образом наклонила голову себе к плечу и как-то лукаво сказала:
       - Позволь, ты меня вовсе не задерживаешь.
       - Я был уверен, что задерживаю. Не думаю, что существует место, где меня рады видеть. Хотя мне здесь нравится. Словно я нашел свое место. Понимаешь, Татьяна?
       - Это так мило. Странно, у меня такое чувство, словно ты чего-то не договариваешь. Не трудись, скажи правду, почему это ты так хочешь остаться.
       Не размышляя ни секунды, я ответил ей:
       - Атмосфера. Она располагает к моему творчеству.
       - Это занятно. Расскажешь мне, какое такое у тебя творчество?
       - Боюсь, нет.
       Получив неожиданный ответ, она резко сменила тему разговора, не выдавая, однако, при этом своего огорчения:
       - Что у тебя там?
       - Занято.
       - Снова занято? Ты, наверное, издеваешься надо мной.
       - Ни чуть.
       - Тогда приходи завтра и позвони еще. – явно пошутила она.
       - Рад бы, но есть одна проблема.
       - Какая еще проблема?
       - Я уже говорил, мне некуда идти.
       Тут Таня уставилась на меня взбешенными от ярости глазами.
       - Ну, уж нет!
       Она схватила меня за рукав, заставив встать, так резко, что я споткнулся и чуть не упал. Потом она потащила меня в коридор к выходу. Зря она старалась. Мне не составило никакого труда вывернуться, взять ее за запястья и прижать лопатками к стене. Поняв, что просто так от меня не избавиться, она стала смотреть на меня как испуганный кролик, которого поймали за уши и подняли высоко над землей.
       - Когда-нибудь ты поймешь, что ты делаешь совсем не то, что нужно.
Вместо ответа она ударила меня коленом. Удар сразу же ослабил мою хватку, она быстро освободилась и побежала куда-то. Сейчас она выбежит в панике с какой-нибудь сковородкой или железной статуэткой в руках. Но я недооценил ее. Я встретил ее, стоящей во всей своей боевой готовности, в руках – огромный охотничий нож. В глазах – страх, в голосе – ненависть.
       - Сейчас именно ты делаешь совсем не то, что нужно, псих.
       Что можно было делать с истерично – настроенной барышней?
       - Никогда больше не бей меня в пах, я не бил тебя.
       - Договорились. Я надеюсь, больше не придется.
       Мне понадобилась всего пара минут, чтобы прокрутить в голове весь ход моих последующих действий. Пока она так стояла, нервно то поднимая, то опуская оружие, я спокойно забрал чемодан и покинул дом.




XII

       Кислый запах перегара и еще какая-то вонь. Я проснулся от холодного предмета, которым мне тыкали в лицо. Продрав глаза, я стал медленно и отчетливо различать прорисовывающиеся силуэты бутылки пива и человека, держащего эту бутылку – бомжа в грязном вонючем тряпье, вязаной шапочке на макушке, с седой щетиной, огромными мешками под глазами и заплывшими красными воспаленными глазами. Бомж гаркнул на меня, зловоньем пыша мне в лицо:
       - Будешь?
       Я стал медленно подниматься, корчась от ломоты во всем теле. Всю ночь я провел, лежа на своем огромном чемодане. Поднимаясь с чемодана, я одной рукой схватил его ручку покрепче, другой – силился посторонить пьяного товарища, который все норовил засунуть мне под нос свою бутылку, и протиснуться мимо него. Я думаю, время пришло.
       В прыжке вскочив на ступеньку, я широкими шагами помчался вверх по лестнице, бренча сзади своим громадным чемоданом. Уже через мгновение я стоял на пороге квартиры №7. Дверь открылась, и я сказал:
       - Могу я еще раз попробовать?
       Я бы не удивился, если б мне сказали, что вид у меня был такой, будто я всю ночь кутил на пару со своим «новым знакомым» - помятый, несвежий.
       - Ты ночевал в подъезде?
       - Откуда знаешь?
       - Ты же сам сказал мне вчера, что тебе некуда идти.
       - Ну, да, некуда.
       - Говори. Что тебе нужно?
       - Просто позвонить. Обещаю, это последний раз. Я уйду, и ты меня больше никогда не увидишь. – потом я выдержал паузу и добавил, - Клянусь.
       - Проходи. – сказала она и, может, мне показалось, но я заметил грусть в ее голосе.
       Я уже мало что понимал. Мне просто хотелось какого-то итога. Больше ничего не хотелось. Только какого-либо результата. Я прошел. Я набрал номер. Через секунду трубка застыла у меня в руке, Таня вошла в комнату вслед за мной, и я уставился на нее непонимающим взглядом.
       - Ничего не пойму. Снова занято.
       - Какой номер набираешь?
       - 32-70-40
       - Что?!
       - Ты что знаешь этот номер?
       - Еще как знаю, это мой номер.
       Признаюсь. Я не сразу смекнул, о чем это она.
       - Ты хочешь сказать, что я звонил все это время на твой номер?
       - Получается, что так. Но ведь именно поэтому никакой Семен здесь не живет, в этой квартире живу я, а ты думал, что твой друг.
       - Но я разговаривал с ним!
       - Разговор с кем бы то ни было еще не является признаком существования этого человека или не человека в действительности. Хотя никто из нас не в силах утверждать наверняка, что действительно.
       - Ты меня разыгрываешь, да? Вы оба меня разыгрываете!
       Таня покачала головой с таким выражением лица, будто успокаивала психически больного человека. А я не заметил, как перешел на крик:
       - Я никуда отсюда не уйду!
       - Потому что атмосфера располагает?
       - Я останусь здесь, потому что мне некуда идти. Я забрал все вещи из дома и ушел. Мне нельзя туда возвращаться.
       - Но почему?
       - Нельзя.
       - Что случилось?
       - Никак нельзя.
       - Да скажи же, что произошло?
       - Я так устал. – перевел я резко тему разговора.
       - Может, есть хочешь? Выглядишь неважно. Вид у тебя помятый.
       - Я так и думал.
       - Раздевайся и проходи на кухню.




XIII

       - Так ты настоящий писатель?
       - Не настоящий. Только начинающий. Сейчас у меня есть одна работка.
       - И о чем она?
       Вроде простой вопрос, самый, что ни на есть, обычный. Он мне показался таким странным, лишь потому, что никто раньше не интересовался этим, никому не было интересно, о чем я пишу. Ни одной живой душе. Я не нашелся, что ответить:
       - Я даже не знаю.
       - Как это? Ты же должен знать, о чем пишешь.
       - Нет, не знаю.
       - Разве такое бывает?
       Я схватился за голову. С внезапной силой меня одолела острая боль. Виски сдавило так, словно они стали как две половинки грецкого ореха, который вот-вот был готов треснуть под упорным нажимом гигантских щипцов или как чеснок, который вот-вот раздавит чеснокодавилка. Не в силах терпеть эту боль, я спустился со стула на пол и стал извиваться как раненая змея.
       Я очнулся уже на кровати в незнакомой комнате. На секунду я подумал, что умер и попал в рай – настолько необычным было мое ощущение. Я решил, что очутился в сказке. Мне было нелегко поднять голову, но когда я сделал это, я окинул взглядом комнату. На окнах висели плотные занавески цвета синего звездного неба. В углу стоял торшер и светил нежным, нерезким светом. Возле кровати – маленький журнальный столик, а на нем – причудливая статуэтка африканской девушки, стоящей на четвереньках и выгнувшей спину как кошка.
       - Ты весь дрожал. Мне стало так страшно.
       Только потом я понял, что на мне лежал шерстяной плед, вот почему было так тепло.
       - Я не знаю, что мне делать. Ты ведь скоро выгонишь меня. А мне…
       - Кто сказал?
       - Ты. Ты только и говоришь о том, чтобы я выметался отсюда.
       - Антон, ты нездоров.
       - И ты предлагаешь отправить меня в больницу?
       - Я так не сказала.
       - А что сказала?
       - Черт возьми, никак не пойму твой настрой! Спрячь свои коготки.
       - Почему ты не прогнала меня?
       - Потому что не могла. Это глупо - то, что ты сейчас говоришь.
       - Да, и я лежу у тебя в постели. Кстати, как ты собираешься объяснять все это своему другу?
       - Какому еще другу? Только не начинай опять разговор о Семене и тому подобное.
       - Ну, у тебя же есть парень или…
       - Да нет у меня никакого парня.
       Она встала и вышла из комнаты. Потому я не мог продолжить разговор.
       - Таня, - позвал я ее, - вернись, мне надо кое-что сказать тебе, это очень важно.
       И она вернулась.
       - Я думаю, проблем не будет, по крайней мере, если и будут, то не надолго.
       - О чем ты говоришь?
       - Об Америке.
       - Чего?
       - Ну, я уезжаю в Америку. Скоро.
       - Да? Надеюсь там тебе будет лучше. – она выдохнула всем телом, словно целый мешок с камнями упал с ее плеч, а, может, мне это только показалось, - когда?
       Я, не задумываясь, ответил:
       - В мае. В конце.
       Таня поменялась в лице, только не совсем так, как я ожидал. Глаза заблестели, а на щеках появился едва заметный румянец.
       - И что ты мне предлагаешь делать эти… пять месяцев?
       - Четыре.
       - Что мы будем делать эти четыре месяца?
       - Что делать мне? Ты не выставишь меня на улицу посредине зимы.
       - Это все так странно.
       - Ты пустила меня под одеяло, отогрела, накормила. Ты не прогонишь меня. Иначе, все это было бы бессмысленно.
       - Ты совсем замучил меня. – Таня присела на стул и схватилась за голову. Она наклонилась к коленям и издала тихий стон. Мне стало ее жалко.
       - Я кое-что придумал.
       - Придумай способ сдохнуть в три секунды.
       - Нет, все будет гораздо гуманней. Мы ведь можем договориться. Можем же.
       Таня подняла на меня взгляд, он говорил одно, говорил, что я ненормальный.
       - Так. Я буду готовить, выносить мусор, стирать, убираться, что еще? Я могу даже работать.
       При последней фразе танины брови поползли кверху.
       - Я оставлю в залог все, что угодно. Я оставлю все, лишь бы ты верила мне.
       - Верить тебе? А ты мне веришь? У тебя столько секретов, столько недосказанности. Ты ненормальный. И я совсем тебя не знаю.
       - Зато я тебя знаю. Ты необыкновенная, ты добрая, ты необыкновенно добрая.
       - Все, что ты говоришь, по меньшей мере, странно. Ты предлагаешь мне самой в этом во всем разбираться?
       - Просто скажи, согласна ты или нет. Просто скажи.
       - Как я могу быть с этим согласна?
       - Согласна или нет?
       - Я не могу.
       - Да или нет?
       - Не знаю.
       - Да или нет?
       - Да! Да! Да!
       Как же все странно получилось. И забавно. Я и не подозревал, что все так получится. Я просто импровизировал. Просто говорил то, что первым приходило на ум. Иногда, когда стараешься что-то придумать, изобрести что-то гениальное, чаще всего ты никогда ничего не изобретешь. Разгадка проста – импровизируй! Таня покатилась со смеху, так что я подумал сначала: «А не пошутила ли она надо мной?»
       - Я сказала «да» так словно ты предлагал мне руку и сердце!!!
       И она снова захохотала.
       - А я уговаривал тебя так, будто так все и было!!!
       В общем, день прошел весело.






XIV


       - Я не хочу никуда уезжать. Точнее хочу и не хочу. Мне кажется, если я поеду один, это ничего не изменит. Что это может изменить, если я итак всю жизнь один?
       - Как это?
       - Я не помню, что стало с моими родителями. Кажется, они умерли, когда мне было около десяти лет. После этого я ничего не помню. Иногда всплывают какие-то отрывки, но общей картины моего прошлого они никогда не составят.
       - А друзья?
       - У меня был всего один друг. Теперь я не знаю, где он.
       - Он же не мог вот так пропасть. Мы сможем найти его. Давай, поищем его.
       - Да как мы его найдем? Его номер телефона оказался твоим, его квартира оказалась твоей. Как мы найдем его?
       - Значит, он переехал.
       - Но как он мог переехать, ничего мне не сказав?
       - Ну, ты ведь же тоже ушел из дома, ничего ему не сказав.
       А ведь, правда. Теперь ни то, что Семе, никому меня не найти. У меня даже нет сотового телефона. Только не знаю, к счастью это или к несчастью.
       - А мне почему-то теперь стало спокойней.
       - Тебе стало спокойней со мной?
       - Когда-нибудь ты поймешь. Когда-нибудь ты все поймешь.
       - Эй, перестань говорить загадками.
       - Хорошо. Я скажу так. Ты все равно бы не поверила, если бы услышала правду.
       - Ты преступник?
       - Нет. – я ответил серьезно, настолько серьезно, что услышав вместо «нет» «да», она бы, наверное, меньше испугалась.
       - Ты хочешь убить меня?
       - Да что ты несешь! Я скорее убью себя, чем тебя.
       - Определенно. У меня еще не было таких знакомых, как ты.
       - Это комплимент?
       - Нет.
       - Хорошо. И знаешь еще что, лучше ты в меня не влюбляйся.
       - Смело.
       - Я серьезно. Если ты влюбишься в меня, ты будешь несчастна.
       - Интересно почему.
       - Я же говорю, когда-нибудь ты все поймешь.
       Внезапно целым вихрем в окно ударил мощный поток ветра. Начинался ураган. Ветер поднимал столбы снега и кружил их, направляя все выше и выше. Я не помню, когда в последний раз видел что-то подобное. Стихия разбушевалась не на шутку. Ветер мрачно завывал, и его вой было слышно даже в комнате. Страшно. И не по себе.
       - Я вспомнила.
       Я повернулся к Татьяне лицом и даже всем корпусом:
       - Что такое?
       - Я вспомнила. Если хочешь, тебе ведь нужно жилье. Так вот, если хочешь.
       И она протянула мне какую-то бумагу. Я взял сверток и осторожно раскрутил его обеими руками. Пробежал глазами написанное и положил в карман.
       - И что?
       Это заброшенный дом. Там есть все, что нужно. Печь можно растапливать, там будет тепло. Дрова лежат при входе. В погребе консервы и много другой еды.
       - Он что, находится в лесу?
       - Вот. – она полезла в шкаф, пошарила там немного, когда выпрямилась, в руках у нее оказался еще один сверток, только побольше.
       - Вот. – сказала она еще раз. – Это карта. Мы с отцом сами составили ее. Здесь отмечены развилки, каждое деревце, каждый пенек.
       Она стала объяснять месторасположение деревьев и тропинок, устремляя указательный палец все дальше и дальше от проезжей части, вглубь участка, окрашенного в зеленый цвет. Надо полагать, это и был дремучий лес.
       - Ты не заблудишься. – сказала она в завершение ко всему.
       - Ты посылаешь меня на верную смерть. – сказал я ей холодно, и в голосе моем не было и тени дружелюбной нотки.
       Тут Татьяна нервно затрясла руками, шелестя потрепанной картой у меня перед глазами:
       - Кому я это все объясняю? Дом был построен моим отцом задолго до моего рождения. Он жил там когда…
       - Когда что?
       - Когда…не важно.
       - Когда скрывался от кого-то?
       - Нет, он ни от кого не скрывался. И у меня нет никаких причин посылать тебя на смерть. Во всяком случае, ты не останешься здесь. Выбирай – либо ты принимаешь мое предложение либо ищешь себе жилье сам.
       - Откуда мне знать, что он еще свободен?
       - Доверься мне. Я доверилась тебе. А могла просто задушить тебя подушкой во сне.
       Она еле заметно улыбнулась, но от этой странной улыбки мне почему-то не стало легче. В груди поселился крошечный кусочек свинца, который разрастался с каждой минутой все быстрее и быстрее и тянул своим весом ко дну какого-то водоворота, который был приготовлен для меня заранее.
       - Я скорее убью себя, чем тебя. – я повторил свою фразу, решительно и тоскливо глядя этой красавице в глаза.
       Она смотрела на меня непонимающе, однако самообладания не потеряла.
       - Бери.




XV


       Вихрь все завывал и ударял скопищами снега мне в лицо, обжигая его так сильно, что невозможно было понять, было холодно или слишком жарко. Спасал лишь старый изъеденный молью вязаный шарф. Я натягивал его до самого лба, потому через снежные потоки и шерстяной занавес перед собой я ничего не видел. Шел словно на ощупь, как слепой. Я устал так, как если бы преодолев несколько километров пути, добрался до домика лесника. На самом деле я дошел лишь до остановки, с которой, по словам Тани, мог доехать до нужного поселка. Еще пара таких же бедолаг стояли в будке остановки. Я со своим багажом протиснулся между них. Через приличное количество времени из снегового сумрака выплыл оранжевый глазастый автобус и остановился напротив меня. Через замороженное стекло я едва смог прочесть: «Строитель Грэс Таежный». Только тогда я подхватил ручку чемодана и поволок его к проему.
       Изнутри было видно еще меньше, чем снаружи. Я сидел возле окна, поставив пред собой поклажу. Никого не было в автобусе. Или мне это только показалось. Ехали долго. Долго. Глаза невольно смыкались. Пальцы ног и рук стали приятно оттаивать. Меня обнял сон.
       Потом словно толчок. Остановка, наверное. Но по-прежнему не моя. Я открыл глаза и увидел, как поменялась обстановка – это сидящий рядом. Он почему-то сразу заговорил со мной:
       - Я еду в Таежный, а ты? – и не дождавшись ответа, продолжил. – Зря ты так. Холодно. Очень холодно. Кругом. Там никого нет. Тебе это знакомо?
       Я не проронил ни слова. Сосед продолжал:
       - Иногда очень тяжело сделать выбор. Выбор – это всегда тяжело. Вот ты скажешь мне, что нельзя в жизни делать то, что не нравиться. Я отвечу тебе так: иногда стоит потерпеть, может, даже очень долгое время, и только тогда испытаешь настоящее счастье. Сотни неприятных занятий и ощущений ради одного счастливого мгновения. По-другому и нельзя. Как отличить приятное от неприятного, если неприятного нет?
       А потом он замолчал. Во время его монолога я ни разу не взглянул в его сторону, но по голосу можно было понять, что это человек в летах, голос его был чистым, как если бы его обладатель был полон жизненной ясности и добра. Он замолчал. Я задумался, и мои веки стали медленно слипаться. Я задремал и проснулся уже на конечной остановке. И ни сколько не удивился, заметив пустое место рядом с собой.
       Воздух переменился. Он стал еще морозней. Это был воздух, обитающий в тех краях, где люди не живут. Где нет домов и улиц. Где нет жизни. Поэтому кругом стояла мертвая тишина. Это было царство природы, и человеку здесь не было места. Так думал я, когда, не отрываясь от своего путеводителя, преодолел несколько километров пешей прогулки вдоль леса. Мороза я не чувствовал. Пока. У меня была цель, и я просто шел. Моя первая цель – посеребренная могилка. Никогда бы не подумал раньше, что, увидев могилу, я испытаю чувство, смешенное с облегчением и удивлением. Я был рад, что Таня не обманула меня, и я был удивлен, удивлен тому же. От могилы меня отделяла пара метров огромных пышных сугробов. На сотни километров вокруг не было ничего, отражающее тепло и уют.
       А в этих сугробах можно было просто утонуть. И мне хотелось погрузиться в это воздушное снежное суфле, чтобы согреться в нем. Я запустил ногу в суфле, нога не почувствовала опоры. Я испугался и прыгнул в воздушную массу, не зная, насколько она может поглотить меня. Весь в снегу я принялся пробираться сквозь образовавшуюся колыбель, барахтаясь словно утопающий, которого выбросили в океан. Снег набирался мне за ворот, в рукава, в сапоги, пока, наконец, я не увидел над собой возвышающуюся гранитную плиту. Выбравшись из завалин, я приблизился к плите так, что смог прочесть: «Тимофеева Александра Игоревна, 1987-1995». Черно-белая пожелтевшая фотография маленькой девочки. Только теперь я задумался: кругом было столько снега, что к могиле невозможно было подступиться, но гранитная плита ее была идеально очищена, почему же?
       Как бы там ни было, у скорбного места я не стал терять ни минуты более. Я стал прочищать себе дорогу дальше в самую чащу леса, размахивая руками и широко шагая. В руках я по-прежнему крепко сжимал карту, которая указывала мне путь. Никогда не умел разбираться в путеводителях и никогда не умел ориентироваться на местности. Мне было страшно и неуютно даже на незнакомой улице родного города, где неустанно проезжали машины и сновали прохожие. А теперь мне нужно было, во что бы то ни стало, найти заброшенную землянку или дом, который найти на самом деле было невозможно. Кругом не было ни автомобилей, ни людей, никаких других пусть даже неживых ориентиров, а ночь все надвигалась и погружала в сумрак зимний лес. Тогда я начал замерзать и уставать, и видеть все мутнее.
       Я достиг ровного ряда деревьев, стоявших ровно друг за другом. Здесь мне надо повернуть направо. Или налево. Я посмотрел в карту еще раз и повернул направо. До девятого столба. Потом еще глубже в лес. Идти прямо, никуда не сворачивая. Идти прямо. Это было самое сложное. Я думал, что шел прямо, но как это можно было делать? Временами я проваливался в снег почти до пояса, и так происходило чаще всего. Временами я натыкался на прутья или какое-то подобие труб под ногами. Попадались и скользкие. Пробираясь по ним, я пару раз чуть не вывихнул себе ногу. Меня шатало из стороны в сторону.
       Вот уже целую вечность я иду. Моя сумка настолько опротивела мне, что я бы с радостью бросил ее, не взирая на то, что в ней было все. Все, что хоть как-то смогло бы спасти мне жизнь. Темнело. Я все хуже различал предметы. Страшнее неведения в самой чаще темного дремучего леса посреди русской зимы невозможно было представить. Но я шел и шел. Шел, как запрограммированный. Только так я одновременно и спасал себя, и загонял в ловушку. Это все равно, что нырять на глубину океана, погружаясь на самое дно – темное и таинственное, никем не познанное. Силы были на исходе, снег, который я зачерпнул себе за шиворот, таял и превращался в лед. Я упал в сугроб. Некоторое время я лежал, и мне казалось, что я лежу на облаке, не в силах больше подняться и продолжить свой путь. Я расслаблялся. Расслаблялся и замерзал. Жестокая стихия оставляет в живых только сильных. Это зима и лес. Чтобы выжить, мне надо встать, превозмогая боль и страх. Но я не мог встать. Самое большее, что я мог сделать – это приподняться и посмотреть вперед на чащу. Я понимал, что больше я туда не ступлю. Я обернулся и увидел позади себя точно такую же чащу. Вот так выглядел настоящий капкан.
       Я медленно опустился на снег и больше не вставал. Я хотел умереть. В мыслях было не то, как выбраться из леса, а осознание того, как глупо я умираю. Я не успел сделать в своей жизни еще ничего. Ничего никому не сказал. Ничего не увидел.
       Неожиданно по телу пробежала струйка тепла. Не видел? Собрав последние усилия, которые оставались во мне, я еще раз поднял голову и еще раз посмотрел перед собой. Святые духи! Это было всего лишь дерево, ничем не отличающееся от сотни других деревьев вокруг меня. Только одно, одно отличало его – вокруг тонкого столба пестрела и горела красным пламенем атласная лента. Из моей груди вырвался неестественный стон, когда, подобрав свою потрепанную карту, я прочитал на ней: «…пока не увидишь красную ленту…». На четвереньках я дополз до деревца, прижался спиной к грубому стволу и нервно отдышался. Направо. Остаток пути я полз. Очень медленно. Я кричал и громко дышал, словно звал на помощь. Почему-то я был уверен, что меня можно было услышать. Можно, потому что ничто не могло заглушить мой крик. Ведь на десятки километров вокруг ничто и никто не издавало звуков, кроме меня. И от этого становилось еще страшнее.
       Я полз и полз, сначала с надеждой вглядываясь в непроглядную мглу. Затем с закрытыми глазами, потому что и без того разглядеть что-либо в темноте было просто невозможно. Теперь, даже если бы я хотел найти землянку, я бы уже не смог этого сделать. Физически бы не смог. На секунду мне даже показалось, что у меня начался жар. Я огибал стволы деревьев и натыкался на сучья, захватывал охапками груды снега и подбирал их под себя, метр за метром. Руки работали все медленнее и медленнее, ноги сами по себе волочились где-то позади. В какой-то момент рука протянулась, чтобы зачерпнуть еще одну порцию, но не нащупала поверхности. Рука упала куда-то вниз, а за ней следом начал спускаться и я. Я понял, что сползаю по склону. По тому самому, который был указан на карте. Если все сходиться, то дом должен быть уже совсем близко. Кубарем скатившись вниз, я упал ничком на землю, зачерпнув ртом комок снега, он обжег мое и без того промерзшее горло. Вставая, я откашлялся и взглянул туда, куда упал мой взгляд – на мгновение я не мог сообразить, где нахожусь. На лес эта местность была совсем не похожа. Я стоял по средине огромного каньона, на вершинах которого в ряд тянулась вереница огромных мохнатых елей, кедров, сосен, голых дубов и берез. Я был таким крохотным посреди всего этого величия природы, могущественного, прекрасного и безжалостного. Я поднял голову и впервые за все это время разглядел небо – насыщенно синее, точно волшебного, совсем не по-зимнему красивое небо. Настолько красочное, что своим светом озаряло весь ландшафт. И по-прежнему никаких звуков. Не было даже звука ветра. Там, вдали, я не увидел конца каньона – ни справа, ни слева. Глубокий каньон создавал иллюзию бесконечного тоннеля, откуда вполне возможно и был выход, но с какой стороны – неизвестно – слева или справа. Куда идти? В карте об этом ничего не сказано.
       Я ждал этого момента, всем своим нутром. Я знал, что я окажусь, на сей раз, в самом настоящем замешательстве. С самого начала я чувствовал, что не все было гладко с этой затеей, с картами, с хижинами, с лесами, с Танями. Точно, она подставила меня. Гладко все сработало. Она дала мне уверенность и надежду, с этими могилами малолетних девочек, красными ленточками, девятыми столбами только для того, чтобы я не смог повернуть назад. А теперь, когда уже поздно, она не оставляет мне никакого выбора. Она избавилась от меня, технично и умно.
       Я просто пошел дальше, покуда ноги еще могли нести меня. Я знал, что жить мне оставалось не долго. Я пошел в тот конец каньона, откуда, как мне казалось, исходил более прозрачный и чистый воздух, как некое спасение для меня, которого не будет. Даль, в которую я направлялся, давала мне чувство последней надежды. Каньон стал расширяться, туман рассеиваться и от изнеможения у меня подкосились ноги. Я упал на колени и прильнул к земле, будто раненный в грудь. Подняв голову, я с залитым горячими солеными слезами лицом увидел там вдалеке маленькую крышу маленькой хижины. Крыша озарилась лучами утреннего рассвета, и я впервые за последние мученические часы увидел солнце. Свет разлился по всей равнине, на которой я очутился вместе с заброшенным домом, стоящим в десятке метров от меня. И весь каньон осветился теплом утренних красок. Однако я так и не обернулся, чтобы посмотреть на него. Я больше не оборачивался. Локтями я уперся в колени и закрыл ладонями лицо, плечи вздрагивали от моих отчаянных всхлипов, я рыдал как ребенок, за долгие годы скитаний встретивший мать.





XVI


       Не помню, как оказался внутри. Я проснулся от непреодолимого желания согреться и поесть. Я сразу же заметил те самые дрова при входе. Это были, скорее, огромные стопки дров. В длину они тянулись почти вдоль всей стены, составляющей меньшую сторону прямоугольной землянки, а в высоту заканчивались под потолком. Увидев такое, я невольно улыбнулся, хотя кто его знает, может, и не улыбался вовсе. Под ногами я разглядел небольшое кольцо, припаянное железной планкой к деревянному полу. В последний раз я видел такие погреба у бабушки, в ее деревенском доме. Совсем обессилевший я с трудом отдернул кольцо, и створка приподнялась с таким скрежетом, как будто никто не пользовался ею сотни лет. Паутина облепила внутренние стенки, словно серая сладкая вата. Я не боялся пауков, однако зрелище это было не из приятных. В погребе было темно, хоть глаз выколи, и я понятия не имел, где включался свет. Благо, с собой я взял фонарик, которым до сей поры ни разу не пользовался. Прежде чем спуститься в логово к паукам, я посвятил туда немного. Погреб оказался просторным, на секунду я решил, что он даже больше, чем сама землянка. Вдоль стен тянулись ряды стеклянных банок разных размеров, разного содержимого. Стояли какие-то коробки, ящики, жестянки. В который раз я убедился, что моя знакомая меня не обманула. Она рассказала мне все как есть, единственное, чего она не упомянула – это то, что я мог умереть от холода и голода в лесу, прежде чем попаду сюда.
       Высота погребка была больше моего роста, потому, увидев внизу у стены стремянку, я смело полез за продовольствием. К своей радости я обнаружил еще один большой контейнер, стоящий в углу, доверху набитый картофелем, морковью, луком. Я взял столько, сколько смог унести.
       На столе я нашел кухонные принадлежности. Я взял открывалку и жадно вырезал крышку у консервы с семгой. Я опустошил ее за считанные секунды, после чего принялся чистить картошку и лук. Пошарив по углам, я раздобыл сковородку, лопаточку, нож и даже подсолнечное масло. Я так хотел есть, что не успел толком осмотреться вокруг, за что и поплатился. Я сидел за столом и поглощал жареный картофель с луком, аппетитно причмокивая и сопя. Хриплый и больной голос за моей спиной ошеломил меня как удар обухом по голове. Я поперхнулся, выплевывая и отхаркивая картошку, как если бы вместо нее проглотил целую горсть тех противных пауков. Прежде чем обернуться, я вскочил со стула и в одном прыжке очутился по ту сторону стола, за которым сидел. В панике, ворочая головой то туда, то сюда, я не мог понять, кто кроме меня находился в комнате. Раздался истошный кашель. Так может кашлять только больной туберкулезом. В углу, где была навалена куча старого тряпья, создалось какое-то движение. В комнате царил полумрак, поэтому я не сразу смог разобрать, что это было. Набравшись смелости, я стал подкрадываться поближе, пока передо мной не вырисовалась фигура сидящего на инвалидном кресле маленького, скрюченного в три погибели, иссохшего старика. Он сидел с закрытыми глазами, голова слегка качалась, казалось, что вот-вот хрупкая шея не выдержит и сбросит ее с плеч. Он был накрыт громоздким шерстяным пледом, от которого исходило зловоние. Непередаваемый ужас сковал меня. Я стоял как парализованный и не знал, что делать.
       Старик снова закашлял, сотрясаясь всем телом, и я, вздрогнув, отпрянул от минутного сна. Мне показалось, что его голова приподнялась чуть выше обычного и задрожали веки, в следующее мгновение я услышал больной, тихий, скрипящий голос – голос человека при смерти.
       - Это ты?
       - Вы ко мне? – я сразу подумал, что старик меня с кем-то перепутал. Он явно был не в себе, и вполне возможно, что маразм уже давно одолел его.
       После моего вопроса у него снова начался приступ кашля, плавно переходящий в хриплый зловещий смех. Этот смех меня испугал настолько, что поначалу я подумал, будто оказался в доме сумасшедшего маньяка, чьей жертвой я оказался. На всякий случай я нащупал рукой край стены. Словно по кольцевой композиции смех обратно перешел в отхаркивание, и он заговорил со мной:
       - Что ты, сукин сын, здесь делаешь?
       Нет, он не маньяк и не маразматик. Это просто хозяин дома, а я здесь чужой, и чем дольше я находился в доме, тем ясней это становилось для нас обоих. Чего я меньше всего боялся, так это столкнуться с хозяином дома. Этого я меньше всего ожидал. И только сейчас я понял, как же будет неприятно и унизительно оправдываться перед этим дряхлым старикашкой.
       - Как это что делаю?
       - Я спрашиваю тебя, как ты здесь оказался? – его голос резко повысился и даже зазвучал уже не так немощно. Мое чувство жалости сменилось чувством отвращения.
       - А вы что живете здесь?
       - Это Татьяна?
       - Простите?
       Старик сказал тем же тоном:
       - Татьяна?
       - Вы знаете ее?
       - Как ты добрался сюда? Никто не может добраться до этого места, если только…
       - Если только что?
       - … она не дала тебе карту.
       Я не ответил. Еще с детства мне всегда казалось, что когда кто-то спрашивает у тебя такую вещь, как карту, ты можешь сделать все, что угодно, но только не показывать ее. Карта у меня всегда ассоциировалась с островом сокровищ или с сундуком мертвеца. Впрочем, с этой карты и начали происходить со мной самые, что ни на есть, невероятные приключения. Или это случилось еще раньше?
       - Ну что ты смотришь на меня как на привидение?
       - Я вовсе не смотрю на вас…
       - Татьяна – это моя дочь. И это моя хижина. Это мой дом. А вот тебя, незнакомец, я не приглашал.
       - Вам нужна карта? Да, она дала мне карту. И я добрался сюда с помощью этой карты.
       Старик поднял на меня свои глаза, и глаза эти были такими же старыми, как и он сам. Мутные, слепые, больные глаза, почти белые. Я думал, сейчас он прочитает мне целую тираду, из которой я пойму, и почему он был так недоволен, и что мне собственно теперь нужно делать. Но этого не произошло. Он вымолвил всего одно ничего не значащее слово.
       - Ясно.
       И этим еще больше меня запутал. Что ясно? Ничего же не ясно. Я опустил плечи, нервно всплеснув руками, и так же нервно издал громкий вздох. Так, чтобы этот глухой дед мог его услышать.
       - Ну что ж. – сказал он, и внутри меня все сжалось. – в таком случае, я думаю, ты здесь неспроста. Располагайся, чужеземец.
       Одному Богу было известно, что за околесицу нес этот странный тип. Не прошло ни секунды, чтобы действия и слова были хоть как-то понятны мне. И меня это ужасно угнетало. Меня не покидала мысль о том, что старикан что-то задумал. Он был очень хитрым. Во всяком случае, преимущество всецело было на его стороне – он знал больше меня. Он знал что-то, чего не мог знать я. И не потому, что он был стар, просто в этом месте он был хозяином. Хозяин хижины и всего леса. Хозяин всех холмов, деревьев и каньонов, окружавших это место. Загадочный шаман.
       Я снова ничего не ответил. По-моему, это было бесполезно. Я думал так: если шаман захочет продолжить разговор, он это сделает. И он продолжил:
       - Чужеземец, не мог бы ты угостить меня своей стряпней? Я не ел сотню лет.
       - Я бы не удивился, если бы ты не ел две сотни лет. – сказал я сам себе.
       Я выскреб на тарелку остатки жареной картошки и подал их старику. Вместе с тарелкой я протянул ему ложку. В знак благодарности он одарил меня своим жутким взглядом из-под косматых бровей и едва заметной улыбкой. Ложка затряслась в его тощей ладошке, с нескрываемым усилием подносившей еду к сухим потрескавшимся губам. Этой сцены было достаточно, чтобы ко мне вернулось холодное чувство жалости.
       Вот так оригинально познакомившись с отцом Тани, я поспешил удалиться. Просто я подумал, что так будет лучше.
       Я вышел из хижины, чтобы посмотреть на то загадочное место, которое приютило меня. Но не успел я открыть дверь, как по лицу меня хлестнул сильный морозный ветер. Опять вьюга. Еще какой-то час назад светило солнце и рассеивались облака. А теперь природа снова бушевала и гнала меня прочь. Однако вовсе не неожиданная перемена погоды так поразила меня. Самым удивительным было то, что я не мог разглядеть ни одного дерева, ни одного холма, ни одного склона. То ли из-за вихря, то ли из-за тумана, но на сотни метров вокруг нельзя не видать ничего кроме снегов. Я смотрел по сторонам и пытался уловить взглядом утренний каньон, холм с хвойными деревьями. Даже при таком урагане их бы невозможно было не заметить. Куда же все подевалось? Не узнаю эту местность. Обежав хижину кругом, измерив периметр вокруг хижины по всем сторонам света, я не обнаружил ничего кроме пустой снежной равнины.
       Становилось холодно. Я возвратился в дом. Распахнул дверь одним рывком и с порога обратился к хозяину:
       - Старик! Я не понимаю.
       Произошло то, чего я меньше всего ожидал.
       - Старик!
       Я зашагал по комнате из стороны в сторону.
       - Старик!
       В углу, где он сидел на своем кресле вместе с кучей белья и тряпок, по-прежнему лежал хлам и мусор. Старика там не было. Я не поленился и спустился в погреб. Как и следовало ожидать, старика там не было. Настоящий шаман! Хозяин этого проклятого места. Как он все прокрутил? Он же еле двигался! Фокусник. Чародей. Демон. Проклятье. Как не крути, а все равно это западня, как я и предполагал с самого начала!
       Мысли завертелись в моей голове с невероятной быстротой. Я стал размышлять на несколько шагов вперед. Потому я сразу подумал о том, что теперь я смогу выбраться отсюда только весной, когда наступит оттепель. В такую лютую стужу и в беспощадный ураган я бы не рискнул отправиться обратно домой через тот суровый лес, который всего несколько часов назад чуть не убил меня. Да и как я вернусь? Ведь сам лес куда-то исчез. Оставалось только ждать.

       Каждый день я начинал с того, что прочесывал местность вокруг дома, увеличивая площадь периметра на десять – пятнадцать метров. С каждым днем последние лучики надежды угасали все быстрей, а само занятие становилось все бессмысленней. По мере того, как я удалялся от хижины, я все больше убеждался, что она находилась в центре огромной ледяной пустыни. Однажды я ушел так далеко, что потерял ее из виду, но так и не нашел никаких признаков той местности, по которой я проходил на пути к заветному дому. В нем не было ни телефона, ни телевизора, ни радио, никаких других средств связи. У меня телефона тоже не было. Был только заветный ноутбук без доступа в Интернет. Он служил моим единственным спасением долгими сводящими с ума днями и ночами. Я писал книгу, и здесь, лишенный всего, кроме основных средств к существованию, я был полон тоски и горечи, которая обычно так рьяно воспламеняет огонь вдохновения.
       Я писал и сходил с ума. Медленно и ощутимо. Я чувствовал это. Я понимал, что схожу с ума. Я сидел в комнате, где повсюду были расставлены и разложены мои вещи. К некоторым из них я даже не притронулся. Например, к документам на оформление визы. Место, в котором я оказался, стало для меня гораздо более и далеким и чужим, чем самый далекий континент. Удивительно, как легко человек теряет прежние материальные ценности в борьбе против той силы, которая не сравнима с силой денег. Деньги мне были меньше всего нужны сейчас. И реже всего я вспоминал о том, сколько я потратил на билеты и на заключение контракта. Я был свободен. Но я и не догадывался, какой ценой обойдется мне эта свобода.
       С каждым днем писать становилось все легче. Мысли рождались сами по себе и переносились на экран. Много хороших книг было написано в тюрьме. Когда остаешься совсем один, практически запертым в четырех стенах, когда у тебя забираюсь все, что ты имел, любил и чем дорожил, когда прежний смысл жизни тлеет прямо на глазах, даже тогда у тебя остается то, что невозможно отнять. Это что-то заполняет опустошенную душу, как если бы все твои прежние привычки и привязанности освободили место для дремлющего чувства. Имя этому чувству - фантазия. Она живет в каждом человеке с детства. А с годами под натиском повседневности, быта, правил и образцов, продиктованных вездесущим обществом, сжимается в крохотный комочек. Когда-то этот комочек превратится в песчинку, а может и оказаться могущественнее любой повседневности.





XVII


       Я очень устал от размышлений, которые был не в состоянии выразить на бумаге. И эта усталость потянула меня ко сну. В ту ночь, а может, и день, я видел свой последний сон. Я запомнил его так четко, ясно и полно, что не смог его не запечатлеть.
       Мне снилась университетская аудитория, в которой я раньше никогда не бывал. Небольшая группа студентов рассаживалась по своим местам. В кабинет входил статный мужчина в полном расцвете сил, с небольшой, но весьма заметной бородой, одетый весьма неформально для преподавателя. При виде на него в голову приходила примерно следующая фраза: «русский богатырь». Богатырь и говорил как богатырь, только слегка заикался. Его звали Корнеев Виталий Владимирович. Почему именно это имя – Бог его знает. Но я запомнил это имя наверняка.
       Окончив свою пятиминутную вступительную тираду, касательно дисциплины и еще какой-то конференции, Корнеев провозгласил:
       - Ну, давайте начнем. В прошлый раз мы договаривались говорить о любви… Весенняя тема, я так понимаю.
       - Вы сейчас скажите, что любви нет. – Сразу же воскликнула девушка с последней парты.
       - Да, в любом случае. – Подхватила другая.
       На это преподаватель улыбнулся и закивал, и его кивок как-то плавно перешел в покачивание головой, пока он, наконец, не ответил:
       - Нет. Неважно же, какую позицию я занимаю. Правильно?
       После этого он продолжил:
       - Итак. Ну, давайте начнем с древних времен… Греки разделяли любовь на четыре группы. Первая, наиболее яростная – любовь-эрос. Любовь как обладание. Любовь телесная. Горячая. Эмоциональная. Предполагали, что эрос является также и болезнью. У них прямо существовала гипотеза того, что человек болен эросом. Эрос – двусмысленный, амбивалентный. Он мог дать человеку любовь, а мог охватить его полной горячностью. Эрос – любовь в высшей степени эгоистичная, потому что определяется, как явление присвоить. Присвоить объект любви.… В древности существовало много легенд о том, что такое эрос. Я попробую рассказать одну из них - ту, которая даст наиболее полное представление о том, что же это такое. У Гермеса и Афродиты был сын Гермафродит…
       И тут он начал рассказывать свою легенду, которую закончил приблизительно следующими словами:
       - Вот такая любопытная легенда. Была и другая, тоже любопытная легенда - о Нарциссе. Нарцисс выпросил у Богов проклятье, чтобы каждый, кто его видел, тотчас же в него влюблялся.
       Рассказав и эту легенду, Корнеев заключил:
       - Это вот легенда об Эросе. О любви, которая, ну, скажем так, весьма двусмысленна. О любви, которая несет за собой не только удовольствие, но и страдания.…Второй тип любви - филия.
       - Как? – следом переспросил кто-то.
       - Филия – повторил он чуть громче. – Филия – это любовь дружеская, товарищеская, но очень теплая и очень близкая. Она, в принципе, не исключает сексуальные отнош-ш-шения, но, скажем, она их и не обязательно предполагает. Если эрос включает в себя практически непременно сексуальные отнош-ш-шения и даже более того… - затем он сразу же переключился вновь на эрос, - дам вам понять, что вот это «более того» - это то, что нам осталось от амебы, то есть такое полное желание обладать, когда человек пытается обволакивать собой объект своего стремления. Многие женщины, особенно по эротическим преданиям, проявляют такого рода эрос. Обволакивают, да? То есть пытаются полностью подчинить объект своего ж-ж-желания. Мужской тип эроса. – и не продолжив мысли, вернулся к началу. – Вообще существует два типа, два типа эроса – мужской и ж-ж-женский. Они разные. Давайте о типах закончим. Если будет любопытно, поговорим об этом позднее. Итак, филия – это было второе. Агапэ – третье.
       - Как? – снова переспросил мальчик с первой парты.
       - А-ГА-ПЭ, - повторил он громче, и следом чуть тише, - а-га-пэ. Агапэ – ну, это такая любовь… просто товарищеская. Дружба. Ведь дружба – это тоже влечение. Четвертый тип любви – сторгэ. – и тут же повторил во избежание переспрашиваний, - стор-гэ. Любовь к партии, любовь к правительству, любовь к родине, любовь к семье. То есть что-то такое, что предполагает некоторое участие, но общество уже достаточно оправдывает данное участие. Ведь нельзя любить партию эросом, так ведь? И агапэ нельзя. – И снова вернулся к эросу, - эрос, также как и агапэ, предполагает любовь, влечение к определенному объекту. Сторгэ – это уже скорее нечто, даже уже не влечение, а структура обязанности. Вот все это и называется любовью.
       - Причем здесь дружба? – спросила тихо девушка.
       - Вот. Хороший вопрос. Дело в том, что понятие любви всегда определяло для себя понятие влечения, а дружба – тоже предполагает влечение. Конечно, мы разделяем любовные, приятельские, дружеские отношения. Но, если подумать, то вот, все наши понятия приятельских отнош-ш-шений или, скажем так, отношения по обязанности, они все равно включают некоторую определенность и некое влечение. То есть не обязательно у нас есть к кому-то эрос. Это может быть и филия и агапэ, но, так или иначе, существует некое притяжение. Средние века разделяют уже два типа любви: харитос и купидитос. Харитос от “harite” – добродетель. Харитос – это добродетельная любовь. Предполагалось, что любовь добродетельная – это всегда любовь духовная, не плотская… Духовная – это, конечно, метафора. Духа никакого нет. Души тоже. Харитос.
       - Душа есть. – Не дав ему продолжить, возразила на это девушка с последней парты.
       - Душа есть? – иронично переспросил Корнеев, - У кого?
       - У всех.
       - Правда? Где?
       - Ну, это что-то внутри человека. Его энергия.
       - То есть вы предполагаете, что энергия – это душа?
       - Ну, да.
       - Почему не продолжать называть ее энергией?
       - Нуу…. – озадачилась студентка.
       - А вы считаете, что души нет? – в аудитории начала разгораться полемика, возникшая в помощь озадаченной девушке.
       - Конечно, нет. А откуда ей взяться? – без тени сомнения ответил Корнеев.
       - Вот если человек умирает, что после него остается? – продолжила спор другая студентка, сидящая за последней партой.
       - Ничего.
       - Ничего не остается?
       - Ничего.
       - А память?
       - Память? …Один помнит одно, другой – другое. Третий помнит вообще, чего не было. Это же не от человека остается. Мы же прошлый раз уже обсуждали с вами этот вопрос?
       - Да. – Тоскливым хором ответили все присутствующие.
       - Хорошо. Памяти нет, памяти о человеке уже нет. Просто у нас есть некая структура, которая теперь одномоментна. Это можно, конечно, называть памятью о человеке, но это тоже метафора. Нет больше ничего от этого человека. Умер. Все. Ничего не осталось. Все, что есть между людьми, проявляется в действиях. Это тоже очень важно. Не в мыслях, а в действиях. Вот как вы делаете, вот то вы и есть. Что вы делаете, то вы и есть. Если вы ведете себя как студент, то вы и есть студент. Если вы делаете все, как банкир, то вы и есть банкир. И о вас судят, так же, как и вы о себе судите, по тому, ч-ч-что вы делаете. Когда человек умер, он уже ничего не делает. Его уже нет. Мир шаток.
       - Есть душа. Просто это никто не может доказать. – Не унималась толпа, жаждущая знаний, – Когда человек умирает, он весит на 9 г. меньше.
       - 21.
       - 21?
       - 21.
       - Но я читала…
       - Это ж-ж-журналисты перепутали. 9 г. весила пуля. Была пуля у человека, было + 9 г. Видите ли, живой организм отличается от неживого. Он обладает другой структурой. Вернадский. Владимир Иванович Вернадский в 45ом году писал о живой и неживой природе….
       Затем он принялся рассказывать о том, что писал Владимир Иванович Вернандский, во время своей речи он плавно перешел на доказательство того, что представление людей о Боге ошибочно. Возможно, этого кто-то и не почувствовал, ведь Корнеев не сказал прямо: «Бога нет», а всего-навсего намекнул:
       - …даже если это так и есть, то это недоказуемо. Следовательно, об этом вообще можно не говорить. Кто-то скажет: «есть», кто-то – «нет»… Поэтому давайте двигаться дальше. Купидитос – это то, что мы можем назвать недуховной любовной стороной. Любовь телесная. В средние века харитос возвышают, а купидотос принижают. Купидотос – это греховная любовь, потому что каждый человек должен любить только Бога. А Бога возможно любить только харитос. Чтобы избавиться от купидитос в средние века активно использовали аскезу: люди не мылись, были себя плетнями, ну, и так далее. Рассказывали случай, когда люди заходили в храм, и все, кто был внутри, попадали в обморок. Люди ходили тогда босиком, а по дорогам асфальта не было. И лошади были. А лошади – они отличаются тем, что кишечник не контролируют. Да, да, как у коров. Люди, которые много ходили по дороге…И даже в городах, в городах европейских канализация появляется только в двадцатом веке. В Питере канализация появилась в сорок седьмом году. До этого продукты жизнедеятельности, то есть, отходы, выносили исключительно в ведрах. Вот. А в средние века делали специально такие улицы, - он показал жест, выставив ладони тыльной стороной вверх и соединив их боком под углом в 45 градусов, - чтобы туда все выливалось. Запах был, конечно, соответствующий. - При этих словах в аудитории раздался умеренный смешок. – Чума, холера, дизентерия… Плюс, кладбища делали в центре города. Хоронили сразу в нескольких гробах и помногу в одной могиле. Выкапывали – кто-то лежит – ну, ему свеженького и подкидывали. Полежит, полежит, ему подкинут еще одного. Так вот. Все оттого, что плоть была нашими христианами нелюбима. Древние греки плоть холили и лелеяли. Гимнастические процедуры для молодых людей проводились каждый день: гимнастика, бег, прыжки. Купались каждый день,…соленая вода,…и кожных заболеваний почти не было. А в христианском мире, ну, все идет наоборот. Человек моется дважды в жизнь. Когда после рождения ему на голову капают несколько капель, его крестят, а после смерти его омывают. Фактически, проживая свою жизнь, люди не моются. Когда христиане отвоевали юг Испании, первое, что они сделали – разрушили баню. Бани, бани. Это было место порока.
       - Наверное, поэтому христиане всех и побеждали, что их противники падали в обморок от вони. – С заметной иронией высказала свое предположение одна студентка.
       - Нет, не в том смысле, что они всех побеждали. Видите ли, побеждает ни тот, кто… воняет, – студенты разразились хохотом, не позволив Корнееву закончить свою фразу, - а тот, чья жизнь достаточно тяжела и без войны. То есть тот, для кого война – это отдых. Если вы обратите внимание на проблемы войны в последнее время, то вы увидите, что всегда стараются набирать в армию людей из народов, которые не достигли уровня европейской жизни, то есть из народов, чья жизнь итак достаточно тяжела. Ну, так вот. Вот это разделение на харитос и купидитос – оно у нас существует до сегодняшнего дня. Оно существует у нас в названиях любви канонической и плотской.
       После этой речи, он сделал небольшую паузу и продолжил:
       - Фактически, в наши дни выделяют лишь один вид любви. Это секс. Все остальное, что древние греки обозначали как филия, агапэ, сторгэ, мы уже называем дружбой. Иногда называем очень теплой дружбой, очень близкой дружбой, иногда называем просто товарищескими отнош-ш-шениями. Существует замечательная фраза, которая маскирует суть первого: «Сначала они дружили, а потом стали встречаться». Мы не называем вещи своими именами – сексом. Сексом мы не называем. Это очень неприличное слово, поэтому его обходят и говорят: «Встречаются». – Студенты загоготали.
       - Можно вопрос? – скромно спросил мальчик, отсмеявшись.
       - Да?
       - Вы верите в дружбу между мужчиной и женщиной?
       - А вот давайте к этому плавно подойдем. Только вы подготовьтесь, а то я могу увлечься и, в общем-то, упустить. В общем вот так. И из того, что мы можем сказать сегодня в русском языке о любви, мы фактически понимаем только эрос, но эрос для нас отягощен еще определенным христианским влиянием. Помните, да, стихи о прекрасной даме? Прекрасная дама возникает как суть харитос. Понятно, что прекрасная дама должна была быть недоступна? То есть, она где-то там. От нее в лучшем случае рыцарь получает шарфик, перчатку, цветочек, платочек. При этом хорошо еще, чтобы у этой прекрасной дамы был муж, чтобы уже точно этому несчастному рыцарю ничего не гарантировало. Поэтому он помирает от любви к прекрасной даме. Под прекрасной дамой во многих стихах понимали Богородицу. И это было, скажем так, нормально, когда не было никакой возможности реализовать плотскую любовь. Так вот на сегодня мы знаем фактически один вид любви – это, собственно, то, что мы называем английским словом sex. В переводе на русский это слово обозначало плотскую любовь. «Трах» - это, в общем…
       - некультурное…- поспешил один молодой человек избавить преподавателя от объяснений.
       - Ну, как…оно не то, чтобы некультурное. Это некий эвфемизм. То есть, мы понимаем, о чем речь, но все же это не оно. Это не оно.
       - В советском союзе секса не было… - пошутила студентка.
       - Да, ну, бросьте. А дети откуда…?
       - От партии.
       - От партии?
       - Американцы хорошо делают – они просто говорят: “I want you”. – хихикнул паренек, задавший вопрос о дружбе между мужчиной и женщиной.
       - Ну, вот. Мы под любовью понимаем, скорее всего, именно это. Для нас – эрос – это некое стремление обладания и, причем, обладания ПОЛНОГО. То есть, вот, как…как у амебы. С одной стороны я не очень позитивно отношусь к этому христианскому разделению на харитос и купидитос, но то, что у нас сегодня амебоморфная любовь, вот, меня тоже немножко пугает, ну, потому что это не по-человечески. Я, помните, вам про амеб рассказывал? Она либо стремится съесть, либо стремится убежать. Вот, собственно тип нашей любви по-русски – подчинить себе человека полностью и сож-ж-жрать его, либо оттолкнуть его и убежать.
       - Я не думаю, что это только у нас такое… - с грустью в голосе промолвил все тот же юноша.
       - Нет-нет-нет. Я не знаю, где еще. Я просто вижу происходящее и иногда удивляюсь тому, как два взрослых человека – он, она – громко разговаривают друг с другом и говорят примерно так: «Если ты меня любишь, то сделаешь по-моему!» Почему? То есть если ты меня любишь, то непременно сделаешь по-моему, как я. А если ты не сделаешь по-моему, то ты меня не любишь. Тогда уходи. Я люблю того, кто всегда делает по-моему. Амебоморфная какая-то любовь! Так вот проблема, мне кажется, заключается в том, что стремление уйти от амебоморфной любви нас пока не шибко часто посещает. Мне кажется, что это весьма показательный признак того, что мы, видимо, не понимаем того, о чем идет речь. Мне представляется, что первый барьер, который нам следует преодолеть – это барьер интеллектуальный. То есть понять, что происходит. Когда мы поймем, что происходит, мы сумеем создать карту происходящего. Собственно, единственная цель всего того, что я вам говорю – это предоставить вам карту, которой вы, конечно, не можете пользоваться, потому что это моя карта. Но, по крайней мере, вы будете знать, что карты подобного рода существуют. Под картой я имею в виду некое абстрактное представление о положении дел. Так вот. Мне представляется, что мы, будучи людьми, наверное, не должны быть настолько амебоподобными. Мне представляется, что, потенциально обладая разумом, мы могли бы избежать вот этой амебоподобности и не стремиться либо сож-жрать, либо убежать. Но теперь возникает такой вопрос: «А что тогда можно называть любовью?» Теперь после длительного предисловия нужен ответ на вопрос: «Что можно называть любовью?» Я полагаю, что любовь, наверное, в качестве чувства некоего разумного человека, может предполагать, что мы хотим объекту любви блага. Да или нет?
       - Да.
       - А вот теперь нам нужно ответить на ряд вопросов. Если мы хотим блага объекту любви, означает ли это, что мы имеем право полностью подчинить его волю?
       - Нет.
       - Означает ли это, что мы должны полностью нейтрализовать его разум?
       - Нет.
       - В конце этих вопросов возникнет один вопрос: «Будет ли означать благо для человека – его максимальное развитие как человека?»
       - Да.
       - Видимо, да. Ну вот, и ответ. Любовью разумного человека, наверное, нужно назвать чувство, которым он, разумный человек, желает объекту своей любви максимального развития. Как человека. Это неэгоистичное чувство, обратите внимание, неамебоморфное. Я думаю, что это можно было бы назвать любовью. Ну, а теперь примените то, что вам известно о наших отнош-шениях в обществе, к этому определению и вы увидите, что мать пытается подчинить, дети пытаются эксплуатировать своих родителей. Друзья, подруги, супруги пытаются эксплуатировать друг друга. Получается, что мы практически никогда не имеем дело с любовью. Мы имеем дело с корыстью. Следовательно, как я полагаю, говоря о любви, мы чаще всего говорим о корысти, заменяя одно другим словом. Говоря о любви, мы говорим о корысти. Чаще всего. Вот таков мой ответ на ваш вопрос.
       - Какой? – с ухмылкой спросил молодой человек.
       - Что такое любовь.
       - Так что насчет дружбы между мужчиной и женщиной?
       - Пожалуйста. Вот теперь давайте посмотрим на этот вопрос с той стороны – возможно ли это. Я полагаю, что да. И я полагаю, что это возможно вне зависимости от того, находятся ли они в каких-то сексуальных отношениях или нет. Потому что любовь не исключает дружбу. Дружба не должна в себя включать корысть. В противном случае мы должны четко понимать, что корысть не является дружбой. Любовь не может быть корыстью. И тогда мы понимаем, что любовь и дружба – это близкие понятия, но отличаются по степени интенсивности. Как филия менее интенсивна, чем эрос, так и дружба менее интенсивна, чем любовь. Возможна, а почему нет? Видите ли, мы так устроены в нашей животной версии, что мы корыстны. Любое живое существо корыстно по отношению к другому живому существу. Вообще к любому другому объекту. Живыми существами и вообще всем во Вселенной движут два мотива – страх и корысть. Ну, мы так устроены. Но, будучи разумными существами (гипотетически), - а затем снова повторил, - гипотетически, мы, наверное, должны воспользоваться шансом освободиться вот от этих двух мотивов. Поэтому я полагаю, что любовь и дружба не должны в себя включать корысть, они не должны базироваться на использовании другого человека. Тем не менее, когда на нас кто-то обращает внимание, в 99% нас просто хотят использовать.
       - Ужас.
       - Фактически да. Это не ужас, это жизнь.
       - Правда жизни.
       - Да, нееет. Это не правда жизни, это карта жизни. Это вид на животный мир, к которому мы себя относим. Обратите внимание, когда вы входите в аудиторию, вы ее окидываете взглядом. Что вы делаете? Вы оцениваете ситуацию: куда вам сесть, где дует, где не дует, где светло, где несветло. Вы поступаете с точки зрения нормальной животной корысти. И большинство людей делают именно так.
       - Значит, это какая-то неотъемлемая часть?
       - Неотъемлемая часть животного мира.
       - А разве это плохо?
       - Корысть? Абсолютно нормально.
       - А зачем она нужна? Для выживания?
       - Для выживания. Для выживания. Да. – пока Корнеев использовал сии repetitions, он, казалось, подумал еще о чем-то и продолжил, - Дело в том, что, понимая, что корысть нам нужна для выживания, и используя ее, мы рискуем всегда остаться на уровне выживания. Вот здесь выживание, - сказал он, выставив ладонь тыльной стороной вверх, - а вот здесь – эволюционная тирания разума. – И поднял ладонь выше на 30-40 см. А у нас есть разум, то есть мы можем эволюционировать дальше. Одно дело, что вы делаете что-то для себя, принося пользу при этом и другому человеку, другое дело – вы используете другого человека в качестве объекта удовлетворения своих потребностей. Если человек, в то время как вы берете что-то для себя, тоже берет что-то для себя и понимает это, если отношения равноценны, то имеет место диалог. А если вы берете только для себя, то это уже далеко не диалог.
       - Почему разумный человек не может быть корыстным?
       - Может. Может. Но тогда он должен понимать, что его разум не будет развиваться. Он не сможет эволюционировать.
       - Почему?
       - Да очень много сил тратится на это. На то, чтобы быть корыстным… Вот вы бы никогда об этом не подумали, да и я бы никогда не подумал, но однажды я прочел одну любопытную вещь, что все речевые функции человека можно четко разбить на две группы (в своей основе они корыстны). Первая группа высказываний – «вы не круче меня», а вторая группа высказываний – «я круче вас». Все остальные…– Как и следовало ожидать, по кабинету прокатилась волна смеха, и сквозь шум Корнеев силился продолжить мысль, – все остальные речевые формы вписываются в третью группу, которая описывается словами – «я здесь». – И снова смех. – Я здесь. Вот на этом эволюции разума не построишь. Это написал такой любопытный перс-с-сонаж – Антон Питер Уилсон. Странный такой товарищ – Антон Питер Уилсон. Я подумал, что это, в общем, правда. Во всяком случае, когда люди мне говорят: «Ты не круче меня», я это всегда отчетливо понимаю. Общаюсь я как-то с одним м-м-молодым человеком. Я ему говорю: «Вот так-то и так-то». Он мне в ответ формулирует фразу, которая четко своей группой мне напоминает «Ты не круче меня». То есть: «Я это тоже видел, я это тоже знаю, я это тоже понимаю, а еще…» И тут он мне вторую фразу (я круче тебя): «я читал Ошо, супер Ошо, а также полу-Ошо». Ошо – это мистик… Так вот, если вы обратите на это внимание…Ну, вы не можете обратить на это внимание, потому что у вас нет такого опыта. Я обратил внимание, что мы сильно одичали за последние 20-25 лет. Мы сильно одичали.
       - Как 25? Буквально лет 5!
       Пропуская прозвучавшую реплику мимо ушей, Корнеев продолжал:
       - Просто потому что мы опустились ниже на уровень выживания, то есть на уровень использования корысти. Нас встроили в систему активного отношения страха и корысти, и у нас просто не осталось времени на саморазвитие. И мы одичали. Ну, уж, такая вещь.
       - Можно спросить? Вы сказали, что, допустим, человеку что-то надо, и он это осознает…а если не осознает?
       - Если не осознает, то, скорее всего, это проблема. То, скорее всего, нужно руководствоваться не тем, что ему надо, а тем, что нужно ситуации.
       Возникла недоуменная тишина, тогда он сказал:
       - Ну, давайте я приведу пример. Опять банальный пример. Извините, других примеров у меня нет – только б-б-банальные. Когда вас погнали на конференцию, как вы себя чувствовали? Не очень хорошо. Абсолютно верно, что вас использовали.
       - Мне было приятно, потому что не надо было делать домашнее задание большое…
       - Хорошо. Хорошо. То есть вы нашли какую-то пользу от этого. Хорошо. Так вот. В этой ситуации есть две возможности. Понимание, почему это происходит, и какова в этом ваша позиция…то есть если вы понимаете, что это некая вынужденная вещь, от которой вы не можете никак отвертеться, и пытаетесь найти позитив, вы поступаете как разумные люди. А есть другая позиция – что вас кто-то гонит, и вы не знаете, почему, и часто даже не понимаете, что вас гонят.
       - Да-да. И все равно ищете позитив.
       - Ну, да. Такое тоже бывает, когда люди часто ищут позитив, потому что сказали, что нехорошо быть негативными. Вот это две разные позиции. При этом мне представляется, что думать, где, как и в чем мы находимся, и кто мы ес-с-сть – это очень важная вещь. Это возвращает нам нашу жизнь. Вы ведь тоже поймите – мы живем не своей жизнью по большей части. В детстве вы живете для родителей, то есть вы делаете все, что скажут вам родители. Когда вы подрастаете, вы живете для преподавателей, деканов, то есть вы делаете все, что вам скажут деканы. Друзья, подруги (если есть)…часто мы эксплуатируем друг друга. То есть мы живем по принципам страха и корысти. Потом появляются дети, родители начинают жить для детей. Но при этом эксплуатируют детей, и никто не живет своей ж-ж-жизнью. Понимание того, что происходит – это шанс забрать свою жизнь обратно, это построить карту, увидеть ситуацию более абстрактно и поп-попробовать понять происходящее.
       - А если ты, например, дружишь с человеком и есть…ааа…есть, допустим, чувства к человеку, и ты понимаешь, что друг, и…ааа…, допустим, те же домашние задания. И ты думаешь: «А я сейчас позвоню, поэтому я дружу, и как бы само собой…» Вот как?
       - Ну, мы же тоже не думаем: «Я возьму ложку, чтобы использовать ее углубление, чтобы почерпнуть суп и донести его до своего рта». Мы берем ложку и едим. Я предложил всего лишь карту – одну из возможных карт. Теперь, что касается мужского и женского типа. Эрос. Мужской и женский тип. Они разные. Разные они по разным причинам. Ну, давайте я вам расскажу облегченную версию. Обычно более heavy версию я излагаю в теории религий - историю мужского и женского мифа. А у вас будет версия light. Так вот в силу целого ряда физиологических особенностей мужского и женского организма формируется два типа агрессии. То есть два типа корысти, построенной на страхе. Агрессия – это ничто иное, как корысть с вашей стороны, построенная на страхе с другой стороны. Это агрессия. Вот формируется два типа корысти. Они же – два типа эроса. Два типа эроса амебоподобного типа. Амебоподобного. Женский – это тип тотальности. Это некая форма. Форма агрессии, которая в себя включает не непосредственное воздействие, а действие на окружающих. Если вы проследите за людьми, то все люди действуют в двух типах агрессии. Так вот женский тип не оказывает непосредственного влияния на объект, а мужской тип оказывает непосредственное влияние на объект. Женский тип агрессии - скорее обволакивающий, удушающий. Отсюда способы насилия женского – это способы тотального типа. Вот все педагоги женщины – они пытаются выстроить тотальную систему. Как правило. Как правило. Но мужчины пассивны и проявляют свою агрессию непосредственно по отношению к объекту. То есть они подходят и начинаю нависать, пальцем тыкать и угрожать: «Че те надо? Вот че ты такой плохой и нехороший?» Это классные руководители, директора–мужчины. А женщины действуют по-другому – они создают некую тотальную систему. Вот такие два типа агрессии. Из этих двух типов агрессии выстраиваются два типа, если хотите, телесных наказаний. Телесные наказания исторически тоже делятся на два типа – мужские и женские. Хотя это не значит, что четко одни используют женщины, а другие – мужчины. Это просто значит, что в разные эпохи в зависимости от типа агрессивности и общего настроя используются те или иные наказания. Так вот отрубание головы – это мужской тип (непосредственное воздействие), а закапывание в землю, заключение в тюрьму – это женский тип (это некая тотальная форма). И эрос соответственно бывает мужской или ж-ж-женский. Женский – ну, здесь все довольно предельно понятно, да? Женский эрос – он более тотальный, мужской – более локальный. Я думаю, что это базируется на физиологических особенностях организма. Ну, скажем, не совсем так – это еще и доразвитая особенность. Те из вас, кто внимательно читал психологию детства Зигмунда П-Фрейда, помнят там вот такую любопытную идею… - и поскольку в кабинете установился шум, он пояснил, - именно внимательно, потому что там говорится, что….Ну, ладно, сейчас я вам перескажу коротко, в виде комиксов. Там есть такая любопытная мысль, что, поскольку мальчикам позволено меньше, чем девочкам в детстве, в частности мальчиков бьют по рукам за то, что они суют руки, куда не надо, а девочек не бьют по рукам (девочкам просто говорят: «Ну, не надо это делать»), то у мальчиков и у девочек формируется разный тип тактильности, что влияет на мозг. И поэтому у девочек, скажем так, ситуация с эротизмом более обширная. То есть в-в-се т-т-тело ф-ф-формируется к-к-как эрогенная з-з-зона, а у мальчиков эрогенная зона сосредоточенна, да, в определенных конкретных местах. И вот это является, скажем так, определенной физиологической проблемой. А это уже формирует тип воздействия, и это уже формирует то, что мы называем «тип поведения». Откуда уже собственно вытекает и тип эроса. Это light версия.
       Преподаватель замолчал и молчал он долго. Никто не решался нарушить воцарившуюся тишину. Лишь по прошествии нескольких секунд, он заговорил:
       - Дело в том, что за организацию ощущений отвечает мозг. А мозг стимулируется определенным образом именно в детском возрасте. Грубо говоря, мозг получает настройку на внешний мир именно в детском возрасте. Если детей держать в рукавичках и давать им пальцами что-то делать, мозг гораздо хуже реагирует на раздражения, и человек получается более грубый, более тормозной. А если дети с детства что-то делают пальцами, потому что есть очень много нервных окончаний (это называется на языке психологов «мелкая моторика»), если дети с детства занимаются мелкой моторикой, если детям постоянно делают массаж спины, пятки разминают, играют с ними, тогда мозг получает более сложную структуру, и дети вырастают более эмоциональными, более тонко и глубоко чувствующими. Есть, естественно, какие-то общие различия, то есть, есть шкала, и какие-то люди не могут сдвинуться дальше в силу определенных причин, но, собственно, есть возможность эти вещи развивать. Поэтому можно сказать, что эротизм – мужской или женский - задается воспитанием. Если мы изменим воспитание детей, то уже в скором будущем изменится система отношений. Воспитание детей изменилось в 17-18 веках, и параллельно меняется ситуация в гендарном типе. И никакой души, обратите внимание, при этом нет. Ей неоткуда взяться.
       - Хочется верить, что после меня что-то останется.
       - А зачем это?
       - Ну, как это зачем? Чтобы не исчезнуть бесследно.
       - Вот я как раз и думаю, что высшей доблестью человека, наверное, является оставить как можно меньше следов.
       При этих словах некоторые из присутствующих возмущенно ухмыльнулись, и полемика продолжилась:
       - Смотря каких.
       - А какой бы след вы не оставили, это всегда след на ком-то. Вы действительно полагаете, что вы настолько велики…
       - Да, нет…
       - …святы, божественны, что у вас есть полное основание претендовать на…
       - Да, нет, должно остаться что-то живое, что не исчезает никогда. Пришел из неоткуда, ушел в некуда! Мне кажется, что ты просто получаешься ноль и все. Но в чем смысл тогда вообще появления?
       - Вы знаете, получается, что ни в чем.
       - Ни в чем? – иронично заметила говорящая все это время девушка.
       Студенты зашумели, заспорили, многие сразу же подключились к противоборству с преподавателем. А некоторые, напротив, принялись поддерживать его точку зрения:
       - Мы случайно появились на этом свете. Произошел взрыв, и жизнь на планете стала развиваться.
       - Ситуация довольно простая. Вот у нас энтропия. Все знают, что такое энтропия?
       - Да, наслышаны.
       - Энтропия – это состояние…ну, одни его называют состоянием абсолютного хаоса, другие – абсолютного порядка. Это путаница в терминах. Энтропию проще понять как отсутствие разницы потенциалов. Разница потенциалов – это когда мел отличается от воздуха, вы отличаетесь от парты. Состояние энтропии – это когда ничто ни от чего не отличается, то есть, ничего нет.
       - А мы знаем, что вы сейчас скажите. Вы скажите, что каждый человек стремится к смерти?
       - Неееет. – протянул он и тут же пошутил, - Только хотел это сказать, и тут вы раз и изменили ход. Энтропия начинается с момента, который называют большой взрыв – Биг Бум, Барабум. Барабум, большой взрыв. В начале были, извините, большие туманности, так? Очень большие массы. Которые использовали очень мощные потоки моментально выделяемой энергии. На этом этапе энергия уменьшалась и нейтрализовалась очень быстро. Дальше у нас произошли какие-то галактики, все стало немножко поменьше – энергии, используемой для этого, стало меньше. Все вы знаете, что для того, чтобы расщепить атомное ядро, нужно очень много энергии. Столько же энергии нужно для того, чтобы его создать. Плюс та энергия, которая будет поддерживать его в данном состоянии, то есть та, которая при этом выделится и уйдет безвозвратно. То есть, всегда нужно больше энергии, чтобы создать, и меньше – чтобы разрушить. Это принцип энтропии. И вот эти энергии, эти связи стали нарушаться. Нарушение связей стало создаваться объектами. Мы есть энтропийные машины, предназначенные для тонкой утилизации энергии. Мы создаем компьютеры, за которыми следующий шаг эволюции. Они еще тоньше утилизируют энергию. Утилизация энергии – это переведение ее из состояния с большой разницы потенциалов в состояние с малой разницей потенциалов. Мы - ни с какой-то целью. Мы появились как какая-то часть этого энтропийного движения.
       - Получается, что все стремится к нулю?
       - Здесь ноль? Нет, здесь не ноль. Здесь неразличимость.
       - Почему связи нарушились?
       - Вот этого я не знаю. Не знаю. Они просто стали нарушаться.
       
       
       Молодой человек, сидевший на задней парте в уголке, слушал речь Корнеева с особым вниманием и интересом. Он поглощал каждое его слово, обдумывал каждую идею, каждую мысль. Молодой человек сидел тише всех остальных, не задавая никаких вопросов, не смеясь над проскальзывающими шутками. В один момент он дрожащими руками незаметно извлек из портфеля какой-то стальной предмет. Что-то щелкнуло. Раздался оглушающий выстрел. Каждый, кто находился в комнате, в ужасе завизжал. Преподаватель тотчас упал замертво.
       
       
       






XVIII


       Буря все не стихала. Она несла стремительные потоки северного ветра прямо в окно. Однажды я спустился в погреб и раздобыл себе еще немного консервов с рыбой, тушенкой и какими-то бобами. Я приготовил себе ужин и с полной тарелкой варева уселся к окну. Уплетая еду огромной ложкой, я как обычно, когда собирался приняться за работу, приподнял крышку монитора. Мой роман был написан почти до половины, и сюжет требовал своей кульминации. Жадно уставившись в экран, я одной рукой набирал текст, другой рукой – доедал приготовленную стряпню. Будучи поглощенным работой всем своим существом и всеми своими мыслями, я не сразу понял, что произошло, слишком отвлеченным в тот момент я был.
       Стекло сотрясалось, а оконная рама, обессилев, пропускала холод внутрь. В одно мгновение обрушились яростные удары – то были удары не ветра. Раздавался такой шум и грохот, как будто какой-то обезумевший бил кулаками в окно. Я не вздрогнул, а лишь сердито покосился в окно. Удары прекратились. Будто пробудившись от спячки, я встрепенулся и тут же застыл. Рука медленно потянулась к верхней части монитора, не глядя, ухватившись, стала плавно опускать крышку. Я еще раз покосился в сторону окна. Так и замер. Одинокий холодный муравей пробежал вниз по позвоночнику. В горле застрял мертвый комок. В комнате тихо – за окном воет метель. Из-за снежного вихря ничего не разобрать. Все смешивается в один сплошной клубок снега. Повторились удары ветра, и еще одна холодная струйка просочилась через щелку. Я сглотнул.
       Осторожно отодвинув пустую тарелку, я приподнялся, чтобы направиться к входной двери. Мраку не давала заполнить комнату крохотная запыленная лампочка, висящая над головой. В царящем полумраке своей рукой я нащупал засов на двери и разглядел, как тряслись пальцы. Дверь была все так же заперта. Я проверил вторую щеколду. Рядом пробарабанили чьи-то удары с такой силой, что я не на шутку испугался за хрупкое оконное стекло. Еще немного, и оно треснет. И все же, мне не хотелось строить никаких догадок. Спиной я прижался к стене так, чтобы меня не было видно. Я не слышал голосов или какого-либо движения. Но ударял человек, это было несомненно. Кто-то хотел нарушить мой покой. Но в дом он не войдет. Никто не войдет в этот дом.
       Вот оно. Стекло пробилось под мощным натиском. Слышно было, как разлетелись осколки. Дребезг заглушил меня, раздаваясь в ушах тончайшей нотой и высочайшей болью. Как будто меня с той же мощью ударили по голове, и я подкосился от удара, свалился на пол, прижав ладонью крупный осколок. Осколок вонзился мне под кожу, но этой боли я уже не почувствовал.
       Последнее, что я услышал – стуки в дверь.

       Я очнулся на том же месте, куда упал. Образ расплывался у меня перед глазами до тех пор, пока я не разобрал в нем молодого человека с милым, но до ужаса напуганным лицом. Ему было лет двадцать пять, не больше. Суетясь и тяжело дыша, он все силился приподнять меня. Или он просто будил меня. Первым заговорил он:
       - Здесь есть клейкая лента?
       - Что? – не разобрал я вопроса.
       - Может, гвозди и молоток?
       Я вскочил и яростно набросился на него. Он и понять ничего не успел, как оказался прижатым лопатками к полу. Как наездник, я вскочил на него и вцепился в шею. Покряхтывая и невнятно бормоча слова, он бился и извивался всем телом, но скинуть меня не мог. Сквозь хрип я едва разбирал его сдавленные вопли:
       - Нужно закрыть окно. Быстрее! Бы…
       И тут я взглянул в ту сторону, откуда в комнату задувал лютый ветер. Окно было полностью разбито, стекло, рассыпавшись на тысячу мелких осколков, валялось по всему дому. На шее незнакомца я увидел кровь, и это заставило меня ослабить хватку. Не теряя ни секунды, он воспользовался этим, схватил мою руку и произнес:
       - Тебе надо бояться не меня.
       Я устал и отпустил его, дав ему хорошенько отдышаться и откашляться. Подобрав деревянные доски, на которые он мне указал, я принялся забивать образовавшуюся в стене дыру. Все это время я старался не отрывать от него глаз. А он, в свою очередь, неотрывно смотрел на меня.
       Когда работа была закончена, в доме стало совсем темно и жутко. Я забил последнюю прорезь, через которую мог бы просачиваться дневной свет. Небрежно размахивая молотком в руках, я подошел к пареньку. Этого жеста он ничуть не испугался. Он не отвел глаз, даже когда я злобно посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.
       - Что ты, сукин сын, здесь делаешь? – произнес я, отчеканивая каждое слово.
       - Успокойся.- спокойно сказал он.
       - Чего? – я повысил голос так, что самому жутко стало.
       - Ты в опасности. Как и я. Они могли убить меня. Видишь, теперь они ушли. То есть он. Я проник в дом, и они ушли. Он ушел.
       - В какой я опасности? – мне стал интересен рассказ этого занимательного, на мой взгляд, юноши, но из осторожности я старался не выдавать своего любопытства.
       - Это все дед. Этот старый ненормальный. Он давно здесь живет. Он просто заманивает нас сюда, в лес, откуда нет выхода. Тот, кто сюда попадает, больше не возвращается назад. Больше не возвращается. Никогда.
       - А ты как здесь оказался, черт тебя дери?
       Я не успел закончить фразу, как всего меня охватило уже знакомое чувство – чувство чего-то повторяющегося. Оно было странным и пугающим: я четко осознал, что задаю этому мальчугану те же вопросы, которые мне задавал дед, когда я вторгся в его жилье. Точно так же, как вторгся этот парень. А он все продолжал уклоняться от прямых ответов:
       - Ты прости, что я разбил окно.
       Меньше всего я сейчас ожидал извинений. Тем более что они мне были совсем не нужны.
       - Я все стучал и стучал, а ты не открывал.
       Он замолчал, видимо, приготовившись слушать мои оправдания.
       - С какой такой стати я должен впускать в свой дом каждого, кто, ломая мое окно, норовит сунуться без приглашения?
       - А вот в этом ты не прав! Дом-то не твой.
       - Теперь мой. Ты видишь здесь кого-то другого? А может, видишь того самого старикана, который собирается нас всех прибить?
       - Смейся, смейся. Только я отсюда больше ни ногой.
       - Это как понимать?
       - А вот так. Я не враг сам себе. Я не выйду из дома. Делай со мной, что хочешь.
       - Идиот. Когда мне осточертеет это место, а оно мне уже осточертело, я сам уйду. И тогда можешь жить здесь хоть до скончания веков.
       - Ты забыл? Отсюда нельзя выбраться.
       После этих слов я стал не просто зол, я стал вне себя от гнева. И главная причина тому – не появление незнакомца, ни его невнятные фразы, ни, уж тем более, разбитое окно. Главное, что взбесило меня – это зарождающийся в душе дикий животный страх – страх того, что все, что он говорил, действительно имело какой-то смысл.
       - Откуда ты знаешь хозяина, приятель?
       - Я его вообще не знаю. Мне рассказывали про него. Моя девушка.
       - Твоя девушка рассказала тебе про старика?
       - Нет. Наша машина сломалась. Я пошел за помощью. Когда вернулся, в машине ее уже не было. Я так и не смог ее найти. За целые сутки я не встретил ни одного человека, у которого можно было бы попросить о помощи. А ты, наверное, хочешь спросить, от кого я убегал? Он хотел убить меня. Поговаривают, что он отбирает себе жертв. Это не случайные люди. Только те, которые провинились, но сами того не понимают. Они считают себя ни в чем не виноватыми, но на самом деле они ужасно глупы. И в этом их грех. А хозяин, он как сторонний смотритель. Он знает все. Он знает даже то, чего ты сам про себя не знаешь.
       - Так что, хозяин хотел тебя убить?
       - Он.
       - Хозяин? Да ему, наверное, лет сто! Я видел его – еле шевелиться. Он не мог напасть на тебя.
       Паренек уставился на меня непонимающим взглядом и не вымолвил ни слова. Словно остолбенел.
       - Что молчишь? Так это он был или не он? Может, ты перепутал?
       - Вряд ли. – сказал он чуть слышно.
       Выдержав паузу, я спросил:
       - Есть хочешь?
       - Я не ел двое суток. – ответил парень.
       - Я тебя понимаю.



XIX
       

       Мой новый знакомый Виктор сидел на полуразвалившемся стуле в развалившейся позе, курил и отвечал на мои вопросы. По порядку.
       - Что для тебя самое страшное, Антон?
       - Оказаться в неизвестности.
       - Еще.
       - Остаться одному.
       - Да. Остаться одному в полной неизвестности. А погрязнуть в однообразии ежедневной рутины – это для тебя не страшно?
       - Этого всегда можно избежать. При желании.
       - Да. От этого мы и бежали. Мы сбежали из дома. Оставили родной город. Он нам осточертел. Так хотелось новых ощущений. Ты просто не представляешь, как. Я работал паршивым консультантом в торговом центре. Работал по девять часов шесть дней в неделю. Я думал: «И на этом закончится моя жизнь?» Нет, у меня не было образования, но было огромное желание заработать кучу денег. Мой друг помог мне устроиться менеджером в автосалоне. Я получил два выходных в неделю и чуть больше заработка. Но ощущения удовольствия не прибавилось.
       - Чего же ты хотел?
       - Машину. Чего же еще?
       - И?
       - Я купил себе машину через три года. Пришлось экономить. Первый год деньги куда-то исчезали. На второй год я понял, что придется отказывать себе во многом, чтобы накопить достаточно. А я хотел лучшую. Понимаешь? Ну, какой смысл откладывать деньги и купить примитивное дерьмо? Если уж решил воплотить мечту в реальность, надо действовать по полной.
       - Можешь не говорить мне название марки.
       - Не буду. С того момента, как я приобрел автомобиль, все мои последующие накопления уходили на него. Пару раз попадал в аварию, ремонтировал, совершенствовал. Знаешь, насколько тебе что-то дорого, столько заботы это и требует.
       - Ты говоришь так, словно речь идет не о груде железа, а о любимом человеке, который тебе дорог.
       - Что ты имеешь в виду?
       - Ничего.
       - Ах, ясно. Мы с моей девушкой собирались пожениться. Это она была дороже мне всего на свете. Если ты думаешь, что я не думал ни о чем другом, кроме как о своем «груде железа», то ты глубоко заблуждаешься. Все, что я делал, я делал ради нее.
       - Ради кого?
       - Ради своей девушки.
       - Как ее звали?
       - Таня.
       - Как?
       - Татьяна.
       - И…и что?
       - Что «и что»?
       - Так что ты хотел рассказать о ней?
       - О ней?
       - Ну, да. Ты говоришь, что она пропала.
       - Признаться, мне доставляет невыносимую боль всякая мысль об этом.
       - А где сейчас твоя машина?
       - Я же сказал, она сломалась.
       - Значит, ты оставил ее на дороге?
       - Именно так.
       - Но почему ты пошел в лес?
       - О каком лесе ты говоришь? Я шел вдоль трассы. Несколько километров в одну сторону, несколько в другую. Когда вернулся, Тани в машине не оказалось. Пару часов сидел внутри и грелся. Сеть здесь не ловит, так что позвонить я, понятное дело, не смог. В такой мороз я бы просто не смог дойти до города, поэтому оставался сидеть и дожидаться проезжающей помощи. Я не помню, как отключился. Проснулся от холода в сугробе. Но никакого леса вокруг не было. Только огромная пустынная снежная равнина. Я был там совершенно один, но вместе с тем спинным мозгом чувствовал преследование, чье-то невидимое присутствие. И через пару мгновений мое предчувствие оправдалось. Меня едва не оглушил шум выстрела, пролетающего прямо над моей головой. Ему негде было спрятаться в пустыне, но я все равно мог разглядеть его. Возможно, у него было белоснежное одеяние, и он замаскировался в снегу, но я не видел его. Раздался еще один выстрел. И еще один. И оба просвистели в миллиметре от меня. Я помчался прочь. И бежал очень долго. Не помню, чтобы когда-либо так долго бежал. А потом я увидел этот дом.
       - Что-то не складывается – промолвил я в задумчивости, когда убедился, что мой собеседник завершил свой рассказ. – С чего ты взял, что стрелял старик?
       - Я не знаю этого. Точнее, я просто знаю это.
       - Откуда ты это знаешь?
       - Не знаю.
       - Ясно.
       Я поднялся со стула и заходил по комнате. На себе я ощущал упорный и холодный взгляд Виктора, провожающий меня то в один угол, то в другой. Наконец я изрек:
       - Неужели так все и есть!
       - Именно так все и было. Меня хотели убить.
       - Неужели мы в пустыне!
       - В смысле?
       За последние дни я начал привыкать как окружающему меня одиночеству и безмолвию, нарушаемому только гулом холодного ветра за окном. Я мог оставаться сосредоточенным. Я мог посвятить себя всецело творчеству. Но этот парень появился неоткуда. Он ворвался ко мне в дом как ураган, который пробудил меня ото сна. Я проснулся, и мне стало не до шуток. Покой сменился страхом.
       - Какое сегодня число?
       - Сегодня должно быть тринадцатое, если я все правильно посчитал.
       - Какого месяца?
       - Марта.
       - Марта?
       - Марта.
       - Получается, я здесь уже два месяца.
       - Ты здесь уже два месяца?
       - Значит, сейчас уже середина марта, а на улице около – 30?
       - Я и сам не заметил, как температура резко упала. Для меня все это ужасно странно. А что ты здесь делаешь так долго?
       - Слушай меня, приятель. Я попал сюда два месяца назад, и каждый день – ты слышишь меня? – каждый день эта вьюга не утихает. Я выхожу из дома каждое утро. И каждое утро из-за пронизывающего ветра и мороза я не могу пробыть за порогом этого чертова дома более получаса. Где мы вообще находимся?
       - Это я у тебя хотел спросить. Ты же тут живешь.
       Вначале я подумал, что Виктор просто смеется надо мной. Ведь, несмотря на всю ситуацию, он был так поразительно спокоен. Я злился, что не мог быть так же спокоен, как он. Мысль оборвалась стуком в дверь. Мне казалось, что я уже слышал этот звук. Он был похож на удары Виктора, когда тот врывался в дверь. Но теперь стук стал несколько слабее.
       - Кто это? - спросил я через дверь, подойдя к ней поближе.
       В ответ раздались только повторные удары.
       - Кто вы? – спросил я снова.
       Ничего. Я испугался, что теперь вместо окна кто-то просто мне вышибет дверь, а потому осторожно потянул щеколду. Я открыл дверь. Тот, кто стоял напротив, не вызвал однозначных эмоций во мне, я только ждал ответа и все. Не могу сказать то же о реакции Виктора на внезапное появление непрошенного гостя. Не успел я отвести глаз от пришедшего, как Виктор вскочил, подбежал и, оттолкнув меня так, что чуть, было, не сшиб меня с ног, заключил в объятья незнакомца. Он обнимал и кричал:
       - Господи! Господи! Танечка!
       С той поры мы стали жить втроем.





XX

       - Мне кажется, она так далеко.
       - Ты что-то сказал?
       - А ее отец здесь.
       - Ты говоришь о дочери безумца?
       - Безумца нет.
       - А его дочь?
       - А его дочь…а его дочь…
       Потом я забыл, о чем шел разговор. И мои новые соседи… Я вроде был с ними, жил с ними, говорил с ними, только одиночество никуда не делось, оно тяжким камнем висело глубоко внутри. Потом я вспомнил о дочери безумца. Или никогда не забывал.
       - Еще кто-то должен прийти?
       - Я не знаю.
       - Нет, вряд ли. Зачем это? – подхватила его подруга.
       - А почему тебя зовут Таня? – обратился я к ней.
       - Потому что это мое имя. А почему тебя зовут Антон?
       - Потому что так я себя чувствую.
       - Чувствуешь себя как Антон? – она ухмыльнулась, как если бы услышала плоскую шутку.
       - А ты чувствуешь что-нибудь?
       - Нет. Я думаю, это твое больное воображение.
       Я улыбнулся. Мне это нравилось.
       - Антон собирается уезжать в Америку.
       - В Америку? Ты? Когда? Зачем?
       - Я никуда не поеду.
       - Ну, надо же о чем-то нам говорить. Так и с ума сойти не долго.
       - Я согласна с тобой, Витя. У тебя на руках билеты. Тебе остается только собрать вещи и…
       - Я не выберусь отсюда. И вы, кстати говоря, тоже.
       - Ты уезжаешь в мае. А сейчас только март. Как только станет теплее, мы сможем организовать поход, и тогда рано или поздно встретим кого-нибудь.
       - Таня!
       - Ну, что?
       - Теплее уже не станет.
       «На этом точка. И не спорьте больше со мной» - подумал я. И они тут же замолчали.
       Затем случилось что-то странное. Виктор заговорил:
       - Антон? – Виктор произнес мое имя, медленно приближаясь ко мне, словно шпион. – Бог мой, так это ты. Как же я забыл!
       - О чем ты? – непонимающе спросил я. Таня, между тем, стала также пытливо поглядывать на меня, на пару со своим другом. Я почувствовал странный холод.
       - Поразительно! Как же я рад снова видеть тебя!
       - Начальная школа? Витя!
       Незамедлительно я заключил в объятья своего давнего друга, посмотрев на него оценивающе. Как же он изменился. Мы все очень изменились, но теплота духа детской давней дружбы из далекого волшебного прошлого сохранилась, и мы это сразу почувствовали всем сердцем, всей душой. Рядом со мной оказался мой старый, почти навсегда потерянный друг и девочка, с которой я когда-то давным-давно сидел за одной партой, которая когда-то давным-давно называла меня «дууураком», которую я когда-то чертовски стеснялся, и робел, ловля на себе ее упорный прямой взгляд. Она тоже вспомнила.
       - Это здорово! Кто бы мог подумать, что мы встретимся вот так, в такой дурацкой обстановке! Поверить не могу!
       - Я все же рад, что мы вместе. Да, необычайно здорово!
       Мне даже показалось на миг, что я действительно счастлив. Но в их глазах было поистине больше искрящегося восторга, пожалуй, это и доставляло мне удовольствие.
       - А, черт, я совсем забыл! – протянул Виктор с таким выражением, будто совершенно случайно вспомнил, что у него есть нечто такое, что спасет нас всех и более того, даже освободит от заточения.
       Я ошибался. Из внутреннего кармана куртки Витя достал маленький скомканный пакетик. При этом жесте Танечка занервничала и попыталась спрятать улыбку возбуждения. Витя извлек из пакетика что-то незаметное и спрятал это в своей ладони. Потом положил пакетик обратно и отвернулся.
       - Что у тебя? – не смог сдержать я своего любопытства.
       - Таня, наш одноклассник все-таки прав. Неизвестно, насколько мы здесь застряли.
       Виктор и не думал отвечать на мой вопрос. Но спустя некоторое время он снова обратился ко мне:
       - Знаешь, почему я так свободен? Я хотел сказать, спокоен? Сидя здесь в этом доме посреди Арктики или Антарктики, словом, я не знаю, где и как вообще такое могло случиться, мы не погибаем. Чего нам бояться? Ведь мы уже погибли. И мы не просто погибли, с этой смертью мы обрели жизнь вечную.
       - Что ты несешь?
       - У тебя был шанс уехать в другую страну, работать переводчиком, у меня был автомобиль моей мечты. И казалось, это все, что нам нужно. Но здесь, здесь, все, что нам было так нужно, не имеет никакого значения. Я знаю, что это за колдун с ружьем. Он настоящий дьявол. Но как ты не можешь понять, что, поработив нас, он научил нас свободе. Я свободен, уж не знаю, как ты.
       В этот момент я посмотрел на Танечку, которая отошла в угол так, чтобы я не смог ее видеть. Она смотрела на меня уже совсем серьезно, и на ее лице не осталось и следа игривой улыбки.
       - А ты помнишь Семена? – продолжил Витя.
       - А ты его помнишь? – ответил я вопросом на вопрос.
       - Конечно. Вы были лучшими друзьями в школе.
       - Мы до сих пор лучшие друзья.
       - Правда? Где же он?
       Я не ответил.
       - В этой конуре из всех современных достижений цивилизации я наблюдаю только твой компьютер. Зачем он тебе?
       - Он достался мне от Семена.
       - Правда?



XXI

       Шел, должно быть, месяц апрель или май. Неизвестно. С моими друзьями происходили причудливые метаморфозы. Они чахли на глазах. И что-то мне в серьез подсказывало, что причиной служил маленький пакетик Виктора, который он мне не показывал, а я и не стал больше любопытствовать по этому поводу. Однако всем нутром я ощущал и понимал, что рано или поздно мне придется все выяснить.
       Запах затхлых предметов в доме наполнял пространство и не испарялся. Он скапливался с каждым днем и оседал в углах. Затхлость успела проникнуть и в меня и отравляла мой организм, разъедала изнутри. Осознание отравленной атмосферы пришло ко мне одним утром, одинаковым, как и все остальные утра, начиная с того самого дня, как я поселился в хижине - воздух стал особенно сухим и ветхим. В то утро я увидел Виктора изменившимся в лице. Его лицо было особенно страшным. Он похудел. Я видел его каждый день, но почему-то именно сегодня в глаза мне бросился его помраченный пугающий облик. Он стал совсем как скелет, обтянутый кожей. Его щеки впали так, что своими острыми скулами он вполне смог бы открыть бутылку пива или минеральной воды. Глаза вылезали из орбит, а вокруг глаз кожа век посинела настолько, что даже, можно сказать, почернела. С его подружкой творилось примерно то же самое, но, видимо, она еще незначительно вкусила свободы, которую Виктор ей так упорно навязывал.
       Их общество меня давно уже достало. Совершенно. И, несмотря ни на что, мне было плевать. Мне плевать на то, какую отраву они принимают на свой мозг, на свое тело. Не мое это дело. Мне плевать на них. Пусть каждый творит, что хочет. Да здравствует свобода в заточении!
       Стоило мне подумать об этом, как где-то в комнате раздался звонок. Звонок испугал меня до полусмерти - почти за три месяца пребывания здесь я совсем забыл о существовании подобного устройства, я различил звонок довольно быстро – это звонил чей-то сотовый телефон. Я повернул голову - и вправду мобильник - лежит на столе так, словно всегда там и лежал. Я осторожно взял его одними пальцами, так, словно боялся раздавить или уронить сие бесценное изобретение, и ответил. Спустя несколько секунд, я передал мобильный Тане.
       Нас всех, и меня в первую очередь, удивили три вещи: первое – почему на том конце провода оказался Генри, второе – как он узнал номер Таниного мобильника, и, наконец, третье – как Генри вообще сюда дозвонился. Лови в этих местах сеть, мы, не будь глупцами, давно бы уже отчалили с этих мест. Как Генри смог дозвониться?
       Перед тем как передать трубку, я взглянул на экран телефона. Сети не было.
       - Как это? – вопросительно посмотрела на меня Таня.
       - Мой старый знакомый.
       - Твой старый знакомый?
       - Да.
       - Ты ничего не перепутал?
       - Нет, это мой давний знакомый. Конечно, во всяком случае, если он позвонил тебе, значит, ты тоже его знаешь или он знает тебя.
       - Кто?!
       - Его зовут Генри.
       - Как его зовут?!
       - Постойте – постойте! – вмешался в разговор Виктор. – кто бы это ни был, как бы его не звали и по какой бы он причине не звонил, ответьте мне, во имя всех Святых, как же он смог дозвониться сюда? Мы же сами не раз пытались вызвать помощь. Сеть здесь не ловит. Смотри.
       И показал уже увиденный мною пустой экран сотового телефона.
       - Значит, на секунду сеть словила, и как раз в эту самую секунду нам звонил Гари, – воскликнула в радости Танечка.
       - Генри.
       – Что тебе сказал этот Генри? Что?
       - Он сказал, что он где-то рядом. Сказал, что скоро придет.
       При этих словах Виктор выронил какую-то толстую книгу, которую он нервно вертел в руках все это время.
       - Но я…я не знаю, где он. – тут же поспешил я объяснить.
       - Твой друг нас вытащит отсюда? Он сделает это? – Виктор подбежал ко мне и даже обнял одной рукой, словно боялся, что я вот-вот исчезну, растворюсь в воздухе или убегу.
       - Когда же он придет? – спросила Таня.
       Мне оставалось только переводить взгляд то на одного, то на другого. И пока я так думал, что ответить, раздался уже привычный своей неожиданностью стук в дверь. При этом мы все как один вздрогнули, словно током ударенные. Однако остались сидеть на своих местах, как и прежде. Я подбежал к двери, мучительно гадая, кто бы это мог быть. Кто бы это ни был, я бы ничуть не удивился тому, что бы увидел. Окажись за дверью кого даже тот самый старик в инвалидном кресле. Мы трое были готовы ко всему, и мы не надеялись на то, что это принесет нам спасение. Точнее, они надеялись, а я уже нет. Каково же было мое непредвиденное удивление, когда я увидел на пороге наше спасение
       На пороге появился человек, одетый в объемный пуховик рыжего цвета, его огромный капюшон пыл сплошь засыпан густой коркой снега, а нависший поверх глаз мех не давал нам разглядеть его лицо. Пришелец, не говоря ни слова, шагнул внутрь и аккуратно закрыл за собой дверь. Только после этого он легким движением руки откинул капюшон назад, стряхивая крупными хлопьями снег на пол и обличая нам свою темно-синюю лыжную шапочку. И в этот момент я различил черты его лица. Это был человек, по причине которого я потратил целое состояние на оформление контракта, на билеты для поездки в Америку, по причине которого я лишился всех своих последних денег и был вынужден скрываться в дремучем лесу, в чужом заброшенном доме. Человек, вселивший в меня надежду и разрушивший мою мечту. При виде Генри, все взоры устремились на него. Все ждали, что он нам скажет. И я в том числе.
       Первое время Генри молчал.
       Первое время он, не глядя на нас, разделся и стал вальяжно шествовать по комнате по направлению к камину, возле которого сидели все мы. Но, не дойдя, он повернул обратно и тут уже стал разглядывать мебель, картины, стены, полки, погладил поверхность стола, постоял в центре комнаты, важно подбоченившись. И только после этого он начал говорить. Речь свою он начал со странного вопроса:
       - Я говорил тебе уезжать? – и, не дождавшись ответа, окликнул меня. – Антон?
       Я обалдело вскинул на него глаза:
       - Ты это мне?
       Он ответил мне язвительным тоном:
       - Тебе-тебе. Говорил я тебе уезжать в Америку?
       - Ты ничего мне не говорил. Ты сказал, что мне там предлагают работу…
       - Нет, послушай меня! Какого черта ты здесь торчишь? Я пытался вызвонить тебя, каждый день заходил к тебе домой! Что ты здесь делаешь?
       - Где я нахожусь – не твое дело, а билеты я, к твоему сведению, давно купил, они сейчас при мне. И я так понимаю, что ты сейчас вывезешь всех нас из этого дома. Только для начала объясни, как ты здесь оказался.
       При эти словах Генри как будто бы вспомнил о присутствии в комнате еще двоих людей и мельком окинул их своим подозрительным взглядом. Те по-прежнему сидели, не проронив ни слова. Все происходящее они понимали еще меньше, чем я.
       - Что ты хочешь от меня? – что-то внутри меня подсказывало, что он мне все равно не ответит.
       - Собирайся, едем.
       Его слова прозвучали для всех нас как гром среди ясного неба. Неужели я наконец-то уеду. Его слова отдавались звонким эхом в моей голове. Его слова были упоительны, и я думаю, не только для меня одного. Я думал, Виктор и Таня подпрыгнут от радости и возможно даже кинутся заключать нашего спасителя в жаркие объятья. Но вместо всего этого, мои друзья по-прежнему недвижимо сидели, а Виктор обронил зловещую фразу, которая прозвучала как судейский приговор:
       - Теперь и ты останешься с нами.
       Я сразу понял, к чему клонил Виктор. Он только что продлил срок без пяти минут свободному заключенному.
       - Чего? – Генри обратился к Виктору так, как если бы он был главнокомандующим, а Виктор – всего лишь Витей, проявившим нахальство воспротивиться требованиям и поручениям Генри.
       - Антон, объясни ему.
       Генри тут же переключился на меня, он все еще надеялся меня увезти:
       - Послушай, Тоша, моя машина стоит прямо за дверью. Скорей собирай вещи, и уходим.
       У меня не хватило сил дослушать его до конца. В порыве нетерпения и восторга я ринулся к выходу. Рывком я распахнул дверь, а за порогом не утихала метель. Казалось, она навечно поселилась в этих краях. Вечное де жа вю. Вечная мерзлота. И никакой надежды. И никакой машины за дверью также не было. Генри выбежал вслед за мной.
       - Что здесь происходит? – вскричал он душераздирающим воплем, не обнаружив своей машины.
       Генри сорвался и помчался куда-то по тому направлению, куда дул ветер. А мне ни оставалось ничего другого, как просто зашагать обратно в дом.

       О судьбе Генри переживать ни стоило: уже через полчаса он вернулся. Он вошел в дом страшно замерзшим и подавленным. В эту секунду эту узнал в Генри себя. Когда-то несколько месяцев тому назад я точно также тоскливо входил в этот дом, безуспешно окончив поиски каньона, который привел меня к этому месту. Вид Генри был жалок.
       Нам пришлось отпаивать его горячим чаем с малиной, чтоб не заболел. Когда он оправился, то поведал нам о том, как он не нашел своей машины, и не нашел вообще ничего другого. По его словам, он бежал прямо, никуда не сворачивая, затем, когда силы его стали покидать, он шел пешком, но все так же прямо. И тогда через некоторое время он увидел ничто иное, как нашу лачугу. Снова. На том же месте.
       - Что здесь происходит? – повторил он свой вопрос, который уже стал извечным для нас.
       - Идиот. – промолвил Виктор с ненавистью. – я же сразу сказал тебе, что никуда ты не сможешь нас вывезти. Ты просто идиот!
       - Значит, я – идиот? Так? А ты кто такой вообще?
       Я поспешил вмешаться в разговор:
       - Замолчите вы все. Послушай, Генри, мне уже абсолютно не важно, зачем ты пытался отправить меня в другую страну. Нам все это уже абсолютно не важно, поверь. Я предлагаю тебе сказать мне, чего ты вообще хочешь. Только честно.
       - Что мне нужно от тебя?
       - Нет. Что тебе нужно. Сейчас, например.
       - Сейчас я хочу убраться отсюда. С тобой или без тебя – это уже неважно, дебил. И еще кое-что… Хочу выспаться как следует перед дорогой. Уж не знаю, как вы сумели спрятать мою машину, шутники, но чтобы сегодня к вечеру она была уже на месте. У меня нет ни времени, ни желания здесь оставаться еще хоть сколько-нибудь лишних часов.
       - Это невозможно.
       - Невозможно что?
       - Ты все правильно расслышал, Виктор тебя не пугал. Он говорил правду. Выхода отсюда нет. Мы уже долгое время живем в этом доме. Выбраться отсюда не представляется возможным.
       Генри смотрел на меня с открытым ртом в течение пары секунд как замороженный. Затем, неожиданно, он разразился непрерывным смехом отчаяния. Он хохотал, и этот дикий смех пугал нас как ничто другое. Впрочем, я позволил себе изобразить на лице легкую улыбку. Признаюсь, меня очень радовало и даже забавляло, что Генри оказался в этом месте. Вместе с нами.
       - Вы психи! – говорил он сквозь смех. – психи!
       - Нет, это ты псих.
       - С чего вдруг?
       - А ты скажи, какой сейчас месяц.
       - Что значит, какой месяц? Май! Какой же еще?
       - Значит, май? Но улице не выше тридцати пяти градусов мороза! И кто из нас псих? Если кто-то и сошел с ума, так тогда уж мы все!
       Генри успокоился. Утихающий смешок плавно перешел в стонущие всхлипы, Генри плакал. Он закрыл лицо руками, стараясь совладать с собой, со своими мыслями и чувствами. Но казаться сильным уже не имело никакого смысла.
       - Помнишь, я сказал тебе «16:07»? Помнишь? – тихо сказал он, когда успокоился.
       - Я помню.
       - Все, что я могу тебе сказать, так это то, 16:07 – это не время, а место.
       - Место?
       - Да. Это все, что я могу тебе сказать.
       - Что ты можешь сказать об этом месте? Оно где-то рядом?
       - Нет, Антон. Оно теперь уже очень и очень далеко, прости.
       Я пытался обдумать то, что мне сказал Генри. Я пытался сделать это много раз, но у меня ничего не вышло. Мне и всей моей короткой жизни не хватило бы, чтобы расшифровать сие закодированное послание. Я хотел попросить Генри растолковать то, что он сказал, но что-то остановило меня от этого.
       Я медленно подошел к зеркалу, висящему подле дивана, и взглянул в него. Оттуда на меня смотрели тусклые глаза, полные тоски и боли. Тот, кого я видел в зеркале, стал совсем как скелет, обтянутый кожей. Его щеки впали так, что своими острыми скулами он вполне смог бы открыть бутылку пива или минеральной воды. Глаза вылезали из орбит, а вокруг глаз кожа посинела настолько, что даже, можно сказать, почернела. В руках я сжимал крохотный пустой целлофановый пакетик. Я вспомнил, было, что-то и повернулся назад к креслу, где сидел Генри. Но Генри там не было. На стене висели старинные часы с кукушкой, которые я никогда прежде не замечал. Впервые я также заметил их монотонный четкий ритм, настолько тягостный, словно их ход вот-вот прервется.
       - Витя! У нас осталось еще…
       Стало тихо, как никогда прежде. Я в страхе окинул комнату взором и заметил, что она была совершенно пуста. Я не чувствовал дух присутствия какого-либо человека. Казалось, здесь никого не было уже очень давно. Никто ни приходил, и не уходил. Здесь вообще никого не было с самого начала. Почему я так и не встретился с Семой, который был мне всем? Причем здесь эти люди?
       - Антон, ты не видел, куда ушла Таня?
       - Нет, я не видел.
       - Она вышла, и вот уже около часа ее нет.
       - Ты уверен, что она отсутствовала всего час?
       - На что ты намекаешь?
       - Я никогда ни на что не намекаю. Это Генри у нас любит намекать.
       - Какой еще Генри?
       - А тот, что приезжал за нами, помнишь? Ты и не заметил, как он ушел.
       - Я ничего такого не помню, ты уж извини.
       - Какие же все кругом глупцы!
       - Это ты обо мне?
       - Ничтожества!
       - Да ты в своем уме?
       - Более чем. Ха-ха!
       - Смотри, ты доигрался, ты остался один, и никому ты не нужен.
       - Зато у меня есть роман, о котором, вы никчемные людишки, только могли мечтать!
       - Странно, в твоем возрасте все мечтают о самой дорогой, навороченной тачке, например. О том, чтобы было денег немерено. О больших роскошных домах или дамах, там уж кому что.
       - О навороченных тачках пусть мечтают навороченные. Ха-ха! Я поселился здесь, чтобы меня ничего не отвлекало от работы.
       - Но раньше тебя тоже ничто не отвлекало.
       - Нет, эти постоянные звонки, ночные кошмары. Вы люди, постоянно отравляете друг другу жизнь, с вашими глупыми мечтами и намерениями. Вы – примитивные создания, готовые сожрать подобных и неподобных себе. Я не могу жить с вами, и прав, прав был Виктор, черт возьми, когда говорил, что мы научились свободе, будучи порабощенными. Я научился свободе, оставшись в заточении с самим собой. Теперь все изменилось, и я уже не хочу уезжать. Я избавился от прежнего кошмара.
       - Проснись, теперь вся твоя жизнь – сплошной кошмар!



XXII


       Я включаю свой ноутбук и открываю документ с текстом своего незаконченного романа.
       Внезапно болезненный озноб сковывает все мое тело. Я дрожу как в предсмертных судорогах.
       - Витя. Где ты? Подойди, пожалуйста. Скорее. Мне плохо. Где же ты, Витя? Таня пришла? Она здесь? Позови, Семена.
       Никто не слышит. Никого нет. Где же все? Куда все исчезли? Как же так они могли, когда я еще не все сделал, не все, что хотел? Осталось что-то нерешенное. 16:07.
       А где разгадка? Может быть, эти цифры в моих билетах. Так, где они? Он говорил, это место. Может быть, он имел в виду другую страну. Он говорил, что мне надо было уехать. Точно, это другая страна. Я давно знал, что мне здесь не место. Что же делать?
       Я так больше не могу. Нужно разобраться в этом раз и навсегда. Мне нужно идти, я так больше не могу. Надо уходить. А там как повезет.
       Я собираюсь с мыслями и принимаю окончательное решение – надо уходить. Как прискорбно это осознавать – моя жажда вдохновения привела меня сюда. Но я ничего здесь не нашел. И я не задержусь здесь больше ни на минуту. Как бы страшно мне сейчас не было, я окончательно собираюсь в дорогу.
       За окном воет метель и свирепствует северный ветер. В доме одиноко. Сегодня шестнадцатое июля. Книга написана. Да не судите строго.




       


Посвящается тем, кто так и не смог
 определиться в своей цели (и вместе с ними Ваш покорный слуга).
 
       
       


       
       Особая благодарность Аркадию и Борису Стругацким,
 а также Корнееву Виталию Владимировичу.