В паутине ненависти Часть 1

Пролог
Утро. Небо темнеет от надвигающихся зеленоватых туч. Море неестественно тихо, словно напугано какой-то угрозой, повисшей в воздухе. Все мгновенно застывает. От зеленых неподвижных деревьев веет неприятным холодом. Кажется, вся природа пугается чего-то, сжимается, притихает. И в этой зловещей тишине не существует времени – есть только борьба разума, охваченного страхом, с сердцем, полным любви и жаждущим справедливости.
Каково это: находиться в паутине ненависти и не знать, как выбраться из нее; каково быть заключенным в треугольник не то врагов, не то друзей? Как тебе это нравиться, Кристин? Что с тобой, крошка-герцогиня? Почему твои глаза так испуганно, виновато смотрят по сторонам?
Чего ты ждешь? Почему сомневаешься?
Взгляни на магический треугольник. Вот же они, люди, кто затянул тебя в паутину, из-за них ты оказалась здесь, в треугольнике. В одной из его вершин твой отец, чье лицо ты еще никогда не видела таким искаженным от злобы и ненависти. В его руках пистолет, направленный на твоего друга и одновременно врага – Луиса, стоящего в другой вершине треугольника. Куда подевались привычные сдержанность, хладнокровие и равнодушие этого юноши? Он подавлен, разбит, руки плетями висят вдоль его тела, голова опущена. Он не видит направленного на него пистолета, ему все равно; он и сам только что держал такое же оружие, из которого была выпущена всего одна-единственная пуля, хранившаяся в нем много лет.
В последней, третьей вершине треугольника труп отца Луиса – Хэлланда, мучившего тебя, Кристин, столько лет, не дававшего жить…
Вспомни все, что было, Герцогиня! Что ты чувствуешь? Почему ты в смятении? Твои чувства противоречивы… Ты в центре треугольника – тебе решать. Стоящий поодаль озадаченный Александр, друг твоего отца, твой истинный друг, как ни странно, не поможет тебе. Он как бы ни в счет, он вне игры, вне треугольника, вне паутины. Ты одна, совсем одна, бедняжка Кристин, но помни, что ты Герцогиня!
Не смотри беспомощно на море, на небо, на горы и деревья – они не помогут тебе. Спасай себя сама – ты делала это много раз, вспомни! Это решающая минута твоей нелегкой только начавшейся жизни. Никто тебе не поможет, Кристин: ты сама так хотела, невинное дитя.
Решайся, Герцогиня. Чьи глаза тебе дороже: зеленые пронзительные твоего отца или серые туманные Луиса? Их двое, но выбрать ты должна одного. Что ты предпочтешь: семью или справедливость, ненависть или дружбу? Хочешь бежать, но ноги не слушаются. Следующая секунда будет самой главной, решать тебе, Герцогиня…





 Часть 1
«Одинокий в толпе»
Глава 1
Ливадия. 2006 год.
Ненависть. Может ли быть на свете что-нибудь сложнее этого непримиримого чувства? Люди говорят: «Ненавижу то, ненавижу это…», не задумываясь ни об истинном значении этих слов, ни о последствиях, которыми может быть чревато сильное увлечение этим чувством злобы и вражды.
Мне всегда была чужда ненависть. Я не понимал ее и не желал иметь с ней дело, опасаясь ее понаслышке. Моя жизнь была полна только любовью, радостью и счастьем, пока в ней не появился роковой человек, насквозь пропитанный черной злобой и слепой ненавистью. Тогда я впервые столкнулся с миром зла и несправедливости, но я был еще ребенком и, будучи не в состоянии воспринимать все серьезно, не придавал тому большого значения.
Вечер, когда в наш уютный дом в шестнадцатом округе Парижа, явился этот странный молчаливый человек, чье настроение всегда было мрачным, запомнился мне на всю жизнь. Еще не успело стемнеть, и крыши домов все еще были освещены лучами заходящего солнца. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность, словно он был наэлектризован; стояла неестественная тишина, точно перед грозой, однако небо было чистым.
Мне тогда было двенадцать лет, и я безумно любил целыми днями бегать по парижским улочкам и крышам. Этот город казался мне сказкой, полной приключений и волшебства. В тот вечер я только успел вернуться домой с одной из таких прогулок по Парижу, когда послышался негромкий, но уверенный стук в нашу дверь.
Я, опередив своих родителей, побежал открывать, думая, что это пришел кто-то из моих приятелей…
На пороге стоял довольно высокий широкоплечий мужчина, одетый в черное дорогое пальто. Это показалось мне странным, так как, несмотря на то, что на улице стояла осень, снаружи было вовсе не так холодно, чтобы ходить в пальто. Меня также удивила черная нелепая шляпа незнакомца: ее поля закрывали почти все лицо мужчины, не считая выступающего квадратного подбородка. Но самое главное, что поразило меня в облике этого человека – его красивые задумчивые глаза, грустно сверкнувшие на меня с неясного темного лица.
В незнакомце было что-то, что сразу расположило меня к нему, растрогало и в то же время насторожило и напугало. Этот загадочный мужчина был словно призрак, потерявшийся во времени; он словно бы явился из прошлого, чтобы что-то найти: боль и тоску прочел я в его блестящих глазах. От него веяло каким-то непривычным приятным холодом, но даже сквозь свитер я почувствовал, как горячи его широкие мягкие ладони, которые он положил мне на плечи, безмолвно войдя, осторожно закрыв дверь и наклонившись ко мне.
Он изучал меня пристальным взглядом, пока я стоял, застыв на месте, околдованный таинственностью, исходящей от незнакомца. Я не знал, что думал обо мне мужчина, пристально вглядываясь мне в глаза. Он исследовал меня так всего несколько секунд, но мне показалось, что он глядел мне в глаза целую вечность и смог прочитать все мои мысли. Когда он отпустил мои плечи и выпрямился, мне стало холодно без его горячих рук и в то же время полегчало от того, что этот мужчина больше не смотрит на меня так странно и недоверчиво. Теперь его взгляд стал обычным, я имею в виду то, как смотрят люди, занятые различными проблемами и равнодушные к чужим трудностям и чувствам. Да, незнакомец именно так и смотрел. Я пытался понять, что ему нужно, проникнуть в его душу, но все, что я считывал с его облика, было неопределенностью и пустотой. Блеск его глаз говорил о множестве мыслей и идей в его голове. Я был уверен, что его сердце такое же горячее, как и его руки. И лишь спустя десять лет, я понимаю, что в тот момент в его душе не было ничего, кроме пустоты, словно умение чувствовать оставило его.
Этого человека можно было спасти тогда, пока его душа была пуста. Но я не успел ничего предпринять, так как не понял важности происходящего, а когда все стало очевидно для меня, было уже слишком поздно: пустующее место заняла ненависть, поскольку душа его не могла найти того, что утратила. Мне понравился этот человек, и я после долго корил себя за то, что ничего не смог сделать для него, когда его судьба была в моих руках. Возможно, это и было главной причиной того, что в последствие, видя одиночество и страдания этого человека, я испытывал чувство вины оттого, что не мог разделить его чувств.
Незнакомец быстро огляделся, уголки его губ дрогнули, а на его лице появилось что-то вроде улыбки.
– Александр Моруа-Каррель, – негромко назвал он мое имя, глядя мне прямо в глаза – я даже не удивился тому, что он знает, как меня зовут. – Я пришел к твоему отцу, мой мальчик.
Тут в прихожую вышли мои родители.
– Пап, это к тебе, – неуверенно произнес я, избегая глядеть на незнакомца.
Мой отец, увидев пришедшего, на несколько секунд потерял дар речи. Лицо его сначала выражало изумление и недоумение, а затем широкая улыбка просвидетельствовала о его безмерной радости.
– Этьен Рамбаль-Коше, – вымолвил мой отец и заключил пришедшего в дружеские объятия. – Я счастлив видеть тебя, дружище.
Незнакомец печально улыбнулся – это была искренняя настоящая улыбка: редкие люди умеют так улыбаться.
– Отчего ты так мрачен, Этьен? – удивился мой отец, приглашая своего друга в гостиную.
 Да, это действительно был его друг. Лучший друг, которому мой отец был бесконечно предан.
– Ничего, Антуан, – обречено сказал Этьен, глядя по сторонам. – Не спрашивай ни о чем, друг. Придет время – я сам тебе все расскажу. Как давно я не был в твоем доме… Мадам, – обратился он, поздоровавшись, к моей матери, смотревшей на все это со стороны, – вы как всегда неотразимы.
Моя мать улыбнулась и кокетливо наклонила голову: ей явно было приятно получить комплимент от этого человека. Уже через минуту она открыто смотрела ему в лицо и лучезарно улыбалась. Мой отец тоже не сводил с гостя восторженного внимательного взгляда. Один я удивленно таращился по сторонам, быстро моргая, и не понимая, почему мои родители так влюблены в этого человека. Мог ли я знать тогда, как изменится моя жизнь с появлением в ней загадочного незнакомца…
Глава 2
Мои родители были наидобрейшими людьми и всегда баловали меня. Я привык делать то, что хочу, и получать все по первому моему желанию, однако я не был капризным ребенком. Прекрасно осознавая необходимость знаний, я отменно учился и старался во всем быть первым, что давалось мне без труда. Я видел мир в розовом свете и любил его. Мне так много хотелось сделать для людей и для моей дорогой любимой Франции, что я часами мог составлять разные планы на будущее и разглагольствовать о них, хотя мало кто желал воспринимать всерьез мои довольно сумбурные идеи, поэтому, когда Этьен Рамбаль-Коше заинтересовался ими, я был очень польщен и смущен. Этот мужчина вызывал меня к себе (он поселился у нас в доме по настоянию отца) и, мрачно испепеляя меня строгим взглядом, выслушивал мои идеи по изменению налоговой системы во Франции. Больше всего меня поражало то, что Этьен всегда был так печален, мрачен и молчалив. Он не дичился людей, напротив он даже нуждался в обществе, но в толпе вел себя странно: понимая, что все эти люди чужды ему, Этьен еще больше замыкался в себе и преимущественно хранил угрюмое молчание; порой мужчина просто не замечал того, кто к нему с чем-нибудь обращался, или пронзал человека таким презрительным взглядом, что говорящему хотелось убежать и спрятаться, – вот почему Этьена все опасались, считали, что у него недобрые намерения, и в то же время высший свет не мог без него обходиться. Его принимали во всех богатых домах города и заискивали перед ним, а он игнорировал все это, продолжая мрачно молчать и пугать всех своим сердитым видом.
Поговорив с отцом, я выяснил, что Этьен потерял семью и теперь одинок и страдает. Мой отец говорил, что с трагедией жизни Этьена связано немало пренеприятных историй, поэтому он старается умалчивать об этом и, отрекаясь от людей, переносить страдания стойко и в одиночестве.
Этот человек с загадочным прошлым так увлек меня, что я стал неотступно наблюдать за ним и выяснять факты из его жизни, как настоящий детектив. Мне казалось, что Этьен отрекается от людей вовсе не из-за каких-то неприятностей: он определенно имел важную цель в жизни и думал лишь о ней. Вскоре понял, как ненавистен Этьену окружающий мир с его суетящимися людишками. Мужчина считал себя выше всего этого, а я не желал смириться с его решением, ведь мир так прекрасен и добр и только. Ах, если бы я знал тогда, как ошибался…
В этот же год злой рок пошутил надо мной. Я получил страшную весть о гибели моих родителей в автокатастрофе. Это известие почти убило меня, ведь кроме родителей у меня никого не было. Что делать? Как быть? С тех пор прошло много лет, но я до сих пор не могу смириться с их смертью…Часть меня все еще верит, что они просто куда-то ухали и что в один прекрасный день они вернуться ко мне. Но другая часть знает, что ничего уже не вернуть… Малейшие воспоминания об этом всегда будут причинять мне боль…
Как ни странно моим воспитанием и заботой обо мне занялся Этьен Рамбаль-Коше. Теперь судьба навек неразрывно связала меня с ним в единое целое. Именно тогда я впервые познал основные трудности жизни, а также характер моего наставника Этьена. Он был необычайно терпелив, настойчив и невероятно жесток. Первое чему он научил меня – никогда не сдаваться. Я был довольно миролюбив, доверчив, добродушен и незлопамятен, что почему-то не нравилось Этьену. Он искоренял, как мне тогда казалось, мои самые лучшие качества, обличая черные души людей и не упуская случая продемонстрировать и подчеркнуть плохие стороны жизни.
Говорят, молодым снятся сны – я тоже когда-то видел их, но после того, как в моей жизни появился Этьен, сны перестали посещать меня. Мужчина лично составил мне распорядок дня, распланировав каждую секунду моей жизни на ближайшие десять лет. Каждое утро я занимался точными и естественными науками, открывая для себя много нового. В полдень у меня был короткий перерыв для отдыха, а послеобеденные занятия у меня чередовались: в один день я сидел по четыре часа на лошади, фехтовал и занимался гимнастикой, футболом или баскетболом, а в другой – Этьен отправлял меня на какую-нибудь стройку: я таскал доски, бадьи с цементом, орудовал отверткой, молотком, стамеской.
Приходя домой без задних ног, я мечтал лишь о том, как бы поскорее лечь спать, но не тут-то было: Этьен заставлял меня читать по тридцать страниц какой-нибудь философской книги и высказывать ему свое мнение о прочитанном. Я был честен: говорил то, что думал, и Этьен никогда не пытался переубедить меня, хотя наши мнения чаще всего не совпадали. Мужчина просто слушал, внимательно слушал, пристально глядя мне в лицо. Быть может от этого мне хотелось говорить и говорить с ним до самого утра, но всякий раз по-прошествие часа, Этьен отправлял меня спать, и уже назавтра его крепкая сильная рука, тряся мое плечо, будила меня не занятия. Я долго не мог привыкнуть к такому плотному графику, но следовал ему, тихо ненавидя Этьена. Порой мне хотелось взбунтоваться, но я боялся моего наставника, и не потому что он мог применить рукоприкладство, мне достаточно было одного его взгляда, полного презрения, и я чувствовал себя последним лентяем и старался исправиться.
«Лень, – говорил Этьен, – это болезнь, которой изначально заражен каждый человек. Но у каждого есть шанс излечить себя трудом, закаляя волю. Важно не упустить нужное время, иначе лень захватит тебя и уничтожит».
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я понял, чего добивался Этьен. Он научил меня жить разумом, волей. Где-то спустя год у меня проснулся живой интерес к наукам, к чтению, к занятиям. Бесконечная зубрежка превратилась в удовольствие. Этьен развивал во мне невидимые таланты: я обучался игре на музыкальных инструментах, живописи и умению красиво и правильно излагаться на письме и в речи на нескольких языках. Этьен хвалил меня, если я был того достоин, и наказывал меня, отчитывая за малейшие промахи.
Я до невозможности боялся этого человека, боялся его всезнающих блестящих зеленых глаз, боялся его вечного испытывающего молчания, осуждения и презрения к миру и людям. Но еще сильнее я любил его, любил как отца, как лучшего друга, как человека, который никогда не предаст тебя и всегда о тебе позаботиться. Я трепетал перед ним, всякий раз мое неудержимое любопытство заставляло меня быть смелым, бороться со страхом и задавать моему наставнику разные вопросы о нем самом и о его жизни. Этьен замечал это, и ему нравился мой энтузиазм.
Но самое странное, самое удивительное в Этьене было то, как он относился к детям, в частности к белокурым девочкам. Каждый раз, когда он видел какую-нибудь из них, он весь напрягался, леденел и непременно подзывал ребенка к себе. Заглядывая девочке в лицо, Этьен обычно разочаровывался – это было написано на его лице. Мужчина невольно пугал ребенка своим рассерженным, раздосадованным видом, и тот начинал плакать, тогда Этьен смягчался: на его красивом лице отражались нежность и желание позаботиться. Этот человек всегда покупал и дарил детям дорогие и самые лучшие подарки: игрушки, велосипеды, книги – все просто так! – незнакомым детям, которых он видел единожды в жизни. Я недоумевал. Дети вообще были для Этьена чем-то непричастным к миру, они были единственным, что мужчина не ненавидел.
Вскоре мне подвернулся счастливый случай узнать причину столь странной, но прекрасной привычки моего учителя дарить детям подарки. Большую часть времени Этьен проводил, работая в библиотеке-кабинете. Порой он просиживал за какими-то бумажками многие ночи напролет, а утром приступал к чтению трудов философов и экономистов как ни в чем не бывало: словно он всю ночь не работал, а сладко спал. Никогда я не видел на его лице следов недосыпания или усталости. Этьен был бесстрастен в присутствии кого-либо. Он не позволял людям видеть и знать его чувства и мысли (должно быть, он и себе не позволял знать это).
После того, как Этьен поселился в нашем доме, он занял отцовский кабинет, и я никогда не видел, чтобы мужчина держал дверь не запертой. Дубовая дверь всегда была закрыта, словно сейф с деньгами или секретной информацией. Я полагал, что Этьен все переделал в комнате и не хочет, чтобы я видел изменения, ведь когда-то там работал мой отец.
Но однажды дверь оказалась не запертой. Я зачем-то искал Этьена и заглянул в кабинет, ожидая застать его там. К моему удивлению, Этьена в кабинете не было. Это озадачило меня. Для проверки я крикнул пару раз, зовя своего учителя, но никто не отозвался. Нелепость какая-то! Кабинет пуст, а дверь не заперта…
Я неуверенно приблизился к огромному полированному столу и тут вдруг понял, что за прошедшее время в кабинете ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Этьен вел себя здесь как гость и соблюдал всюду идеальный порядок. Растроганно улыбнувшись, я мысленно поблагодарил мужчину.
Уже собравшись уходить, я заметил один странный предмет на столе. Это была рамка с фотографией. На первый взгляд ничего особенного: на полке в шкафу тоже стояли подобные рамки с фотографиями моих родителей, а кто же был на этом фото?
Я взял вещицу в руки и поднес к глазам. Это был портрет девочки лет семи верхом на маленьком белом пони. Признаюсь, я влюбился в эту девочку с первого взгляда. Как уверенно и гордо восседала она на своей лошадке, держа поводья тонкими пальчиками. Как шел девочке ее костюм: красивое голубое платье, украшенное жемчугом и многочисленными бантиками и оборками… Как золотились пушистые локоны всадницы под голубой шляпой с огромными белыми перьями, а ее глаза! Они были зелеными, как у моего наставника, только сияли гораздо ярче и глядели куда веселее и добрее.
Изображение было таким реальным: девочка казалась мне живой и близкой. Ее задорная ослепительная улыбка заставила меня забыть обо всем на свете. Так хотелось улыбнуться ей в ответ… Я даже не заметил, как в кабинет вошел Этьен. Он жутко разозлился, увидев, как я рассматриваю фотографию, и выхватил ее из моих рук. Я стоял, окаменевший, восхищенный и напуганный.
Должно быть, я выглядел очень глупо и смешно: Этьен быстро успокоился и вернул рамку мне. Девочка на пони снова смотрела на меня и улыбалась. Мое горло так пересохло, что я не мог нормально говорить, но мне все же удалось прошептать:
– Кто она?
Почти не дыша, я ждал ответа. Но Этьен почему-то медлил. Сначала он долго глядел в окно, потом медленно обернулся и устремил на меня недоверчивый взгляд. Я распрямил плечи и потупился. Приблизившись ко мне и встав за моей спиной, он какое-то время изучал портрет, словно спрашивал позволения у девочки рассказать о ней.
– Ее зовут Кристин, – сказал он наконец.
– Кристин, – зачарованно повторил я, ставя рамку на стол. – Но кто она?
Обернувшись к Этьену, я внимательно посмотрел в его затуманившиеся зеленые глаза.
– Это моя дочь, – печально ответил мужчина, касаясь фотографии. – Крошка-герцогиня…
– Герцогиня? – я даже не удивился, просто обрадовался.
Девочка могла быть и наследной принцессой, и юной королевой – так она выглядела.
– Где же она? – поинтересовался я. – Могу я с ней познакомиться? Мне бы хотелось.
Лицо Этьена перекосилось. Он отвернулся и выдавил из себя тихим пугающим голосом:
– Она умерла.
Я онемел, не веря своим ушам.
– Точнее ее заставили умереть, – поправился мужчина.
Лицо его было страшно, глаза сверкали недобрым блеском, точно у тигра, сидящего в засаде.
– Заставили умереть? Заставили умереть… И теперь вы, наверное, мстите, – задумчиво пробормотал я, потирая подбородок.
– Мщу? – зло усмехнулся Этьен.
Я быстро поднял голову и нахмурился, встретившись взглядом с полными ненависти глазами помрачневшего собеседника.
– Нет, Алекс, – разъяснил он, с горечью качая головой и морщась от отвращения не то к себе, не то к событиям прошлого. – Моя месть впереди. Моим врагам еще предстоит познать, что такое настоящие страдания… Кто встал на пути Этьена Рамбаль-Коше получит сполна. О, если бы я мог вернуть ее… Моя крошка-герцогиня…
Мужчина упал в кресло и обхватил голову руками, продолжая что-то бормотать.
Мне вдруг стало холодно, страшно и одиноко, как будто я почувствовал то же, что чувствовал Этьен. Я покосился на портрет девочки. Она так же весело и беспечно продолжала улыбаться, вселяя в сердце надежду и заставляя повнимательнее всмотреться в мир, прислушаться, полюбить его…
«Она умерла, – вспомнил я. – Почему?»
Очаровательный призрак, ангел. Где же ты все-таки? Я печально вздохнул, охваченный мрачными мыслями, и потихоньку покинул кабинет.
Глава 3
«Дорога помогает забыться», – сказал как-то мне мой наставник, объясняя свою любовь к путешествиям. Этьен иногда брал в поездки меня, и я наслаждался всем, что видел. Конечно, получать удовольствие легче, чем забываться. Я хорошо понимал это. В то время как я развлекался и познавал мир, Этьен всего лишь совершал обычный побег, побег от прошлого.
Когда пришло нужное время, я поступил в один из самых старых и признанных лучшими университет Европы – в Сорбонну. Мое обаяние и мой аналитический ум и там сыграли свою роль: я был одним из лучших студентов.
Но моему истинному учителю все это казалось недостаточным. С каждым днем Этьен все больше увеличивал мне нагрузку. Я вставал ни свет ни заря, учился, трудился не покладая рук, как последний бедняк, а ведь я был богат. Порой я злился на Этьена: он точно делал из меня раба при моем-то состоянии и моих возможностях. Но после я понимал: он прав, и благодарил его за уроки и его терпение.
Вместо того чтобы развлекаться, я занимался тем, из чего можно было извлечь максимум пользы. Я редко бывал на университетских вечеринках: не то что бы я не любил веселиться, просто подобные пирушки не вызывали у меня особого интереса. Несмотря на это я всегда был душой компании, так как, благодаря бесконечному чтению и рассказам Этьена, я знал много всего интересного и забавного и многое мог поведать. Мне было лестно и приятно слышать комплименты на счет моих ораторских способностей. Я понял, что мне известно гораздо больше, чем другим, и значит, я могу действовать смелее других. Мне порой приходили в голову умопомрачительные идеи, навеянные приключенческими историческими романами, которые вызывали во мне особые чувства, и я воображал себя королем Франции. Это было чувство превосходства, проснувшееся во мне: я захотел власти. И я был вовсе этому не рад, но смотреть на людей немного свысока и сознавать, что ты сильнее их, было очень приятно.
Когда я поделился своими ощущениями с Этьеном, он сперва по привычке нахмурился, задумался, а потом усмехнулся и сказал:
– Властвовать хотят те, кто-либо очень боится, либо слишком счастлив, так как счастье и страх побуждают нас действовать. Власть, могущество даруют людям неповторимое чувство собственной значимости, собственного превосходства, а вместе с тем и чувство безопасности. Кто способен причинить тебе вред, если ты прекраснее и сильнее всех? Важно только избрать правильный путь: властвовать нужно в меру. Злоупотребление, излишний деспотизм становится причиной бунтов, а чрезмерная доброта к людям делает их наглыми и эгоистичными. Не у всех есть талант властвовать.
Я улыбнулся. Мысли Этьена как всегда были сложны.
– Значит то, что мне нравиться, так сказать, править, еще не говорит о том, что у меня имеется талант, – резюмировал я.
– Да, верно, – подтвердил Этьен и грустно вдохнул. – Она тоже любила править. А что с ней стало? Моя неотразимая крошка-герцогиня…
Я не стал уточнять, что он имеет в виду. Зачем снова ворошить прошлое и взывать к сердцу, полному ненависти, жаждущему мести?
После нашего разговора Этьен опять впал в мрачное состояние, копаясь в своих мыслях, воспоминаниях и планах, кляня всех виноватых и нет. Я не мог вынести этого и как всегда сбежал.
Частенько по вечерам, когда мой наставник был чем-нибудь занят и не видел меня, я прокрадывался в его кабинет и уносил оттуда рамку с фотографией его дочери. Забираясь с ней на крышу нашего дома, я любовался красотой заката и рассказывал «моей» девочке о своих мечтах. Я по-прежнему любил ее.
Конечно, глупо болтать с фотографией, обыкновенной неживой картинкой, любить то, чего нет, но я «верил» в эту прелестную крошку: мне было так хорошо, так спокойно с ней. Ведь приятно, когда рядом с тобой есть человек, который всегда понимает тебя и дарит тебе лучезарные улыбки.
И хотя это была всего лишь фотография, возможно, я был прав, что придавал ей такое большое значение.
После того, как я с блеском окончил Сорбонну, в моей жизни многое переменилось. Однажды Этьен вызвал меня к себе, и, когда я предстал перед ним, он поднялся с кресла, приблизился ко мне и внимательно посмотрел мне в глаза. Если раньше я испытывал трепет перед ним, то сейчас, с благодарностью глядя в его неясные зеленые глаза, я чувствовал себя равным ему. Он улыбнулся, и меня растрогала искренность этой улыбки.
– Я доволен вами, – сказал мужчина, впервые обращаясь ко мне на «вы», – друг мой.
Я благодарно улыбнулся, чувствуя себя самым счастливым на свете. Так вскоре Этьен из учителя превратился в друга для меня.
Позже мужчина предложил мне поехать с ним в Ливадию. Я привык путешествовать с Этьеном; но я ни разу не был в Ливадии – Этьен никогда много не рассказывал об этом месте, просто упоминал, но я догадался, что это одно из его любимых мест на планете.
Я был обрадован приглашением отправиться в незнакомый неизведанный уголок, поэтому сразу согласился. Именно в Ливадии произошли события, изменившие мое радужное мировоззрение.
Глава 4
Утром во вторник мы прибыли на автовокзал крымского города Ялты. Это, разумеется, может показаться странным, ведь и мой друг, и я обладали достаточными средствами для того, чтобы путешествовать на персональном транспорте, а не таскаться по всяким вокзалам. И все же в Ливадию мы добирались сначала самолетом, затем поездом и, наконец, автобусом. Этьен всегда говорил, что познать истинный вкус странствий можно лишь путешествуя как последний бедняк: налегке и с чистой совестью – что я и сделал, придумав для нас такой утомительный и долгий план пути.
Было еще очень рано, и ночная темнота только начала нехотя сползать с гор и растворяться в первых солнечных лучах. Один за другим освещались и представали во всей красе уголки горной долины, где мы очутились. Небо приобрело особые оттенки голубого, каких я раньше не видел: сначала оно было светлым-светлым, а дальше становилось все темнее и темнее, вплоть до светло синего, словно это был водоем, в который смотришь наоборот. Тогда, стоя внутри здания вокзала и глядя на небо сквозь огромное панорамное окно, я впервые задумался о могуществе недосягаемой голубизны. Чего нам ожидать от нее?
День обещал быть солнечным и жарким, и в воздухе чувствовалась влажность. Выйдя на улицу, я заметил меж вершинами гор кусочек радуги и вдохнул полной грудью восхитительный утренний воздух, еще не успевший насытиться выхлопными газами и запахом бензина.
Этьен куда-то отлучился, и я ждал его, наслаждаясь отличным утром. Когда мой друг вернулся, мы сели в такси и поехали уже прямиком в Ливадию. Я всю дорогу не отрывал глаз от окошка: какие красивые мелькали виды! Как прекрасны были горы, гордо возвышавшиеся над небольшими рощицами и зеленеющими лугами.
Когда в салоне автомобиля стало душно, я приоткрыл окошко и почувствовал незабываемый запах трав и полевых цветов. Аромат показался мне таким сильным, что я поделился впечатлением с Этьеном, сидящим рядом и глядящим в лобовое стекло. Но тот равнодушно покачал головой и сказал, что знавал места, где запахи степных растений были куда отчетливее и сильнее здешних. Лицо мужчины стало грустным, как и всегда, когда он вспоминал моменты из своего прошлого. Я поспешно отвернулся, не желая заражаться его извечной меланхолией.
Вскоре мы въехали в небольшой поселок – центр Ливадии, и машина замедлила ход, объезжая расположившихся на обочине дороги торговцев фруктами.
На мгновение мне почудилось, что я попал в прошлое – так старомодно выглядел этот поселочек: дома были бесцветны и нуждались в ремонте, их окна и деревянные балкончики давно покосились, но обилие цветочных кадок и горшков скрывало этот недостаток.
Возле входа на местную почту толпились хохочущие люди, вероятно, ожидая ее открытия. Около витрины магазинчика женщина в длинной коричневой юбке, белом переднике и со смешной соломенной шляпой на голове за что-то отчитывала плачущего ребенка. Мне показался нелепым наряд этой дамы, но, вглядевшись в людей, я понял, что многие женщины здесь так одеваются и вместо сумок носят в руках большие корзины.
Некоторые мужчины были одеты в не менее странные старомодные костюмы и так же носили соломенные шляпы. Когда мы ехали вдоль улиц, автомобиль трясло, словно телегу с ящиками. Я решил выяснить, в чем дело. Оказалось, что мостовая была вымощена булыжникам, и даже если где-то и был асфальт, то весь растрескавшийся.
Такси еще с полчаса петляло по улочкам поселка, прежде чем мы прибыли к дому, принадлежавшему Этьену. Дом представлял собой двухэтажное здание из желтого кирпича с двумя деревянными балконами, все увитое плющом и скрытое от любопытных глаз ухоженным садиком и замысловатым забором из чугунных прутьев.
Я вышел из машины и тут же учуял ни с чем несравненный запах моря.
– Эй, – окликнул меня, усмехнувшись, Этьен. – Пойдем в дом. Ты еще не видел, какой вид открывается из окон второго этажа!
Я стоял, подставив лицо обжигающему солнцу, закрыв глаза, вдыхая свежий морской воздух. Слова друга заставили меня очнуться. Я последовал за ним в дом.
– Вы и раньше останавливались здесь? – спросил я мужчину, разглядывая роскошное убранство дома, выдававшее страсть к изысканности и красоте мецената Этьена.
Бархатные портьеры, шторы из лионского шелка, персидские ковры, турецкие диванчики с подушками, прекрасные картины и статуэтки – казалось, я очутился в королевском дворце. Комнаты были просторны и уютны и не казались переполненными, несмотря на обилие предметов мебели.
Я вальяжно развалился в одном из широких мягких кресел и с блаженством вытянул ноги. Этьен уселся в другое кресло и взял утренний выпуск местной газеты, оставленный заботливым смотрителем дома на столике подле дивана.
– Так вот, что, оказывается, вы любите на самом деле, – молвил я, с одобрением обводя глазами стены гостиной, оклеенные дорогими рельефными обоями. – Наш дом в Париже мало похож на этот. Конечно, его обставляли мои родители, а у них другой вкус. У нас все чисто французское, строго по моде, учитывая возможность приема большого числа гостей. Каждая вещь необходима и незаменима, ничего бесполезного и лишнего нет.
– Неужели, мой друг, вы находите предметы искусства бесполезными и лишними? – спросил Этьен, отрывая глаза от газеты.
– О нет, что вы, – поспешил разуверить его я. – Искусство – пища для души и ума. Вспомните: у нас дома тоже есть картины и статуэтки, но… Наш дом помимо нас предназначен для гостей, а здесь у вас все… как бы лучше выразить… «единолично». Все создано непосредственно для вас и кого-нибудь, кого вы будете принимать наедине. Наш парижский дом для толпы, а ваша обитель величия и одиночества – нет, – я закончил свои наблюдения и встал, намереваясь подняться наверх.
– Вы все верно подметили, – согласился Этьен, быстро глянув на меня. – Идите, не ждите меня! Я сегодня занят.
Я тихонько рассмеялся.
– Эту фразу я слышу каждый день.
Этьен удивленно приподнял брови, словно не понимая, а потом добродушно усмехнулся.
– Что поделаешь, мой мальчик. Такова жизнь. Идите. Повторяю: я занят.
Я ушел, не боясь, что заскучаю: вокруг было столько всего, чтобы посмотреть.
Наверху комнаты выглядели почти так же как и внизу: богато, роскошно и «эгоистично». Правда, здесь было больше света.
Выйдя на балкон, я понял: Этьен был прав. Осмотрев все, я не увидел главного: моря. Отсюда и впрямь открывался изумительный вид: вершины кипарисов и голубая полоска моря с Аю-дагом-горой, очертаниями напоминающей лежащего медведя.
Дом находился в горах выше поселка Ливадии, поэтому я догадался, что вниз до моря идти не меньше получаса не останавливаясь. Однако прогулку я решил отложить на завтра: ведь у меня тоже должны были найтись дела.
На столе лежал лист бумаги, манящий своей белизной. Я сел и решительно стал писать.
Глава 5
На следующий день я плотно позавтракал и отправился на прогулку. Сперва мне пришлось пересечь шоссе, петляющее по горам от Ялты до Алупки, а затем, спускаясь по каменным ступенькам, я обогнул несколько корпусов санатория и вышел к Ливадийскому дворцу. Я был так восхищен, что на какое-то время оцепенел; стоял, открыв рот и рассматривая дворец, пока меня не окружила группа туристов из Германии во главе с крикливым экскурсоводом. Туристы переговаривались и фотографировали белокаменное здание. Экскурсовод продолжал свой рассказ. Я решил послушать, но мужчина произносил заученный текст так неэмоционально, что я, быстро заскучав, покинул группу и продолжил свой путь.
Вниз вели каменные лестницы, казавшиеся нескончаемые. На пути мне никто не попадался, словно я очутился в глухом лесу. Вокруг высились сосны, кипарисы, чьи стволы обросли мхом. В некоторых местах меня привлекали изогнутые тонкие деревца, обвитые диким плющом и лианами. Земля была почти не видна из-за обилия мелких разнообразных зеленых растеньиц. Громко распевали птицы, слышался размеренный стук молотка и отдаленные человеческие голоса.
Я закинул голову, чтобы взглянуть на небо, и чуть было не наступил на зеленую ящерицу. Она едва успела юркнуть в кусты.
«Осторожно, – сказал я себе, – здесь могут быть и змеи».
Наконец спуск мой окончился, и я вышел к причалу на каменный пляж. Здесь было полно народу: люди сновали туда-сюда с напитками и мороженным. Весь пляж был заложен цветными подстилками и переполнен загорающими людьми, а у самого берега из воды доносились детский визг, пестрели надувные матрасы: расположиться было негде. Я пошел вдоль побережья, забираясь повыше, в поисках уединенного местечка, чтобы спокойно полюбоваться морем, и сам не заметил, как оказался на Солнечной, или иначе Царской, тропе, ведущей от Ливадийского дворца к Ласточкиному гнезду – еще одному удивительному и прекрасному сооружению.
По дороге мне попалась Античная беседка. Это было тихое и уединенное место. Я присел на каменный выступ и с улыбкой оглядел открывшийся моему взгляду морской простор. Красиво! Но я не мог просто сидеть, – мне хотелось действовать. Какой прекрасный день стоял! – поэтому я продолжил осмотр окрестностей.
Еще возле беседки я увидел справа скалы, которые показались необычайно интересными. Но внизу шел лес и санатории. Жаль, что у меня не было крыльев, чтобы преодолеть это пространство. Но я нашел другой путь.
 Пройдя еще немного по тропе, я резко свернул влево и углубился в лес: сначала пришлось спускаться вниз, цепляясь за деревья, чтобы не упасть, но затем я полез по земле наверх правее и вот уже добрался до скал. Меня встретил резкий порыв мокрого ветра и бескрайний синий простор моря. Здесь было так красиво, что мое дыхание на миг прервалось от восторга.
Я стоял на краю скалы и чувствовал себя орлом, глядящим на свои владения. Морские волны внизу, сталкиваясь с берегом, омывая острые скользкие камни, образовывали целые фонтаны брызг.
 Небо, море и зеленеющие склоны гор – все казалось единым, и я чувствовал себя неотъемлемой частью всего этого. Жаркое солнце и прохладный освежающий ветер дарили мне неповторимое ощущение жизни, могущества и счастья. Человек может быть сильным, только будучи единым с природой – теперь я это точно знал.
Позабыв об осторожности, я сделал шаг в сторону, споткнулся и свалился бы вниз, если бы мне не удалось вовремя уцепиться за торчащий из земли деревянный корень. Думаю, это было предупреждением мне от природы, чтобы я не зазнавался и не мнил себя выше и могущественнее ее. Собрав все свои силы, я подтянулся и влез на твердую почву. Сердце билось где-то в горле, и в ушах стоял гул от его стука. Руки и ноги внезапно ослабели, и я, перевернувшись на спину, растянулся на земле и уставился в безоблачное небо. Отдых вернул мне силы, и я встал, снова бодрый и бесстрашный.
Солнце по-прежнему пекло, а ветер играл в зеленых кронах деревьев и гонял по небу клочья облаков. Отсюда сверху было видно почти все побережье до Медведь-горы с белеющими крышами санаториев.
Я решил, что пора возвращаться, но, собираясь идти, снова споткнулся о камни и чуть не упал. «Дьявольское место», – мелькнуло в голове.
– Нужно быть осторожнее на этих скалах, друг мой, – раздался позади меня голос.
Я подпрыгнул от неожиданности и обернулся, намереваясь задать взбучку напугавшему меня. Но это был Этьен, и я изумился: как он мог найти меня, ведь я преодолел несколько миль и был далеко от нашего дома.
– Вы застали меня врасплох, – неуверенно молвил я, почему-то смущаясь. – Как вы обнаружили это прекрасное место? Уверен, вы шли сюда не так, как я.
– Каждый в Ливадии когда-нибудь приходит к этому месту, и у каждого свой путь, – загадочно отвечал Этьен. – Все мы ждем чего-то от жизни, а чего – не знаем сами. Эти скалы хороши тем, что предоставляют нам выбора. Взгляните, мой мальчик, здесь наверху царит жизнь; думаю, вы почувствовали это; а там внизу, посмотрите-посмотрите, – Этьен заставил меня подойти ко краю и взглянуть вниз, – там для тебя царство смерти, если ты находишься наверху. И у тебя есть шанс выбрать: если ты не получил от жизни того, что желал, можешь потребовать это у смерти, прыгнув вниз. Всего один шаг.
– Какие жуткие слова, – передернул плечами я, отходя от края. – Любой, стоящий здесь, предпочтет жизнь смерти.
Этьен пожал плечами, отказываясь со мной соглашаться.
– Вы собирались вернуться домой? – осведомился мужчина, внимательно глядя на меня. – Идемте со мной. Я проведу вас своим более легким путем по тенистым тропам.
Я усмехнулся и последовал за своим другом.
Путь Этьена и вправду оказался намного проще: не нужно было никуда лезть, твердая тропинка, петляя, вела прямо к Ливадийскому дворцу.
Внезапно я заметил, как лицо моего друга потемнело и исказилось от злости.
Я огляделся в поисках того, что могло бы стать причиной этому. Но ничего подозрительного не было, разве что четверо монахов возле церквушки, примыкающей к дворцу, могли привлечь внимание. Эти монахи жили в горах, а сюда приходили молиться.
– Что с вами? – поинтересовался я, участливо глядя на Этьена. – Вам не нравятся эти безобидные монахи в черных балахонах?
– Как вы можете называть безобидными, – возмутился мужчина, свирепо косясь на монахов, – людей, которые якобы поклоняются несуществующему богу и пытаются захватить мир, внушая любовь к ближнему, которой они сами не испытывают, и обещая вечную жизнь в раю, как будто именно они и являются этим выдуманным богом. Все сплошное притворство и ложь!
– Вижу, вы рьяный атеист, – заметил я, улыбаясь и дивясь этой необъяснимой ярости и ненависти Этьена по отношению к земным слугам бога.
– Не смей упрекать меня в этом, – огрызнулся мужчина, и я моментально посерьезнел.
– Я тоже атеист, – в звучании моего голоса слышались стальные нотки. – Но кем бы мы ни были, что бы мы ни думали, мы должны быть терпимы к другим людям, мы должны уважать их мысли.
– Уважать того, кто в любую минуту может прийти, нарушить порядок в твоей семье и разгромить твой дом? – саркастически полюбопытствовал Этьен, едва сдерживая гнев. – Появление такого фидеиста в черной сутане может сулить лишь беду, запомните это, мой друг. Все эти богоугодники хуже черных кошек. Опасайтесь их, если хотите счастья в жизни. Обрести всегда легко, а вот потерять…
Я хотел, было, возразить, но слова Этьена заставили меня задуматься. В душе появилось какое-то противное пугающее чувство. Оглянувшись на церковь, я понял, что монахи уже ушли, и успокоился, однако, в моей душе все равно остался неприятный осадок.
Глава 6
Ливадия… Воистину это был райский уголок мира, и я бы полюбил его всей душой, если бы для меня не было другого Рая – Франции.
Темнело в Ливадии довольно быстро: воздух наполнялся стрекотом цикад и дурманящим запахом жасмина, а в небе зажигались немеркнущие звезды.
По вечерам настроение Этьена портилось: он становился еще более злым и мрачным. Усаживаясь в кресло в гостиной, мужчина угрюмо смотрел на огонь в камине и не произносил ни слова за весь вечер. Его настроение передавалось мне, отчего нам обоим становилось так плохо и тоскливо, что я спешил убраться из дома, чтобы освежиться ночной прохладой и избавиться от черной меланхолии.
Обычно я уходил к Ливадийскому дворцу и, устраиваясь на высокой лестнице здания, прислушиваясь к шепоту моря и ветра, любовался ночным побережьем и Медведь-горой, унизанными маленькими мерцающими разноцветными огоньками. Незабываемое зрелище.
В такие моменты эйфории мне не хватало лишь одного: моей любимой крошки-герцогини с фотографии. Конечно, она всегда была со мной в мыслях: я глядел в ее зеленые лукавые глаза, читал в ее лучезарной улыбке радость, счастье, но мне хотелось бы видеть ее рядом, живой, а не представлять призрачным видением. По-прежнему я не верил, что ее нет на свете и что она не может так, как я, вкусить прелести жизни.
В ночной мгле мне мерещилось, что моя Герцогиня подобно мне стоит возле моря и смотрит на звезды…
Спустя три дня утром Этьен неожиданно куда-то уехал, по неотложным делам. Меня охватили противоречивые чувства: я был рад его отъезду, так как меня угнетал его вечно мрачный настрой, но вскоре без друга мне стало скучно и странно: словно цель моей жизни была потеряна.
От нечего делать я заглянул на конюшню, расположенную чуть выше нашего дома в горах. Я ходил туда почти каждый день, упражнялся в верховой езде. Из всех лошадей меня больше всего заинтересовал вороной норовистый конь, привезенный сюда Этьеном.
Конь, еще не успев привыкнуть к новому месту жительства, частенько устраивал погромы в конюшне, пугая всех своими смертоносными копытами. Непокорное животное изо дня в день убегало на горные луга порезвиться и оглашало склоны гор заливистым ржанием.
Конюшни были расположены так удобно, что отсюда сразу можно было ехать верхом в горы. Серые острые вершины, врезающиеся в голубое безоблачное небо, обширные зеленые луга и великолепный вид на море – вот что обещала такая прогулка. Но сегодня мне хотелось чего-нибудь другого вместо конной прогулки.
Я отправился пешком в Ялту по специальной тропе. Минуя странные строения, напоминавшие трущобы, отгороженные пляжи санаториев, я добрался до города лишь к полудню, когда невыносимая жара еще больше усилилась. Каким-то образом я оказался втиснутым в ряд небольшого рынка с сувенирами. Здесь можно было найти все, что душа пожелает, и я около часа бродил по рынку, оглушаемый криками торговцев, рекламировавших свой товар.
Покинув шумный рынок, я очутился на аллее, занятой продавцами картин. Еще с полчаса я ходил и разглядывал эти предметы искусства, поражаясь талантливости продавцов-художников.
Пройдясь по набережной, я забрел в центральную часть города и долго блуждал по узким улочкам, смотря на людей и ощущая себя заблудившимся туристом-путешественником.
Под вечер я так выдохся от ходьбы по жаре, что мои ноги не смогли донести меня до дома. По дороге я свернул в один из маленьких парков Ливадии недалеко от дворца, и, найдя укромный уголок, плюхнулся на скамейку. Какое-то время я сидел, не шевелясь, прислушиваясь к доносившемуся колокольному звону.
Позже, отдохнув, я открыл глаза и осмотрел место, где я находился. Это была удобно огороженная часть парка. Раскидистые деревья делали ее незаметной, невидимой для глаза человека, не любящего длительные умиротворяющие прогулки на свежем воздухе. Не знаю, как мне посчастливилось так быстро обнаружить это чудесное тихое место.
Люди проходили аллеями парка и не замечали меня, и я решил, что эта скамейка – прекрасный уголок для романтичного мечтателя, желающего что-то вспомнить, подумать или пуститься в мир грез.
Я просидел здесь весь вечер, и, уже собравшись уходить, увидел кое-что, чего не заметил сначала. Кое-что странное. На другом конце скамьи лежала толстая тетрадь в кожаной обложке, должно быть, забытая каким-нибудь одиноким ценителем спокойствия.
Я взял тетрадь в руки и с любопытством открыл ее. «Дневник преподобного Грегори», – гласила надпись на пожелтевшей странице.
«Интересно, – подумал я. – О чем могут писать священники?»
Я отважился взять находку домой для более подробного изучения. В конце концов, я мог в любой день вернуть ее лично в руки владельцу.
Дома я уселся в кресло на балконе и стал читать. В дневнике рассказывалась заунывная история – жизнеописание обычного ничем не примечательного священника, и я уже начал было скучать, как вдруг описываемые события, казавшиеся обыденными, начали стремительно развиваться, принимая неожиданные обороты. Некоторые действующие лица были мне хорошо знакомы. Я в который раз убедился, что порой даже самое занудное вступление начинает такую преинтересную историю, не узнать которую было бы величайшей ошибкой в жизни.
Позабыв обо всем на свете, я полностью погрузился в чтение, и вскоре история стала казаться мне чудовищной.