В паутине ненависти Часть 2

Часть 2
«Евпаторийский капеллан, или дневник преподобного Грегори»
Глава 1
Евпатория. 1997 год.
Я никогда бы не взялся за перо и бумагу, если бы мученья мои не были столь невыносимы. Свое детство я провел в маленьком тихом городке на морском побережье. Отец мой рано умер, и я жил только с матерью и был послушным застенчивым мальчиком. Я никогда никого не обижал, ни с кем не ссорился, не дрался. Люди называли меня «маленьким святым», потому что большую часть времени я проводил в церкви, читая Библию и заучивая псалмы. Мне хотелось стать ангелом на земле, и я пошел учиться в духовную семинарию, где провел свои лучшие годы. После ее окончания меня определили капелланом в небольшой собор в другом приморском городе – Евпатории. Я был исполнен надежд и с усердием приступил к своей службе Богу, однако судьба заранее обрекли меня на ужасные муки.
Я прослужил в Евпатории совсем немного, но весь город успел полюбить меня и тоже окрестил «святым». Моя жизнь была размеренной и спокойной, пока в один злосчастный день я не повстречался со своим проклятьем.
Это был самый обычный день, солнечный и довольно-таки жаркий. К вечеру стало еще жарче, и я по привычке хотел прогуляться, но мое внимание привлекли громкие детские крики. Я вышел на улицу и увидел, как подростки избивают какого-то несчастного мальчишку, обвиняя его в чем-то. Я мгновенно узнал Эрика, сына нашей прихожанки. Этот мальчик был немного похож на меня характером, и я его очень любил, однако не спешил защищать от его мучителей. Я просто стоял и смотрел на их разборку, когда сзади раздался звонкий возмущенный голос.
Ярко-красное солнце клонилось к горизонту, и летняя жара обещала рассеяться вечерней прохладой, приносящей умиротворение и безмятежность. Берег моря незаметно опустел, и лишь крикливые чайки сновали туда-сюда, пролетая над водой и касаясь ее белоснежными крыльями.
Такая мирная картина совсем не вязалась с торжественной музыкой, лившейся из открытого окошка первого этажа красивого дома, находившегося всего в нескольких кварталах от набережной. Большая часть дома, включая парадный вход, скрывалась в густом саду за решетчатым забором, но один из его фасадов выходил на улицу, так что случайный прохожий, приподнявшись на цыпочках, легко мог заглянуть в окно и посмотреть, кому это было угодно нарушать тишину сумерек столь неподходящей музыкой. Взгляду человека предстала бы хорошо обставленная гостиная с лакированным белым роялем в центре, за которым сидела девочка девяти лет и отчаянно выколачивала по клавишам сонатину, гримасничая и улыбаясь при этом. Позади нее стояла невысокая миловидная женщина с длинными каштановыми волосами и плавно покачивала рукой в такт музыке, закатывая глаза и вздыхая септаккордам, которые девочка с некоторой злостью особенно выделяла. Здесь же на рояле растянулась огромная рыжая персидская кошка, довольно мурлыча и щуря глаза; на ковре возле кресла смирно лежал белый лохматый пес, а в открытой клетке чирикал желто-зеленый попугай. Такую идиллию можно было видеть только в этом доме.
Окончив играть, девочка вскочила с высокого табурета и вопросительно посмотрела на женщину, следившую тогда за ее игрой, а теперь опустившуюся в кресло.
– Хорошо, – кивнула она, поглаживая пса, лежащего возле ее ног. – Но мне не кажется, что играть следует так резко. Мастерства не прибавиться, если ты будешь все время колотить по клавишам. Так ты только испортишь этот чувствительный инструмент.
Девочка, чинно слушавшая эти поучения, беспечно улыбнулась, кивнула головой и осторожно спросила:
– Можно мне теперь немножко погулять, мама?
Сияющие глаза девочки глядели так умоляюще, что женщина не выдержала и милостиво кивнула головой.
В ту же секунду девочка сорвалась с места, влезла на подоконнике и, проворно спрыгнув вниз на тротуар, быстро побежала вверх по улице, невзирая на то, что она была одета в бархатное красное платье, совсем не пригодное к таким прогулкам. Оно было длинным, но, казалось, отнюдь не мешало девочке бежать по улице радостно улыбаясь долгожданной свободе.
Оказавшись возле высокой желтой стены, увитой плющом, девочка остановилась и перевела дыхание, а затем легко взобралась на нее по плющу и попала в небольшой дворик, заваленный всякой всячиной. Добравшись до угла ближайшего дома, девочка нашла знакомую лестницу на крышу и полезла по ней, глядя прямо в небо. Потом она еще минут пять прыгала с одной крыши на другую и, наконец, спустившись на землю, очутилась там, куда так спешила.
Это был широкий двор, совсем не похожий на тот, предыдущий. Здесь все было чисто подметено и содержалось в относительном порядке. Девочка какое-то время просто стояла, прислушиваясь к шуму с улицы, переводя взгляд с окон одного дома на окна другого, о чем-то сосредоточенно думая. Уловив знакомый звук, девочка побежала к воротам и оказалась на улице. Здесь под раскидистыми каштанами возле ворот церкви с жаром спорила свора мальчишек.
– Всыпать палкой! – кричал один.
– Извалять в колючках! – подсказывал другой.
– Связать и бросить в канаву! – вопил третий.
– В помойный бак! – возражал четвертый.
Мальчишки явно кого-то мучили, и никто не хотел заступиться за, быть может, невинную жертву, даже священник в черном одеянии, стоявший за воротами и наблюдавший эту сцену, пока наконец эта девочка в красном платье не вскочила на край тротуарного барьера и не крикнула возмущенно, что было мочи, обращаясь к священнику.
– Что вы стоите?! Почему не остановите их?!
Но священник, удивленно обернувшись, продолжал бездействовать, и тогда девочка, спрыгнув с барьера, бросилась в эту кучу мальчишек.
– Не трогайте его! – кричала она, расталкивая драчунов. – Оставьте! Как вы смеете! Отпустите моего друга!
– Твоего друга или твоего слугу? – расхохотался один из мальчишек, по виду отчаянный драчун и главарь всей «банды».
– Как ты смеешь так говорить с ней?! – послышался в ответ негромкий голос «жертвы».
К девочке приблизился невысокий паренек с голубыми, словно небо, глазами.
– Зачем ты пришла сюда, Кристин? Здесь опасно, – шепнул он своей защитнице.
– Только не для меня, – фыркнула девочка, горделиво вздернув подбородок. – Я не боюсь их, Эрик. Я никого не боюсь!
– Эй, ты! – крикнул главарь Эрику. – Неужели тебе не стыдно, что за тебя заступается девчонка? Выйди и сразись со мной на равных!
«На равных?! – подумала Кристин. – Да ведь Эрик еще ниже ростом, чем я. Куда ему драться с таким громилой!»
– Так, значит, ты трусишь? – не унимался главарь, наступая на голубоглазого мальчика.
– Нет-нет, что вы, – поспешно возразила девочка. – У Эрика просто нет времени на глупые разборки. Мы спешим.
Кристин быстро толкнула Эрика в бок, намекая таким образом на побег, но мальчик имел неосторожность махнуть рукой и случайно ударить одного из «банды» Тот ответил ударом на удар, и завязалась драка, которая переросла во всеобщую свалку.
Кристин сражалась с мальчишками вдвое больше и старше ее, защищая своего друга. В конце концов, на помощь девочке подоспел какой-то прохожий, которого возмутило поведение этих разбойников. Мальчишки разбежались, и улица стала казаться опустевшей.
Эрик весь в ссадинах и синяках присел на барьер, а Кристин стала его утешать.
– За что они тебя? – спросила она, касаясь кровавой царапины на подбородке мальчика.
– Они разбили окно в доме булочника, а я ему все рассказал, – скорбно пожаловался Эрик, шмыгая носом. – Я сделал это, потому что булочник поймал меня, считая, что разбитое окно – моих рук дело.
– Вот как? – усмехнулась девочка. – А почему ты не придумал чего-нибудь другого в оправдание?
– Ты хочешь спросить, почему я не солгал?
– Ты бы мог что-нибудь выдумать…
– Выдумать? – возмутился мальчик, широко раскрыв свои голубые глаза. – Нет, я всегда говорю правду.
– Плохо, – вздохнула Кристин, усаживаясь на барьерчик.
– Но почему? Все должны всегда говорить правду. Так меня учит преподобный Грегори.
– Нет, – покачала головой девочка, любуясь вечерним небом. – Нужно уметь и скрыть правду в некоторых случаях, а твой Грегори наверняка и сам всегда врет.
– Как?!
– Если бы мне пришлось выбирать между этим Грегори и хулиганами, напавшими на тебя, я бы, несомненно, предпочла их. С ними безопаснее и надежнее.
– Что ты такое говоришь?! Преподобный Грегори служит Богу.
– Какому богу? – рассмеялась Кристин. – Ты его когда-нибудь видел?
Эрик пораженно открыл рот, не веря своим ушам. Кристин была для него первым человеком, кто смел говорить так о самом Боге.
Мальчик беспомощно стал озираться по сторонам в поисках поддержки. Увидев священника, он обрадовано воскликнул:
– Вот же он – преподобный Грегори!
Кристин спрыгнула с барьерчика и с любопытством заглянула в голубые глаза мальчика.
 – Ну что ты?
Эрик указал на кого-то позади Кристин, и девочка лениво повернула голову: за ее спиной стоял человек в черной сутане.
«Священник?» – удивилась малышка и, порывисто обернувшись, устремила внимательный взгляд прямо в лицо служителю церкви.
Незнакомая девочка как-то странно посмотрела на меня, когда я приблизился к ней. Я услышал обрывки разговора детей, поэтому решил подойти.
Когда девочка повернулась ко мне, я впервые увидел ее красивые бездонные глаза. Я еще ни у кого не видел таких необычных глаз: они были ярко-зеленого цвета, какого-то изумрудного оттенка, который незаметно переходил в синий, отчего точно определить цвет глаз ребенка было невозможно. Но больше всего меня поразило то, как смотрели эти чудные, воистину дьявольские глаза.
Настороженный изучающий взгляд, казалось, проникал мне прямо в душу, разгадывая мои тайны и сокровенные желания. Девчонка словно бы загипнотизировала меня: я стоял, не двигаясь, почти не дыша, ожидая ее дальнейших действий. Я надеялся, что она просто уйдет, но ошибался. Девочка сделала шаг мне навстречу и, сердито нахмурившись, заговорила.
– Каким бессердечным должен быть человек, способный с такой невозмутимостью, с таким спокойствием глядеть на избиение ребенка. А вы к тому же еще священник! Узнав об этом случае, все перестанут посещать церковь, где служат такие священники! Можете даже не пытаться спасти свою репутацию!
– Как вы осмелились сказать мне такое, дитя, – попытался исправить ситуацию я. – Как ваше имя?
– Ее зовут Кристин Рамбаль-Коше, – откликнулся Эрик. – Но мы зовем ее просто Кристи Коше или Герцогиня.
Мальчик быстро взял подружку за руку и шепнул ей в ухо:
– Нельзя с ним так разговаривать! Это же святой!
– Никакой он не святой, – зашипела девочка, сверкая глазами. – Святые люди не ведут себя подобным образом.
– Но все вокруг считают его святым, – неуверенно возразил Эрик.
– Значит, все ошибаются, – отрезала Кристин.
Я не мог не вмешаться в этот разговор.
– Кто внушил вам такие греховные мысли, дитя? – гневно осведомился я, принимая грозно сведя брови.
– А что входит, по-вашему, в понятие «грех»? – ответила вопросом на вопрос девочка. – Вы ведь и сами сейчас согрешили.
– Неужели несмышленый ребенок будет указывать мне мои проступки? Что ты себе позволяешь?
– Ничего, что могло бы вызвать осуждение вашего бога. Он гневается на вас, а не на меня. Я не сделала ничего дурного.
Кристин отвернулась и уверенно пошла прочь. Ее четкий размеренный шаг был идеален: она поднимала ноги всегда на одинаковую высоту и ставила точно на каблук. Ветер развивал волосы девочки, перевязанные красной ленточкой – светлые локоны Кристин казались такими мягкими и пушистыми!.. Я смотрел девочке вслед, не понимая, что со мной твориться.
Мне все еще чудилось, что я вижу ее невозможные глаза. Я точно потерял ощущение моего собственного «я», стал рабом этой прелестной крошки, несмотря на то, что все, что я к ней испытывал, было безмерной, невесть откуда взявшейся ненавистью. Зачарованный, я едва не последовал за ребенком, но меня вовремя остановил Эрик.
– Святой отец, что с вами? – спросил он, дергая меня за рукав. – Вы восхищены нашей Герцогиней?
– Кем? – не понял я.
– Кристи Коше – Герцогиня! Это ее прозвище, вы не знали? Весь город знаком с ней, и все восхищаются ею. Каждый по-своему…
– Вот как? А почему именно «Герцогиня»?
– Мой папа говорит, что у нее мания величия. Кристин не предугадать; она словно бы заранее готова противоречить всем земным устоям, выводя свои невероятные правила. Она настоящая Герцогиня, вершащая свои законы и порядки в этих краях, да, думаю, и вообще во всем мире.
– Значит, она непослушна и ненабожна?
– О, святой отец, она даже слышать не хочет о Боге, считает, что ее судьба – в ее руках.
– Тебе она нравиться, Эрик?
Мальчик на минутку задумался.
– Не совсем. Я не знаю точно. Я вовсе не хочу жертвовать всем ради нее, как другие, и как она жертвует всем ради меня, потому что любит меня больше всех на свете.
Я понимающе кивнул головой, удовлетворенный ответом ребенка.
– Сын мой, я возлагаю на тебя важную миссию.
– Какую, святой отец?
– Эту девочку необходимо усмирить. Следи за каждым ее шагом и докладывай мне обо всем, что с ней происходит.
– Хорошо, святой отец. Я буду служить Богу, как и вы?
– Да, Эрик. Ты поможешь мне вернуть ее душу, захваченную дьяволом, Богу. А теперь иди. Иди за Герцогиней.
Эрик улыбнулся и, попрощавшись со мной, побежал за этой странной девочкой.
Прошло несколько дней. Эрик служил мне верно и преданно, хорошо выполняя все мои поручения. Я надеялся забыться, но мысли об этой крошке не покидали меня, а верный Эрик каждый день напоминал мне о ней, приходя в церковь. Я должен был увидеть Герцогиню, иначе моя жизнь превратилась бы в Ад, и поэтому я отправился к родителям девочки засвидетельствовать свое почтение и поговорить с ними по поводу их ребенка.
Глава 2
Рамбаль-Коше жили в красивом двухэтажном доме, окруженном невероятно огромным необычным садом. Та часть его, что была ближе к дому, представляла собой цветущий розарий, заключенный в кольцо стройных кипарисом и ровно подстриженных кустов, находившихся под тщательным присмотром профессиональных садовников, а дальняя часть сада была похожа на джунгли. Нога садовника не ступала туда: хозяева хотели сохранить этот уголок природы неизменным, естественным. Там располагался маленький пруд, в котором ночами квакали лягушки. Кристин любила подолгу сидеть возле этого прудика и любоваться солнечными бликами на воде, прислушиваясь к шелесту ветра в раскидистых кронах деревьев. Еще больше девочка любила качаться, глядя в небо, на качелях, расположенных в этой же части сада между двумя высокими платанами.
Обо всем этом преподобный Грегори узнал от добродушной няни, ухаживающей за девочкой. Оказалось, что Кристин почти ничего не делала сама: ее одевали и кормили слуги и ее няня, прибирались в ее комнате, а сама девочка целыми днями пропадала где-то на улицах вместе со своим другом Эриком Лаврецким.
Приблизившись к дому, Грегори какое-то время медлил, прислушиваясь к фортепианной музыке, лившейся из открытого окна на первом этаже. Затем капеллан вошел в полуоткрытые ворота и снова приостановился в нерешительности уже перед парадным входом, украшенным белыми колоннами. Дурманящих запах роз казался мужчине ядом, а сад производил на него неприятное впечатление, поскольку был похож на Рай, что Грегори расценил как посягательство на что-то, принадлежащее Богу, и попытку приравнять себя к Всевышнему. Наконец, священник решился войти.
Мать Кристин, Джозефину Рамбаль-Коше, он застал в гостиной. Она слыла красавицей и отъявленной кокеткой. Дни женщины были заняты усовершенствованием собственного туалета, то есть примеркой всевозможных нарядов. Неудивительно, что, когда Грегори вошел в гостиную, Джозефина вертелась перед большим зеркалом.
– Ах, это вы! – разочарованно воскликнула женщина, позволяя ему присесть. – Мне доложили о вас, но я не верила, что вы и вправду придете.
Верно, она ожидала более важных гостей, этаких приверед с толстыми кошельками и пустыми головами. Пока хозяйка пристально изучала капеллана, он разглядывал оформление комнаты. Гостиная была обставлена дорогой мебелью и всякими безделушками, на стенах висели картины с пейзажами, а на полу был расстелен огромный турецкий ковер.
– Зачем вы пожаловали? – осведомилась Джозефина, садясь в кресло и беря на колени рыжую персидскую кошку.
Грегори присмотрелся к хозяйке и заметил, что у нее чисто голубые глаза, совсем не такие, как у ее дочери, однако черты лица девочки в точности повторяли черты лица ее матери, не считая подбородка Кристин, который был чуть шире и больше выдавался вперед, нежели у ее матери.
– Я бы хотел поговорить о Кристин, – начал священник, внимательно глядя на Джозефину.
– О Кристин? – глаза женщины изумленно расширились. – Что с ней не так?
– Вам не кажется, что ваша девочка несколько груба и невоспитанна?
– Я вас не понимаю. Кристин всего лишь ребенок. Чем она могла вызвать ваше неодобрение? Моя дочь прекрасно воспитана и имеет безупречные манеры.
– Но на днях она осмелилась надерзить мне и открыть свое невежество относительно Бога, проявив неуважение к церкви.
Джозефина облегченно рассмеялась, разозлив капеллана своим легкомыслием.
– Моя дочь придерживается убеждения, что все в мире зависит от человек, а не от какого-то бесплодного духа.
– Но ведь так ведут себя только атеисты!
– И, тем не менее, они неплохо живут и хорошо обеспечены, не то, что ваши священнослужители, или, хотите, фидеисты.
– Как вы…
– Оставьте! Мы не строжим девочку в этой области. Для нас достаточно того, чтобы она хорошо училась и занималась музыкой и живописью.
– Но как же…
– Надлежащее образование – пропуск в общество, а ваши ученья…
– Прошу прощенья, но мне хотелось, чтобы девочка ежедневно посещала церковь. Спешу заверить вас, ее занятиям это не помешает.
– Извольте. Мы скажет ей об этом прямо сейчас.
 Джозефина встала и сделала жест следовать за ней. Она провела Грегори через столовую в просторную светлую комнату – вторую гостиную, в центре которой стоял белый рояль, на котором Кристин играла вальс Шопена.
– Кристин, – возмутилась Джозефина, подходя к роялю.– Зачем ты так колотишь по клавишам? Расслабь руку. Это же Шопен! Сентиментальность!
– Ха! Сентиментальность, – саркастически улыбнулась Кристин и энергично зашелестела нотами. – Я лучше сыграю Баха или Бетховена… Нет, Моцарта!
Кристин начала играть что-то веселое и торжественное.
– Не нужно так напрягаться, – снова была недовольна Джозефина. – И не играй так быстро! Прочувствуй музыку. Моцарт тоже сентиментален. Но вообще я хотела попросить тебя отвлечься. К тебе пришли.
Девочка тут же вскочила и резко обернулась. Выражение лица ее было незабываемо: она сморщилась, а ее глаза засверкали яростью.
– Мама, как ты могла впустить в дом этого человека?! – закричала Кристин. – Как он посмел прийти?!
Джозефина, вздрогнув, нервно убрала прядь длинных волос и бросила на Грегори сердитый взгляд.
– Мне не понятна причина твоего столь странного поведения, Кристин, – строго сказала женщина ребенку, в замешательстве не зная, что делать.
Видно, ее поразила такая неожиданная перемена в ее дочери, а священник, напротив, именно этого и ожидал, и потому, глядя в чудные зеленые глаза Герцогини, стоял и смеялся, смеялся, видя, как девочка бесится, готовая вцепиться ему в горло. Грегори чувствовал в себе силу и превосходство, которых на самом деле не было и в помине. Капеллан от всей души желал видеть Герцогиню на коленях пред собой, усмиренную и покоренную. Но мужчина заблуждался, считая, что такие мысли и поступки сойдут ему с рук. Он кое-чего не учел, что послужило ступенью ко краху всех его трудов и всей его карьеры: Кристин была Герцогиней, истинной Герцогиней, не способной прощать унижения и попытки свергнуть ее власть. Несомненно, в своих мечтах девочка видела себя королевой, и вела она себя соответственно.
Грегори ожидал истерики и крика, любуясь яростью Кристин, однако уже в следующее мгновение лицо девочки, искаженное злостью, преобразилось. В глазах появилось обычное беспечное детское выражение, алые губки растянулись в любезной улыбке, а на румяных щечках обозначились прелестные ямочки. Кристин глядела на Грегори с такой нежностью, что тот потерял всякую возможность соображать и что-то делать.
Джозефина горделиво выпрямилась, радуясь тому, что ее дочь наконец-то продемонстрировала свою настоящую натуру, но в действительности девочка разыгрывала излюбленный спектакль. Священник должен был разгадать за лукавым блеском глаз ребенка обиду, жажду мести, однако он, как и все, купился на эту уловку и не мог понять, почему Кристин вдруг переменилась к нему.
– Святой отец открыл мне глаза на невероятный вещи, Кристин, – начала Джозефина. – Оказывается, ты смеешь дерзить, чем проявляешь невежество и непослушание. Для твоего блага святой отец решил принять участие в твоем воспитании.
Девочка слушала смиренно, не сводя глаз с Грегори. Она хотела, чтобы говорил он, но что-то заставляло капеллана молчать и не делать никаких уточнений. Кристин хотела найти в этом человеке, в его словах причину всего того, что он делал.
– Отныне, каждое утро ты будешь посещать церковь, – подытожила свою длинную речь Джозефина.
– А что же скажет папа? – капризно сморщила маленький носик Герцогиня.
– Не думаю, что он будет против, – процедила в ответ женщина, пресекая тем самым какие либо возражения со стороны дочери и объясняя священнику свое поведение. – Видите ли, святой отец, мой муж несколько странного мнения обо всем, что связано с церковью и Богом…
Преподобный Грегори поклонился.
– Кристин, проводи гостя, – велела Джозефина, садясь за рояль.
Герцогиня натянуто улыбнулась и, гордо вскинул голову, дала капеллану знак следовать за ней. Грегори ухмыльнулся и пошел за девочкой, приспосабливаясь к ее пусть и размашистым для ребенка, но все же маленьким шагам.
Весь дом был полон живностью: мужчина заметил трех собак, снующих по лестнице, огромный аквариум в гостиной и нескольких попугайчиков, свободно летающих по комнатам; под ноги в коридоре ему кинулось двое пушистых полосатых котят, борющихся друг с другом. Слуг было почти незаметно: они передвигались бесшумно и были крайне молчаливы и, как показалось Грегори, неприветливы к нему.
Возле дверей на улицу Герцогиня остановилась и как-то вымученно посмотрела священнику прямо в глаза.
– Зачем вы это сделали? – тихо спросила она. – Зачем вы пришли сюда? Вы хотели чаще видеть меня, тогда почему не сказали мне об этом лично? Вы даже не представляете, что вы натворили! Вам нужно держаться подальше от моего дома, а вы сюда так нагло заявились. Зачем? Вы сами подписали свой приговор.
Последняя фраза девочки крепко засела в голове капеллана. Кристин сейчас была совсем не похожа на ребенка и вела себя отнюдь не как ребенок, и, может быть, мужчина и разгадал бы ее слова, если бы девочка умело не перевела разговор на другую тему.
– Как вас зовут? – поинтересовалась она, улыбаясь.
Священник непонимающе сдвинул брови.
– Эрик упоминал ваше имя, но я его забыла, – объяснила Герцогиня. Мое вы уже знаете, скажете мне ваше.
Пристальный немигающий взгляд девочки заставил капеллана похолодеть, и он опять стал терять ощущение реальности, уносясь туда, куда манили его глаза Кристин.
– Так как вас зовут?
– Григорий, – выдохнул, наконец, священник после длительной паузы. – А можно Грегори.
– Преподобный Грегори… – задумчиво произнесла девочка, разглядывая руки капеллана. – Звучит неплохо. Совсем как имя простого падшего ангела.
– Что?! – взревел Грегори, намереваясь отдать должное дерзости Кристин.
Но Герцогиня, увернувшись, вытолкала его за порог и громко хлопнула дверью.
Проходя мимо раскрытого окна, преподобный Грегори услышал обрывок разговора Джозефины с дочерью.
– Мама, какого ты мнения об этом «святом»? – спрашивала Кристин.
– Он красив.
– И все? Нужно взять это на заметку.
– Что именно? То, что он красивый?
– Нет. То, что ты отметила только это. Мне было интересно узнать, что ты думаешь о его душевных качествах, а, оказывается, ты их вообще не приметила. Я сбегаю к Эрику, ладно?
Капеллан поспешил удалиться.
Вы сами подписали свой приговор… Что за нелепые слова из уст ребенка! Они не выходили у меня из ума, но как я ни ломал голову, смысл слов Герцогини оставался для меня неясным.
Весь вечер я изучал свое отражение в старинном зеркале. Совершенно обыкновенное лицо: правильные черты, прямой нос, хорошо очерченный рот, изогнутые темные брови, ясные карие глаза; густые русые волосы, падающие на гладкий лоб. Да, в целом я был вполне миловиден, если не считать мою привычку сутулиться и как бы съеживаться под взглядами людей.
Я поздно лег и долго не мог уснуть: в голове роились обрывки фраз, и я никак не мог перестать думать об этой странной девочке и ее нелепом поведении.
В ночной мгле я отчетливо слышал шепот, не предвещавший ничего хорошего.
… Герцогиня. Ее зовут Кристин… Вы согрешили… Она вершит свои законы и порядки… Девочка прекрасно воспитана и имеет безупречные манеры… Как он посмел прийти?.. Скажите мне свое имя… Вы сами подписали свой приговор… Падший ангел…
Глава 3
На следующее утро Кристин проснулась ни свет ни заря в ожидании чего-то. Девочка лениво потянулась, сидя на кровати, и оглядела свою роскошную детскую сонными глазами.
В комнате царил творческий беспорядок. Всюду: на столе, на полках, на диванчике, даже на полу – лежали стопками книги на разных языках с заложенными на многих страницах закладками, альбомы с карандашными зарисовками и акварелью, ноты, тетради с расчетами, сочинениями и выписками из книг.
На стенах, оклеенных голубыми виниловыми обоями (Кристин любила этот цвет больше всего, так как это был цвет неба), висели забавные картины с животными, морскими и ландшафтными пейзажами. Кое-где стояли замысловатые сундучки с безделушками, привезенными Кристин ее отцом из Франции.
В кресле, накрытом покрывалом из меха горностаев, лежал толстый альбом с фотографиями достопримечательностей Парижа, Лиона, Марселя, Тулузы, Бордо, Сен-Мало и других французских городов, а также замками Луары и тамошней природой. Кристин любила разглядывать этот альбом во время отцовских рассказов о неотразимой Франции.
Заботливая няня Марта уже успела убрать с пола часть разбросанных игрушек: девочка весь вечер резвилась, увлеченная своими странными играми. У Кристин было полным-полно приятелей, однако иногда девочка предпочитала веселиться в одиночестве, словно бы стараясь найти себе друга в пределах своей души. Тогда она доставала из шкафов все свои игрушки и часами безвылазно сидела в своей комнате, беседуя сама с собой от лица плющевых зайцев, мишек и пластмассовых кукол. Девочка не любила отводить себе какую-то определенную роль в игре, там участвовали только персонажи-игрушки, все решали непосредственно эти плюшевые и пластмассовые вещицы, которых девочка наделяла всеми качествами, присущими живому человеку. Игры Герцогини были не похожи на ее жизнь: в играх девочка была сторонним наблюдателем, а в жизни – хозяйкой своей судьбы.
На самом деле Кристин не стремилась к власти: зачем? Девочка и так изначально превосходила всех остальных, что давало ей уйму преимуществ и, конечно же, власть и силу, которые вели ее к намеченному, к определенной цели через все страдания и преграды, вели ее к «королю».
Никто не знал, кем была выдумана эта игра в «благородных королей и принцесс», однако в нее играли почти все дети Евпатории. В городе словно бы создалось самостоятельное королевство, которым управляли дети, и, разумеется, Герцогиня Кристин Рамбаль-Коше играла здесь не последнюю роль.
Дети вырастают и забывают свои детские игры забавы, но Кристин, которая придавала этой игре слишком большое значение, вряд ли смогла бы выкинуть ее из памяти просто так: для девочки это вообще не было игрой: она умело вплетала все свои выдумки в жизнь и переставала видеть грань между реальностью и воображаемым миром.
Многие люди, не обладающие таким безграничным воображением, считали детские вымыслы глупостью. Они не умели создавать для себя то, что желали, и потому эти люди быстро разочаровывались в жизни и уставали от нее.
У Кристин же все было по-другому. Каждая минута ее жизни была полна счастьем и радостью от того что девочка превращала свое существование в сплошные захватывающие путешествия по Стране Чудес, полной опасностей и приключений.
И нужно было совсем немного времени, чтобы увлечься идеями этой крошки: одни после ее рассказов сходили с ума, другие считали девочку ненормальной, а третьи верили ей и шли за ней. Быть может, поэтому Кристин так любила придумывать и рассказывать разные истории. Для нее было самым дорогим удовольствием видеть перед собой человека, внимательно слушающего ее, завороженного и потерявшего счет времени и ощущение реальности от магического сияния прекрасных глаз девочки и ее лучезарной улыбки.
Однако в это утро глаза ребенка глядели иначе: в них появилось какое-то детское, совершенно не свойственное им, выражение, как если бы Кристин стала обычной девочкой. Но все это было лишь прикрытием. Где-то в самой глубине зрачка человек, подробно изучивший и знающий эти глаза, заметил бы золотистые искорки, вызванные глубокой обидой.
Право, преподобный Грегори сразу же серьезно промахнулся, недооценив Герцогиню: она прекрасно умела скрывать свои чувства, когда хотела, и хладнокровно держала себя в руках, обуздывая свой бешеный нрав. Кристин и вправду становилась бешеной от неловких попыток капеллана ограничить ее свободу и власть. Грегори был первым простым человеком, кто пытался подчинить Герцогиню себе, и девочка решила отчаянно бороться против этого подчинения. Она редко устраивала истерики, хотя внутри нее бушевал ураган чувств. Мысленно объявив Грегори войну, Кристин предпочла тихий размеренный путь к победе, без крика, без бурных сцен и скандалов. Лишь к концу этой войны девочка планировала провернуть блицкриг, но никто и не догадывался об этих хитроумных планах в голове ребенка: на лице Герцогини была маска. Грегори почти сразу заметил это: маска беспечности и некой холодности. Капеллан не раз уже ломал голову над тем, когда же девочка впервые надела эту маску? Неужели и в младенчестве этот ребенок был таким же непобедимым, и ничто не могло сбить его с толку?…
Марта подняла с пола, с пушистого ковра последнюю игрушку – фарфоровую куклу, – и сердито спросила свою подопечную.
– Что здесь вчера было? Землетрясение?
– Нет, что ты, Марта, – невозмутимо улыбнулась Кристин. – Мои друзья судили неугодное существо.
– И что же это за неугодное существо?
– Ну… Знаешь… Неважно!
Девочка спрыгнула на пол и велела Марте одеть ее и принести завтрак.
– Куда вы так торопитесь, дитя? – удивилась няня, ставя перед ребенком поднос.
– Теперь я каждое утро буду так торопиться, – отвечала Кристин, набивая щеки едой, как хомяк.
– Вот как?
– Теперь мне придется с первыми лучами солнца бежать в церковь к преподобному Грегори.
– О! Вы решили изменить свое мнение о Всевышнем?
– Вовсе нет. Просто «святые» тоже должны платить за грехи.
Марта открыла рот: смысл последней фразы девочки осталось для нее непонятным, а разузнать все подробнее ей не удалось: Герцогиня уже убежала на улицу. Марта выглянула в раскрытое окно и крикнула Кристин вдогонку:
– Будьте осторожны, дитя!
Марте вдруг вспомнилось, как вела себя Кристин, еще будучи совсем маленькой. Девочка словно бы родилась с улыбкой на своих красивых губах: она уже в трехлетнем возрасте умела делать реверансы и премило приветствовать гостей, при этом девочка всегда всем улыбалась: и разодетым богачам, и беднякам в лохмотьях. И эта детская широкая улыбка не могла остаться безответной: все, кто имел счастье быть одаренным лучезарной улыбкой Кристин, не могли не улыбнуться девочке в ответ – кто как умел, и жизнь этих людей становилась лучше: бедняки обретали надежду, а богачи желали творить добро с помощью своих капиталов и становились заметно щедрее.
Крошка Кристин любила быть с людьми, сидеть возле них, слушать их разговоры, вникать в их мысли. С разными людьми девочка с ранних лет училась вести себя по-разному: подстраиваться под мировоззрение какого-либо человека, не меняя при этом своего. С детьми Кристин была ребенком, вовлекая их в веселые подвижные игры, со взрослыми – старалась быть серьезной и нередко ошарашивала их какой-нибудь странной философской фразой, должно быть, услышанной когда-то, которую все были склонны понимать не в прямом ее смысле. Кристин частенько смешила окружающих своими нелепыми высказываниями или своим поведением, и она ничуть не обижалась этому смеху, а смеялась вместе со всеми, гордясь тем, что сумела обрадовать или рассмешить. Оттого все вокруг так любили эту чудную крошку и старались во всем угождать ей.
Для Марты Кристин всегда оставалась доверчивым непосредственным ребенком. Девочка казалась женщине такой беззащитной, неопытной, несмотря на ум, светившийся в ее глазах. Марта не верила в человеческую любовь: она полагала, что со временем все изменится, и подобное светское воспитание Кристин может обернуться для девочки обузой. Няня считала, что ребенка следует готовить к жизни, к реальности, а не к балам и светским беседам. Как же была права эта мудрая женщина! Кристин не учили трудиться, работать и быть терпеливой, отчего Марта боялась за девочку. Опасность могла подстерегать ребенка на каждом шагу, и няня не была уверена, что Кристин с ее доверчивостью и восприятием мира как сказки сможет справиться с трудностями и стойко перенести страдания.
Марта покачала головой и представила себе, как ловко сейчас девочка скачет по барьерчикам, думая о чем-то понятным только ей одной и не беря в расчет то, что воспитанной девочке следует ходить по тротуару.
Кристин и вправду бежала во весь опор, радуясь первым золотистым лучам солнца и прохладному ветерку. Все ее существо тянулось к бескрайнему простору неба, к свободе, к жизни. Герцогиней управлял всесильный дух жизни, и ничто, даже ненависть, не могли озлобить ее горячее сердце, открытое навстречу всем. Девочка любила каждый камешек на мостовой, каждый листочек, каждую веточку высоких раскидистых каштанов; она любила все сразу, зачастую абсолютно противоположное друг другу, по-другому Кристин не умела.
По дороге в церковь Кристин повстречался одинокий старый часовщик. Он медленно шаркал по улице, согнувшись в три погибели и ведя за собой своего диковатого пса с треугольной мордой. Кристин обрадовалась этой встрече так, словно часовщик был ее лучшим другом, с которым она давно не виделась. Герцогиня по привычке ослепительно улыбнулась старику и, присев погладить его смешного пушистого пса, уставившего на девочку шальными глазами навыкате, стала расспрашивать часовщика о его здоровье, работе и о том, как ему нравятся его пес, ее новое желтое платье и сегодняшняя погода.
Распрощавшись со стариком, Кристин влетела в церковь и остановилась на пороге, оглядывая пустой зал. Сквозь витражные окна внутрь здания проникал солнечный свет, сияя всеми цветами радуги. Девочке это очень понравилось: она подошла поближе к стене, где было самое большое и красивое окно, и подняла голову, подставив лицо солнечным лучам. Стоя так, Кристин была похожа на ангела, спустившегося из Рая в этот бренный мир. Кристин была так увлечена игрой со светом, что не заметила, как в зал вошел Грегори и тут же остановился, очарованный девочкой, освещенной солнцем и радугой витражей.
Наконец, услышав сдавленный вздох, Кристин резко обернулась и устремила на капеллана пронзительный взгляд. Герцогиня пришла сюда, чтобы понять то незнакомое чувство, какое она испытывала к Грегори. Это были ни то ненависть, ни то презрение, ни то страх. Кристин дерзко смотрела на священника, пытаясь осознать, что же хочет ей сказать гулко бьющееся в груди сердце.
Это сцена была похожа на нелепую театральную постановку, в которой участвовали только два персонажа, причем актеры еще не знали, кто какую играет роль.
Я был совсем не готов увидеть Кристин, разглядывающую витражи. Она была словно неземное существо, созданное солнечным светом. Я замер, едва войдя в церковный зал, восхищенный и напуганный. Казалось, если девочка заметит меня, она растворится в воздухе – боясь этого, я стоял как вкопанный, не дыша. Но чуткие уши Герцогини услышали меня, и девочка обернулась. К моему удивлению, Кристин не исчезла. На мгновение ее лицо исказила досада, потом она долго изучала меня серьезным взглядом, и наконец приветливо улыбнулась.
Мне полегчало, и я стал зажигать свечи, беседуя с девочкой.
– Зачем вы явились так рано, дитя мое?
– Я вовсе не ваше дитя. Я Герцогиня. Вы просили – я пришла, если хотите – могу уйти.
Исчерпывающий ответ.
Все последующие десять минут мы оба молчали: я делал свою работу, а девчонка следила за каждым моим движением, стиснув зубы, как хищница. Будь она животным, она бы непременно вцепилась мне когтями в спину.
– Пойдем, – сказал я наконец, направляясь вглубь зала к алтарю.
Открыв потайную дверцу в стене, я пропустил девочку внутрь. Мы очутились в большой комнате, заваленной книгами, и крошка, забыв обо всем на свете, уселась на край стола и взяла в руки один огромный том.
– Дитя мое, что вы делаете? – ужаснулся я, приближаясь к ней.
– Я вам уже сказала: я не ваше дитя. Я Герцогиня. Я не принадлежу никому, кроме своего короля.
– И кто же этот ваш «король», позвольте узнать?
– Я и сама пока не знаю. Мне еще предстоит найти его и уберечь от его врагов.
– Но как же узнать, что пред тобой именно король?
– О, я непременно пойму это. Неужели вы думаете, что истинного короля трудно отличить от других людей? – она рассмеялась, состроив смешную гримаску. – Он же король!
– То есть им может быть кто угодно?
– Правильно, кто угодно.
– А если этот «король»… как бы это сказать… будет неприятен, ну, некрасив, беден, лжив?
Кристин нахмурилась, устремив на меня тяжелый взгляд.
– О ком вы говорите? Что это такое? Король, он и есть король! Он не может быть некрасив, беден или лжив. Иначе это уже будет никакой не король, понимаете?
– Да, понимаю. Но, право, это нелепо.
Я задумался и умолк, а девочка перебирала книги, ахая над каждой из них, словно над каким-то чудом.
– Кто-нибудь читает эти книги? – спросила она, пару раз чихнув. – Они все в пыли.
– Я читаю.
– И все? А что вас заинтересовывает в них?
– Не знаю, – я снова задумался. – Наверное, все.
– Но… Но в них говориться о темных силах! – глаза девочки расширились от возмущения. – О Сатане!
Я рассерженно топнул ногой, и она расхохоталась. Неожиданно с улицы донесся крик: «Герцогиня!»
– Это Эрик, – девочка машинально вскочила, забыв о книгах.
– Ты к нему не пойдешь, – властно сказал я, беря ее за руку.
– Не смейте ко мне прикасаться! – взвизгнула Кристин, вырвав свою руку, – и не смейте приказывать мне.
Девочка направилась к двери.
– Стой, – крикнул я ей, но она даже не обернулась.
Напоследок, желая окончательно разозлить меня, Кристин пнула одну из расшатанных ножек книжного шкафа.
Я кинулся к девочке, но шкаф пошатнулся. И все книги из него полетели на пол, преграждая мне путь. Как я был взбешен! А в ушах стояли звонкий смех Герцогини и ее вежливое: «Ах, простите».
Она убежала на улицу к Эрику. Все вокруг знали о ее девчоночьей влюбленности в этого ангельского мальчика, но меня удивляло то, что Кристин не считала Эрика своим королем, хотя, несомненно, наделяла его самыми достойными качествами.
Глава 4
На следующей неделе в город приехал отец Кристин – Этьен Рамбаль-Коше. Этот француз был довольно странным человеком. Он редко улыбался и слыл серьезным занятым человеком. Этьен не появлялся на людях так часто, как его жена. Хотя мог блистать не хуже своей супруги. Обычно этот мужчина просиживал дни в своем кабинете, читая книги или письма, которые ему приносил почти ежедневно в больших количествах молодой почтальон, с которым Кристин любила поболтать, высунувшись из окна своей комнаты на втором этаже.
В холодные безлюдные вечера Этьен Рамбаль-Коше любил прогуливаться по набережной, задумчиво глядя на горизонт. Его лицо в такие минуты казалось одухотворенным и божественно прекрасным. Безупречная фигура мужчины в дорогом бежевом костюме кому-то, угораздившему выйти на улицу в это время, чудилась призрачной, но не пугала, а вызывала какое-то неописуемое восхищение. Этьен здоровался со встречавшимися людьми кивком головы, а его спокойные добрые глаза словно излучали завораживающий подбадривающий свет.
Появляясь внезапно, словно из ниоткуда, Этьен так же внезапно исчезал в никуда, точно растворяясь в воздухе. Люди не боялись его, несмотря на его загадочность. Его любили и уважали, и, полностью доверяя ему, спешили спросить совет в сложных ситуациях. Он был богом для всех, так как всегда умел помочь, внушить надежду и указать правильный путь решения любой, казалось бы, не решаемой проблемы.
Большую часть жизни Этьен проводил в разъездах, безмерно скучая по семье: по Джозефине и по Кристин. Чаще он ездил во Францию к себе на родину, и его возвращение в Евпаторию всегда являлось событием дня.
Итак: отец Герцогини вернулся домой, и у Грегори прибавилось проблем и мнимых забот с девочкой. Кристин теперь не приходила в церковь каждый день, оставаясь с отцом. Не в силах выносить это, капеллан решил вновь наведаться в дом Рамбаль-Коше.
У дверей дома Грегори как в прошлый раз немного постоял, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к отдаленным тоскливым крикам чаек. Из окон дома как всегда лилась фортепианная музыка, но на этот раз играла не Кристин, это было ясно, так как музыка звучала ровно и негромко – так любила музицировать Джозефина. В ее игре не было того веселого отчаяния, присущего Кристин, когда она с усердием выколачивала высокие ноты и аккорды.
Я постучал, и мне открыла молоденькая девушка-служанка: во всем городе только Рамбаль-Коше могли позволить себе держать слуг.
Когда я вошел в гостиную, Джозефина, сидящая за роялем, встретила меня привычным разочарованием: «Ах, это снова вы!..» Женщина окинула меня рассеянным взглядом и, спасаясь от скуки, поинтересовалась:
– Как продвигаются успехи моей дочери в церковной науке?
– О, ваша девочка очень способная и легко все схватывает, но ей мешают всякие радикальные идеи…
– Вот как? Даже не думайте пытаться избавить ее от этого, – Джозефина вздохнула, театрально взмахнув рукой. – Весь наш дом полон радикальных идей, благодаря моему мужу. Мне это нравиться, и Кристин – тоже… Кажется, я слышу шаги Этьена. Да-да, это он!
Джозефина торопливо пересела на мягкий диван, взяв в руки свою мурлычущую персидскую кошку, и на божественно красивом лице женщины появилось мечтательное выражение и загадочная улыбка.
Этьен вошел в комнату бесцеремонно, как хозяин, наделенный абсолютной властью, но, увидев меня, резко остановился и грозно осведомился:
– Что делает в моем доме этот…человек?
Подозреваю, что он хотел сказать «грязный» или «низкий» человек; по крайней мере, его отвращение было написано на его лице. Я испугался, но не подал виду.
– Он пришел к Кристин, – равнодушно произнесла Джозефина, протягивая руку для поцелуя мужу.
– Ни за что не поверю, что моя крошка-герцогиня водиться с такими, – усмехнулся Этьен, пронзив меня подозрительным взглядом.
Так вот на чьи глаза так похожи глаза Герцогини! Боже, этот тяжелый холодный взгляд. Таящий опасные замыслы, было куда труднее выдержать, чем взгляд Кристин.
Джозефина изменилась в лице от удивления: впервые она видела, чтобы ее распрекрасный муж смотрел так на человека и был так нелюбезен.
Я знал, что женщина всматривается в меня, пытаясь понять, что же во мне такого плохого, что ни ее дочь, ни ее муж не могут спокойно выносить меня. Но Джозефина была слишком равнодушна, чтобы хорошенько что-то продумывать, слишком сладкой была ее жизнь, чтобы вглядываться в людей и видеть в них что-то дурное. Я быстро наскучил этой женщине, и она занялась более значащим для нее существом – своей кошкой.
Француз тем временем исследовал меня своими зелеными глазами, вызывающе встряхивая головой и убирая со лба непослушные пряди светлых волос. Его стройная фигура в белом домашнем костюме казалась мне невероятно высокой. Этьен держался так высокомерно и заносчиво, что я чувствовал себя неловко и скованно. Уверившись, что я не представляю большой опасности и не заслуживаю особого внимания, француз потерял ко мне внимание, и, отойдя к окну, скрестил руки и отвернулся.
Какое-то время в комнате стояла гробовая тишина, даже кошка Джозефины перестала мурлыкать. Женщина ласково гладила ее, не поднимая глаз, словно чего-то опасаясь.
Я стоял посредине этой комнаты, в который изначально чувствовалась какая-то необычная атмосфера, не зная, что мне делать. Мои колени подгибались, меня прошибал холодный пот, лицо горело. Неожиданные звуки легких шагов успокоили меня – я знал: это Герцогиня. Она придет сюда, и все станет на свои места. Я даже чуть-чуть улыбнулся.
Кристин влетела в комнату, напевая какую-то веселую песенку. Уже на пороге, почувствовав неладное, она нахмурилась и, подскочив к отцу и схватив его за рукав, испытывающе посмотрела на него.
И случилось то, чего я совсем не ожидал. Холодные безжалостные глаза француза расширились и засияли какой-то детской радостью, излучая невероятные доброту и спокойствие. Его сильные руки с легкостью подхватили девочку и, прокрутив ее в воздухе, аккуратно опустили ее обратно на пол.
Кристин радостно запрыгала возле отца, хлопая в ладоши и смеясь. Мое сердце негодующе дернулось: девочка обожала этого странного человека.
– И где же пропадала моя крошка-герцогиня? – поинтересовался Этьен, усаживаясь в кресло.
– Я спасала Эрика, – ответила девочка, устраиваясь на коленях отца.
– Опять? – притворно ужаснулся тот, играя золотистыми локонами ребенка.
– Но, папа, он же мой лучший друг! – капризно сморщила нос Кристин.
– Когда же этот «лучший друг» будет сам защищать себя? Он же будущий мужчина.
– О нет, папа! Не говори чепухи! Эрик всего лишь добрый тихий мальчик и всегда таким будет. За это я его люблю и всегда буду любить.
Девочка говорила так уверенно, словно знала все наперед.
– А тебе не хотелось бы, чтобы Эрик стал сильным и смелым мужчиной? – усмехнулся француз.
– Конечно, нет. Не зачем ему таким становиться, иначе я перестану с ним дружить.
– Это еще почему?
– Я не переношу всяких выскочек, которые воображают себя сильными, не имея ничего в голове, и только потому, что могут победить самых слабых.
Этьена, казалось, озадачило это признание. Он взял дочь за подбородок и заглянул в ее бездонные сияющие глаза.
– Разве тебе не хотелось бы, чтобы Эрик защищал тебя и берег?
Ребенка явно оскорбил этот вопрос. Девочка вскочила и крикнула на весь дом.
– Я сама в состоянии постоять за себя, папа! Я же Герцогиня! Ты сам это говорил. Мне не нужна защита! Меня не нужно беречь! Я вовсе не такая слабенькая, как соседские девочки, папа, и я не трушу перед опасностями, а смеюсь им в лицо!
– Кристин, крошка, ты думаешь так, потому что ты еще совсем ребенок. Нельзя всегда быть сильной и смелой, нельзя всегда побеждать во всем. Это невозможно. Всегда приходит время, когда ты вынужден отступать и проигрывать.
 – Но я Герцогиня! – девочка непременно хотела доказать свое, сердито хмурясь и топая ногами, но внезапно она затихла и с поразительным равнодушием сказала: – Папа, можешь думать все, что хочешь. Я не стану тебя переубеждать.
Француз открыл рот от удивления, не понимая причины такого неожиданного смирения. Девочка победоносно улыбнулась и преспокойно влезла на спинку другого кресла, предварительно поклонившись мне и насмешливо бросив:
– Простите, святейший Грегори, за проявление моего неуважения к вам: я забыла поприветствовать вас.
– Что за… – пробормотал Этьен. – И это всего лишь ребенок!
Я был шокирован: я надеялся, что девочка не заметила меня, входя в комнату, но, оказывается, она почувствовала мое присутствие, еще не увидев меня.
– Ты могла бы быть самой прекрасной и остроумной девочкой во Франции, – задумчиво произнес Этьен, потирая лоб.
– Я королева Франции! – подтвердила с гордостью Кристин.
– Верно, ты королева, крошка, – кивнул француз, погрузившись в раздумья.
– Кстати, – встрепенулась все это время молчавшая Джозефина, – преподобный Грегори опять чем-то недоволен, Кристин.
– О, я понимаю, – ехидно улыбнулась Герцогиня. – Это так не выносимо проводить утра в церкви в полном одиночестве, верно, папа?
– Надеясь, вам известно мое отношение ко всему церковному… как вас там… Грегори, – холодно сказал мне француз, хмуря брови. – Я не желаю, чтобы голову моей крошки-герцогини забивали подобным неприменимым хламом. Найдите что-нибудь полезнее ваших бредней.
– Невежественный атеист, – пробурчал я, злясь.
– Да, я атеист, если хотите, но я не ворую чужих детей! – воскликнул он, вскакивая и гордо вскидывая голову.
 Я не понял, о каких ворованных детях он говорил, и не нашелся, что ему ответить. Этот человек внушал мне страх, и я весь сжался под его грозным взглядом. Я походил на трусливую серую мышь и ничего не мог с собой поделать.
Герцогиня, встав на ноги, переводила взгляд с меня на своего отца и наоборот, стараясь понять, кто же из нас прав. Ее широко раскрытые глаза внимательно изучали мое лицо и лицо ее отца. Она легко улавливала малейшее изменение и чувствовала душу каждого из нас. Джозефина только покачала головой и пожала плечами, когда Кристин вопросительно взглянула на нее.
Мы с французом еще немного побросали друг другу колкие фразы, но он все равно победил, оставив за собой последнее слово. Герцогиня поняла, что я проиграл и бессилен, и насмешливый блеск ее глаз начал сводить меня с ума. В конце концов, я кинулся бежать из этого ужасного дома. Проклиная все на свете, а больше всего этого ребенка, из-за которого я терплю такое унижение.
Когда Грегори убежал, девочка приблизилась к рассерженному отцу и, задумчиво глядя на него, осторожно спросила:
– Папа, что ты думаешь об этом Грегори?
– Лжец и притворщик! – с яростью крикнул Этьен, словно бы желая, чтобы убежавший капеллан услышал его.
Кристин наморщила лоб и со вздохом прошептала:
– Это нужно учесть.
В ее глазах появилось тревожное выражение, и она порывисто прижалась щекой к руке отца, не понимая, отчего ее чистое детское сердце так трепещуще сжимается в груди.
Глава 5
Спустя несколько дней был объявлен большой праздник по случаю дня рождения Джозефины. Приглашен был весь город, и потому в этот день никто не пришел в церковь, что вызвало негодование у преподобного Грегори, который не нашел в себе сил и смелости явиться на праздник.
Кристин с утра суетилась и вертелась перед зеркалом, подобно матери, любуясь своим нарядом, над которым потрудились три портнихи. На девочке было красивое светло-голубое платье с вышитым кружевом на подоле и с бантиками на рукавах, белые туфельки и перчатки. В золотистые хорошо уложенные волосы Кристин были вплетены белые цветы.
У Джозефины был шикарный розовый наряд, состоящий из расклешенной книзу длинной юбки и кокетливой блузки с корсетом. Волосы женщины были уложены в замысловатую прическу с вплетенными в нее маленькими розочками, некоторые пряди вились и падали на лицо женщине, делая ее еще очаровательнее. Этьен был в строгом черном смокинге. Находясь в окружении представителей высшего света Евпатории: мужчин, говорящих о деньгах и о политике, женщин, флиртующий с ним, он словно издали наблюдал за своей неотразимой женой и не менее неотразимым ребенком, наслаждаясь их счастливыми улыбчивыми лицами и их радостью.
После полудня гости были доставлены на пикник на лиманы, где праздничное пиршество и танцы продолжились.
Все поочередно хвалили наряд и прическу Кристин. Девочка сдержанно отвечала на эти комплименты такими же комплиментами, копируя лучезарные улыбки и кокетливые жесты своей матери.
Грегори наблюдал за пикником со стороны, сетуя на то, что не решился прийти на праздник. Капеллану было обидно видеть, как Кристин кружиться в вальсе в паре с Эриком. Девочка веселилась вовсю, она обожала такие праздники и любила танцевать, даря окружающим обворожительные улыбки.
Тогда Грегори впервые усомнился в правильности выбора жизненного пути и пожалел, что стал священником.
– Так! Эрик, я тебя победила! – весело воскликнула Кристин, снимая кожаные перчатки.
Преподобный Грегори наблюдал за занятиями Герцогини, стоя в тени раскидистых каштанов, не понимая, зачем девочку нужно обучать фехтованию и верховой езде.
– Эрик, давай руку, – рассмеялась Кристин, помогая мальчику встать с земли. – Что с тобой?
Эрик растерянно моргал глазами, не понимая, что случилось и почему Кристин вдруг так легко выбила шпагу из его рук.
Девочка стала тормошить друга, пытаясь привести его в чувства.
– Что это было? – спросил он наконец, подбирая свою шпагу с земли.
– Новый прием, – отвечала девочка, заглядывая в голубые глаза мальчика. – Наш учитель только вчера научил меня этому. Тебе понравилось? Здорово вышло, правда?
– Да, – послушно согласился мальчик и натянуто улыбнулся.
– Идем. Нам еще нужно успеть оседлать наших пони для урока. Я так люблю верховую езду! Она сближает меня с лошадьми. Я люблю животных. Мне всегда казалось, что у них, как у людей, есть душа, а это значит с ними можно поговорить – они поймут, их выражения тоже не трудно понять, верно?
– Да, Кристи, кажется, верно, – кивнул Эрик, глядя на девочку. – Только мне не пришло бы в голову этим заниматься. Это неестественно: говорить с животными и гадать об их мыслях.
– Вот поэтому ты их и не понимаешь, Эрик, – сказала Кристин, неодобрительно качая головой. – А я понимаю. Бежим скорее!
Кристин всегда веселилась и смеялась, находясь рядом с Эриком. Ее красивые глаза сверкали лукавыми искорками, а на щечках появлялись прелестные ямочки, когда она улыбалась другу, светясь от счастья.
Грегори часто размышлял, за что Кристин так любит этого мальчишку? Что в нем такого особенного, что могло бы покорить сердце истинной Герцогини? Капеллан смотрел, как Кристин, умело управляет своим белым пони. Верхом на лошади девочка казалась еще более гордой. Как уверенно она пришпорила пони, когда нужно было прыгнуть! Преподобный Грегори восторгался Герцогиней и в то же время ненавидел ее, сам не зная, почему эта девочка так много значит для него в его ничем не примечательной жизни.
Когда занятия окончились и дети собрались уходить, Грегори перешел на другую сторону улицы, надеясь остаться незамеченным, однако Кристин издали почуяла священника и сердито скривила лицо.
– Опять он здесь, – проворчала девочка, вздыхая. – Он не оставляет меня ни на минуту. Скоро это станет бросаться всем в глаза. О, что же делать?
– Эй, Кристи, – прокричал ей Эрик, помахав рукой.
– Скорей иди сюда! – позвала его Кристин.
Эрик поспешно прибежал к девочке, улыбаясь во весь рот и тяжело дыша.
– Что случилось? – спросил он. – Ты сердишься?
– Да, но ты здесь ни при чем, не беспокойся.
– Так кто же виноват? – Эрик с подозрением начал оглядываться, стараясь угадать виновника, но не приметил никого, кто мог бы вызвать неприязнь Герцогини.
– Ничего не понимаю, – пробормотал мальчик вконец, пожимая плечами.
– Что? Разве не видишь? – удивилась Кристин. – Этот «святой»…
– Святой отец! – завопил Эрик, увидев капеллана. – Идите к нам!
– Нет, Эрик, замолчи, – ужаснулась девочка, видя, как Грегори приближается к ним. – Этого еще не хватало! Эрик, не зови его! Ты в своем уме? О нет!
Капеллан подошел к детям и поздоровался. Лицо Эрика выражало радость, а Кристин наоборот злилась, сжимая губы от нежелания говорить со священником.
– Святой отец, – тараторил мальчик, – я так счастлив, что вы повстречались нам с Кристи и можете проводить нас домой. Это такая честь!
– Перестань, Эрик, – взмолилась Кристин. – Меня все это вовсе не радует.
– Отчего же? Ведь прогулка с преподобным Грегори равносильна веселой резвой игре возле моря в солнечный день! Я так люблю море и солнце!
– Иногда меня больше притягивает ночная прохлада, звезды и луна, – Кристин упрямо продолжала хмуриться.
– Как же так? – не унимался Эрик. – Днем мы можем играть и веселиться под открытым небом, а ночью? Ночью все спят!
– Нет, не все, – возразила девочка. – Ночью легче спрятаться от людей, хотя я люблю их, и мне вроде бы незачем скрываться от них, но некоторые из них бывают так назойливы! Ночь – прекрасная возможность отдохнуть и подумать – иногда это необходимо. Ночь полна тайн – вот, что самое лучшее! Хотя днем в тепле и при солнце жить проще и веселее…
Грегори все это время молчал, дивясь манере Герцогини спорить: она всегда всему противоречила, приводя довольно-таки убедительные доводы, и вряд ли кто-нибудь осмелился бы так противоречить ей.
Девочка, умолкнув, подняла свои изумительно красивые глаза на священника. Несколько секунд они с интересом глядели друг на друга, а потом Кристин дружелюбно спросила:
– Вы ведь тоже предпочитаете ночь дню, Грегори? Вы прячетесь от всех, люди настораживают вас?
Грегори кивнул, на самом деле не зная ответа на этот вопрос, но девочка осталась довольна. Она даже перестала злиться из-за присутствия капеллана и спокойно шла рядом, думая о чем-то своем.
Вечером я как обычно переписывал книгу, когда послышался настойчивый стук в дверь моей скромной обители.
Мне не хотелось открывать из-за странного нехорошего предчувствия в моей душе, но я все же отпер дверь.
За порогом стоял высокий худощавый мужчина, одетый во все черное. Не вымолвив не слова, он вошел в мою келью и подал знак закрыть дверь. Я, как ни странно, повиновался ему, так как его вид сразу заставил меня отбросить все попытки отказа.
Незнакомец оценивающе оглядел мое жилище и уселся на стул возле окна, предложив мне присесть напротив него. Только сейчас я разглядел его осунувшееся лицо, не выражавшее никаких чувств. Он сидел, застыв как мраморное изваяние, и не сводил с меня холодных серых глаз. Я был в замешательстве: его змеиный взгляд точно замораживал, отбивая какое-либо желание двигаться.
На улице начался дождь, но его барабанная дробь по окнам не нарушила гробового молчания, царящего в моей келье. Я пытался хоть что-то сказать, но не мог. Я словно бы онемел, оцепенел, а в душу закрался панический страх. Казалось, что я почти умер.
Незнакомца снова окинул взглядом обстановку кельи.
– Аскет, – скривился он, потеряв интерес к моему жилищу и обратившись, наконец, ко мне. – Ваше имя?
Его голос был хриплым и неприятным. Я назвался. Незнакомей еще какое-то время изучал меня своим пристальным взглядом, а потом вдруг заговорил:
– Надеюсь, вам знаком некий Этьен Рамбаль-Коше. Вы должны ответить на все мои вопросы о нем – за этим я здесь. Думаю, вы нужный мне человек.
Я беспрекословно рассказал ему все, что знал, упомянув о Герцогине. И тогда глаза незнакомца радостно сверкнули, он подался вперед и переспросил:
– У него дочь, вы говорите?
– Да. Прелестное дитя.
Услышав такие слова, этот человек оглушительно расхохотался.
– Не говорите мне ерунды, милейший, – процедил он. – Ваше известие очень обрадовало меня, но этот ребенок никак не может быть прелестным.
– Почему? – сдавленно спросил я.
– Да потому что эта девчонка порождение дьявола! Не удивляйтесь, ее отец именно таков. Я здесь, чтобы отомстить ему за свои страдания, однако ребенок меняет дело.
– Каким образом?
– А вот этого вам знать необязательно. Вы мне очень помогли. Я еще наведаюсь к вам. Прощайте!
Он резко встал и вышел за дверь, и я даже не успел узнать его имя. Зачем ему нужен Этьен и его дочь? Как мне быть? Я глубоко задумался, но все, что я понимал, было только то, что мне стало страшно. Но почему? Чего я так боялся?
Глава 6
Марта задумчиво перебирала книги на столе своей подопечной, которая пела шуточную песенку, сидя на подоконнике, болтая ногами и глядя на сад.
– Ах, когда же здесь будет царить порядок! – посетовала няня, качая головой.
– Я сегодня долго занималась утром, – тут же откликнулась девочка.
– Вот как? Отчего же вы не хотите ходить в школу, как все обычные дети?
– Но зачем? Ведь мой папа нанял мне всех необходимых учителей, дома учиться и легче, и лучше.
Марта удивленно посмотрела на ребенка.
– Эрик тоже зовет меня в школу, – продолжала Кристин. – Но я не пойду. Ни за что. Там другие дети.
– И что же в этом плохого?
– Но это же обычные дети! А я Герцогиня! Я хочу быть обособленной от всех, по крайней мере, сейчас.
– Значит, вы хотите быть одна?
– Не знаю, одиночество не ведомо мне. Хотя папа говорит, что все мы в мире одиноки. Думаю, одиночество должно наталкивать на интересные мысли…
– Тогда зачем вы все дни проводите с Эриком в детских компаниях, играя в парках и бегая по улицам?
– Я не могу жить без этого! Я люблю людей, и эти дети – часть меня самой, хотя я не такая, как они – поэтому сохраняю безопасную дистанцию.
Марта внимательнее присмотрелась к Кристин, и ее удивило необъяснимое беспокойство девочки. Ребенка словно бы что-то тяготило: девочка нервно кусала губы, сжимала и разжимала пальцы.
– Что с вами, дитя? – заботливо подошла к подопечной Марта. – Уж не заболели ли вы?
– Нет-нет, – отмахнулась Кристин, спрыгнув с подоконника и начав мерить комнату шагами.
– Тогда что же?
– Я боюсь, – девочка нахмурилась и потерла ладошками уши.
– О, впервые такое слышу от вас, Герцогиня, – воскликнула женщина, вскидывая руки и надеясь приободрить ребенка. – Чего же вы боитесь?
– Откуда мне знать? – пожала плечами Кристин. – Наверное, ничего. Я просто боюсь. Это какой-то неестественный страх, понимаете? У меня в груди все зажимается и сердце щемит. Никогда такого не было!
– Вот и я о том же, – согласилась Марта, с тревогой глядя на мечущуюся девочку. – Должно быть, это интуиция…
– Интуиция? – ребенок поднял глаза на няню и задумался. – Может быть… Но я не понимаю ее…
В конце концов, Кристин снова убежала на улицу, так и не дав Марте разобраться, в чем дело. Женщина поохала и решила рассказать обо всем Джозефине.
Я услышал быстрый стук каблучков и в ужасе вскочил. Минуту назад от меня ушел тот незнакомец, выясняющий информацию об отце Кристин, и вот эта крошка тут как тут. Надеюсь, она не встретилась с моим загадочным посетителем у входа.
В моей голове все еще стояли его странные слова: «Ребенок меняет дело». Что бы это могло означать? Сегодня этот человек наконец-то назвал мне свое имя.
– Моя фамилия – Хэлланд, – хрипло сказал он, уходя, и впервые на его лице появилась кривая полуулыбка, но она не понравилась мне.
Эта полуулыбка была злорадной и лживой, отчего меня передернуло. Мы с ним говорили о Кристин, и вот она передо мной, дружелюбно улыбается и настойчиво спрашивает:
– Преподобный Грегори, вы мне опять не рады? Отчего же? В чем я провинилась?
Да, я опять ей не рад, а все потому, что она является именно тогда, когда уходит Хэлланд, и, глядя в ее ясные глаза, я чувствую, что снова предал это маленькое бескорыстное существо.
За все время нашего знакомства мое мнение об этой девочке менялось несколько раз. То я ее страстно обожал, то бешено ненавидел, не имея на это никаких определенных причин. Я понимал, что Кристин – очень чуткий ребенок с открытой доверчивой душой и добрым сердцем, и все же я осмеливался злиться на нее. Я ограничивал ее свободу и ругал ее за непослушание, чем вызывал ее недовольство и эту детскую наивную ненависть. Если бы я оставил Герцогиню в покое, она тут же простила бы мне все прегрешения, но я не мог этого сделать: эта девочка притягивала меня, как магнит.
Кристин уселась на скамью и, сверля меня глазами, тихо спросила:
– У вас появился друг, Грегори?
– Что?! – удивился я. – Нет…
– А кто это так часто навещает вас?
Я остолбенел, чувствуя, как холодеет все внутри меня.
– О чем вы, дитя?
– Я вижу, что к вам частенько стал приходить странный человек. Он одевается так, словно у него кто-то умер, и выглядит очень занятым.
У меня перехватило горло, и я с трудом выдавил:
– Ты знаешь, кто он?
– Нет.
– А ему известно, кто ты?
– Нет, что вы! Он меня даже не замечает. А кто он вам?
– Вам лучше знать, дитя.
– Почему? Он пугает вас? Не отпирайтесь, я же вижу, как вы бледнеете и трясетесь после его визитов. Что он вам говорит, что вы так трусите?
– Ничего. Это все глупости.
– А вот и нет. Если бы он досаждал мне, я бы выставила его вон. Но вы…
В тот момент я был готов прибить ее, но девчонка вовремя убежала. И почему ей так нравиться унижать меня? Все вокруг считают, что я – святой! А Кристин, напротив, звала меня то великим грешником, то падшим ангелом.
Повышенный интерес девочки к Хэлланду напугал меня сильнее, чем сам Хэлланд, а ведь этот человек мог иметь дурные замыслы. Как же мне уберечь от него Кристин? Если она будет продолжать вести себя подобным образом, когда-нибудь я ее действительно убью.
Хэлланд резко выпрямился и во все глаза уставился на ребенка, стоящего перед ним. Я проклинал все на все на свете, видя эти лучистые зеленый глаза Кристин, с опаской косящиеся то на меня, то на Хэлланда.
– Вы исповедуете детей? – удивился мужчина в черном плаще, как обычно пронзая меня змеиным взглядом.
– Да… иногда, – пролепетал я и был награжден ядовитой усмешкой Кристин.
Ну, зачем она опять пришла в неподходящее время!
– Кто вы? – откровенно спросила девочка, скрещивая руки на груди.
– Что за нелепый вопрос! – вспыхнул Хэлланд, презрительно сморщив свой тонкий орлиный нос.
– Да, он такой же нелепый, – смело продолжила Кристин, – как ваше присутствие здесь.
– Что?! – Хэлланд дернулся и внимательнее оглядел девочку, посмевшую так дерзко говорить с ним.
– Я вижу, что вы не здешний. Так кто же вы? – глаза Герцогини блеснули озорным огоньком.
Боже, если бы она заранее знала, с кем спорит и на что идет, пытаясь выяснить, кто этот жуткий человек.
– Раз уж маленькая госпожа захотела знать, кто я, – хитро сощурил глаза Хэлланд, – пусть сперва представиться сама.
Кристин открыла рот, но я опередил ее, закричав:
– Молчать! Здесь мой дом! Здесь я задаю вопросы, и я запрещаю вам, Хэлланд, говорить с этой девочкой!
– О! – оскалился мужчина, сверкая глазами. – Этот ребенок побуждает вас запрещать мне?! Это, по меньшей мере, странно, ведь вы рискуете навлечь на себя мой гнев, а это… Не думаю, что вам понравилось бы это.
– Вы не имеете права угрожать, – встряла Кристин, защищая меня.
– Вот как?
– Иначе вы навлечете на себя МОЙ гнев. И я не думаю, что вы будете довольны.
Раскатистый зловещий хохот Хэлланда эхом разнесся по залу церкви, где мы стояли. Пламя горящих свечей затрепетало.
Хэлланд развернулся и, громко стуча каблуками, направился к выходу. Напоследок он обернулся и рассерженно произнес:
– Когда я выясню, какое отношение к вам, мой дорогой Грегори, имеет эта девчонка, я вернусь.
Он хлопнул дверью и исчез. Кристин какое-то время смотрела на меня, склонив голову на бок, а потом, сорвавшись с места, побежала вслед за Хэлландом.
Я рухнул на скамью, ощущая нарастающий гнев и ярость в своем сердце, в то же время душа моя была охвачена страхом и паникой. Что ожидало меня впереди? Очень трудно было стеной стоять между Герцогиней и Хэлландом. Передо мной был выбор: Хэлланда я боялся, Кристин ненавидел. Я мог избавиться от этой девчонки, служа Хэлланду, и мог спасти ее, восстав против нее самой. Что же делать? Я застонал и закрыл лицо руками, пытаясь заглушить в себе боль от сомнений и терзаний совести.
Следующим вечером Кристин Рамбаль-Коше ворвалась ко мне, пылая гневом.
– Как вы могли?! – закричала она, вырвав из моих рук Библию и отшвырнув ее в угол. – Я всегда чувствовала, что вы подлец и предатель!
Она принялась крушить все, что попадалось ей под руки. Я, шокированный, пытался собраться с мыслями: покоя не давала Библия, брошенная в угол.
– В чем дело, дитя? – строго спросил я, поднимая с пола книги и рукописи.
– Как будто вы не знаете! – глаза девочки обиженно сверкнули.
Кристин присела на краешек жесткого стула и начала рассказывать.
– В тот день я пошла за Хэлландом, желая выяснить о нем побольше. Не удивляйтесь, теперь мне известно и его имя, и кто он. Он враг моего отца! Сегодня Хэлланд заявился к нам в дом и потребовал отца, распугав наших слуг. Мой папа отказался его видеть: он так рассердился – побледнел, нахмурился… Но этот Хэлланд все равно ворвался в папин кабинет. Слышали бы вы, как они ругались и кричали один другому, что войну можно прекратить лишь смертью одного из них. И что это за война такая? А самое главное: Хэлланд сказал, что вы ему помогаете. Мой отец не удивился: он разгадал вас еще во время первой встречи, но я… Мне хотелось верить, что вы лучше, чем кажется, а все как раз наоборот! Зачем вы стали священником? Вы могли бы быть отличным головорезом! Теперь вам не избежать разговора с моим папой.
Кристин сердито покачала головой и встала. Я не знал, что сказать, но, если честно, то я бы охотнее согласился на беседу с отцом Герцогини, нежели на очередной визит Хэлланда. Раньше я считал, что Этьен Рамбаль-Коше самый ужасный человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни, но Хэлланд оказался гораздо страшнее. Однако я не мог говорить то, что думал: Я опять стал бессовестно лгать.
– Видно, ваш отец заслужил то, что с ним сейчас происходит, дитя, и это не повод к такому безобразному поведению.
Я поднял Библию и холодно посмотрел на девочку, разинувшую рот от удивления.
– Как? Вы… – пробормотала она, и ее щеки вспыхнули от волнения. – Ах, так значит вы и впрямь заодно с этим противным Хэлландом! И вы тоже против моего отца, который не идет ни в какое сравнение с этим «черным» человеком! Что ж, ваш приговор давно подписан! Осталось лишь уведомить вас о его содержании!
– Дитя, что за вздор вы несете! – во мне закипала злость.
Я прятал трясущиеся руки. Господи, за что, за какой грех, ты послал мне это маленькое чудовище, не перестающее донимать меня, превращая из святого, из ангела в исчадие Ада?
Сперва я не мог жить без этого ребенка, а Кристин никак не желала подчиниться мне, и теперь она не покидала меня ни на минуту, обвиняя в самых тяжких грехах, которые, как я думал, я не совершал.
Герцогиня продолжала кричать. Я внутренне молился, сжимая вспотевшими ладонями Библию.
– К чему вам теперь эта никчемная книга, – фыркнула Кристин и снова вырвала Библию из моих рук. – Я вас ненавижу! Ненавижу!
Книга полетела куда-то под стол, и тут я не выдержал. В руках моих блеснул нож, подаренный мне одним турком за случайное спасение его жизни.
Герцогиня спасла лишь ее молниеносная реакция. Она, словно кошка, прыгнула в сторону, почувствовав смертельную опасность. Острие ножа скользнуло по ее нежной раскрасневшейся щечке и, задев шею, оставило кровавый след. Девочка с ужасом прижала ладошку к левой щеке, почувствовав резкую боль, и заметила кровь, струившуюся по ее шее. Я чуть было не убил этого ребенка и тут вдруг понял, что в дверях стоит пораженный Хэлланд.
А Кристин не видела ничего вокруг. Ее взгляд был прикован к ножу, который я сжал в кулаке. Его рукоятка была из чистого золота с вделанными драгоценными камнями: рубинами, алмазами и изумрудами, а лезвие – из хорошей стали. Этот нож стоил целого состояния, и им уже оплатили одну жизнь, вторая чуть было не повисла на его «совести».
– Что же вы сразу мне не сказали, кто такая эта девчонка и какие между вами «приятельские отношения», – насмешливо произнес Хэлланд, приближаясь ко мне.
 Я быстро спрятал нож в складках своей сутаны.
– Что же вы молчите? – издевался мужчина, кривя губы в дьявольской ухмылке. – Или вы считаете, что я не видел того, что вы хотели сделать с этим ребенком? Любопытно было бы узнать, чем это «милое дитя» вызвало в вас такую ярость, за что вы ее так ненавидите?
– Я… – все мои мысли куда-то исчезли. – Я не…
– Что? – воскликнула внезапно Кристин. – Вы меня ненавидите? Нет, это я вас ненавижу, вот так ненавижу, – она погрозила мне кулачком. – Убийца!
Хэлланд по привычке расхохотался, и у меня резко заболела голова. Боже, что со мной творилось! Я почти обессилел от злости, я был парализован страхом так, что не мог здраво мыслить.
– Ну, как ваша щечка? – ехидно поинтересовался Хэлланд, склоняясь к девочке. – Грегори, идите полюбуйтесь на свое искусство. Вы славно потрудились!
Мужчина опять зашелся диким нечеловеческим смехом. Кристин, оправившаяся, наконец, от потрясения, бросила на меня какой-то умоляющий взгляд, опасливо покосилась на Хэлланда и убежала, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.
– Итак, – услышал я ледяной голос «черного» человека, – сядьте и расскажите мне все по порядку…
Мне хотелось бежать вслед за Герцогиней, пасть на колени и молить ее о прощении, но вместо этого я с трудом заставил себя опуститься на стул и почти шепотом начать свой рассказ, невидящими глазами уставившись на своего жуткого слушателя.
Глава 7
Кристин бежала по узким улочкам, спотыкаясь и падая, и уже не замечала теплую кровь, все еще текущую из раны на щеке.
Когда она выбилась из сил и замедлила бег, все произошедшее начало казаться ей сном. Она шла, касаясь руками стен домов, деревьев, заборов, словно бы только сейчас поняв, что они окружают ее, и что она безмерно любит все это.
Эти тихие извилистые улочки, тенистые парки, скромные аккуратные дома, длинная набережная – все это стало неотъемлемой частью жизни Кристин, и сейчас, ощущая боль и холод внутри себя, девочка думала, что в любой момент она могла бы лишиться всего этого, всего, что она так сильно любила. Где-то в глубинах ее детской доверчивой души уже начала зарождаться мысль о том, что она, крошка-герцогиня, не самая сильная на этом свете, что ей ничто не подвластно, однако склонность к романтике и сила воли заглушили развитие этой мысли и оставили Кристин верной себе и своему многоликому внутреннему миру.
Девочка оказалась возле набережной и, увидев море, подбежала к каменному барьеру, о который разбивались небольшие пенящиеся волны, создавая фонтан соленых брызг.
Над старым причалом кружили белые чайки, тоскливо перекликались друг с другом. Солнце красным огненным шаром клонилось к горизонту, но его золотые лучи все еще освещали макушками деревьев и крыши каменных домов с решетчатыми окнами, которые, отражая этот мягкий теплый свет, сияли всеми цветами радуги.
Кристин так любила это время суток – вечер, когда все, словно бы подчиняясь какой-то магической силе, затихало и на мгновение успокаивалось, покоренное красотой и величием заката. После насыщенного дня все будто бы хотело отдохнуть в вечерний час перед не менее насыщенной, ночью, когда по всему городу зажгутся тысячи разноцветных огоньков и набережная окунется в мир восхитительной музыки.
В другой раз, едва начало смеркаться, Кристин поспешила бы к Эрику, и они бы как обычно совершили прекрасную прогулку по ночному городу, внимая и оглушающей музыке в уличных кафе, и беспокойному стрекоту кузнечиков в наиболее тихих частях городских парков. А перед тем, как пойти по домам спать, дети бы влезли на какую-нибудь крышу немножко полюбоваться звездами в темном необъятном небе.
Все было бы хорошо и весело, но Кристин сейчас совсем не хотелось веселиться. Девочка, подперев рукой подбородок, задумчиво глядела в темную глубину моря, решая, как ей поступить дальше. Чувства, которые она испытывала, были для нее новыми и непонятными: грусть, злость, ненависть, страх – что это такое?
В какой-то определенный момент Кристин словно бы очнулась и с удивлением огляделась вокруг. Сердце подсказало ей, что ее присутствие необходимо дома, что кому-то нужна ее помощь, и девочка, спохватившись, бросилась к дому.
Уже темнело. Все было тихо и спокойно: в доме не горело ни одно окно, однако эта угнетающая тишина была подобна обычному затишью перед бурей. С трепещущим сердцем вошла Кристин в свой родной дом, прислушиваясь ко всем шорохам. Внутри было жарко и душно, и девочка направилась в отцовский кабинет, чтобы открыть окно, но так уже кто-то был.
Заглянув в щель приоткрытой двери, Кристин увидела своего отца и Хэлланда, которые, как казалось, мирно беседовали. Шторы на окнах были наглухо закрыты, огонь в камине шумно потрескивал.
Кристин опустилась на колени, продолжая глядеть в щелку, и вскоре девочку стало клонить в сон от тихих мужских голосов. Она заснула бы прямо здесь на ковре возле дверей кабинета, но внезапно ее отец вскочил и сказал собеседнику что-то резкое. Хэлланд, разумеется, тотчас поднялся и протянул французу какое-то письмо, предлагая его прочесть. Но Этьен не захотел утруждать себя чтением ничего не значащей для него исповеди: он в сердцах смял письмо и швырнул его в камин (только в этой комнате сохранился настоящий неэлектрический камин), отчего горящая щепка, отскочив, вылетела на белый пушистый ковер у камина. Сразу запахло паленым, но те, кто был в кабинете, не чувствовали этого запаха: они пристально смотрели друг на друга, глаза в глаза, и Кристин заметила, как рука Хэлланда поползла в карман. Девочка инстинктивно ворвалась в комнату с криком: «Папа!», но было уже слишком поздно. Пистолет, извлеченный Хэлландом из кармана, выстрелил, и Этьен Рамбаль-Коше, застонав от боли, рухнул на пол.
– Папа! Папочка! – закричала Кристин, с ужасом глядя на проступающее пятно крови на светлой рубашке мужчины.
Хэлланда, казалось, ничуть не удивило появление девочки в такой момент, он лишь, скривившись, прохрипел:
– Собачье отродье!
Кристин сжала руку отца, не зная, что предпринять. Этьен лежал раненый, беспомощный. Огонь уничтожил уже весь ковер и перекинулся на мебель и шторы. Герцогиня была скована ужасом, а Хэлланд просто стоял и смотрел на страшную картину, радуясь содеянному.
Когда же он наконец вышел, вполне довольный собой, Этьен притянул к себе дочь, шепча ей из последних сил:
– Дитя мое, крошка-герцогиня, послушай меня в последний раз. Какие бы несчастья, наказания ни выпали тебе, всегда помни, Кристин, кто ты есть на самом деле: помни, что ты – Герцогиня. Твое место во Франции, ты призвана служить ей, и она всегда примет тебя и защитит. В случае необходимости обращайся к моим друзьям – семье Моруа-Каррель, они помогут тебе… Я люблю тебя, дочка… А теперь, крошка-герцогиня, иди… Оставь меня… Уходи… Иди…
Кристин выпустила горячую руку отца и встала, не желая уходить. Этьен нашел в себе силы подняться и еще раз велел дочери уйти, но девочка продолжала стоять, робко глядя на отца и виновато поджав губы.
– Уходи отсюда! Иди! – прикрикнул на нее француз, словно бы желая, чтобы девочка не видела, как он умрет. А может, он и не собирался умирать?..
Кристин все же была вынуждена покинуть кабинет. Она всей душой хотела плакать, но не могла, ведь Герцогиня должна быть сильной и стойкой. В темноте коридора девочка увидела Хэлланда, и ярость захватила все ее существо. Она кинулась к мужчине и изо всех сил стала колотить его своими маленькими кулачками и, точно волчонок, вцепилась зубами в его руку.
– Ах, ты, – зарычал Хэлланд, схватив ребенка за шкирку. – Что ты себе позволяешь? Хочешь, чтобы тебя я тоже убил?
– Вы можете убить меня лишь потому, что я слабее вас, – храбро отвечала Кристин. – Но в честном бою вы проиграли бы, впрочем, вы не знаете, что такое честность. Отпустите!
Хэлланд стиснул шею девочки своей худой железной рукой, заставив ее притихнуть. Огонь тем временем распространился уже на весь дом, слуги проснулись и в панике забегали по комнатам, еще больше способствуя распространению пожара. На лестнице появилась Джозефина. Она спускалась, держась за перила, которые уже начали гореть, звала своего ребенка – Кристин, ничего не различая в едком дыме.
Все внутри каменного дома обделывали панелями из дерева: стены, лестницы, двери, мебель – все было деревянным и потому так легко и быстро горело.
Джозефина не успела спуститься на первый этаж, как загоревшиеся балки под потолком рухнули вниз, накрыв женщину и разрушив остатки лестницы.
– Мама! – крикнула Кристин, вырвавшись из рук Хэлланда. – Мамочка, я здесь! Мама!
Девочка побежала, но огонь преградил ей путь, заставив отступить обратно к своему врагу. Она споткнулась и упала, подвернув ногу. Горящая доска полетела на нее сверху и придавила ей ноги, подняв столб иск. Кристин закричала от боли, не в силах освободиться от горящей доски на ногах и защищаться от других падающих досок. Она уже начала терять сознание, когда Хэлланд, все это наблюдавший, соизволил помочь ребенку.
Мужчина подхватил обессилевшую девочку на руки и поспешил убраться из горящего дома.
Я крепко спал, когда дверь моей кельи сотрясли громовые удары кулака Хэлланда. Нехотя встав, я отпер ему и хотел, было, усовестить его, но истрепанный вид Герцогини привел меня в замешательство. По воле злого рока этот беспомощный ребенок оказался в руках жестокого бессердечного Хэлланда, желавшего причинить столько несчастья семье этой крошки.
Я засуетился, думая, как бы облегчить боль Кристин, но ее «спаситель» нарочно с непростительным пренебрежением отшвырнул девочку в угол, словно это была пластмассовая кукла. Я как всегда остолбенел от его жуткого поведения, но смог упросить его поведать мне о случившемся. Дойдя до середины рассказа, Хэлланд дико расхохотался, снова представив себе свой отвратительным триумф. Так и не окончив повествования, он направился к выходу.
– Позвольте, – остановил его я. – Зачем же вы принесли этого ребенка?
– Она ваша, – фыркнул мужчина, презрительно сморщившись. – Теперь вы спокойнее закончить свое дело.
– Какое дело?
– Я не хотел лишать вас удовольствия. Убейте ее. Разве ваша к ней ненависть не толкает вас на это? Или, быть может, вы скажите, что любите это «прелестное дитя»?
Он снова рассмеялся и ушел.
Я покачал головой ему вслед и нагнулся к Кристин, чтобы обо всем узнать из ее уст. После я осторожно завернул ее в свой плащ и отнес к Лаврецким: мать Эрика отличалась добротой и заботливостью.
Я просидел возле постели девочки всю ночь, а на утро мы узнали, что дом Рамбаль-Коше почти полностью сгорел, не считая каменных стен. Почти все люди, находившиеся в тот момент в доме, погибли.
– Это ужасно, – всплеснула руками мать Эрика, беседуя со мной. – Я всегда видела, что в этом доме и окна, и двери не заперты даже по ночам, а тут, словно злой рок, все было закрыто, и потому в панике люди не смогли выбраться из горящего здания. Чудо, что вам Удалось спасти бедняжку Кристин!
– Да, – пробормотал я, опустившись голову, – я просто проходил мимо и…
Слава Богу, что женщина не сочла нужным выслушать меня и удалилась по своим делам. К Герцогине вызвали самого лучшего врача, благодаря которому девочка быстро пошла на поправку. Она уже скоро снова стала ходить, но заметно хромала на правую ногу. Врач сказал, что со временем это пройдет, если постоянно выполнять определенные упражнения.
Левая щека Кристин тоже вскоре зажила, но шрам от легкой раны, нанесенной мной, все же остался – белый тонкий шрам, спускавшийся от уха к шее. Похоже, он еще сильнее доводил меня до безумия, чем зеленые глаза Герцогини.
Глава 8
– Слава Богу! – облегченно вздохнул Лаврецкий – отец Эрика, вытирая мокрый лоб полотенцем. – А то я волновался, что нам придется оставить девочку у себя.
– Что же в этом плохого? – удивилась его жена, гремя посудой. – Разве ты не любишь малышку Кристи?
– Люблю. Это замечательный ребенок, сообразительный, смелый, бескорыстный… Но мы не сможем прокормить ее, если захотим оставить ее здесь.
– Это верно, – согласилась с мужем Лаврецкая, суетясь у плиты. – Девочку слишком избаловали: каждый день новое платье, деликатесы на обед и ужин, книги, игрушки… Нет, это нам не по карману. Ни к чему такие расходы.
– А мне бы хотелось, чтобы Герцогиня Кристи Коше жила с нами, – вмешался все слышавший Эрик. – Это такая честь! И я так люблю Кристи…
– Молчи, дурень, – оборвал его отец. – Не зачем тебе кого-то любить. В первую очередь ты должен заботиться о себе и своей семье, думать о своем благе.
– Нет, Кристин не простила бы мне этого. Она как-то странно это называла – такое смешное словечко. Оно относилось к Преподобному Грегори, и Кристи говорила, что иногда я тоже так проявляю себя. Как это… Аго… нет, эго… как…
– Эгоизм? – подсказал Лаврецкий, с интересом глядя на сына.
– Да, именно! Кристин сказала, что плохо быть таким… эгоистичным.
– Для нее самой с ее состоянием, с ее деньгами это действительно не очень-то хорошо, – согласился мужчина, кивая головой.
– Быть эгоистом – плохо, но выгодно, – сказала Лаврецкая, протягивая мужу свежую газету.
– Верно-верно, – подтвердил мужчина, шурша газетой. – Пусть богатые думают, что хотят, но нам эгоизм не повредит. Так что не вздумай заботиться о других, сын, только о себе.
– Но Кристин хорошая, – возразил возмущенный Эрик. – Мы с ней друзья, и я могу заботиться о ней.
– Эрик, – отложил газету Лаврецкий. – Забудь об этой дружбе. Твоя Кристин скоро уедет. Навсегда. И ты ее больше не увидишь. Пришло время тебе начать думать о своем будущем, а не об услужении этой девчонке.
– Нет, она не должна уезжать. Я не смогу без нее, папа.
– Сможешь. Я даже рад, что она уезжает. Теперь ты не станешь где-то бегать, а будешь при мне. Нужно взяться за твое воспитание всерьез.
– Нет, нет! Я не хочу! – завопил мальчик. – Я не буду! Я все возненавижу! Я стану плохим без нее! Я не хочу… Я не дам ей покинуть меня: она моя, моя!
Эрик покраснел, расплакался и убежал.
– Ну вот еще! – рассердился Лаврецкий. – Мой сын – жалкий трус и смеет плакать, как девчонка.
– Это все оттого, что у него слабые нервы, – успокаивала мужа Лаврецкая.
– Слабые нервы! Он будущий мужчина, и я обязан воспитать его должным образом и вырастить сильным и смелым. Начну прямо тогда, когда Кристин уедет.
– Ох, бедная девочка. Я ее так люблю. Я буду скучать.
– Не будешь. Что вы все с ума из-за нее посходили? Я тоже ее очень люблю, но ведь не уподобляюсь слезливому глупцу.
– Ах, бедный Эрик! Он так переживает из-за всего. Как он перенесет отъезд своей Герцогини? Такой стресс для восьмилетнего ребенка. А Кристин? Бедная, бедная девочка! Бедный ребенок… Как мала, а столько горя… – Лаврецкая помакнула слезы краешком полотенца.
– Что ты все стонешь, – мужчина встал, намереваясь уйти. – Прекрати! Этот ребенок вовсе не беден. У ее отца были миллионы.
– Вот именно – были! А теперь все сгорело. Бедное дитя! Сирота!
– Она вовсе не сирота: у нее есть родственники – родной дядя – некий А. Б.. Я же говорил тебе! И все миллионы отца Кристин перешли к этому человеку. Кристин скоро уедет. Нам не придется держать девочку у себя. Все! Я больше не желаю слышать никаких разговоров о Кристин. Хватит!
Лаврецкие отправили телеграмму дяде Кристин, и тот ответил согласием взять девочку к себе, прислав на ее сборы крупную сумму денег.
– Зачем тебе уезжать, Кристи? – спросил как-то Эрик, грустно качая головой и вспоминая разговор с родителями.
– А ты думаешь, я смогу здесь жить после всего, что случилось? – возмутилась девочка, щуря глаза. – Мои родители умерли.
– И что? – не понял Эрик. – Ведь Евпатория подобна Раю: здесь забываются все горести. Вспомни: ты сама так учила.
Кристин внимательно посмотрела в голубые, как безоблачное небо, глаза мальчика, и перед ней пронеслась вся ее жизнь в Евпатории. В глубине души девочка знала, что Эрик прав, и ей не хотелось покидать друга. Но судьба распорядилась иначе.
Хэлланд, узнав о том, что Кристин жива, был так разозлен, что я испугался, как бы в его душе не зародились новые коварные замыслы относительно этого ребенка. Но именно так и случилось.
Мужчина выследил Кристин, когда она в последний раз навестила меня перед своим отъездом. Хэлланд заявился ко мне с намерением убить девочку, но я, осмелев от страха, не позволил ему даже приблизиться к Кристин.
– Вы не хотите, чтобы я уничтожил это исчадие Ада? – удивляясь Хэлланд, сверля меня глазами.
– Нет, – твердо отвечал я. – Вы и так уже убили ее отца. Зачем вам еще жертвы? Разве ваше «правосудие», ваша месть не окончена?
– Что вы об этом знаете! – закричал на меня Хэлланд. – Я столько лет ждал, выискивал, терпел поражения…
– Что же, настало время все объяснить, Хэлланд. За что вы преследуете семью Рамбаль-Коше?
– Хорошо, я все разъясню. Виной всему этот проклятый француз Этьен. Я познакомился с ним в России и сразу возненавидел его: он вел себя так, словно был хозяином мира. А моя невеста, напротив, без памяти влюбилась в этого расчетливого эгоиста. Она таскалась за ним повсюду, умоляла о снисхождении, и я был готов пожертвовать ради ее счастья своим собственным и отдать ее Этьену. Но он не любил ее. Он вообще никого не любил и никому не доверял, а думал лишь о деньгах. Когда же он, наконец, уехал, мы с моей дорогой Анастасией поженились и, казалось, обрели счастье. Но несколько лет спустя этот самовлюбленный француз снова приехал в наши края. Анастасия забыла обо всем на свете. Она не отходила от Этьена ни на шаг, не сводила с него глаз, а он с самодовольным видом поощрял ее поступки, несомненно, в душе пренебрегая ею. Я все терпел ради любимой, готовый выполнить любое ее желание, любую прихоть. У нас рос маленький сын, и я думал еще и о его судьбе. В конце концов, выяснилось, что Этьен Рамбаль-Коше женат на некой Джозефине, и вскоре Этьен уехал.
Моя Анастасия словно бы помешалась: целыми днями она говорила лишь о нем, искала его, писала ему длинные письма каждый день – все напрасно. Французу доставляло огромное удовольствие издевательство надо мной и моей женой, и так несчастной. Он ведь ненавидел и презирал нас и нашего бедного ребенка.
Однажды утром я нашел Анастасию мертвой: она покончила с собой, выпив яд. И все из-за этого чужестранца. Что я, по-вашему, должен был чувствовать?
Поручив сына друзьям, я отправился на долгие поиски своего врага, желая отомстить. Прошло пять лет, прежде чем мне удалось сделать это. А ведь он даже не захотел прочесть предсмертное прощальное письмо Анастасии к нему. Этьен заслужил свою смерть за страдания моей жены, но вина его этим не искуплена. Что значит быть убитым пулей? Разве это муки? Нет, страдать нужно было долго. Я только сейчас осознал это и хочу завершить свое мщение на дочери Этьена.
– Но при чем здесь она? – удивился я. – Почему вы не мучили, к примеру, Джозефину?
– Ха! Я не так глуп. Этьен никогда никого не любил, кроме себя, но свое дитя он должен был любить, ведь эта девчонка – часть его самого. Что было заставлять его страдать? Он многое видел в жизни и был безразличен ко всем несчастьям и страданиям, но она, – Хэлланд указал на молчавшую бледную Кристин, – она еще ребенок. Уж она-то будет мучаться!
– И тем самым вы хотите измучить Этьена, который уже на небесах? Вздор!
– Пусть так, но я развлекусь, как развлекался француз с моей Анастасией.
– Бог не позволит вам! – вскричал я, замирая от ужаса. – Побойтесь Господа! Образумьтесь!
– Бога нет, – усмехнулся мужчина, косо глядя на меня. – Все это выдумки. Вы не сможете мне помешать!
Да, я вряд ли осмелюсь встать на его пути. Я даже не знал, на чью сторону мне встать: поддержать его нелепые идеи или заступиться за Герцогиню?
Пока я слушал повествование Хэлланда, девочка села на стул в углу, продолжая молчать, поглядывая то на меня, то на Хэлланда. Кристин, в отличие от меня, ни в чем не сомневалась. Она, конечно, знала эту историю, но считала, что Хэлланд все переврал, выставив ее отца в дурном свете. Я не мог прочесть на лице девочки страха, может, его и не было. Казалось, что ребенку все безразлично, как было бы, если бы она просто подчинилась судьбе, но разве такое возможно?
Что она сделала в ответ на исповедь Хэлланда? Никак не реагируя, не говоря ни слова, девочка просто встала и вышла из комнаты, бросив напоследок на мужчину взгляд, полный отвращения. Это был вызов, и он еще больше разозлил Хэлланда и заставил его всерьез задуматься о новой мести.
Я был бессилен что-либо предпринять, верно, от того что легко поддавался влиянию этого страшного человека и верил ему больше, чем Герцогине.
Мог ли я знать в ту минуту, что ожидает Кристин в ближайшем будущем?..
Провожать Герцогиню Кристин Рамбаль-Коше, казалось, собрался весь город. Все по очереди подходили к девочке, целовали ее и прощались со слезами на глазах. Кристин же выглядела умиротворенной и спокойной, будто бы она уже все решила.
– Кристин, останься, – молил Эрик, рыдая.
Его реакция на отъезд девочки поразила всех, но он и страдал больше, чем кто-либо. Мальчику казалось, что от разлуки с Герцогиней он непременно умрет, и он был готов упасть на колени перед девочкой, шепча свои молитвы.
– Эрик, прошу тебя, успокойся, – упрашивала его Кристин. – Хватит, все кончено.
– Нет, не уезжай, Герцогиня. Ты не должна покидать своего преданного друга, своего слугу.
– Эрик, меня ждут в России! Мой дядя встретит меня в Анапе, и я буду жить у него. Я тебе обязательно напишу по приезде.
– Нет, не бросай меня. Я здесь совсем один. Вот, возьми, это подарок, – Эрик протянул девочке кулон с голубым камушком. – Помни и люби меня. Я найду тебя, если сохранишь мой подарок.
Кристин надела кулон на шею и улыбнулась.
– Я сохраню твой подарок. О, мой милый Эрик, я буду всегда помнить и любить тебя, обещаю. А сейчас… мне пора.
– Кристин!
– Прощай! До свидания! До свидания Евпатория, – последние слова Кристин произнесла шепотом, словно бы боясь этих слов.
Девочка села в автобус вместе с женщиной, знакомой своей семьи, которая вызвалась сопровождать ребенка в Россию, и помахала всем на прощанье рукой. Она сдерживала себя, и лишь когда автобус отъехал на приличное расстояние, Герцогиня дала волю слезам. Кристин плакала впервые, и от этого ей было невыносимо больно. Последним, что она помнила, были голубые полные слез глаза Эрика.
После ее отъезда автовокзал быстро опустел, но верный друг Герцогини – Эрик – еще сидел на скамье под расписанием, провожая воспаленным взглядом ярко-красные автобусы, едущие в Россию.
Преподобный Грегори тоже какое-то время оставался на вокзале, следя за мальчиком. Капеллан так и не осмелился подойти к Кристин попрощаться, и у него на душе скребли кошки. Ему казалось, что он что-то потерял, что он слабеет по часам и теряет рассудок.
Эрик заметил священника и подошел к нему, утирая беспрестанно текущие слезу.
– Вы тоже страдаете, святой отец? – робко спросил мальчик, доверчиво беря капеллана за руку. – Вы тоже один, как я?
– Да, – машинально отвечал Грегори, думая о своем. – Да, мой мальчик.
– Если мы с вами будем вместе, нам будет легче, верно, святой отец?
– Да… – Грегори внимательно посмотрел на мокрое лицо мальчика: Эрик подал ему неплохую идею.
– Если мы будем вместе, Эрик, мы поможем друг другу. Мы найдем Герцогиню, и она будет с нами. Навечно.
Эрик сквозь слезы улыбнулся.
– Мне бы хотелось этого, святой отец. Очень. Попросите Бога об этом.
– Что? – как ни странно, Грегори удивился, услышав о Боге.
Все последние дни его занимали раздумья о семье Рамбаль-Коше, о Кристин, о происходящем… Всякий раз, когда он начинал молиться, к нему приходил Хэлланд, и он не успевал исповедаться и поговорить с Богом.
– Да, Эрик, – кивнул капеллан. – Правильно. Бог – единственная наша надежда, наше спасение. Идем, мальчик, я позабочусь о тебе…
Герцогини больше нет в моей жизни, она уехала, даже не вспомнив обо мне. Моя жизнь бессмысленна без этого ребенка, а я полностью опустошен. Как мне быть?
Впрочем, выход есть. Кристин любит Эрика и захочет найти его. Мне нужно держаться этого мальчика: с его помощью я подчиню себе Герцогиню. Она будет моей! Он будет моей… Ох, эти дьявольские зеленые глаза! Они слишком красивы…
Господи, помоги мне!..