Эвтаназия

Эвтаназия

У каждого человека, рано или поздно, возникает ситуация ставящая его в тупик и заставляющая задуматься о смысле жизни и даже целесообразности своего дальнейшего существования. Я не говорю о неизлечимых, смертельно больных или психически неуравновешенных людях, склонных к самоубийству. Но я хочу сказать о людях загнанных в угол бессердечностью и равнодушием окружающих, а может быть и самой судьбой.
Жизнь настолько запутана, что в ней всегда найдется место для самых невероятных поступков, а фраза "безвыходных положений не бывает", к сожалению, не всегда соответствует действительности.
В декабре 2006 года я работал волонтером в одной "кормушке" для малообеспеченных людей. Вместе со мной работало еще трое пенсионеров. Мы сортировали продукты и складывали их в пакеты, предназначенные для нуждающихся и бездомных. Это был не самый лучший период в моей жизни, и я втихомолку роптал на свою судьбу. Однообразие дней подавляло меня своей монотонностью и нагнетало депрессию. Но сознание того, что жизнь циклична, поддерживало мой дух, и я терпеливо ждал новой волны, которая после полосы неудач принесет с собой полосу благополучия.
В один из таких дней открылась дверь, и в помещение неуверенно вошел человек, на вид лет тридцати пяти, выше среднего роста. На нем была короткая бежевая куртка, потертые синие джинсы и темные кроссовки. Голова была непокрыта; каштановые волосы средней длины, но сзади более длинные, чем спереди, были расчесаны на прямой пробор, что в совокупности с несколько удлиненным овалом лица, придавало ему библейский вид.
Было около часа дня, я уже закончил расфасовку, и, сняв с себя зеленый халат, сидел за столом в зале в компании двух волонтеров. Мы пили кофе и говорили о разных пустяках.
На вошедшего человека особого внимания никто не обратил. Постояв нерешительно несколько секунд, он, наконец, направился к нашему столику. У него были карие глаза, в которых сосредоточилась невыразимая тоска и неземная грусть.
Если бы в этот момент он протянул мне свою ладонь для милостыни, я, не задумываясь, отдал бы ему все, что у меня было. Но он этого не сделал, а только спросил по-французски:
 – Могу ли я получить здесь продукты?
 – Выдача продуктов на сегодня уже закончена, – ответил самый пожилой волонтер. – Приходите послезавтра к девяти часам утра.
Мужчина растерянно посмотрел по сторонам, а потом произнес, как бы раздумывая про себя:
 – И что мне теперь делать?
Пенсионер пожал плечами и повернулся спиной к просителю, давая понять, что разговор окончен.
Тот постоял еще немного, а потом направился к двери.
 – Постойте! – крикнул я, и, встав со своего места, подошел к нему.
 – Подождите минутку, – продолжил я, понизив голос, чтобы меня не слышали сидящие за столом, – не уходите, может быть можно что-то для вас сделать. Да, раздача на сегодня закончена, но остался один невостребованный пакет. Я сейчас поговорю с нашей патронессой. Садитесь пока, – и я указал рукой на стул, стоящий у стены.
Проситель молча кивнул головой, а я пошел в подсобку. Но к начальству я обращаться не собирался. Дело в том, что работающим в "кормушке" полагается пакет с продуктами, которые они набирают по своему выбору. И я просто хотел отдать свой пакет незнакомцу.
Когда я снова вернулся в зал, пожилой волонтер, увидев у меня в руках пакет, покачал головой, но ничего не сказал.
Я направился к сидячему мужчине, который, увидев меня с пакетом в руках, поднялся со стула.
 – Вот, – сказал я как можно приветливее, – патронесса разрешила. – Можете забирать продукты.
 – Спасибо, – ответил проситель, – вы мне очень помогли.
 – Скажите, вы ведь не "квебекуа", у вас акцент другой, хотя французский у вас хороший. Откуда вы приехали?
 – Я из России.
 – А, так вы говорите по-русски? Прекрасно! Я – тоже, – после чего мы перешли на русский язык.
 – Вы давно приехали в Монреаль?
 – Полгода назад. А вы? – в свою очередь спросил незнакомец.
 – О, я уже давно здесь. А откуда вы знаете французский?
 – Я два года жил во Франции.
 – Интересно. Вы далеко живете?
 – Нет, рядом,
 – Я тоже живу недалеко. Подождите меня, пойдем вместе, поговорим. Может, вам нужна еще какая-нибудь помощь.
 – Ладно, – сказал незнакомец.
Я зашел в подсобку, надел теплую куртку с капюшоном, затем попрощался с пенсионерами, и мы вышли на улицу.
 – У вас нет головного убора? – спросил я.
 – Есть, – и он достал из кармана куртки дешевую лыжную шапочку, купленную, по-видимому, на распродаже и надел ее на голову.
 – Давайте познакомимся, – предложил я, одновременно протягивая свою руку. – Меня зовут Артур.
 – А меня Михаил, можно просто Миша. – Его рукопожатие было вялым, едва ощутимым, что говорило о безразличии и равнодушии ко всему окружающему.
 – Где вы живете? – спросил я
 – На Баркли, третий дом от угла.
 – А я на параллельной улице, чуть ниже. Мы с вами почти соседи. Давайте зайдем ко мне.
 – Хорошо, – сразу же согласился Михаил.
После того, как мы вошли в квартиру и разделись, я предложил гостю чашку кофе, к которому подал сыр и ржаные хлебцы.
 Мы разговорились. Михаил оказался словоохотливым человеком. По образованию он был филологом.
 – Ну, и как вы попали во Францию? – задал я очередной вопрос.
Михаил тяжело вздохнул, и потупил взор, и я почувствовал, что коснулся запретной темы, больного места собеседника, и мне стало неловко. В разговоре наступила пауза. Потом Михаил отпил кофе и сказал:
 – Вообще-то я не люблю рассказывать о Франции, и том, что произошло после окончания учебы. Но вы мне сразу понравились, и я почувствовал к вам доверие еще до того, как вы помогли мне с продуктами. Так что с вами я могу быть откровенным, тем более что в Монреале у меня нет ни друзей, ни приятелей, с кем я мог бы поговорить по душам.
Я понимающе кивнул головой, и собеседник продолжил:
 – Я вам расскажу о своей жизни. В ней нет ничего особенного для окружающих меня людей, и вместе с тем есть в ней что-то сродни фатализму, некая определенная направленность поступков, ведущая меня к чему-то неизбежному, быть может роковому. Как видно, вас мне послал сам Бог. Но если вас не интересует моя жизнь, вы только намекните, и я уйду.
 – Ну, почему же, мне очень даже интересно!– искренне воскликнул я.– Полгода в чужом городе без друзей, – не очень-то весело. Я вас внимательно слушаю. Может быть, перейдем на «ты»?
– Вы старше меня. Поэтому мне как-то неудобно, но вы, безусловно, можете обращаться ко мне на «ты».
 – Ну, хорошо, – сказал я примирительно. – Ты ешь, не стесняйся.
 – Спасибо, я редко завтракаю.
Затем он кашлянул, и начал свой рассказ.
– Мы с матерью эмигрировали в Израиль пять лет назад. Мой отец был потомственный дворянин, но об этом, конечно, знали только в нашей семье. Моя бабушка учила меня французскому языку еще в детстве, поэтому я неплохо говорю по-французски. Мой отец умер, когда мне было двенадцать лет. Так что моим воспитанием, после смерти бабушки, занималась мама. Ей я обязан всем. Один бог знает, как я любил свою мать!
Михаил сделал паузу, при этом взор у него был отсутствующий, и у меня мелькнула мысль, что мой собеседник совершенно забыл о моем присутствии, и наш диалог, незаметно перерос в монолог. Затем он продолжил:
. – Первый год мы прожили в Израиле без проблем и даже с некоторым подъемом. Новая страна, новая обстановка, новые впечатления и, наконец, иная ментальность. Нам все было интересно: и обычаи, и традиции, и праздники. Мой отец был русским, поэтому на родине мы не соблюдали еврейских традиций. Правда, мой дядя, мамин брат, один раз в год приносил нам в дом мацу. Но я ел ее просто, как сухари, без всякой религиозной подоплеки. Так вот, я и говорю, что первый год пролетел быстро, как в сказке. Мы быстро освоили иврит и особых проблем при общением у нас не было,
Тут Михаил усмехнулся, и потом добавил:
 – Правда и то, что в Израиле каждый третий говорит по-русски. С одной стороны это упрощает общение и получение новой информации, а с другой – конкуренция среди русских, как там нас называли сабры*, была огромной. Плюс постоянное внутреннее напряжение от непрекращающихся терактов. А потом филологи и художники-декораторы там не нужны. Вот мы и решили с матерью поехать во Францию. Я заполнил анкету, оформил необходимые бумаги и отправил все во французское посольство в Тель-Авиве. Через полгода мне пришло письмо, в котором говорилось, что я принят в университет.
Вот так, – резюмировал Михаил, – и в первый раз за весь разговор, посмотрел мне прямо в глаза.
- - - - - - - - - -- -
*сабры – израильтяне, родившиеся в Израиле (иврит)

 – Так ты был там студентом?
 – Нет, аспирантом. Я сам предложил тему и они, видимо, посчитали ее интересной. Я же в свое время окончил филфак ташкентского университета. Давно это было, – с вздохом заметил гость. И тут же встрепенулся:
 – Наверное, я вам надоел со своей болтовней?
 – Нет, нет мне интересно. А что было потом? Как ты оказался в Монреале, и где сейчас твоя мать?
При упоминании о матери, Михаил переменился в лице, порывисто встал со стула и, возбужденно размахивая руками, стал мерить шагами комнату, повторяя одно и то же:
 – Мама, мама, мама!
Я уже догадался, что с матерью Миши случилось что-то неприятное, но задавать вопросов не стал.
Наконец он успокоился, сел обратно на стул, допил кофе и произнес:
 – Я успешно защитил диссертацию, получил диплом, и мы должны были возвратиться в Израиль, что мы и сделали. Я надеялся, что диплом французского университета откроет передо мной двери университета в Тель-Авиве. Или, по крайней мере, позволит мне найти подходящую работу. Какой там! – в сердцах воскликнул гость, и добавил: – Полгода меня водили за нос! Ох, уж эта бюрократия! Ох, уж эти чиновники! Просто зла не хватает! – и он махнул рукой.
 – Что, – участливо спросил я, – так ничего и не нашли?
       – Ой, Господи! И зачем я только родился на свет таким непутевым человеком? Почему я не родился врачом, адвокатом или компьютерщиком? Ну, кому нужны специалисты по древнегреческой литературе? Кому нужны особенности стихосложения поэтов, творивших во времена Гомера или Платона? Я истоптал обувь в поисках своего места под солнцем, а мне предлагали только место под луной: работа ночным сторожем и посудомойки в ночных ресторанах. Мои неудачи отразились на здоровье мамы. Она так за меня переживала, что, в конце концов, у нее случился инфаркт! Вы не представляете себе, как меня это огорчило!
 – Ну, почему же, я понимаю, – сочувственно произнес я.
 – Вы понимаете, – повторил он вяло. – А это нужно чувствовать!
Михаил встал со стула и подошел к окну. Я не стал возражать. Боль действительно можно только почувствовать, а понять ее – нельзя.
 – Моей матери сделали операцию, – тихо, как бы про себя, сказал Михаил. – Операция прошла блестяще. Она как будто заново родилась. Мы даже ездили с ней отдыхать на Кенерет. Потом мы вернулись в Тель-Авив. Я начал писать статьи в газеты и журналы и даже собирался вступить в союз писателей Израиля. Но однажды я возвратился домой после очередного бесполезного интервью и соседи мне сообщили, что мать увезли на скорой помощи. Я тут же помчался в больницу, где мне сообщили, что мама, моя мама умерла. Ну, почему, почему?
Михаил замолчал. Молчал и я. Потом он вернулся к столу.
 – Вот, собственно говоря, и все, – вымолвил он, разводя руками. – Как говорится, финита! После похорон мне уже было все равно, чем заниматься. Лишь бы не думать о смерти матери. Это я, я во всем виноват!
 – Зря ты себя винишь, Миша. Это судьба
 – Возможно, возможно, – рассеянно заметил Михаил, и продолжил. – Вы знаете, после того, как мама ушла, у меня внутри образовалась пустота, от которой я пытался избавиться. Я сменил несколько мест работы. Да, я был шомером*, да я работал посудомойкой, я драил полы, убирал конторы. Мне удалось заглушить боль утраты, но рана так и не затянулась. Один знакомый посоветовал мне уехать в Канаду. Он сказал, что Монреаль принимает беженцев и, поскольку я наполовину русский, то у меня, вроде бы, неплохие шансы. Конечно, я понимал, что веских оснований считаться беженцем у меня нет: ведь меня никто не преследует, а трудности, с которыми я столкнулся, никого не волнуют. Но у меня не было выбора. Если бы я остался, то, наверное, сошел бы с ума. Работодатели и без того называли меня мишуга**. Вот так я и приехал.
 – Значит, ты беженец. И как идут твои дела?
 – Слушание моего дела будет через два месяца.
 – У тебя есть адвокат? А то я тебе могу помочь.
 – Спасибо, но у меня есть государственный адвокат. А частным мне платить уже нечем.
 – И что он говорит?
 – Он говорит, что шансов на успех мало.

- - - - - -
       * шомер – сторож (иврит)
** мишуга – сумасшедший (иврит)


 
– М да. Получить статус беженца в твоем случае практически невозможно. У тебя есть разрешение на работу?
 – Разрешение есть, но подходящей работы нет. А браться за любую – я больше не хочу.
 – Я понимаю. Но все же тебе надо работать. Извини меня за прямоту, но слушания тебе не выиграть.
 – Почему?
 – Потому, что такова политика Канады на сегодняшний день. И вообще, слушание дела – это лотерея. Поэтому у тебя есть только две реальные возможности остаться в Канаде: или жениться, или подать на гуманитарную программу после суда, но при этом надо обязательно работать. Извини за нескромный вопрос: ты получаешь велфер?*
 – Угу.
 – Тебе нужна официальная работа, Для иммиграционных властей важно, чтобы ты платил налоги, понимаешь? Тогда с тобой будут разговаривать. В противном случае они постараются от тебя быстро избавиться. Такие вот дела, Миша.
В это время зазвонил телефон.
Я взял трубку:
 – Да, слушаю. А, это ты? Привет. Да так, Заскочить к тебе? Понятно, ладно. Буду минут через пятнадцать. Пока.
Михаил, слышавший отрывки разговора встал.
 – Я, пожалуй, пойду, спасибо вам, – сказал он.
 – Не за что. У тебя нет телефона?
 – Нет.
 – Тогда возьми мой номер. Если что – звони. И вообще, заходи, когда надо, не стесняйся. Я знаю, что иммигрантам не легко жить, ну а беженцам и подавно. Поэтому я буду рад помочь тебе, чем смогу.
 – Спасибо.
После этого я написал на клочке бумаги номер своего телефона и передал его Михаилу. Тот оделся, еще раз поблагодарил, взял пакет с продуктами и вышел из квартиры.
После его ухода я сел в кресло и задумался. Обычная, ничем не примечательная иммигрантская история малоизвестного мне человека, всколыхнула в моей душе нечто неуловимое, и я нутром почувствовал некую силу, заставляющую людей совершать те или иные поступки. Я силился найти слово, которое могло бы выразить эту силу. Судьба?
- - - - - -
*велфер – пособие по бедности (анг.)

Нет, не то. Судьба – это обобщенное слово. О судьбе говорят только после свершения какого-либо события. А тут все еще только на стадии подготовки. Может, обреченность? Это уже ближе. Но обреченность на что?
И тут по моей спине пробежали мурашки, и меня передернуло. Я вскочил с кресла.
 –Что за идиотские мысли лезут мне в голову? Все, хватит. Так и с ума сойти недолго.
Я подошел к вешалке, надел куртку и вышел из дома.


2.

Обстоятельства сложились так, что спустя неделю я сменил род занятий, и долгое время не встречал Михаила, который так и не пришел в ''кормушку'' за продуктами через день после нашей встречи.
Тогда я подумал, что он нашел себе работу, и у него нет времени на звонки.
В начале мая следующего года в Монреале после серий резких перепадов температур, наконец, установилась теплая, солнечная погода. Я гулял в парке, находящемся неподалеку от моего дома, и с удовольствием вдыхал весенний воздух. У меня было хорошее настроение, и я строил планы на ближайшее будущее. Утомившись от ходьбы, я сел на скамейку и стал наблюдать за мальчишками, играющими в футбол на лужайке. Я был так увлечен зрелищем, что не заметил, как ко мне подошел мужчина.
 – Здравствуйте, – произнес он довольно бодрым голосом. – Вы меня узнаете? Я Михаил.
Я встрепенулся и перевел взгляд на Мишу. На нем были все те же потертые джинсы и темная байковая рубашка.
 – О, привет! – воскликнул я. – Как дела? Куда ты пропал?
 – А я как раз искал вас, – ответил Михаил, игнорируя мои вопросы. – Я заходил к вам, но вас не было дома. У меня хорошая новость.
 – Неужели выиграл слушание?
Михаил махнул рукой.
 – Я не знаю. Слушание было, но ответа пока нет. Да это и не имеет значения. Меня принимают в докторантуру в Университет де Монреаль! Я четыре месяца потратил на переговоры. Я разговаривал с профессорами, им понравились мои идеи и меня зачислили на подготовительный курс. Вот смотрите, – и он сел на скамейку рядом со мной, – это карточка студента университета. Видите на ней мою фотографию? – и он протянул мне пластиковую карточку.
 – О, здорово, поздравляю! – искренне заметил я. – Но они знают о том, что ты не имеешь статуса?
 – Да, конечно, я же дал им мой социальный номер, который начинается с девятки.
 – И когда же ты приступишь к занятиям?
 – Мне надо сначала отказаться от велфера, и тогда я будут получать стипендию. Я уже нашел одну работу: буду разносить рекламы. Вы понимаете, что если я буду учиться, то меня не выгонят из Канады!
 – Ну что ж, новость действительно хорошая, такая же, как и погода.
Мы засмеялись. Потом поговорили с ним на разные темы. Я пригласил его ко мне домой на чашку кофе, но он отказался, сославшись на дела.
 – Я сейчас поеду в библиотеку университета. Надо будет поработать на компьютере, покопаться в Интернете. Может быть, на следующей неделе я к вам зайду.
 – Да, конечно, приходи.
Михаил встал.
 – До свидания, я пошел.
 – Всего хорошего.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел.
Эта случайная встреча отвлекла меня от футбола, и мои мысли потекли по другому руслу. Я думал о том, как переменчива и, порою, непредсказуема жизнь. Какие сюрпризы она преподносит именно в тот момент, когда меньше всего этого ожидаешь. Никогда не знаешь наверняка, что может произойти с тем или иным человеком. Но я был рад, что у Миши появился хоть какой-то просвет, хоть какая-то надежда на благоприятный исход его мытарств, перспектива. Хотя в глубине души я не верил в чудо, не верил в то, что Миша получит положительный ответ после слушания дела, А это, в свою очередь, очень осложнит его адаптацию в Монреале.
 – Ну, да ладно, – сказал я сам себе вслух. – Может не так все и плохо. Ведь бывали же случаи, когда беженцам крупно везло, и они выигрывали безнадежные, по слова, адвокатов, дела. А потом, может быть, профессора университета походатайствуют за него.
Я встал со скамейки и направился домой.




3.

Прошел месяц. Михаил ко мне не заходил. Потом я уехал на неделю в Торонто. Я должен был встретиться с редактором одного русскоязычного издательства по поводу публикации сборника рассказов. Переговоры прошли успешно. Это был первый подарок судьбы за последний год.
Когда я вернулся домой, то обнаружил, аккуратно сложенный лист, подложенный под дверь. Развернув лист, я увидел записку от Миши, в которой он сообщал, что приходил ко мне, но не застал меня дома. Он просил, по возможности, зайти к нему и оставил адрес. Тон письма показался мне безрадостным и даже мрачноватым и встревожил меня, но я решил отложить визит до следующего дня, так как устал с дороги, да и поздно уже было.
На другой день, утром, я пошел к Михаилу. Дом, в котором он жил, был в аварийном состоянии и явно требовал ремонта. Зайдя в подъезд, я увидел полный беспорядок и мусор. По-видимому, в доме давно никто не убирал. Поднявшись по грязной лестнице на третий этаж, я нашел номер квартиры, который был в записке и постучал в дверь. Тишина. Я забеспокоился: уж не случилось ли чего? Тогда я постучал громче. Никакой реакции. Пожав плечами, я уже было собрался уходить, как вдруг услышал за дверью шаги. Затем дверь открылась, и я увидел Михаила. Он стоял босиком, в майке и шортах. Волосы растрепаны, под глазами красные круги.
 – Здравствуйте, – сказал он без энтузиазма. – Проходите.
Я вошел в комнату, в который царил полный беспорядок. Мебель была скудной: продавленный видавший виды диван, два стула, стол, заваленный бумагами, настольная лампа, старый холодильник. Был еще маленький столик, на котором стоял компьютер старого образца.
 – Привет! Что-то вид у тебя нездоровый. Уж не заболел ли ты? – спросил я хозяина квартиры.
Михаил усмехнулся.
 – Я уже давно заболел, еще, когда уезжал из Израиля, а может быть еще раньше, когда покинул родину вместе с мамой.
 – Ну, не стоит так сгущать краски. Всегда можно найти приемлемое решение. Лучше расскажи, что с тобой стряслось.
 – Вы не обращайте внимания на беспорядок. Я скоро переезжаю. В доме будет ремонт. Половина жильцов уже разъехалась. Хозяин дома нашел мне комнату в центре города и должен дать мне чек на 300 долларов. Так что на днях я уеду.
 – Понятно. Ну а как в остальном?
 – А что в остальном? Плохо. Слушание я проиграл и мне пришел отказ по почте. Адвокат подал апелляцию, но, сами знаете, дело это безнадежное.
 – А что с университетом?
 – Да, университет, – повторил Миша упавшим голосом. – Вы даже не представляете себе, как я разочарован. Ну, что за люди такие живут рядом со мной! Месяц назад все шло хорошо. Я даже прочел лекцию перед школьными учителями. На лекции присутствовало два профессора, – и тут воспаленные глаза его загорелись. – Все слушали меня внимательно, потом задавали вопросы. Мою лекцию записали на видео. Вот кассета, – и он показал на кассету, лежавшую на диване.– Все были со мной вежливы, приветливы. – Тут взгляд его потух и он продолжил: И вдруг в один день все изменилось! Профессор вызвал меня к себе и сказал, что я не могу учиться в их университете. Оказывается, ему позвонили из иммиграции и сказали, что меня собираются депортировать.
 – М да, – неопределенно произнес я, – дела.
 – Отношение ко мне со стороны других преподавателей сразу переменилось, – продолжил Михаил. – От меня шарахались, как от зачумленного! А я уже сошел с фелфера, стал работать, по десять часов таскал рекламы, будь они прокляты. И все впустую! Что же тут за законы такие? Ведь им же нужны иммигранты, я мог бы стать полезным членом общества. Посмотрите, сколько тут бездельников! В нашем доме девяносто процентов жильцов – это велферщики. Причем это молодые, здоровые люди. Они просто не хотят работать! А меня, вот, выгоняют. Только потому, что какой-то судья решил, что мне не место в этой стране. А где мое место? И есть ли вообще на земле такое место, где бы я мог жить?
Он замолчал, а я не знал, как ответить ему, потому что вопрос был риторический. Мы немного помолчали. Потом я спросил:
 – У тебя есть родственники?
 – Да, так. Двоюродная сестра в Нью-Йорке, я даже не знаю толком, где она живет. Да еще дядя где-то в России. Если бы я даже и знал точно их координаты, я все равно не стал бы их ни о чем просить.
 – Ну, а если жениться, а? – спросил я неуверенно. – Пока тебя не депортировали? После апелляции можно подать на гуманитарную программу. Это займет еще несколько месяцев. Может попытать счастья?
 – Счастья? – и Миша криво усмехнулся. – У меня уже было такое счастье. Еще в Ташкенте. Счастье наступило тогда, когда мы разошлись. Нет. К тому же я не хочу, чтобы меня попрекали за то, что я женился по расчету. А на фиктивный брак у меня денег нет.
Он снова замолчал, а потом произнес упавшим голосом слова, которые навсегда врезались в мою память:
 – Вы знаете, я не хочу больше жить. Я поеду в Бельгию. У них есть закон, разрешающий добровольный уход из жизни. Там даже есть специальные аптеки, в которых продаются наборы для эвтаназии. Набор стоит 60 евро. Всего-навсего, – и он нервно засмеялся. – По закону воспользоваться этим набором может любой человек старше 18 лет. Так что я уже дважды мог бы спокойно умереть, – мрачно пошутил Михаил и, повернувшись ко мне спиной, отошел к окну.
Я был в полной растерянности. В моей голове молниеносно рождались и тут же отпадали один за другим бестолковые вопросы. И тут Миша повернулся ко мне, и я увидел в его глазах слезы. Мне стало не по себе. Надо было что-то сказать, и я не придумал ничего лучшего, чем выдать банальную фразу:
– Миша, сядь и успокойся. Я понимаю твое состояние, но безвыходных положений не бывает. Давай вместе подумает, что можно сделать. Не надо принимать опрометчивых решений, Ну, ты же умный человек, молодой, здоровый. Да тебе никто и не позволит уйти из жизни! Эвтаназию делают только смертельно больным людям.
 – А что делать смертельно здоровым? – мрачно пошутил Михаил. – Заплачу не шестьдесят, а пятьсот евро и мне все сделают. Да вы не беспокойтесь так, Артур. Ни я первый, ни я последний. На земле были люди и сильнее меня, и талантливее. Однако что-то же заставляло и их наложить на себя руки. Можно, конечно, сказать, что так сложились обстоятельства, но я думаю, что на этот шаг их толкнула безысходность, тупик, из которого был только один выход.
Я чувствовал, что мой собеседник в чем-то прав. История знает великих людей, которые добровольно ушли из жизни, потому что у них просто не было иного выбора.
– Вы садитесь, пожалуйста, – произнес Михаил, успокоившись. – Извините меня за беспорядок и за то, что мне нечем вас угостить
– Ничего, ничего, – сказал я. Мне было стыдно, что я весь такой сытый и довольный жизнью ничем не могу помочь отчаявшемуся человеку.
 – У меня к вам большая просьба, – тут он достал из ящика стола папку с бумагами, и, протягивая ее мне, продолжил. – Это мои стихи. Когда-то мне очень хотелось их опубликовать, но теперь это уже не имеет значения. И все-таки мне было бы приятно, если бы вы разместили стихи на вашем сайте. Ведь кто-нибудь же прочтет их, и может они помогут им. Вам не нужно их печатать, я все сделал на компьютере, переписал, отформатировал на диске. Вот диск, – продолжил он и вытащил из середины рукописей CD, показал его мне и положил его обратно в папку. – Пожалуйста, сделайте это для меня. Тогда мне легче будет покинуть этот мир. Прошу вас. А рукопись можете оставить себе на память, а можете и уничтожить.
Михаила смотрел на меня умоляюще, и мне стало не по себе.
 – Ну, что ты такое говоришь? У тебя депрессия, но поверь мне, жизнь полна неожиданностей. Ты сказал, что в один день рухнули все твои надежды; но наступит другой день, который все перевернет, и ты снова почувствуешь вкус к жизни. Ведь после ночи всегда наступает день, и пасмурные дни сменяются солнечными. Не так ли?
Миша слушал меня вполуха, а потом просто спросил:
 – Так вы выполните мою просьбу?
Я ничего не ответил, отошел к окну и посмотрел на улицу. Мимо проехал автобус с пассажирами, по тротуару шли люди. У каждого была своя цель в жизни, свои надежды, стремления, проблемы. Но всех их объединяло желание жить, потому что они были нормальными людьми.
 – Может быть, Миша сошел с ума? – подумал я, и повернулся, чтобы внимательнее рассмотреть собеседника.
Михаил угадал мои мысли и произнес равнодушным тоном:
 – Вы, наверное, считаете, что я сумасшедший.
Это звучало, как утверждение. Я пожал плечами и сказал откровенно:
 – Не знаю. Но как-то странно все это. Ведь есть же, в конце концов, вера! Или для тебя это пустые слова?
Он пропустил мою реплику мимо ушей, и, думая о чем-то своем, задал вопрос:
 – Как вы думаете, почему застрелился Хемингуэй? Он не был смертельно болен и жил в полном достатке, – и, не дав мне вставить слово, тут же добавил. – А Маяковский? А Лермонтов? Почему он позволил убить себя? Так я вам отвечу его словами, – и он медленно процитировал четверостишье:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Затем он сделал паузу и продолжил:
 – Внутреннее одиночество, которое они тщательно скрывали даже от себя, и от которого они пытались убежать всю свою жизнь, – вот истинная причина добровольного ухода из жизни. Вы меня понимаете? Никто ведь не заставлял Хемингуэя, вполне нормального парня, в 19 лет отправиться на войну в далекую и чуждую ему Италию. Это не сумасшествие, это иной внутренний мир, который не вписывается в серые будни, и который толкает на экстраординарные поступки.
После этих слов у меня не осталось больше аргументов.
 – Бог тебе судья, Миша, - сказал я. – Рукопись я твою заберу вместе с диском. Ну, а теперь извини. Я не разделяю твоих взглядов, иначе человечеству конец. Но я все же надеюсь, что ты изменишь свое решение. В любом случае вот мой электронный адрес, – и я протянул ему визитку, – тут есть и сам сайт. Я сегодня же размещу на нем твои стихи. Если будут новости – звони.
 Я взял папку и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты. У меня не было больше желания разговаривать.

4.

Прошло два месяца. Я не то, чтобы выкинул из головы Мишу, но старался не думать о нем. Из печати вышла моя первая книжка. Меня пригласили читать лекции о русской литературе в частный колледж. Появились новые знакомые, и моя жизнь заполнилась работой и встречами. Одним словом, дела шли неплохо.
Но однажды на мой компьютер пришло сообщение, нарушившее мое душевное равновесие:
«Здравствуйте, Артур! Я в Брюсселе. Посылаю вам письмо».
Смысл послания дошел до меня не сразу. Я даже не понял сначала, кто мне пишет. Но потом в голове мелькнула страшная мысль, и обычное слово "Брюссель", приобрело зловещую окраску. Я так разволновался, что встал с компьютерного кресла и начал ходить по комнате. Я не мог думать, не хотел думать, я боялся догадаться.
Но постепенно я пришел в себя и успокоился.
 – Что это со мной? – спросил я вслух самого себя и остановился. – Все равно же придется прочесть письмо. А может быть оно совсем иного содержания?
Я вернулся к компьютеру, с волнением подвел курсор к ссылке, нажал на левую клавишу мышки и начал читать письмо:
"Вот я и в Брюсселе. Симпатичный город, приветливые люди. Бродил по узким средневековым улочкам, был на знаменитой площади Гранд Плас, окруженной фасадами старинных зданий со стрельчатыми окнами и остроконечными башнями. Сочетание готики и барокко очаровывает своей красотой. Видел также барельеф лежащей святой, медная рука которой натерта до блеска; ее гладят все, кто хочет исцелиться от болезней. Я не стал к ней прикасаться, мне это ни к чему.
Видел и знаменитый "Маннекен-пис". Это небольшой фонтан, огороженный решеткой. На каменном постаменте стоит бронзовый мальчик. Одна из легенд гласит, что когда-то фея наказала мальчика писавшего на крыльце ее дома, превратив его в камень. Смешно, не правда ли? Впрочем, вы это, наверное, знаете и без меня.
Я провел в Брюсселе три дня. Это были лучшие дни в моей жизни. Я не знал тревог и забот, я никому и ничем не был обязан, никого ни о чем не просил. Я был бодр, как никогда, и ощущал легкость на сердце, чего со мной давно не случалось. Я улыбался прохожим, шутил, и даже заигрывал, сидя за столиком в кафе, с хорошенькими женщинами. Это была истинная слобода, праздник души, бальзам для моего истерзанного сердца. Я впервые тратил деньги без оглядки, безрассудно, не считая копейки и не думая о завтрашнем дне.
Но вот, наконец, деньги кончились, и я позвонил человеку, с которым списался, будучи еще в Монреале.
Я пишу последнее в своей жизни письмо, находясь в отеле, где по предварительной договоренности ко мне должен придти представитель из "Общества милосердия", который поможет мне покинуть этот мир.
Прошу вас, не осуждайте меня. Я ухожу в небытие в здравом рассудке. У каждого человека свой путь, но каков бы он ни был, конец все равно один. Не имеет значения, во сколько лет умирает человек. Другое дело как он это делает, и что после себя оставляет. Я сделал все, что мог, все, что было предназначено мне свыше, поэтому совесть моя чиста и у меня нет страха, а только печаль.
Вот мне уже и стучат в дверь. Это стучится моя судьба. Все, прощайте!"
Ни подписи, ни даты.
Я оторвал взгляд от экрана и, откинувшись на спинку кресла, просидел неподвижно несколько минут.
К моему удивлению письмо не взбудоражило сознание и не вызвало отрицательных эмоций. Может быть потому, что я психологически был готов к такому повороту дел, а может быть и потому, что тон письма был на редкость спокойным, будто речь в нем шла о чем-то привычном, обыденном. Ничего трагического. Такое впечатление, что Миша выключил компьютер и просто ушел из отеля. Навсегда. Ушел так, как уходят из школы выпускники, так, как улетают к иным планетам космические зонды, так, как покидают родину иммигранты.
Уже позже, пытаясь разобраться в хитросплетениях жизненных ситуаций, я пришел к выводу, что наша жизнь, похожа на пилюли: сладкие снаружи, и горькие внутри. Но с каким упорством люди готовы их принимать! Что только ни делает человек, чтобы продлить свое существование, и в этом нет ничего предосудительного, ибо это врожденный инстинкт, нормальная реакция.
Я не осуждал поступок Михаила, ибо поэты в большинстве своем люди иррациональные, но мне думалось, что он мог бы еще побороться. Хотя у каждого человека своя судьба и не мне его судить…
Под новый год на мой компьютер пришло сообщение из Нью-Йорка от незнакомого человека. Он писал, что ему очень понравились стихи Михаила, и он хочет перевести их на английский язык. Он спрашивал меня, как можно связаться с автором стихов.
Это сообщение застало меня врасплох, и я не знал, как на него отреагировать. Чтобы воскресить события, я заново перечитал письмо Миши, и сделал для себя открытие, что жизнь является составной частью смерти, и что Миша незримо продолжает существовать.
И тогда я ответил незнакомцу. Не вдаваясь в подробности, я написал, что автор стихов благодарит за внимание к его творчеству и разрешает не только перевести их на английский язык, но и при желании, опубликовать. Сам же он находится в недосягаемом месте и просит его больше никогда не беспокоить.

Левон Кеш