рассказ Мил-душа...

       Александр Скуридин
       МИЛ-ДУША…
       Рассказ (из цикла «Сибирская деревня»)

       -Наконец-то прибыли. Я уже совсем извелась. Тоскливо было одной, поговорить не с кем, - такими словами встретила Марья сына и свекра, вернувшихся с зимовья и рыбалки.
       -Это, маманя, тебе, - солидно сказал Николка, подавая кукан с рыбой .- Мы с дедом хариусов страх сколько налопались.

       -Ах, ты, добытчик мой, сейчас я вам их пожарю, проголодались, небось, с дороги, - мать взяла кукан, прошла в избу.
       -Все, Марья, передал я тайге прощальный поклон, - услышал Николка приглушенный голос деда Акима.

       -Опять вы за свое... Еще сто лет... - дальше ничего нельзя было понять.
       "А вдруг взаправду умрет? Плохо будет тогда нам с мамкой, тоскливо, - мелькнуло в голове подростка, и он страстно пожелал. - Не умирай, дед! Крепись!.." - хотя и осознавал бессмысленность своего пожелания.

       Николка, чтобы успокоиться, обошел по-хозяйски двор, заметив, что доска в заборе вихляется, взял молоток и гвозди, принялся заколачивать ее, отметая, прочь неприятные мысли о деде. Ему лестна была похвала матери, которая давно уже как-то говорила, что хотела бы испробовать рыбки.

 Он, Николка, что хочешь, может добыть - прошлой страдой работал наравне с взрослыми. Крестный, дядя Василий, обещал к технике его пристроить. Тогда и Варя, небось, презрительно не посмеет взглянуть. Эх, надо было бы и ей наловить хариусов, чего понапрасну дуться, как мышь на крупу?..

       А дед Аким сидел на завалинке и всматривался в небо, куда вползала из-за леса тяжелая, насупленная туча. Вечерело. Солнце уже склонило ржаную голову долу. Воздух потяжелел, как зачастую бывает перед дождем.
       От колодца с полными ведрами на коромысле шла Варя.

       -Бог в помощь, - пожелала она Николке, который от неожиданности даже выронил молоток, повернулась к старику, наблюдавшему за работой внука. - Добрый вечер, дедушка.

       -Здравствуй, доченька, - откликнулся дед Аким, спросил, зная, что у матери Вари болят почки. - Как, твои родители, живы-здоровы?

       -Маманя оклемалась, уже по двору ходит, а папаня здоров, как бык, только самогонка валит... Я счас у колодца слышала,- Варя округлила глаза. - Верку Стукалову поймали - из колхозного амбара мешок зерна своровала, сказывают, судить ее будут.

       Она двинулась в свой проулок. А дед Аким растерянно закрутил головой.
       -Засудят Верку...Как пить дать, засудят, - он взял в руки свою суковатую палку, поспешил за калитку.

       В правлении он решительно толкнул дверь одной из комнатушек, в которой председатель колхоза Семен Дерябин, однорукий, с тонким, нервным лицом, выкрикивал в телефонную трубку:
       -Девушка, райотдел милиции дайте!.. Что, опять занято? Тьфу, черт, - он бросил трубку на рычаги, скривился в улыбке, сказал:

       -А...дедушка...
       Дерябин придвинул табурет.
       -Садитесь. Слушаю.

       -Что с Веркой Стукаловой будет? Пятеро ребятишек, ведь, у нее? - спросил Боков, не присаживаясь.
       -Судить ее будут. Вот сейчас дозвонюсь в район, - Семен вновь потянулся к телефону. - А детей в детдом определят.

       -Стой! - Крикнул дед Аким. - Неужели в тебе хотя бы к ним жалости нет?
       -А чего жалеть вражий корень?

       -Поганец! - рассвирепел Боков. - А ты, помнишь, как я тебя от кобеля спас, которого Гринька натравил, когда застал тебя, еще несмышленышем в своем огороде? Аль мне портки скинуть, отметины от собачьих зубов показать? Ты-то мне и вовсе никто был.
       Дерябин почесал затылок, выдавил:
       -Случалось такое.

       Порвал бы его тогда проклятущий кобель, не кинься через забор на выручку Мил-душа. Давно это было, лет двадцать пять назад, да разве забудешь об этом, коль до сих пор испытывал Семен перед собаками страх, даже перед небольшими дворнягами.
       -Так что делать? - спросил он. - Народ что подумает?
       -А ты объясни ему. Народ все поймет.

       Собрание проходило в избе-читальне, где последний раз всем миром праздновали день Победы. Все присутствующие уже знали: разговор будет о Стукаловой: судить ее, или нет.

       В основном, все были настроены против Верки, здоровая крестьянская природа презирала воровство. Сама Верка сидела поникшая, казалось, безучастная ко всему, только кусала край платка.

       -Товарищи! - председатель колхоза встал из-за стола, поднял вверх руку, прося тишины. - Правление собрало вас, чтобы решить, что нам делать с гражданкой Стукаловой Верой Игнатьевной, повинной, как вы уже знаете, в преступлении против нашей, социалистической собственности.

       -Судить! - Выскочил к столу Илья Хрюкин. - Мы, мужики, там, на фронте гибнули, а вы, бабы, здесь своим трудом нам помогали... Эти же - одного поля ягодки, что муж, изменник, переметнувшийся к немцам, что она.
       -Правильно!.. Чего с ней цацкаться!.. - послышались одобрительные голоса.

       -Нет, неправильно! - Дед Аким протискался к столу. - О детях-то вы забыли. Вот и Вера не от хорошей жизни этот мешок понесла - детишек кормить надо...Во всякое лихолетье жизнь человека на излом пробует. Все, что хорошее заложено в нем, всегда высветится, укрепит душу, а коль был плох, или слаб характером - не сдюжить, пропал человек, как Федька. А детям нельзя дать сломаться, воспитать надобно из них настоящих крестьян-хлеборобов. Жизнь-то должна продолжаться...

       Тихо стало в избе-читальне - только слышится в углу у печки скрип сверчка.
       Задумались люди над горестной судьбой Веры, ее пятерых детей, Бог знает, чем и живших, вспомнили своих ребятишек и, как мостик, перекинулась жалость к чужим. Действительно, разве дети за отцов в ответе?

 Зашуршали юбками бабы, из мужиков кто заскреб пятерней затылок, кто опустил голову, не решаясь взглянуть в вопрошающие глаза деда Акима. Многие из односельчан укоряли его и невестку за глаза тем, что, как вызнали всеведущие кумушки, приносила минувшей зимой несколько раз куропаток, добытых свекром.

       "И Мишка Боков, видать, нечист, совершил, небось, что, иначе кто еще с женой предателя знаться будет?" - пронеслись по деревне догадки и предположения, как сквозняки.

       Чуяла их Марья, скребли они ее сердце, жалили, точили подспудно, как прилипчивая лихоманка, что иной раз думалось: "Не приведи, господь, такое - уж лучше сразу погибель". Сторониться она как-то стала людей, терзаясь робким вопросом:
"А вдруг?..", завидовала односельчанам, у которых все на виду: и горе, и радость. Понял свекор ее состояние, сказал твердо:
       -Ты, мил-душа, худого в голове не держи.

       Успокоилась тогда Марья: мало ли что могло случиться - война, ведь. К Стукаловой она уже заходила без всяких потаенных мыслей, чисто из жалости к ее ребятишкам, которые чуть ли не насквозь просвечивались, и потому, сейчас, не пряча лица, смотрела она прямо на деда Акима...

       -Помочь ей, бабоньки, надо, - нарушила молчанье жена Ильи Хрюкина, - и колхоз пусть поможет. - А ты, Аника-воин, получишь у меня чертей, чтобы знал, как с малолетками воевать.

       -Да я, чего? - смешался Илья, - я, как все.
       -Верно... Помочь надо... Чего уж там... - раздались голоса.
       Дерябин вновь взметнул ладонь.

       -Ну, я думаю, голосовать не будем. Стукалова, скажи что-либо собранию - на поруки оно тебя берет.

       Вера впервые подняла глаза, пролепетала:
       -Спасибо, люди... и тебе, Мил-душа... Косяки вы на меня кидали, проклинали жену перебежчика, а вот хоть ради детей простили... Ради них я и жива, руки на себя не наложила... Еще раз, спасибо, - Вера низко поклонилась.

       -Ты, Вера, завсегда к нам заходи, - сморкаясь в подол юбки, произнесла Глафира Хрюкина. - А моего не боись. Он только на людях такой грозный, а дома шелковый.
       -Случайно, не утюгом его, Глафира, гладишь? - насмешливо произнес кто то из мужиков.
       -Ухватом, - обернувшись, ответила Хрюкина.

       Раздался приглушенный смех, собрание заговорило, загомонило.
       -Ты, Илья, более не командир, - ткнул локтем Илью в бок сосед, - а баба тебе, не пушка...

       -Не говори, - откликнулся изрядно выпивший Хрюкин. - Недаром в песне поется: "Наши жены - пушки заряжены". Моя через несколько месяцев выстрелит. Уже понесла...

       -Бессовестный! - возмутилась Глафира. - Я тебе покажу пушку!
       -Пропал ты, Илья! - подшучивали мужики над Хрюкиным, - эдак можешь основного довольствия лишиться... Посадит она тебя на эту, как она...диету!
       -Собрание закрывается! - поспешил крикнуть Дерябин.

...Невестка и свекор шли медленно: старик уставал и часто останавливался, подолгу стоял в задумчивости, словно прислушивался к ленивому побрехиванию собак. В одну из таких остановок он произнес:
       -Ты, мил-душа, если Миша того... не вернется... находи, короче, себе кого. Может, еще замуж выйдешь, всем ты ладная. - И, как бы предотвращая ее возражения, добавил. - Вам, бабам, рожать надобно.

       И такая убежденность прозвучала в голосе свекра, что Марья не стала ничего говорить, только вздохнула горестно.

       Разгоняя набухший, тяжелый воздух, налетела свежесть, задышала в спину. Луна, нырнув в ватную тучу, исчезла, словно растаяла. Густая темень покрывалом легла на деревню.
       -Двигаем быстрей, - сказал дед Аким, - вот-вот дождь будет.

       И точно, когда они уже подходили к своей избе, посыпались первые редкие, но тяжелые капли, а затем зачастили, застучали дробью по крыльцу, словно кто их разбрасывал пригоршней, едва только дед Аким и Марья успели заскочить в дверь.

       Дождь лил всю ночь. Под утро после третьих петухов, когда Марья, засветив керосиновую лампу, пошла на дойку своей коровы, он начал успокаиваться. Марья принесла ведро с молоком, поставила его у печи, подумала:
       "Что-то, Мил-душа не встает, - решила, - видать вечор притомился". - Но, когда глянула на лавку, обомлела: дед Аким был мертв.

       На его лице застыла легкая улыбка, точно он радовался долгожданному дождю, а может извинялся за причиненное своей смертью беспокойство близким.
       -Свят, свят! - судорожно перекрестилась Марья, с грохотом свалив табуретку, бросилась будить сына.

       Хоронили деда Акима всей деревней. Медленно вынесли из избы маленькую домовину - как и поместился в ней старик? - прошли к видневшемуся на пригорке кладбищу, где свежевырытая могила разверзла, ожидаючи, свой зев.

       Поголосили родственники, поплакали в платки бабы. Семен Дерябин произнес краткую речь: вот, мол, какой хороший человек был покойный, и предали Акима Ивановича Бокова земле. Сколько годов лелеял он ее, холил, а вот теперь и самому в ней место нашлось.

Пробормотали в последний раз бабы: "Господи, помилуй...", перекрестились на свежий могильный холмик. Отойдя в сторону, покурили самокрутки мужики, как после тяжелой работы в поле, и побрели все потихоньку с кладбища. А солнце; все также продолжало свой бесконечный бег.
       К вечеру в избе Боковых собрались на поминки.

       Молча выпили по стаканчику самогонки, ощущая какую-то неловкость, словно Боков-старший незримо присутствовал между ними.
       -Отмаялся Аким, - прошамкал одногодок покойного дед Иван, с которым в одном эскадроне гражданскую вместе прошли.

       -Теперь евонная душа на небесах. К Богу подходит, - подхватила, хотя и набожная, но весьма жадная, Куделиха.
       -Врешь, тетка! - Неожиданно ожесточился Дерябин. - Не пустым праведником он был, а настоящим, отзывчивым человеком!

       -Верно говоришь...Для людей жил Мил-душа...А у тебя, святоша, зимой снега не выпросишь! - оживились присутствующие.
       Куделиха вылезла из-за стола, но никто даже не посмотрел ей вслед.