Воспоминания о войне

       Июнь 1941 года. Позади экзамены в школе. Я хочу поехать на каникулы в деревню к теткам в Курскую область. Мама не отпускает, говорит: «Будет война, мы должны быть вместе». Уже тогда поговаривали о предстоящей войне с Германией. Папа возражает, говорит, что, мол, война будет не на нашей территории. После долгих споров, я, в конце концов, еду… Лишь один день и одну ночь я провела каникулы в мирное время. Грянула война. Я засобиралась обратно домой, в Ленинград, но тетя не отпустила. Затем пришло письмо от родителей, чтобы я пока не уезжала из деревни, так как в городе больше опасности. И я осталась. А немецкие войска все ближе и ближе. Снова пришло от отца письмо, уже из госпиталя. Теперь он уже пишет, чтобы я немедленно выехала в Ленинград, так как фронт к этой местности приближается. А он так приблизился, что я не успела и письмо дочитать. В Ленинград я не вернулась, родителей больше не видела. Отец, уйдя в ополчение, был тяжело ранен под Ленинградом, а затем пропал без вести. Мать и один из братьев погибли во время блокады Ленинграда. Но об этом я узнаю потом, после войны, а также, спустя 15 лет, разыщу своего младшего брата, оставшегося в живых после блокады… Это все потом, а пока, вот она, война, да такая, о какой нам даже и не снилось. Мы растерялись, мы недоумевали: «Как же это так – «Броня крепка и танки наши быстры», а их оказались быстрее?» Как же мог допустить товарищ Сталин такое? Ответа нам пока никто не мог дать. А немцы продвигаются все дальше и дальше, и в деревнях поднимаются затаившиеся ранее темные силы, появились полицаи и карательные отряды. По доносам местных жителей начались расстрелы коммунистов и просто мирных жителей, заполыхали пожары, горели деревня за деревней…
       Оказавшись в такой обстановке, шагнув со школьной скамьи в такое полымя, я была в отчаянии. У меня не было средств существования. И вот, я хожу по родственникам, из одной деревни в другую, как говорится, голодная и холодная. Ходила не просто так. Приходилось помогать родственникам по хозяйству, научилась косить, жать, в общем, делать всю крестьянскую работу и многое другое.
       Так было до осени 1942 года. Осенью 1942 года немцы стали угонять в Германию молодежь, в основном, девушек и юношей в возрасте 15 лет. В числе других была и я. На нашей станции набралась группа из 30-40 человек. Посадили нас на открытую платформу, прицепленную впереди паровоза, который вел состав с войсками и вооружением в сторону Брянска, куда и нас везли в образованный там немцами пересыльный лагерь.
       Мы ехали, затаив дыхание, так как понимали, почему наша платформа была впереди паровоза. В случае заминирования полотна дороги партизанами, первой взорвется наша платформа. Но доехали мы благополучно. Поселили нас в школе, ставшей пересыльным лагерем. В течение двух-трех недель сюда прибывали все новые и новые партии молодых девушек из окрестных городов и деревень. Нас почти ничем не кормили, не считая какой-то бурды из протухшей кислой капусты и 100 граммов хлеба. Тут же, за колючей проволокой находился лагерь военнопленных. Нам было плохо, а им еще хуже. Их вообще ничем не кормили. Они сидели у костров, варили кто что мог – собственные ремни, какую-то траву. Жуткое зрелище было смотреть и на нас, и на них.
       Наконец, набрав нужное количество, нас всех посадили в товарные вагоны и повезли в Германию. Бежать мы не решались, так как в каждом вагоне была охрана, а когда ее не было, вагоны наглухо закрывались. Да и куда побежишь, сразу пуля в спину. А мы были молодые, почти дети, и жить хотелось, несмотря ни на что. Ехали мы полуголодные, а такие, как я, попавшие не из родного дома, так и совсем голодные. На протяжении почти недельного пути мы дважды, в Польше и Германии, проходили медицинский осмотр, который доставлял нам много унижений.
       На территории Германии нас партиями стали высаживать из вагонов. В городах покрупнее – партия побольше, а на маленьких станциях – партии поменьше. Еще в вагонах мы разбились на группы по своему желанию. Нашу группу, человек 18-20 высадили в небольшом австрийском городке Гартберг в Штирии.
       Мы расположились около какого-то палисадника на траве, а немцы, выбирая себе работника, ходили перед нами, рассматривая нас, порою ощупывая наши мышцы. А мы-то все были замученные, худые, страшные. У меня вес был 38 килограмм.
       Мы сидели, низко опустив головы, пряча глаза, стыдясь такого унижения. Среди нас были, в основном, девушки из Курской, Орловской, Брянской и соседних областей Украины. Подойдя к кому-нибудь из нас, немцы спрашивали: «Украина?». Услышав в ответ «найн», отходили прочь, а некоторые говорили: «Руссише швайн». Как обидно было это слышать!
       Будучи еще в Брянске, я познакомилась с девушкой Марией, также ленинградкой. Мы решили не разлучаться и, назвавшись сестрами, попали работать в одну деревню. Работали по соседству.
       Не так-то легко, как это считают некоторые, работать у хозяев. Я даже сочинила в ту пору стихотворение, которое помню до сих пор:

Вспомним, Маруся, как в Австрии жили,
Густо не ели и сладко не пили.
День настает и у нас есть забота:
Какая нам будет сегодня работа?

Работаем много, аж капает пот,
За это мы носим порванный капот.
Подарят нам платье – мы рады до смерти.
Хоть бы забрали Германию черти!

       Работать, в общем, мы старались, так как хотелось жить, хотелось вернуться на родину, да и честь русского человека надо было поддержать, чтобы не считали нас «руссише швайн». Познакомившись с нами ближе, наши хозяева и местные жители стали относиться к нам доброжелательней.
       Месяцев через 5-6, по воскресеньям нам стали давать выходной день. В этот день, хотя и было запрещено, мы уходили за 10-15 километров, разыскивая своих земляков, собирались все вместе, то у одного, то у другого, а чаще всего в церковном саду, куда мы заходили после посещения церкви. Делились новостями, вспоминали прошлое. Иногда нас разгоняли жандармы, а заметив, что кто-нибудь из нас без нашивки «ОСТ» на груди, сажали в камеру при полицейском участке и держали там весь выходной день, заставляя нас мыть там полы, колоть дрова, носить уголь и выполнять другую работу. Я неоднократно попадала в такие ситуации, а однажды, не понимаю за какую провинность, я попала в полицейский участок на целую неделю. Про меня, по-видимому, забыли, и целую неделю я просидела без воды и еды, чуть не умерев от жажды.
       Всего, что было, не пересказать, хватило бы на целый роман. Нельзя сказать, чтобы мы делали что-нибудь особое, но все-таки вносили определенную лепту в дело победы над фашисткой Германией. Мы проводили пропагандистскую работу среди немцев, рассказывая о нашем строе, о нашей жизни на родине, пели советские песни. Мы потихоньку слушали по радио сводки советского информбюро, передавали немцам о том, что мы слышали. В городке, что был недалеко от нашей деревни, было небольшое заведение «гастхауз», куда немцы по выходным дням заходили выпить пива. Иногда, потихоньку забегали и мы туда. Там висела карта Советского Союза, на которой отмечалась линия фронта путем перекалывания натянутой на булавки ниткой. Прослушав по радио сводки военных действий, мы, в соответствии с ними, незаметно перекалывали булавки с натянутой на них ниткой.
       И вот, за то, что мы слушали радио, за пропаганду и агитацию, за манипуляции на карте, а может быть, и еще за что, нас однажды забрали и посадили в тюрьму. Все считали, что нас расстреляют. Но нас не расстреляли. Продержав в тюрьме города Гартберг один месяц, нас отправили в штрафной лагерь «Мурфельд», неподалеку от города Грац, предварительно учинив нам допрос в Гестапо и наказав плетками. Что это был за лагерь, не описать. Кажется, это был филиал какого-то концлагеря, а условия были еще хуже, чем там.
       Мы находились в штрафном лагере около месяца, но этого хватило, чтобы и наполовину утратить свое здоровье. В лагере были заключенные разных национальностей – русские, украинцы, поляки, немцы, французы, итальянцы и испанцы. Жили в разных бараках (блоках). Работали все вместе, разгружали из вагонов уголь, расчищали полотно дороги от снега, расчищали завалы после бомбежек и выполняли другие работы. На работу нас водили под конвоем, а также работали под присмотром либо немецкой полиции, либо под присмотром так называемых «капо» из числа бывших советских людей, в основном, нацменов.
       В бараке нас было человек 60. Среди нас был староста, который постоянно следил за приближением начальства в блок, по команде «Ахтунг» мы должны были спрыгнуть с нар и выстроиться вдоль них. Начинался обыск, и горе тому, у кого найдут крошки хлеба в карманах или что-нибудь иное. Тут же на месте жестоко избивали. Иногда доставалось и мне.
       Однажды, в выходной день нам устроили баню. Для меня эта баня была и в прямом, и в переносном смысле слова. Я решила остаться сначала на уборку блока, а затем пойти в баню. Закончив работу по уборке блока, мы, не дождавшись разрешения, пошли в баню. Навстречу нам попалась надсмотрщица. Спросив нас, почему мы пошли без разрешения, она, не выслушав наших объяснений, стала нас бить палками-рейками. В основном, досталось мне, так как я больше всего старалась дать объяснения. Кроме того, она заставила меня еще мыть полы в блоке, где были заключенные немки.
       Вечером надсмотрщица пришла в барак и стала раздавать по указанию старосты блока «премию» в виде 1-го бутерброда тем, кто хорошо работал. Мое имя не было названо, надсмотрщица, однако, спросила: «Где та девушка, которая получила от меня оплеухи?» Я не хотела выходить из строя, но меня вытолкнула подруга, и я вышла. Если бы не вышла, мне бы опять попало. Меня наградили двумя бутербродами. Какая «справедливость»! Я не хотела брать эти несчастные бутерброды, но, скрепя сердце, взяла, ведь война-то уже шла к концу и хотелось выжить.
       Почти через день-два нас по ночам поднимали и выгоняли на улицу на перекличку («аппель»). Мы стояли в снегу полуобутые и полураздетые по 2-3 часа. В скудную пищу нам иногда что-то добавляли, от чего у нас расстраивались желудки. За малейшее нарушение лишали пищи совсем. Особенно часто это происходило с мужчинами, и главным образом, тогда, когда надзирателями были «капо» из бывших соотечественников. Австрийские и немецкие полицаи были лояльнее. Во время работы за городом часто отпускали нас в пригородные поселки, чтобы мы могли попросить у жителей что-нибудь съестное. И нам обязательно помогали.
       После окончания срока нас с подругой разлучили, ее направили к прежним хозяевам, меня к другим. Это уже был конец февраля 1945 года, конец войны приближался. Однако, эти месяцы были полны событиями. Нас неоднократно угоняли в тыл, в лагеря. Мы совершали побеги и шли обратно к линии фронта.
       Как ждали мы освобождения, как рвались домой! 8 мая раздались залпы Победы. Радость и ликование были безграничны. Наконец-то мы поедем домой!
       Но еще много тяжелых испытаний, много горечи пришлось нам пережить. Оказавшись в Германии, мы стали вроде преступников. Общаясь с освободившими нас советскими воинами, мы ощущали с их стороны презрение, а порой подвергались надругательствам, чего уж тут скрывать?
       Живя на чужбине, мы старались сохранить свою честь и достоинство, чтобы впоследствии не слышать упреков. Сколько сил и нервов стоило многим девушкам, чтобы избежать позора и надругательств? И многие не избежали этого. Как обидно было еще и это испытать под конец войны, да еще от своих соотечественников.
       Возвращение на родину происходило стихийно. Мы собирались небольшими группами – поляки, украинцы, русские, французы, и шли со своим скарбом, сами не зная куда, но в направлении к дому. Наконец, были организованы проверочно-фильтрационные лагеря, куда нас и направляли. И здесь нам снова пришлось испытать много горьких моментов на допросах и осмотрах. И вот, мы опять в товарных вагонах, но уже едем на родину. Но родина нас встретила сурово.
       Я здесь пишу о себе, но такое или подобное этому испытали многие из нас.
       Я ехала в Ленинград, так как мои родные оставались там. Нас до Ленинграда не довезли. Доехав до города Луга, что в 140 километрах от Ленинграда, нас высадили из вагонов, сказав, что в Ленинград нам путь закрыт.
       Нас стали вербовать на разные работы – стройки, торфоразработки и лесозаготовки. Меня завербовали на кирпичный завод, что под Ленинградом. Здесь тоже было нелегко. Еще шла война с Японией, был десятичасовой рабочий день. Помимо основной работы, мы разгружали баржи с дровами и делали иную работу. Но мы работали усердно, стараясь изо всех сил, да и кто из бывших узников работал плохо?
       Приближалась осень, у меня не было ни одежды, ни обуви на зиму, закончились мои скудные запасы питания.
       Однажды, когда я приехала в Ленинград к своей школьной подруге, ее мама уговорила меня поехать в деревню и поменять кое-что из одежды на продукты питания. Не очень охотно, но я согласилась.
       В результате того, что деревня находилась далеко от Ленинграда, а кирпичный завод также находился далеко, я опоздала на работу и меня судили за это, в то время был такой закон. С такими, как я, много не разбирались. Мне дали самый большой срок за это опоздание – 4 месяца тюремного заключения.
       После 4 месяцев тюрьмы нас по этапу погнали в лагерь, который находился в районе станции Мстинский мост новгородской области. Впоследствии я узнала, что это был Вишерский ГУЛАГ. Здесь было много политических заключенных, а также бывших в Германии военнопленных. Мы попали на лесозаготовки. Что здесь пришлось увидеть, узнать и претерпеть – описать невозможно. Мы вручную валили лес, трелевали и грузили в вагоны. От работы не отлынивали, стараясь выполнить и перевыполнить норму, так как за это увеличивали пайку хлеба и давали дополнительный талон на питание.
       Мы видели здесь страшные вещи. Однажды на наших глазах сторожевые собаки растерзали насмерть одного из заключенных, пытавшегося совершить побег. Был такой случай и в нашем звене. Одна девушка не умела хорошо обуваться (наша обувь была портянки и веревочные чуни). Мы работали в конце просеки и, когда раздался гонг об окончании работы, мы побежали. Эта девушка, зацепившись за ветки, упала, на нее напали спущенные охраной собаки и вырвали икру ног.
       Когда я освободилась после трех месяцев работы в лагере, мне выдали временный паспорт и дали направление в Ленинград.
       Почти месяц искала я работу, без денег, без продовольственных карточек и без жилья. Иногда мама моей подруги по кирпичному заводу находила нам разовую работу: то дрова попилить, то кому-нибудь сделать уборку в квартире, то что-нибудь перенести. Мы не гнушались никакой работы.
       В организациях по найму рабочей силы мне приходилось говорить, что во время войны я была в Германии, да еще справка тюремная. Предлагали такие работы, как строительство газопроводов, стройки и тому подобное, а у меня даже не было одежды, чтобы пойти на эти работы.
       Когда я оглядываюсь сейчас на свое прошлое, мне становится страшнее, чем я чувствовала тогда. Как я могла все это вытерпеть и пережить? Какую нужно было иметь силу воли, чтобы не потерять человеческого достоинства? Я выдержала все. После продолжительных поисков, в одном из пунктов по найму рабочей силы мне предложили работу в текстильной промышленности, где я и проработала всю свою жизнь.
       Я окончила школу рабочей молодежи, вечерний факультет финансово-экономического института, живя в общежитии, где в одной комнате нас проживало 17 человек. В отношении учебы и работы мы, бывшие узники, также оказались обездоленными. Не во всякий институт и не на всякую работу нас принимали.
       Я прожила в общежитии 15 лет, хотя до войны в Ленинграде у нас была квартира. Чтобы ускорить получение жилья, я участвовала в народной стройке. Почти два года, помимо основной работы, работала без отпусков и выходных дней на строительстве дома.
       Так прошло детство, так прошла юность, так прошли лучшие годы жизни не только у меня, но и у многих бывших малолетних узников. Не по нашей вине произошла великая трагедия XX-го века – Вторая Мировая война, не по нашей воле разбросало нас по Германии. А сколько нам пришлось претерпеть унижений и оскорблений – как в неволе, так и на родине, которая приняла нас не как родная мать, а как мачеха? Мы жили молча, порою стиснув зубы от обиды, порою тихо возмущаясь.
       Спустя 50 лет после окончания войны наше правительство совместно с немецким правительством приняло решение компенсировать нанесенные нам обиды и лишения. Но никакие льготы, никакие денежные компенсации не могут нам вернуть утраченное детство, поруганную юность, подорванное здоровье и душевное равновесие.
       Жизнь идет к закату, и жить осталось уже меньше, чем прожито. Мы отдали родине все, что могли, работали на ее благо беззаветно, бескорыстно, несмотря ни на что.
       Хочется, чтобы никому больше не пришлось пережить того, что пережили мы.
       Пусть будет над нами чистое небо, пусть будет мир на земле и в душах людей.



       2008г