Линия жизни

Летом 1993 года я, как обычно, отдыхала у бабушки. Невозможно забыть этот особенный запах бабушкиного лета – нежный жасмин, заглядывающий в окна нашего уютного домика, построенного дедушкой сразу после войны; ароматный чабрец, что стелется под ногами и пускает корни в безжизненном сухом песке; затхлый карьер, сквозь болотистую землю которого пробиваются и тянутся к солнцу ветки дикой сливы и кусты малины.

В один из июльских дней мы с Иркой качались на качелях, которые ее отец, дядя Витя, собственноручно соорудил для нас. Они стали одним из наших любимых развлечений, и мы целыми днями паслись на лужайке возле Иркиного дома. Дядя Витя возвращался с работы или просто вышел на нас посмотреть, сейчас уже не вспомню, но, кажется, это был первый раз, когда мы остались с ним наедине, и он заговорил со мной о судьбе, о будущем. Мы сидели с ним в тени деревьев, из карьера пахло сыростью, в воздухе стоял предвечерний зной, и на душе было так легко и сладко от мысли, что впереди еще целое лето.
- Знаешь, вот смотрю на тебя, - начал дядя Витя, - и глаз радуется – ты такая веселая, живая, с румянцем на щеках. А Ирка моя тощая, бледная, ни кровинки. Нелегко нам с ней пришлось, ведь она в детстве чуть не умерла, у нее уже пена изо рта пошла, когда “скорая” приехала. Слава Богу, откачали...
Тогда я не нашлась, что ответить этому взрослому мужчине, отцу одной из моих лучших подруг, но как сейчас помню ее, - нескладную, худую как тростиночка, обиженную на жизнь девчонку, с шестью пальцами на одной из ручонок и неисправимым косоглазием.
-А давай я тебе по руке погадаю? - неожиданно предложил Иркин отец. - Вот смотри, - он распахнул перед моими любопытными детскими глазами свою широкую ладонь с длинными, практически музыкальными пальцами, - видишь, это Линия жизни.
Он указал на четкую, глубокую линию, что проходила через всю ладонь, причудливо загибаясь в сторону запястья. Линия не была сплошной, она разрывалась посередине и концы двух новых линий отклонялись друг от друга, будто не желая встречаться.
-Сейчас мне 36 лет, - он ткнул указательным пальцем на то место Линии, где, предположительно, сейчас проходила его жизнь, - но видишь, через какой-то промежуток времени Линия обрывается. Это означает, что лет через пять-шесть я умру.
-Как же так? - не поверила я.
-Да, вот так. Видишь, затем начинается новая линия, но разрыв очень большой. Иногда это означает, что человек может заболеть, долгое время лечиться и наконец выздороветь, но не в моем случае.
В моей детской голове начались сложные математические подсчеты. Если сейчас ему 36 лет, значит, через 6 лет ему будет 42... Много это или мало, я тогда так и не смогла понять, но цифра эта навсегда врезалась в мою память.
-Давай лучше глянем, что там у тебя, - весело продолжил дядя Витя.
Он положил мою левую руку в свою и стал изучать незамысловатые линии моей детской судьбы.
-Сколько тебе сейчас лет?- спросил дядя Витя.
-Двенадцать, - робко ответила я.
-Видишь, на твоей Линии жизни есть ответвления, - я пристально всмотрелась, но не могу сказать наверняка, что смогла увидеть те самые ответвления, - они означают, что когда тебе будет лет 18-19, ты заболеешь.
Видимо, моя рука нервно дернулась или дядя Витя увидел в моем доверчивом взгляде сильный испуг, и он тут же поспешил добавить:
-Но ты поправишься, ты сможешь!

Он говорил еще про конец света, который неминуемо наступит в 1999 или 2000 году, про то, что выживет всего 7 тысяч человек, среди которых буду и я. Но и сегодня я не могу понять, верил ли он сам в то, что говорил или просто потешался над маленькой девчушкой; хотел ли он поделиться со мной своим тайным знанием или уже тогда я была едва ли не единственным человеком, с которым он мог просто поговорить по душам.

Об этом нашем разговоре я тогда никому не сказала – наверное, он стал тем долгожданным секретом, о котором мечтает каждая девчонка, чтобы записать его в свой дневник, который она бережно хранит в одном из ящиков стола, и вспоминать о своей тайне перед сном. Но дневник я тогда еще не вела, а через некоторое время у меня появилось множество других девичьих секретов, которые неминуемо вытеснили детское переживание из моей памяти.

Шли годы, я каждое лето приезжала в бабушке, мы с Иркой ссорились, мирились, затем снова ссорились, затем вновь мирились. Дядю Витю я видела очень редко, он в то время много работал – помню большое количество неисправных часов, которые люди несли в их дом. Дядя Витя их внимательно осматривал, выявлял неисправности, и в его руках даже самые безнадежные экземпляры снова обретали право на жизнь.
Он был глубоко верующим человеком, не пропускал ни одной службы в местной церкви и очень хотел, чтобы его сын Эдик, старший брат Ирки, стал священнослужителем. Казалось, еще до рождения сына отец определил его судьбу – Эдик с детства выбивался из толпы озорных ребят, был чрезвычайно добрым, отзывчивым, смотрел на мир робкими глазами, но во взгляде его была какая-то необъяснимая глубина, какое-то тайное знание. И уже в юности, когда мы первый раз увидели смиренного Эдика, одетого в длинную черную рясу, с крестом на груди, в душе каждого из нас, я уверена, зародилось благоговение перед этим простым деревенским парнем.

Летом 1997 года Эдик проходил службу в армии, в связи с чем Ирка чувствовала себя вольготно, ведь она стала хозяйкой целой комнаты в их небольшом доме, во второй половине которого жили родители дяди Вити - Иркины бабушка с дедушкой – и куда на лето приезжала гостить семья родной сестры дяди Вити.
Улица Болотная стала для меня вторым домом, ведь тогда я была влюблена в Сашку, двоюродного брата Ирки. Стоит отметить, чувства мои не были безответны, и мы практически все время проводили с ним вместе.
В один из таких дней мы - я, Ирка и Сашка - как всегда крутились возле их дома, качались на качелях, выдумывали какие-то новые игры и развлечения. Отворилась калитка, и дядя Витя спокойным шагом вышел из дома и пошел под горку, не обратив на нас никакого внимания. Через несколько минут выбежала тетя Вера, мама Ирки:
-Догоните его, - прокричала она, - догоните! Он что-нибудь с собой сделает!
Помедлив немного, мы с Сашкой бросились под гору, туда, куда направился дядя Витя несколько минут назад. Ирка исчезла из виду, и мы не стали ее дожидаться. Мы пробегали мимо почтовых ящиков – синяя, заржавевшая коробка, с отдельной ячейкой для каждого дома, - когда вдруг оба встали как вкопанные. Казалось, острая, внезапная как молния, мысль пронзила нас обоих.
-Давай я,- сказал Сашка и отодвинул ячейку почтового ящика, предназначенную для писем и газет, приходивших на их адрес.
Ящик не был пуст. В глубине его лежал листок в клетку, вырванный из Иркиной школьной тетради. Дрожащими руками Сашка развернул его, и строчки, написанные шариковой ручкой небесно-голубого цвета, побежали перед глазами... «Верочка, любимая моя!...мокрота замучила...не могу больше...прости...».
Бросив записку обратно в почтовый ящик, мы стремглав понеслись дальше, вверх по холму. Времени прошло совсем немного, и мы были уверены, что сможем догнать дядю Витю.
Мы выбежали наверх, добежали до церкви и встали, чтобы осмотреться по сторонам. Даже если дядя Витя убежал далеко, мы должны были его увидеть – обзор с этого места был очень хорошим, и местность была как на ладони. Но мы его не увидели.
Я смотрела по сторонам, и тысячи мыслей проносились в моем сознании.
Тропка, по которой мы бежали, судорожно извивалась и обрывалась за церковью, убегая вглубь тополиной рощи.
-Пойдем, мы его уже не догоним, - угрюмо сказал Сашка.
Мы неспешно зашагали назад, в сторону дома. Созревал вечер, кузнечики неистово стрекотали в утомленной зноем траве. Мы всю дорогу молчали и заговорили лишь тогда, когда из-за кустов показалась проржавелая коробка синих почтовых ящиков.
-Что будем делать? - услышала я.
-Давай посмотрим. - Я отодвинула ячейку - письмо было на месте.
Мы помолчали некоторое время, переглянулись, и, задвинув ячейку на место, пошагали дальше. Наверное, в тот момент каждый из нас пытался оценить правильность этого молчаливого единогласного решения. А может, Сашка так же, как и я, посчитал единственно верным оставить это письмо дожидаться той, кому оно было адресовано.
Я не знаю, забрала ли его тетя Вера впоследствии сама или ей его передали, но думаю, она до сих пор хранит этот листок в клетку, небрежно вырванный мужем из тетради дочери лишь для того, чтобы сказать последние, прощальные слова своей любимой жене.

Через пару дней я слышала отрывки разговора моей бабушки с соседкой на лавочке перед нашим домом:
-Витьку-то Новикова нашли, слыхала? В лесу на Крюково. Повесился, ага...
-Батюшки мои, так он же в церковь каждый день ходил!
-А сыну евоному телеграмму матка дала, что, мол, батьке плохо, приезжай. Побоялась правду-то написать...

На похороны я не пошла. Не хотелось мне тогда верить, что дяди Вити больше нет.
О нашем с ним разговоре я вспомнила спустя несколько лет после его смерти. Стало ли это случайным совпадением или нет, но я действительно заболела, когда мне было 19 лет. Но ведь дядя Витя сказал, что я поправлюсь, что смогу, – и я смогла.

Сегодня я спрашиваю себя: если бы мы не остановились тогда, если бы побежали дальше на поиски Иркиного отца, могло ли все сложиться иначе?
И ответом мне – песчаная тропка от дома до церкви, что обрывается так же внезапно, как и Линия жизни на его руке.