Детство. часть 1

1.


"Детство было… Черт с ним с детством,
Детство страдало изобилием сладостей,
Реализованным правом каждого -
Прямо из детства - в лабиринты заводов.
Кубический метр чистого воздуха,
Своеобразная поэзия лозунгов,
Квадратные тюрьмы общей жилплощади,
Плечом к плечу - в бесконечную очередь."
…
Р. Неумоев


       Не то чтобы детство было на букву Г. Нормальное было детство, как у всех, не хуже вашего. Пускай я рос не под жарким солнцем юга и не вдыхал особо субтропический воздух, но свою порцию счастливого детства получил. У кого-то и такого не было. А что до сих пор не вижу разницы между тутовником и шелковицей, так это мелочи.

       В те времена папа у меня был моряк. И не просто моряк, а рыбак. Тем, кто может похвастаться подобным, не нужно объяснять, что это значит. Папа уходил в море, приходил из моря, уходил в море, приходил из моря… И так было всегда и постоянно. Рейсы в те времена были длинные и отсутствие отца в течение 6-9ти месяцев для меня было обычным делом. Мы оставались с мамой в маленькой однокомнатной квартире в доме № 71 по улице Александра Невского, стандартном многоподъездном советском доме. Из окон был виден залив и стоящие на рейде корабли. В те времена близорукость еще не была моей отличительной чертой, и мне казалось, что я вижу папин корабль и даже вижу красную яркую тряпочку, которую, как мы с ним договаривались, он повесил вместо шторки на иллюминатор. Единственная наша жилая комната была не поровну разделена на две части большим трехстворчатым шкафом. За шкафом была моя норка, в которой только и помещалось-то, что чудо советской мебельной промышленности – кресло-трансформер. Теперь-то я не боюсь называть вещи своими именами. Мама не работала, она воспитывала меня и по совместительству заканчивала пединститут в Вологде, по-заочному. Вот и практиковалась на мне. И, как следовало ожидать, я рос послушным, морально устойчивым, вежливым и скромным. Аппетит был умеренный, вес, как у жирного гуся, а грудь, как у петуха колено – словом, нормальный советский пацан.
…
       Каждое лето, которое вполне могло начаться для меня в середине весны, а окончиться в октябре, я ездил в деревню к бабушке. Она жила в сказочном месте. Сказочным было все, от географического названия населенного пункта до состояния дорог. Большой поселок, дворов этак на …дцать, затерянный средь лесов и болот, носил гордое название «Зайчики». Дороги я упомянул так просто, для красного словца. Собственно, тема эта, больная для всякого российского автолюбителя, в Зайчиках не стояла вовсе. Дорог там не было. И это не ирония, а действительность. Были лежневки - такие своеобразные заменители дорог, которые могли залегать на глубине до метра, скрытые, где просто водой, а где и слоем болотной жижи. Конечно, они изначально находились на поверхности и представляли собой уложенные вплотную друг к другу бревна таким образом, что образовывали как бы две колеи, по которым вполне мог перемещаться какой-нибудь неприхотливый транспорт, но законы природы обмануть невозможно и…короче, не было там дорог. Но это только на взгляд городского пижона в лаковых туфлях. Я, приезжая в Зайчики, переставал быть таковым уже к вечеру.
       До деревни добирались в два этапа. Находилась она, да, и собственно, находится до сих пор примерно в трехстах километрах на северо-восток от несостоявшейся, по причине кирпичепадениянанетуголову, столицы государства российского – великолепно-пыльного, удивительно-легендарного, сияющего золотом куполов и скрипящего иструхлявившимися деревянными мостками пешеходных дорожек, кособоко пригорюнившегося и белокаменно подбоченившегося, трогательно Окавшего, ставшего притчей во языцех, города Вологды.
Само собой, путь из Мурманска в Вологду был достаточно торным и освоенным. Мы садились в паровоз, пассажирский, а быть может и скорый, не помню, и трюхали себе потихоньку в юго-восточном направлении, останавливаясь у каждой мало-мальски оформившейся зимовки, обзаведшейся стрелочником в оранжевой ватной тужурке и хоть каким-нибудь строением, подходящим на роль вокзала с гордыми фанерными, выкрашенными белой краской буквами, открывающими проезжающим тайны географии и помогающими им рассчитать свои силы от одного винно-водочного магазина до другого, согласно маршрутного расписания.
       Именно так для меня представлялись крошечные полустанки на карельском перегоне. Это сейчас я знаю, что в Лоухах есть несколько пятиэтажек, автомастерская с абсолютно невменяемыми по причине недоперепития, работниками, бензоколонка с самым дорогим на планете и самым гадостным во всей галактике бензином и пост ДПС с яростными защитниками правопорядка на дорогах, мирно берущими свой ясак с проезжающих мимо мурманчан – и все это дает Лоухам статус чего-то вроде города. А Медвежьегорск, кстати, на поверку оказался чуть ли не вторым после Петрозаводска, по величине и развитию инфраструктуры, городом вольной республики Карелии. А Онежское озеро на самом деле является водоемом морского типа или класса или значения. И не только из-за своих устрашающих размеров, но и из-за бодрых ветров, почти муссонов и пассатов, буйно резвящихся на пресных бескрайних просторах и нагоняющих неслабую волну на покатые берега.
       Короче, ездил я по таким глобальным местам и даже не догадывался, к какому великому народу, к каким великим местам принадлежу. Но это все потом – величие и глобальность, а пока что я был ростом метр с кепкой и самое серьезное переживание, тревожащее мою маленькую невинную душонку, было о том, что смогу ли я, приехав в Зайчики, отыскать на чердаке бабушкиного дома старую выцветшую солдатскую пилотку с красной звездой, спрятанную мною год назад на всякий случай - от греха подальше…
       Поезд шел двое суток. Конечно, не сравнишь с путешествием в Сочи, к Черному морю, но тогда мне таковое было неведомо. В Вологду приезжали вроде как рано утром и, не мешкая, отправлялись в аэропорт. Вокзал находился чуть ли не в самом центре Вологды, а аэропорт, в силу многих своих особенностей, за городом.
       Но бывало и так, что из Мурманска в Вологду мы добирались самолетом – совсем красота. Прилетели в аэропорт, тащиться никуда не надо, сиди себе на чемоданах, в носу ковыряйся.
Случалось, что вылет в Зайчики малость откладывался – нужно было навестить многочисленных знакомых и даже родственников в Вологде. Мы сдавали шмотки в камеру хранения, садились на автобус и катили в город.
Тем, кто был в Вологде, ничего объяснять не нужно, им и так понятно, что это самый прекрасный город на планете Земля. Там есть все и, одновременно, нет ничего. Там есть книжный магазин и даже не один. Там есть лодочная станция и домик Петра Первого, Пединститут и Политех, Вологодский Кремль и известные на весь мир Оптико-механический и Шарикоподшипниковый заводы, Льнокомбинат и речной вокзал, ну а про Вологодские кружева и Вологодское масло ходят легенды не только на Земле, но и на других планетах Звездного Конклава. И в тоже время, в Вологде нет ни единой обсерватории, и кимберлитовых трубок в Вологде отродясь не видели. Но к чему они нужны? Глупости какие-то.
       Итак, мы приезжали в Вологду, навещали всех, кого нужно, в меру гостили у Баниных, в частном секторе у бабы Нины Бушмановой и её сына Кольки – молодого, но подающего весьма серьезные надежды алкоголика. Иногда навещали мамину старшую сестру – тетю Любу, еще кого-то. С Вологдой моих родителей связывало многое, как, впрочем, и многих других граждан СССР. Доподлинно известно, что основная масса мигрирующего по необъятным просторам страны населения являлись выходцами либо с мамки Украины, либо из Вологды. Жаль, что мой детский, а впоследствии отроческий, разум не сохранил во всех подробностях те годы. Ведь мы гуляли по Вологде, а я даже не помню, где. Ну, для краткости скажем – везде. Кроме того, Вологда являлась моей географической родиной. В метрике записано Огарково, но на самом деле Вологда. К сожалению, Вологодская область совсем даже не Германия, куда можно было бы иммигрировать, воспользовавшись правом рождения. Так что, отчего такая путаница в документах – не известно.
       Лето шло своим чередом, и пора было выдвигаться дальше на северо-восток, в сторону Зайчиков. В те времена только больной на голову добирался до областных населенных пунктов, находящихся от города более чем в ста километрах, на рейсовом автобусе. Куда быстрее и практически за те же деньги можно было резво долететь куда угодно, воспользовавшись услугами местных авиалиний. Но эсэсэр не был бы эсэсэром, если бы билеты на самолет можно было бы купить так же свободно, как билет спортлото.
Покупка билета на самолет до Рослятино (так назывался поселок, в окрестностях которого находился самый ближайший к Зайчикам аэропорт) являла собой целый религиозный обряд. Само собой, при первоначальном обращении в кассу выяснялось, что билетов нет и не будет. Спустя какое-то время появлялась информация, что вроде как выделяют дополнительный рейс на Тотьму (это прямо-таки городок в Вологодской области и от него до Зайчиков было всего какая-то сотня километров – мелочи по сравнению с Мировой Революцией) и, в конце концов, спустя часов пять-десять, мы становились счастливыми обладателями посадочных талонов на рейс Вологда-Рослятино. Да, именно Рослятино. Как-то так получалось, что на Тотьму вылетали крайне редко, что уж тут мелочиться, раз нужно людям в Рослятино, так пускай себе летят – керосинка была государственная, самолеты преимущественно еще не старые, пилоты самоотверженные и все складывалось для нас самым наилучшим образом. Мы проходили забавную процедуру перед посадкой в аэродромный автобус, просвеченные вещи забирали с собой и направлялись к самолету.
       Ан-2 был и есть самый что ни на есть самолет с большой буквы. Этот трудяга бескрайних воздушных морей занимался всем, чем озадачивал его простой на голову, с грубоватой душевной организацией среднестатистический советский человек. АН-2 был этаким воздушным аналогом пресловутого Максима, который проползал на брюхе там, где пасовали и танк, и бронепоезд. АН-2 сеял легендарную кукурузу за Полярным кругом и распылял адскую отраву на картофельные поля, пораженные бичом советского сельского хозяйства - колорадским жуком, параллельно напитывая тем же ядом малинники и сенокосы советских же крестьян. Он тушил пожары в Тайге и возил тушенку и водку разудалым геологам и палеонтологам в бескрайние степи Монголии. Доставлял почту и запрещенную ныне во всем цивилизованном мире ацетилсалициловую кислоту на отбитые у полярной тундры, пораженные цингой и развратом пятачки комсомольских стойбищ. Да, не зря стоят по всей стране памятники Кукурузникам.
       Если нам дико везло, то наш Кукурузник был полностью пассажирским, но такое случалось крайне редко. Как правило, он был грузопассажирским, а значило это то, что на протяжении всего двухчасового полета все пассажиры проблюются качественно и не по одному разу. В таком Кукурузнике пассажирские кресла представляли собой жесткий брезент, натянутый на металлическую рамку, тянущуюся вдоль бортов самолета. Имелись и приспособления, обеспечивающие некую безопасность полета, а именно: чисто условные ремни безопасности (причем, порой случалось, что не обе части ремня имелись в наличии), бумажные гигиенические пакеты чудовищного, располагающего к беспрестанному рвотному рефлексу цвета и, что самое главное, всеми признанный факт, что ежели Кукурузник начнет падать, то все будет в полном порядке, потому как гений инженерной советской мысли спроектировал сие летающее уёбище так, что оно не падает так вот запросто, а планирует себе в восходящих воздушных потоках столько, сколько душе угодно. И что на борту где-то есть рация и, в случае чего, помощь придет, надо только подождать. Хотя, рассказывали как-то, сплетники, не иначе, что был случай, когда заходящий на посадку Кукурузник встретился с взлетающим комариным роем и потерпел яростное фиаско – посадку пришлось проводить в аварийном режиме, все остались живы, но осколками, разлетевшихся от удара о грунт, иллюминаторов посекло и багаж и морды пассажирам.
       И вот Кукурузник выруливал на взлетную полосу. Мы, если везло, сидели на цивильных, вполне удобных креслах, а ежели не везло (смари выше), то на брезентовых лавочках, неудобно кособочась в сторону хвоста, туда, где были свалены в общую кучу вещи и почта, цепляясь друг за друга и нервно, но, по возможности, тайно комкая во враз повлажневших ладонях серо-зелено-синие бумажные пакеты. АН-2 неспешно разгонялся, вибрируя и испуская вонючий дым, затем лениво отрывал своё не убирающееся шасси от бетонного покрытия аэродрома и вразвалочку ложился на заданный курс. До первой воздушной ямы, как правило, все было чин чинарем, все сидели молча и сосредоточенно вглядывались в проплывающие в трехстах метрах под крылом самолета черно-бурые пятна полей, веревочки рек и ниточки дорог, клумбы перелесков и радостно голубеющие зрачки бездонных трясин. Мы делали вид, что пытаемся свести все свое внимание в точку и разобрать скачущие буковки в томике любимого пролетарского поэта Пушкина, а сами ждали команды к началу сказочной феерии. Ведь весьма любопытно посмотреть на то, что ел на завтрак сосед напротив и успело ли оно перевариться или нет…
       Когда самолет начинал снижаться, это вовсе не означало, что скоро посадка. Как правило, это была всего лишь очередная воздушная ямка. Кукурузник с откровенной готовностью ухал в провал, опускался метров на 10-15, а затем, натужно ревя своим единственным двигателем, забирался обратно. Но в конце концов, по каким-то мне неведомым приметам, часто летающие граждане начинали оживленно переглядываться и поблескивать глазами – сие означало, что скоро посадка. И была посадка. И АН-2 бежал, весело подпрыгивая на кочках, по Рослятинскому взлетному полю, беззаботно перескакивая через тракторные колеи, направляясь к зданию аэропорта. Всей полосы для взлета и посадки было метров 200. Не нужны были сложные выруливания и маневры и Кукурузник, лихо вильнув напоследок хвостом, замирал около деревянных мостков, ведущих к крыльцу, над которым гордо белели все те же фанерные буквы – «РОСЛЯТИНО», полоскался какой-то флажок, а левее, на высоком шесте прямо посреди поля, нервно подрагивала на ветру полосатая аэродромная колбаса. Открывался люк самолета, из недр выскальзывала короткая лесенка о трех ступеньках и на грунт спрыгивал летчик в серо-голубой рубашке, с измученным усатым лицом и легким перегаром, впрочем, это мог быть вовсе не перегар, а пропитавший насквозь всю советскую малолитражную авиацию аромат авиационного топлива. Летчик деловито убегал в здание, совершить там таинственный, ни кому неведомый обряд или просто стесняющийся отлить прямо тут, на колесо, а из брюха Кукурузника начинали вываливаться горемычные граждане, гражданки и, как говорил Чебурашка, гражданятки.
       Пакеты с блевотиной нужно было отнести в специально для этого установленный, того же самого цвета, что и сами пакеты, большой деревянный ящик. Кто-то следовал этому правилу, кто-то, находясь на подступах к нирване, рассеянно прятал его в первый попавшийся чемодан, но люди уже понимали, что до следующего полета им дарована возможность жить и дышать не гадостными испарениями рабочих жидкостей самолетного нутра, а чистым воздухом, напоенным ароматами коровьих говён и свежевскопанной земли, густым от цветущих где-то за зданием аэропорта, на бережке рукотворного пруда черемух и наплывающих душистых волн земляничных делянок…
       Люди оживали, разбирали вещи, вяло переругивались с мужиком, ворошащим их скарб в поисках писем и посылок с большой земли и недружной толпой расползались кто куда. Одних встречали родичи, а кто-то, как, к примеру, мы, впадал в состояние поиска любого транспортного средства, которое могло бы доставить пассажиров в окрестные деревни, поселки и хутора. Случалось, что Зайчиковский поселковый автобус был на ходу и тогда головняка не было вовсе. А порой приходил не автобус, а бортовая машина, малые дети и самые беременные женщины загружались в кабину – дышать беломорным дымом, а все остальные залезали в кузов, рассаживались по лавкам и, весело оглядывая окрестности, до треска в суставах вцеплялись кто во что мог.



"Лето пролилось через край –
Земляничные поляны в телефонной тишине
И загадочные страны солнце чертит на стене
А июль полыхает сочно.
Солнечных зайчиков король
Ты шепнешь на ухо богу волшебный пароль.
Он откроет дорогу и новую боль
Он подарит, я знаю точно."
…
Руслан Бажин