Детство. часть 2

       2.

"Лето..
Что ж ты безлунно?
Как отыскать тебя?
Как войти в твой дом?
Как уснуть под небом твоим?
Где ты?
Где твои струны?
Смыло карту, лишь крестик с номером –
Адрес нашей звезды
Звездочки, заблудившейся навсегда…"
…
Олег Медведев


       И начиналось лето в деревне. Согласитесь, это совсем не то лето, которое в городе, в пионерлагере (хотя и об этом стоит поговорить) или на курорте. В деревне бабушка и, если повезет, дедушка для комплекта. А кто лучше всего понимает детей? Правильно, старички, ибо сами уже как дети. Деда у меня не было, за исключением того, который жил в Мурманске и был двоюродным, но об этом речь впереди. Была бабушка. Замечательная, как все бабушки. Звали её Агния Макаровна, почему-то её подружки, такие же божьи одуванчики, звали её Гошиха. Кто их знает, почему.
       В те времена Зайчики были образчиком советского сельского быта. Была пекарня, на которой выпекали два сорта хлеба – Белый и Серый. Белый был похож на что-то сказочное. Только-только из печи, горячий, воздушно-легкий, огромный кусок счастья, белый в самом широком смысле, мягкий, с хрустящей корочкой за ссущие копейки. Серый же, как того следовало ожидать, представлял собой слегка пропеченную глинистую субстанцию, имеющую атомную массу намного выше средней, но за еще более сущие копейки. Если Белый следовало употреблять в пищу царям зверей, то Серый был предназначен сугубо для меньших братьев. Выдавали строго ограниченное количество хлеба. Положено было на человека вроде как по буханке Белого и по две Серого в день. Причем, все было крайне честно, как со стороны продавщицы, так и со стороны покупателей. Каким-то чудесным способом на пекарне знали, кто к кому приехал и на сколько, и соответственным образом увеличивали количество выпекаемой продукции, но для порядку всегда задавали вопрос – а ты чей, мальчик? К кому приехал-то? Это был обряд практически – часам к 12ти надо было подъехать к пекарне на лисопеде или так притопать, потусоваться в народе среди вечно сплетничающих бабуль, полуживых от беленькой, мазистов и трактористов, местной шпаны. Занять очередь и по-деловому потом обозначить свою вновь подошедшим. Отстоять недлинную очередь, получить четыре Белого и восемь Серого, избавиться от медной мелочи и, вдыхая нереальные ароматы пекарни, разносимые ветерком по окрестностям, лечь на обратный курс домой. Тогда-то я был слишком мал для самостоятельных путешествий в такие далеки, и на пекарню мы ходили с бабушкой или мамой. Это потом уже, когда рост мой перевалил за метр двадцать, мышца окрепла, а маршрут въелся в моск, и у меня появился велик, я стал самостоятельно снабжать семью хлебом.
       Рядом с пекарней, буквально через дорогу, около огромных картофельных полей, огороженных жердинами, высилась одна из трех или четырех поселковых водонапорных башен – устрашающего вида сооружений, напоминавших угловые башни каких-то сказочных твердынь и крепостей. Сложенные из страшных, по какой-то необъяснимой причине черных, бревен, они исправно снабжали чистейшей ключевой водой всех, кто не обзавелся колодцами, и в жаркий день, в полдень, когда солнце печет, а песок, как говориться, течет, а верблюд, будь он там, идет не спеша, как здорово было дотянуться до рычага, запускающего, с очень сложной кинематикой, механизм колонки, повиснуть на нем всей своей цыплячьей тушкой, нажать-таки его и с визгом отскочить от ледяной, искрящейся, ярко сияющей в солнечных лучах струи воды. Одно полноценное нажатие отмеряло дозу литров в 5-7, и этого с лихвой хватало, чтобы всем нам сделать по глотку, плеснуть пару горстей в облупленные, с пыльными разводами на щеках, рожицы, намочиться с ног до головы и привлечь внимание какого-нибудь проходящего мимо зайчиковца, который, не стесняясь, кричал нам всякие бодрящие беззлобные словеса и грозил кулаком, намекая, что растрачиваем мы зазря то, чего сами не добыли, что сугубо государственное добро разбазариваем.
       Был гараж, вернее, было два гаража – один как бы глобально-поселковый, а второй типа ведомственный, небольшой и, даже в те времена, почти заброшенный. Оба находились на окраинах поселка, один на въезде, с северной стороны, а другой на выезде, со стороны новостроек, этакого микрорайона из фанерных, почему-то называемых финскими, домиков. Но поселковый гараж – это мечта засранца, чего уж тут кривить душой? Там было все, чего только можно было желать – ископаемые скелеты померших в положенное время грузовиков, рассыпанные везде разнокалиберные шарики и ролики от подшипников, красивые завитушки латунной и медной стружки, здоровенные ржавые шестеренки от неведомых инопланетных механизмов. Шестеренки можно было использовать и весьма успешно. Нужно было примострячить шестеренку на конец какой-нибудь батожины, а к другому прикрутить алюминиевой проволокой изогнутый в виде коловорота стальной пруток – и получалась замечательная игрушка. Можно было часами гонять этот агрегат, разрисовывая дорожную пыль ребристыми линиями.
       А еще можно было, тихонько подкравшись, заглянуть в кузницу, где среди ревущего пламени, искр и грохота ручных молотов метались здоровенные и краснорожие, числом двое, мужики в кожаных фартуках.
       Совсем рядом с гаражом, буквально за поворотом дороги была старая почта. От неё пару раз в неделю, с самого со сранья, отходила машина в аэропорт и в Рослятино. Народ к машине начинал собираться чуть ли не затемно – как говорил поэт, дело житейское, хитрожопое. Билетов никаких, само собой, не было – кто успел, тот и влез. Конечно, малышню и женщин старались пропустить вперед, но правилом это не было. Случалось, что в кабину влезало какое-нибудь пьянущее с самого утра чудо, а бабы, тяжело ворочая весомыми задами, забирались через борта в кузов, беззлобно полируя виртуозным матом виновника приключения. А как весело и беззаботно прыгала машина на ухабах! Как при этом сплачивался народ то в одном углу кузова, то в другом! А как отважно водитель направлял транспортное средство на шаткие мостки, переброшенные через Лагмарь, Пеженгу и Кормангу – не широкие речушки, впадающие в Юзу. Как захватывало дух, когда очередная лужа скрывала колеса машины по самые ступицы! Иногда что-то сходило с небес на головы местного начальства и после дождя дорогу ровнял грейдер – здоровенный такой тракторищще.
Кладбище находилось в 15ти километрах от Зайчиков и в 5ти от Рослятино. Место было сухое, сосновое, душевное. Не то чтобы хотелось гулять там и наслаждаться видами, но и ощущения смерти и могил не было, просто легкое состояние пришибленности и не хватки воздуха. Там были похоронены мамины родители – мои не состоявшиеся дедушка и бабушка. Странно было стоять около их холмиков и думать о том, что я ни когда их не видел и, скорее всего, не увижу, но все равно вот они – тут. Их помнят мои родители, они говорили с ними, слышали их голоса…
       Это ощущение странности происходящего будет в последствии часто наплывать на меня и щекотать воображение разными вариантами развития окружающего мира – а вдруг я утонул таки в Юзе, когда двоюродный брат Сашка Беляев еле вытащил меня четырехлетнего, успев поймать уже в воде за растянувшиеся колготки или захлебнулся в деревянной кадушке с дождевой водой, стоявшей в огороде бабушкиного дома. В бочке вода нагревалась быстро и в ней что-то жило, юркало и копошилось, стенки и дно заросли ряской и были скользкими и противными на ощупь, но меня сильно привлекали головастики, живущие в толще зеленоватой теплой водицы и эта греховная страсть однажды обернулась для меня незапланированным купанием вниз головой. Я висел на бортике, еле опираясь на трухлявую колодинку, заворожено наблюдая за маленькими черными живчиками, я уже знал, что они есть лягушачьи дети и надеялся не пропустить момент превращения гадкого утенка, то бишь козявчатого головастика в прекрасную лягушку, как вдруг илистое дно рванулось мне в лица и в следующую секунду я уже был прямо среди них и мог изучать их среду обитания непосредственно изнутри. Бочка была узкая и глубокая – около восьмидесяти см и наружу торчали лишь только мои синяковатые коленки. А еще в бачке было темно и совершенно не интересно – от моих активных движений вода моментально утратила прозрачность, головасты поныкались по тайным норам и все, что мне осталось, это срочно сэволюционировать в водоплавающее и вырастить жабры. И я уже собирался заняться этим вплотную, как все мои старания были прерваны резко и достаточно болезненно – соседка, половшая корнеплоды в огороде заинтересовалась торчащими из кадушки детскими ножками и решила проверить, что там и как. Оценив ситуацию, она бодро выдернула меня из мутной тьмы прямо за первое попавшееся. И я, возможно, остался жив… Вообще то, вода всегда притягивала меня, манила и звала. Я всегда ощущал этакий зов воды, и кто знает, если бы был я родом из какой-нибудь французской приморской деревеньки, то мир обрел бы второго Жака Кусто или, если угодно, его реинкарнацию.
       Раз уж поперло про воду и купания, то вот, дело было летом, приблизительно, 1980го года. Скорее всего это был июль, поту что родители ушли в лес за малиной, было жарко, слепни, оводы и всякое такое.... Мне было полных 6 лет, я считался взрослым и ходил самостоятельно в сельский детсад за младшей (на полгода! (: ) двоюродной сестрой. Путь был не близкий, полный опасностей в виде вольно перемещающихся собак, коровьих говен, пьяных мотоциклистов и т.д. Но, западло находилось прямо в 20ти метрах от двери, далеко идти не пришлось. Колодец, который снабжал чистой водичкой все близлежащие дворы был выкопан в давние времена общими силами всех работоспособных соседей. Место выбрали клёвое – на пригорке, под почти что мачтовыми соснами, с видом на речку. Сосны - хоть они и вечнозеленые, но иголки с них валятся постоянно. Неаккуратные некоторые, история их не помнит, забывали закрывать колодец крышкой, что бы иголки не валились внутрь. По мне так нету проблемы – что такого в том, что в воду попадет несколько сосновых иголок? Но моя бабушка думала иначе. И я, как умница, когда проходил мимо, всегда закрывал эту самую крышку. Крышка была качественная, тяжелая и в тот раз у меня не получилось поставить её как надо, она проскочила в колодец, а я (вес жирного гуся) просклизнул за ней. Отпустить ручку не успел или не догадался. И я нырнул. До дна не достал, и восходящий поток родниковых струй нежно вытолкнул меня на поверхность. Крышка видимо вошла в воду не плашмя, а бочком. Глубина колодца была метра 4-5 – вполне хватило бы, что бы благополучно сломать шею, упади крышка плашмя, а я на неё, а учитывая то, что летел я вниз головой – так оно и было бы… Ну, короче, я вынырнул, крышка рядышком плавает, холод собачий – вода-то родниковая, через люк в колодце красиво так покачиваются сосны, роняют свои гадские иголки мне на голову, а небо голубооое…. Чуть выше уровня воды по всему периметру в колодцах часто устраивают такие вот карнизы, шириной в две ладошки, на которых можно стоять, когда возникает необходимость почистить внутренности колодца. Была такая приступочка и там. Сперва я залез на крышку – она меня держала, как спасательный плот, а с неё перебрался на карниз. Как я раньше говорил, был июль в разгаре, сенокос, безлюдье. Я стоял на карнизе и кукарекал как мог. Первыми меня услышала соседская детвора, мои приятели-одногодки или +\- год-два. Все, что они смогли сделать – это пожелать мне удачи и разбудить бабушку. Бабушка так же ни чего сделать не смогла – лестница в колодец не пролезла, а вытянуть меня на веревке не хватало сил. Бегали они там наверху шумно, красиво и бестолково, а я стучал зубами и помаленьку синел от холода. Сколько это продолжалось я не знаю точно, может быть час, может меньше, может больше. Часов у меня в ту пору не водилось. Но тут бог посмотрел вниз и увидел, что мне не очень хорошо. Он с ленцой шевельнул средним пальцем правой руки и тут мои спасатели закричали громче и немного в другом тоне – вдалеке показался деревенский мужичек на «Ковровце». Народ в российской глубинке любопытный, деятельный и отзывчивый и мужичек принял живейшее участие в акте спасения меня. Они посовещались и мне пришлось еще раз сползти в воду (холода я уже не почувствовал), что бы забраться в ведро, в котором поднимали наверх воду – с приступочки я не смог дотянуться до цепи, на которой висело это самое ведро. Мужичек поднатужился, сдвинул ворот и помаленьку вытянул меня из колодца. И вот таким вот образом я опять был спасен, и опять же, возможно…
       Ласковое июльское солнце приняло меня в свои объятия, глазки зажмурило, зубы выстукивали ударную партию «Полета шмеля». Меня поволокли в дом и тут на встречу из калитки выходят счастливые родители с лукошками, полными малины и видят стайку соседской ребятни с горящими глазами, растрепанную бабушку и меня – синеватого и мокрого. Проследить наш путь от колодца не составило труда .В итоге меня натерли спиртом, натолкали в меня всяких вкусностей типа меду и малины, истопили соседскую баню… В общем я не заболел даже. И, как ни странно, с тех пор не боюсь ни колодцев, ни воды, ни малины.
       О чем это я, ах, да, Зайчики, как основной центр геологических изысканий, находящийся как раз на разломе тектонических плит, могли бы являться…....нет, это из другой истории.
       Ага, вспомнил.
       Тяжелая промышленность в Зайчиках была развита весьма, о чем говорило наличие не только гаражей, но еще и кирпичного завода и пилорамы. Кирпичка находилась прямо на глинистом берегу речки Юзы. Так получилось, что особенного внимания завод к себе не привлекал до тех пор, пока как-то однажды, немного позже детства, мне довелось пару недель поработать на нем в качестве разнорабочего.
       К пилораме можно было попасть практически из центра поселка. Стояла она так же на берегу реки, но нас оттуда гнали пинками в самом прямом смысле. Все же там было опасно. Весь берег был завален обрезками досок и деревянными кругляшами. Опилки и остатки производства валили практически в реку, сформировав более крутой и высокий, чем в других местах, берег, и место это вызывало у меня животный иррациональный ужас – темная вода, кажущаяся отчего-то более темной, чем везде, глубина, воспринимаемая бесспорно, и отсутствие тяги к проверке сего факта - все это играло на руку пилорамщикам.
Метрах в пятистах вверх по течению находился официальный поселковый пляж. Туда забредали вызывающие нездоровый интерес городские дамы в полубикини (все-таки на дворе был конец семидесятых) и соломенных шляпах с полями, местные мужики пили водку, а детвора ныряла на мелководье, коим являлась вся Юза - от берега до берега мог свободно перейти вброд любой пацан. Были, конечно, ямки, вырытые течением на поворотах русла, но все они были известны заранее и находились в паре километров ниже по течению. Было еще место, глубину которого измерить не брался никто. Не знаю, делали ли где еще такие мосты, называемые ЛАВА, представляющие из себя что-то вроде деревянного понтона, связывающего берега. Лаву крепили ко вбитым в берег кольям и она служила достаточно долго, до какого-нибудь серьезного половодья, происходящего по причине затяжных дождей или цунами (шютка, однако). Так вот, течение вымывало под лавой грунт, одновременно прибивая к её кромке всякую фигню типа бревен, досок, разного мусора и выглядело все это достаточно жутко. Бойкая по своей сути, Юза, попадая под лаву, начинала вовсе даже пузыриться и вести себя как какой-нибудь маленький Терек. Ходили даже страшные истории, что кого-то туда все же затянуло, так потом с водолазами искали – не нашли. Но возле лавы хорошо клевали пескарики, может они и сточили помаленьку того, затянутого под лаву?
………
       Поселковый общепит был представлен столовкой с плавающим графиком работы. В зависимости от времени года, сенокоса, сборки урожая, чьего-нибудь запоя и еще чего-либо, столовка могла работать с 11ти до 14ти либо с 12ти до 16ти или еще как-то. Кормили там замечательно. Про суши и барбекю в те мохнатые года нормальные люди даже не догадывались, и можно было бы вполне схлопотать в ухо за одно только упоминание о супе мисо. А я и сейчас бы в ухо давал этим умельцам, приноровившимся выпотрашивать пакетики с приправами из бичпакетов, заливать эту смесь из соли, химикатов и сушеной осоки кипятком и, назвав каким-нибудь ругательным словом, подать под прикрытием китайской кухни. Но ведь тогда мы были девственно чисты и непорочны в смысле своих гастрономических пристрастий – рассольник, борщ, жареные котлеты и картошка-пюре с клюквенным киселем или сухофруктовым компотом – здоровая и берегущая вкусовые рецепторы пища, призванная укреплять дух, тренировать тело и успокаивать буйные фантазии от лукавого. Во время обеденного перерыва столовка становилась культурно-бытовым центром поселка. Сюда стекались со всех сторон бравые механизаторы, мазисты, камазисты, трактористы и остальная полупьяная романтически небритая братва. Приходили скучающие отпускники, если таковые могли перемещаться после рутинной работы на полях и огородах у родичей, оставляющей кровавые мозоли на ладонях и ревматические прострелы в спинах. С загадочными твоюматями и лаконичными, как выстрел, блями, из пыльного автобуса выбирались похожие на чертей лесорубы, а порой, забредала пара-тройка мрачных серодоев, коими пугали матери своих непослушных детей, дескать – «будешь со второго класса папиросы курить и спать пьяным в соседских картофельных грядках – придут серодои и с собой заберут, будешь с ними по лесу ходить, а потом они тебя и сожрут на полянке».
Что и говорить, несмотря на такие воспитательные меры, дисциплина у деревенской детворы была не на высоте. Бывало, едет по дороге трактор-тягач, похожий на жука - куцая кабина-голова с мутными стеклами-зенками, кузов-спина, отполированный стволами убитых деревьев, блестит на солнце, медленно шевелятся катки-лапы. Дорога прорезала песчаный холм, как нож масло, склоны высокие, песок желтый, рыхлый, сыпучий, красивый. Трактор тащит в горку свое многотонное тело, надрывно ревет дизель – из-за кабины, из короткой трубы, вырываются в незамутненные небеса густые клубы иссиня-чернущего, воняющего всеми смертными грехами, дыма. Попробуй, спроси у тракториста, что такое глушитель, и сразу узнаешь, с кем и при каких экзотических условиях он мог бы сделать Это. Трактор прет в гору, мы ждем, закопавшись, как ящерки, в песок. Вот он подбирается к нам ближе, вот он уже метрах в пяти – пора! Мы, чертенятами, выскакиваем из песка – грязные, загорелые до неприличия, почти голожопые и практически не отличимые друг от друга, не стриженные по полгода и, взявшись за руки, встаем поперек дороги. Трактору не проехать! Тракторист, еще грязнее нашего, щеголяющий классическим офицерским загаром – рожа и кисти мозолистых узловатых рук черные, как алебастр, от мазута и злобного таежного солнца, остервенело рвет рычаги, вылазит по пояс из кабины и орет диким матом, пытаясь переорать рев двигателя, но дизель громче. Трактор тяжко клюет тупым рылом и глохнет с адским стоном. Мы победили! Нам весело и радостно. Небо голубое, песок желтый, деревья наверху, над дорогой, зеленые, все пахнет, все наполнено жизнью и радостью – и грязный вонючий трактор и собаки, рвущиеся в закрытые калитки, и кислющие антоновские яблочки из соседского сада, и вечная огромная лужа возле клуба, и злющие слепни и оводы, и юркие галямы, притаившиеся среди камней на самых быстрых перекатах неутомимого ручья Юркино, несущего в речку Юзу мутные вихри мыльной воды. Все живое и мы живые. Этого не забыть никогда. На мне пилотка со звездой…
       Мы убегаем от трактора с воплями, мелькая пятками и возбужденно гадая, узнал ли тракторист кого или нет? Если узнал, то влетит, как пить дать. Выпорют, к бабке не ходи! Но это потом, вечером, а сейчас мы – победители чумазых трактористов! Впрочем, попадало нам не часто. Не чаще, чем предусмотрено природой.
       Иногда взрослые пацаны вкапывали в обрывистый бережок длинную доску, с которой можно было плюхнуться в воду чуть ли не на середину Юзы, но такая конструкция долго существовать не могла, всегда находился какой-нить черт килограммов под 100, желающий прыгнуть подальше. Он тяжко разбегался, выпуская во все стороны винные пары, добирался до висящего над водой конца доски, делал этакий слоновий ПРЫЖОК в ничто и с бычьим ревом рушился в речку вместе с доской и частью берега. Все ржали, как больные мозгами кони. И мы тоже подхихикивали, опасаясь показать свои эмоции более явно – мало ли что… Но нас, пацанву, как правило, не трогали. Большие парни, конечно же, дрались часто, самозабвенно и виртуозно – выворачивая из земли колья и разбирая окрестные заборы. Не гнушаясь ни дедовскими обрезами, ни самодельными воздушками. Бывало, идешь мимо клуба, гля, во всех окрестных заборах штакетник куда-то подевался! Все ясно, или с Красоты шпана на лесовозе или васильевские на Камазе приезжали на танцы и подрались с зайчиковскими и друг с другом. Возможно не поделили какую-нибудь красотку или так просто, от скуки.

"Плесни мне рому, плесни,
Верни мне Новый Год,
Верни мне мой апельсин,
Верни мой праздничный торт,
Верни мне сумрачный свет
Непроторенных глубин,
Верни мой пробковый шлем
И карабин!

Я возвращаюсь в детство
Я возвращаюсь в детство"
....
Олег Медведев