Выдранная пустыня

Серые дома ровно стоят напротив зелено-серого взгляда. Взгляд спокоен и ровен так же, как и стойка с серыми прямоугольниками домов по ровному серому горизонту. Дома заполнены серыми людьми. Люди пасмурны так же, как и серое бескомпромиссное и напряженное в равнодушии небо. Небо не задумчиво-болезненное персиковое, а густое и пышно-серое, с безропотно подключенными к токовому сиянию недрами. Небо серое, мощное и мертвое. Как немая станция с роботами. Небо сильно, но оно – бетонное. Бетонное серое небо, вызывающее драматическую судорогу в живом сознании и откровенную напряженность в моем спокойном серо-зеленом взгляде.

Резко стало светло: кто-то с правого отсека неба пустил световой напор, перевернув небо в световом режиме наперекор живому миру и человеческому восприятию – и небо, закрытое снизу плотной заштопанностью, явно горит матовым ярким светом откуда-то изнутри. Откуда это сияние, этот свет, это излучение?
Этим немедленно нужно насладиться, пока абсурдность погоды создала явное убеждение, что уже почти лето, но пылит тугая и колкая вьюга.

Серые прямоугольники домов покрыты шахматной разрисовкой черной краской по блокам. В глазах разбивка краской на эти этажные блоки стоит сеткой. И зрачок с отражением сетки. Зрачок спокоен, серо-зеленый взгляд глубок и ровен. Спокоен и город, запорошенный наперерез себе, заштрихованный насквозь и вдоль, снегом. Натянутая вьюга палочками расстреливает, будто ты один и без войны в сердце, а со всех сторон – дуэль. Серый асфальт знает печаль – он замурован с нею. Серые фантики стали такими, потому что их сгноил унылый и заржавевший снег. А снег изначально знает, какова будет сила его кислотной печали тогда, когда разъедающие сердце часы пропоют гортанно-бархатно, по наставлению клюватых.

Унылый сезон. Унылое небо. Унылые люди. Затравленное солнце, гонимые облачка и грузные тучи. Унылые шапки и боязливость легких плащиков. Растоптанные травы и потоки грязи. Выхоленность и ровность ушла из города, оставив тоску и хмурость. Все кукольное, игрушечное, ненастоящее, зыбкое, уязвимое и дремлющее, с нотами элегантной фальши, перекошенной старомодной ленью. И я что-то свое беру, раз сейчас, именно на этом сером и ослабляющем фоне, я как никогда сильна и понимаю, что не буду фоном: снесла то, что травило на ярком фоне даже, смогла обрести себя и жестко отвернуться от того, где меня больше не будет.

И пускай серость. Я уже не в жирно-яркой дурной кишащести, а в выдранной пустыне. ПУСКАЙ ПУСТО. ЗАТО НЕТ ЛИШНИХ.