Часть первая. Костромская

Лично мне в деревне было очень хорошо. Главным образом, потому, что у меня там не было никаких обязанностей. Во всяком случае, до тех пор, пока я ездила в деревню вместе с моей бабушкой, то есть - до семи лет.

Мы ездили туда каждый год и жили с весны до осени. Мне кажется, что однажды мы засиделись в деревне до первого снега. Как бы то ни было на самом деле, но я отчетливо помню, как лето, такое долгое, почти бесконечное (ведь мы жили в деревне только в теплое время года), внезапно, за одну ночь, превратилось в зиму. И все вокруг стало белым и чужим. Это было и удивительно и немного страшно. Ведь настоящей зимней одежды мы с собой не брали.
 
Впервые я попала в Костромскую область, когда мне было около шести месяцев. Мы приехали туда почти всей семьёй: я, мама, папа и бабушка. Дедушка, похоже, остался в городе. Я думаю так потому, что его нет ни на одной из фотографий, сделанных в то лето. А он, я знаю, любил фотографироваться и, если бы был с нами, ни за что не упустил бы такую возможность.

У моей бабушки тогда еще не было своего собственного дома и, поэтому, мы все жили в доме у её самой младшей сестры, Анны. Кроме нас, в то лето там побывало много других родственников: дочь Анны с мужем, ещё одна сестра моей бабушки вместе со своей дочкой, с её мужем и с их двумя девочками. Какое-то время (только вот не знаю, - пару дней, а, может быть, и целый месяц) мы жили там все вместе. До сих пор не могу понять, как мы там поместились? Видимо, закон «в тесноте, да не в обиде» в те годы ещё успешно работал.

Честно скажу - я предпочитаю, преимущественно, тишину и свободное пространство. Во всяком случае, когда я отправляюсь отдыхать.

Хотя, конечно, тишины и, особенно, свободного пространства в деревне, тоже, должно было быть достаточно. Главное, уйти днём куда-нибудь подальше от дома (хочешь – в поле, хочешь – в лес, а хочешь – на речку) – будет тебе и тихо и просторно.

На следующий год, самое позднее – через два года - мои бабушка и дедушка повезли меня уже в свой дом. Надо сказать, что этот дом находился в другой деревне, которая была абсолютно как в сказке. Она стояла на горе (вернее, на высоком холме). Внизу был луг, и по лугу протекала река Вёкса. Через реку можно было перейти по шатающемуся мосту (который назывался «лава») или, когда воды в реке было совсем мало, прямо вброд. По мосту идти было страшно, но и ужасно интересно. В животе было щекотно, голова кружилась, но счастье, всё равно, было велико. «Скорее, скорее, теперь – пробежаться по лугу, взобраться на гору и – мы почти-почти пришли!».

На гору подниматься было довольно тяжело, особенно – с вещами, которых всегда везли много. Бабушка и дедушка несли на плече по две большие сумки, перевязанные полотенцем. Когда я стала постарше и должна была тоже что-нибудь нести, я поняла, почему взрослым этот финальный подъём не казался таким весёлым. В то лето, когда мой дедушка приехал в деревню в последний раз, мне и моей деревенской подружке, Соне, вообще приходилось подталкивать его сзади, чтобы он смог взобраться наверх…

Зато на горе нас ждал наш любимый дом. Небольшой, аккуратный, всегда в окружении кустов и цветов, он стоял почти в самом центре деревни. И вот, пройдя по тропинке, ведущей мимо картофельного поля прямо к забору, окружавшему всю деревню, и подойдя к дощечке, по которой надо было сначала подняться, а потом спуститься, чтобы перелезть через этот забор, мы сразу же видели наш дом. Он стоял к нам спиной, как бы не замечая ещё нашего присутствия. Но мы-то уже были там, мы уже шагали по тропинке по направлению к нему. И в этот миг моё сердце, будучи не в состоянии стучать ещё сильнее, обещало выпрыгнуть наружу и вернуться назад только в конце лета, когда пора будет уезжать.

И вот, наступал момент, когда наш приезд, наконец-то, становился замеченным. Почувствовав нас ещё издалека, начинала лаять соседская собака Кукла. Она была добрая, узнавала мою бабушку по голосу и поэтому лаяла от радости, прыгала, рвалась к нам навстречу, била себя по бокам своим рыжим хвостом. Мы подходили ближе, открывали калитку, и я мигом бросалась обнимать Куклу. И тогда она стучала своим хвостом уже и по мне: по ногам, по спине, по рукам. Было больно, но и очень приятно. Так сильно мне ещё никто никогда не радовался. Бабушка кидала сумки на землю и пыталась оттащить меня от собаки (а вдруг она меня забыла, вот возьмет – и укусит), но я-то знала, что Кукла мне друг и ничего не боялась. И, пытаясь доказать бабушке с дедушкой, что между мной и собакой нет никаких недопониманий, я заходила в собачью будку и садилась там на солому. Кукла вбегала туда следом за мной, и тогда нашей радости уже никто не мог помешать!

Лет до трёх с половиной я жила в деревне, не осознавая ещё, до какой степени мне повезло. Я просто ехала, спала всю ночь в поезде, потом, не проявляя особого беспокойства, сидела ещё три часа в автобусе. И, наконец, входила в прохладный, полгода не топленный и пахнущий отсыревшими обоями, серенький, с голубыми ставнями, домик.

Но потом, когда, став постарше, я начала понимать, что мои бабушка и дедушка приступали к сборам в дорогу, всё закупали и упаковывали, я радовалась и нервничала одновременно. Я готовила свое сердце к тому, что в один прекрасный день, уже даже довольно скоро, мы отправимся на вокзал, сядем в поезд, и я сразу же захочу есть. Потому что кушать, сидя дома, – это вообще скучно и не интересно. То ли дело – в поезде. А ещё потому, что от ожидания предстоящей поездки, аппетит, на нервной почве, постепенно пропадал. Так что, к тому моменту, когда проводница произносила волшебную фразу: «Провожающие, выйдите из вагона!», я была готова съесть всё, что угодно. Надо сказать, что эта особенность осталась у меня на всю жизнь. Если я просто нервничаю и, тем более, если отправляюсь в поездку, я не могу начать есть до тех пор, пока не осознаю, что причин для волнения больше нет.

И вот, провожающие выходили из вагона, бабушка доставала что-нибудь вкусное (чему некоторые из пассажиров очень удивлялись: не успели сесть в поезд – и сразу же за еду), и теперь я точно знала – сейчас начнется что-то удивительное, захватывающее путешествие на поезде, длиною в половину дня, целую ночь и кусочек раннего утра. И это было счастьем! Причем, бесконечным. Потому что каждый раз я искренне надеялась, что поезд будет ехать несколько дней или, хотя бы, время будет течь как-то медленнее, то вперед, то в сторону, так же, как ехал по рельсам поезд – периодически заметно отклоняясь от прямой линии, но, продолжая двигаться к намеченной в нашем билете заветной цели.

Когда мы отъезжали от города на расстояние съеденного мною полноценного обеда, вполне достаточного даже для взрослого человека (со всеми булками, докторскими колбасками, свежими огурцами, вареными яйцами, помидорами и, абсолютно необходимой каждому путешествующему, вареной курицей), наступало время неотрывного смотрения в окно. Я думаю, что моим детям никогда не достичь этого состояния полного растворения в процессе наблюдения за всем тем, что мелькает за окном поезда.

Я, как мне кажется, могла смотреть в окно без перерывов на еду и питье и даже периодически забывала дышать. И, пока не становилось совсем темно, так темно, что, вместо мелькающей картинки за окном, было видно только моё собственное отражение, я сидела, смотрела и пыталась представить себе, как было бы здорово жить в этом или вот в том, а ещё лучше – в каком-нибудь из тех двух домов. Или – просто построить шалаш на границе какого-нибудь цветущего луга и светло-солнечного березняка. А вообще, можно и без дома и без шалаша, просто так, в поле, прямо в траве, постелить одеяло, раскрыть над собой зонтик или прикрыться тазиком и пожить там немного, пока не похолодает…

Поздно вечером, сразу после неповторимого, по своим вкусовым и эстетическим качествам, сладкого горячего чая в стаканах с подстаканниками, меня укладывали спать. Я засыпала практически мгновенно и обходилась в эту ночь без снов, потому что реальность пережитого дня была намного интереснее, многообразнее и богаче впечатлениями. А ещё потому, что стук колес и покачивание вагона из стороны в сторону – это самое лучшее успокоительное и снотворное средство, во всяком случае, для детей. И, если бы не чей-то неизменный храп, не стук какой-то металлической застёжки обо что-то твёрдо-звонкое и голоса вновь вошедших пассажиров, можно было бы сказать, что ночь в поезде проходила быстро и незаметно, как будто её и вообще не было.

А рано утром, встав и умывшись, я снова садилась у окна. Но теперь я не могла больше молча фантазировать на тему «вот бы мне пожить вон там». Я, отлично зная, что возле нашей деревни нет, и никогда не было железной дороги, едва завидев очередное скопление домов, без конца задавала один и тот же вопрос: «Бабушка, это уже Красниково?». И бабушка, смеясь, не уставала мне отвечать, что мы ещё не приехали и что впереди ещё два часа езды на поезде, а потом - долгая дорога на автобусе.