Дождь

Накрыла мир большая мокрая птица – дождливая ночь.
Она не просто ночь, она не просто дождливая, она не просто черная и вполне предсказуемая в своей мистической непревзойденности и в своем воздействии – ночь осенняя. Сейчас ночь, сейчас дождь. И пришла осень.

За окном течет дождь, хотя и странный сентябрь. Капли большие и прозрачные, они недовольными ручьями спадают по ребристым стеклам, позвякивая и одиноко размышляя своим извилистым движением. Капли дождя – серебряные, распушенные плавниками, рыбки, такие вечно оголтелые и глуповато-борзые, ибо в трепете и панике их хвостовой судорожности не прослеживается ни малейший намек на прочувствованное и волнуемое, переживаемое и глубокое, тонкое и наблюдательное. Дождю просто удобно дрожать и биться в конвульсиях, ему нравится вызывать свой мокрый врожденный аффект и театрально терять дыхание от развеселившейся безудержности, ему непривычно, что он сверкает и переливается, когда смотрится из-за крохотных и шустрых движений живым...
Дождь мертв, и дождю все равно, кого и что покрывать равнодушным презрением неуютного водянистого града.
А каждая улица города моргает одиноким фонарем, который вздыхает размеренно, тоскливыми зевками наслаиваясь на парообразные и мощные разряды людского сна. А сна с изобилием в этих медвежьих петлях бездонных улиц, накрытых печалью дождливой осенней ночи.

Я, задумчивый лучезатор, полностью промерзший, как бежевый сухарик в острых снежинках, смотрю на протекающую мимо колдовскую реку такой сухой и однобокой истины происходящего – и утопаю в еще большем апатийном болоте.
Сумрачные физиономии кустарников, облупившиеся дома, забросанные прискорбным оранжем перекрестки, выгнувшиеся навстречу ожиданиям лужи, захламленность и поволока загрузочной заторможенности, томящий фон, печальная мрачность, ностальгический хаос, душевная раздробленность, а костяной зловещий веер веток и вовсе недовольно стучит по гордо-парализованным оградам, которые смотрятся противно-жалко, хотя и ограждают торжественную святость – церкви – от бренного мира.
Увы. Этой осенью, этой ночью, с приходом этого величественного, брезгливого, непревзойденного и жестокого дождя всё давно глупо и никчемно. Он лупит плеткой – и смотрит безжалостной ледяной сталью. Нужды нет и быть не может. Правит одна только ночь, осенняя ночь. Она похитила, унесла – и уничтожила, благо сильна и уважаема.

Не хочу быть там, где видят. Не хочу быть услышанной, увиденной, замеченной и пойманной. Время уединения и великой грусти пришло. Сложно учить себя спокойствию, когда она – Осень. Мораль, логика, понимание, связь, уют, тепло, склонность, клубок чувства разнесены по волосинкам по всей яме моего созерцания. Я в меже восприятия утопаю, задыхаясь листьями. Но не скажу ни слова. Это моя Осень. И я в пасмуре молчалива.

Самый психологично-абстрактый щемящий момент: сдаться великому воображению напряжения – и представить, что тебя нет (и сейчас нет, и вчера не было) и не будет. Никогда. И необходимо запомнить ощущение от выливания чувственного, но умертвляющего по боли воска на мозг – это воображаемое напряжение и будет самой большой тяжестью для сознания.
Наверное, переборщила.

Душа – гиря. Легко оттого, что сейчас я прошлепала по причинно-следственному туннелю в ней, гире, каплей пробив косность и забетонированность состояния. Тяжело оттого, что с холодной дрожью обнаружила, что лечу, а гиря с бешеной скоростью несется туда, чего нет и не будет...

«Если я вдруг исчезну – ты ни причем.
Мы любили друг друга,
Но мы друг про друга забыли...»