Вялые паруса

ЛАГЕРЯ
II.ВЯЛЫЕ ПАРУСА
На последнем уроке – был классный час – Митьку Лещенко вызвали в кабинет директора. С чего бы это? Мальчик, ученик 5 «Б» класса, стал лихорадочно припоминать все свои грешки за последние несколько дней, за которые мог бы удостоиться чести посещения директорского кабинета. Попытки курения за школой? Так вроде никто этого не видел, они с Женькой Сидоровым были вдвоём, не мог же друг Женька настучать в том числе и на самого себя. Драка с Егором Шимко? Так это Егор затеял драку, Митька оборонялся. Кстати говоря, победителя в этой потасовке выявлено так и не было, так как «первая кровь» обнаружилась у обоих одновременно: Егору Митька рассёк бровь, а у самого кровь пошла носом, тут их и разняли. Предметом раздора оказалась Лена Колесникова из 5 «А», парни никак не могли поделить её между собой (а Лена симпатизировала обоим). В общем, подойдя к двери директорского кабинета, Дима Лещенко был в некотором замешательстве, но делать нечего, нужно идти «на ковёр» - лучше сразу получить всё причитающееся, нежели растягивать это «удовольствие» надолго.
Мальчик постучал в дверь и вошёл в кабинет.
- Ангелина Карловна, вызывали?
- Да, Дима, заходи, присаживайся. – Ангелина Карловна Климанович, тощая женщина с вечно пляшущими желваками и бесцветными глазами выглядела на удивление благодушно (что, вообще-то, было ей не свойственно), и это обстоятельство ещё больше насторожило мальчишку.
Тут же, в директорском кабинете, была Елена Станиславовна, или просто Лена (в неофициальном общении), школьная пионервожатая. Глаза её под очками горели честностью и патриотизмом (они вечно у неё горели чем-то возвышенным), впрочем, Митька мог и ошибаться, и блеск этот был вызван, например, решимостью тотчас же ехать на какую-нибудь ударную комсомольскую стройку (БАМ).
- Дима, - начала без лишних предисловий Ангелина Карловна, - мы тут с Еленой Станиславовной посовещались и решили, что ты вполне подходишь на должность председателя пионерской дружины. Ты хорошо учишься, почти отличник, занимаешься в нескольких кружках (на тот момент Митька ходил в драматический и фотокружок), почему бы тебе не возглавить пионерскую организацию школы. – Это был не вопрос, а почти утверждение.
- Это большая честь! – подчёркнуто официально отметила вожатая.
Митьку будто стукнули чем-то мягким, но очень тяжёлым по голове, это сообщение (констатация факта!) ввело его в замешательство, и он не знал, то ли ему радоваться, что его не ругают за какую-то очередную провинность, то ли посыпать голову пеплом за «оказанную честь».
- Общее пионерское собрание состоится завтра, - продолжала директриса, - где и будет предложена твоя кандидатура.
Спутанные логические цепочки в ошарашенном мозгу парня потихоньку становились на место, и он сообразил, что надо бы защищаться, тем более председатель совета дружины – должность выборная.
- Может, меня ещё и не выберут, - робко возразил мальчик.
- Не волнуйся, выберут! – заверила его Елена Станиславовна, поправив очки на переносице.
Да уж, думал Митька, можно не волноваться, выберут единогласно по принципу: «Лишь бы не меня!»
- Но у меня нет опыта пионерской работы! – продолжал обороняться мальчик. – Я никогда не был даже председателем совета отряда! Или – звеньевым октябрятской звёздочки…
- Дима, будь уверен, я тебе помогу. – Елена Станиславовна обворожительно улыбнулась, только оптимизма пионеру не прибавилось.
Оставался последний шанс соскочить с поезда Председатель-Совета-Дружины, пора применять «тяжёлую артиллерию»:
- Но… но у меня плохое поведение! Я недостоин!
- Ты исправишься. – Зловещая улыбка осветила лицо директрисы, и Митька понял, что пропал.

* * *
Дима Лещенко не ошибся, на должность председателя совета дружины имени Павлика Морозова его избрали единогласно. И начались будни так ненавистного ему «начальствования»: тоскливые посиделки после уроков с пионерским активом школы, во время которых решались судьбы двоечников, создавались ура-патриотические стенды и стенгазеты, составлялись планы мероприятий для галочки; скучные пионерские слёты и собрания – как дома, так и в соседних сёлах, – где зачитывались ни кому не нужные доклады, переписанные с пожелтевших уже от древности образцов; регулярные линейки с выносом знамени и дудением в горн шестиклассником Прозоровым…
Самым нелепым Митька считал именно такие вот построения. Цирк шапито, как он выражался. Щуплый пацан, гордо именуемый председателем совета дружины имени Павлика Морозова, командовал всей школе: «Равняйсь! Смирно! Равнение на знамя!» - уже начавшим ломаться голосом, а затем строевым шагом (вернее, это подразумевалось как строевой шаг) шёл к пионервожатой (или к комсоргу школы, если вожатой не было) и, отдавая пионерский салют, докладывал: «Товарищ пионерская вожатая, дружина имени пионера-героя Павлика Морозова на торжественную линейку, посвящённую (тому-то и тому-то, например, годовщине Октябрьской революции) построена. Председатель совета дружины…» И т.д., и т.п. Цирк шапито!
Самое прискорбное, что как-то отбрыкаться от своей должности Митька не мог (Вы что-то говорите про демократию? Хе-хе-хе!), а обладание ею – сплошные проблемы одиннадцатилетнему пацану. Во-первых, в пионерский актив (те, с кем приходилось работать) входили либо девчонки (наихудшие из них: зубрилы, ябеды и сующие свой нос куда попало), либо те из мальчишек, которых сейчас назвали бы ботаниками – скучные очкарики и безвольные рохли. Угораздило же оказаться в такой компании! Во-вторых, как следствие предыдущего, возникали проблемы с друзьями и одноклассниками, которые попрекали его этой должностью, мол, ты из той же касты зубрил, куда уж нам. В-третьих, его не особенно улучшившееся поведение стало предметом излишне пристального внимания директрисы, и теперь любой проступок рассматривался как преступление против светлого будущего, и Митька вызывался на ковёр, где после каждой второй фразы звучало: «Как тебе не стыдно! Ты должен быть примером другим пионерам, ведь ты – ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА ДРУЖИНЫ!!!» Митька научился дерзить старшим и неизменно отвечал: «Снимите меня с этой должности! Переизберите, раз я недостоин». Но его будто бы никто не слышал, а отчитывание продолжалось… Даже пародия на обладание властью (Митькина должность) имела собственное бремя.
Шёл однажды паренёк по школьному двору, наслаждался тёплым осенним днём, сердце его радовалось, что отменили два последних урока (в школе объявили субботник). Ну и что, что вместо уроков нужно будет помахать метёлкой, перетащить что-то из одного места в другое и т.д., главное – не сидеть за партой, когда душа рвётся на волю, в последние по-летнему ласковые лучи. Навстречу ему – две девчонки: одноклассница Верка Рябинина, острая на язык чернявая язва, и не по возрасту крупная Анька Уланская из 7 «А». Девчонки несли в руках вёдра с известью и травяные щётки – что-то белить собрались. А Митька шёл к завхозу на склад – получить метёлки на себя и Лёшку Смирнова, их задача была вымести центральное крыльцо, которое старшеклассники изрядно замусорили окурками.
- Ах, начальство наше тоже на работу собралось! – съязвила Верка, намекая на недавно полученную Лещенко должность. Подобные подковырки прямо-таки бесили парня, но он решил не обращать на одноклассницу внимания – её всё равно не заткнёшь.
- Дура ты, - только и сказал Митька.
И тут встряла Уланская, которую в разговор никто не приглашал:
- Эй, ты кого дурой называешь, председателишка! Сам умный, что ли?
- Тебя кто вообще спрашивает, овца сисястая! – возмутился Митька.
Анна смутилась, раскраснелась, она и без оскорблений стеснялась своих рано налившихся грудей.
- Ты!.. Ты!.. – закричала она, но что сказать на ответную обиду, не знала. И тогда сделала то, что пришло ей в голову в тот момент: окунула кисть в ведро с известью и дважды размашисто окропила обидчика. Митька опешил. Он даже не сразу понял, что лицо и руки, которыми он инстинктивно пытался прикрыться, мокры от стекавшей по ним извёстки, главное, что его ввергло в шоковый ступор – его школьный костюм, новенький костюм, заляпан белыми въедливыми кляксами! Что же он скажет маме?!
Митька и сам не понял, как молниеносно отреагировал на вандализм Уланской, от души припечатав ей кулаком прямёхонько под глаз. Девушка выронила кисть и ведро с известью, всплеснула руками (груди её при этом тяжело колыхнулись) и грузно завалилась на траву. И лишь через мгновение раздался сиреноподобный вой Уланской, во время падения хранившей изумлённое молчание. Юбка её задралась, обнажив толстые ляжки и нижнее бельё (Митьку это смутило больше, чем его боксёрский приём). Верку Рябинину словно ветром сдуло в первые же секунды. Зубоскалить она могла сколько угодно, но всегда тонко чувствовала, когда надо смыться.
- Мой костюм… - как-то растерянно произнёс Митька, как бы оправдывая свой поступок. Естественно, ни к какому завхозу он уже не пошёл, плевать на субботник.
В понедельник его ждали разборки в кабинете директора, где звучало уже привычное:
- Ты же председатель совета дружины!!! Как ты мог?!
Никакие доводы об испорченном костюме в расчёт не принимались.
- Ты, пионер, ударил девочку?!!
Митька психанул.
- Между прочим, у нас в стране равноправие! Девочки, мальчики… Все равны!
- Да как ты смеешь!.. – шипела директриса. – А ещё председатель…
- К чёрту председателя! – крикнул в сердцах Митя. – Выберите другого!
Об этом речи не было. Влепили двойку по поведению, но освобождать от должности никто его не собирался.
Горше всего Митьке было даже не то, что его «пропесочили» по полной программе в директорском кабинете, а то, что он видел глаза мамы, когда пришёл домой, заляпанный известью; в них были грусть, усталость, досада… Она даже не отругала его. Пожалуй, это было самое худшее. Взяла бы ремень, отхлестала нерадивого сыночка… А мама промолчала. К понедельнику костюм был как новенький, чистый и отглаженный, но Митька был уже в том возрасте, когда осознавал, насколько матери трудно воспитывать его без отца, работать, как ломовая лошадь, чтобы сын ни в чём не нуждался… Он огорчил маму – вот самое страшное, а синяк в половину лица у Аньки под глазом – пустяк, синяк сойдёт.
Вскорости у этой истории было продолжение. Всего эпизод, но он подтвердил опасения Митьки: мама устала. И он, паразит этакий, тому виной. Но разве так просто изменить себя, стать пай-мальчиком, когда мир (даже мир школьников) жесток и не терпит слабаков. Необходимо постоянно показывать зубы, чтобы самому не стать жертвой. Естественный отбор, чёрт возьми.
Дня через три после инцидента Митька шёл вместе с мамой в магазин. Дорога пролегала как раз мимо дома Уланских. Митька опасался встречи с Аниными родителями, хотя то обстоятельство, что он не увидел их ни в школе, ни у себя дома, говорило о том, что кровной мести не будет.
Чего парень побаивался, то и произошло: на скамейке возле дома сидела Анькина мать. Увидев обидчика её дочери вместе с родительницей, она поднялась и упёрла руки в бока – классическая поза скандалистки.
- Здрасьте вам! – Приветствие в устах Уланской звучало как-то не по-доброму.
- Здравствуйте, - спокойно ответила Димина мама, а мальчик, втянув голову в плечи, ожидая самого худшего, промолчал.
И тут началось! Уланская высказала всё, что думала по поводу «бандита» Митьки, озвучила все известные ей эпитеты, далеко не все из которых были приличными. Она бранилась никак не меньше пяти минут кряду, а Лидия Лещенко, женщина с уставшими глазами, с невероятным спокойствием всё это выслушивала. Ни один мускул на её лице не выразил негодования или раздражения. И когда поток брани иссяк, она ровным голосом спросила:
- У вас всё?
- Д-да… - опешила Уланская, не ожидавшая такой невозмутимости.
- Тогда мы пошли. – Мама отвернулась от сварливой женщины, обращаясь уже к Митьке.
- Молодец, сынок. Правильно, бей их, бей, пусть они все кровью умоются!
- Вот оно что… - только и смогла выдавить из себя потрясённая Уланская.
А Митьку обуревали совершенно противоречивые чувства: с одной стороны, он испытал настоящий триумф, душа его ликовала, таким неожиданным ответом мама заткнула рот крикливой женщине, поставила её в тупик, с другой стороны, ему было невероятно стыдно, ведь это мамино спокойствие – маска, маска усталости, боли за его, Митькины, поступки, и слова: «Молодец, сынок» - вовсе не поощрение, совсем даже наоборот. Митька долго ещё корил себя за Анькин фингал, но, конечно, это был далеко не последний инцидент в его школьной жизни.
Таков был председатель пионерской дружины имени пионера-героя Павлика Морозова.

* * *
Елена Станиславовна Стеценко, школьная пионерская вожатая, в очередной раз мучила Митю Лещенко, председателя совета дружины имени Павлика Морозова, заставляя его зубрить текст доклада для областной пионерской конференции на тему: «Участие пионерских дружин в жизни октябрят, шефство над младшими товарищами». Скукотища смертная!
Диалог повторялся почти слово в слово, только в прошлый раз он происходил в школе, а теперь – на скамейке возле областного Дворца пионеров, за час до конференции.
- Елена Станиславовна, ну зачем я буду учить эту галиматью наизусть?! По бумажке прочту – и порядок.
- Как ты можешь такое говорить?! Галиматью… - возмущалась вожатая Митькиным упрямством. – По бумажке любой дурак сможет, а ты у нас не дурак. Вот и учи.
Митька вздыхал, видя, что его возражения в расчёт не берутся и в очередной раз углубился в бессмысленный, по его мнению, текст. Примерно такую же галиматью чуть ли не ежедневно он слышит по телевидению, только там речь идёт не о пионерии, а о КПСС. Митька точно знает, что эти казённые слова никому не интересны: ни тем, кто их читает, ни тем, кто делает вид, что слушает. Парень усердно вчитывался в «многоэтажные» предложения о повышении успеваемости и успехах дружины Павлика Морозова на поприще сбора металлолома, но все фразы в голове рассыпались, как доминошные конструкции, а мысли настойчиво рвались на волю, где по-настоящему золотая осень радовала яркостью и последним в этом году почти летним теплом.
В общем, как ни билась Елена Станиславовна, ничего хорошего из зубрёжки не вышло, и мальчик, пересказывая сложный текст, то и дело сбивался, мычал, закатывая глаза кверху, а затем замолкал и обиженно дулся.
- Ладно, будешь читать по бумажке, - сдалась вожатая. – Но я в тебе, Дима, глубоко разочаровалась.
- Вот и славненько, - буркнул себе под нос непокорный председатель совета дружины.
Настал «час икс». В большом актовом зале областного Дворца пионеров собралась уйма народу: пионерские и комсомольские лидеры, учителя и ученики и бог знает кто ещё. В президиуме, на сцене, за большим столом с кумачовой скатертью, сидели значимые дяденьки и тётеньки разного возраста и разных должностей. Рядом стояла «голгофа» - трибуна с гербом Союза ССР, куда и предстояло взойти мученику пионерии Дмитрию Лещенко.
Елена Станиславовна, сидящая рядом с мальчиком, шипела ему на ухо какие-то последние наставления, но Митька уже не слышал её – его колотила нервная дрожь, страх предстоящего выступления был настолько велик, что его можно было сравнить разве что с походом к зубному врачу: подмышки источали ледяной пот, ладони также влажные и как бы чужие, голова пуста, как пионерский барабан…
Сначала выступали дяденьки и тётеньки из президиума, предоставляя друг другу слово под собственные же аплодисменты, вынуждая зал также аплодировать. О чём они говорили, хоть убей, Митька не мог бы сказать – что-то нудное, подо что хорошо дремать, но дремать никак нельзя, так как скоро начнут вызывать докладчиков из зала, в число которых входил и он.
Так и произошло. Зачитывались фамилии (слово предоставляется такому-то из такой-то школы), и к трибуне выходили мальчики и девочки (всё больше девочки) и монотонно зачитывали сочинённые руководством их школ «мёртвые» тексты. Текст заканчивался, звучали жидкие аплодисменты, выходил следующий докладчик…
И вот до Митьки дошло, что прозвучала его фамилия и надо идти к трибуне (на Голгофу)… А сил нет, колени подгибаются, в голове туман… Расстояние от места в зале до сцены парень преодолел на автопилоте, совершенно ничего не чувствуя от страха, и первые предложения из текста он прочёл всё в том же «зомбиобразном» состоянии…
А потом он словно очнулся! В голове прояснилось, липко-ладошечный страх куда-то испарился, мальчик смело взглянул на скучающие физиономии в зале. Никто даже не заметил, что он запнулся на полуслове.
- В общем, так, - громко и уверенно произнёс Митька Лещенко, отложив «правильный» текст на край трибуны. – В общем, так, читать по бумажке каждый сможет. И мы в этом уже убедились.
Публика несколько оживилась, никак не ожидая такой «неформальщины», раздались неуверенные смешки.
- Моя пионервожатая Елена Станиславовна заставляла меня зубрить этот текст наизусть, - докладчик указал на страницы текста, лежащие на трибуне, - но вот незадача: стихи я заучиваю легко и непринуждённо – Пушкина там, Лермонтова, - а вот подобные сочинения мне не очень хорошо даются. Поэтому скажу всё, что надо сказать, своими словами.
В зале уже никто не дремал. И взрослые слушатели, и дети, и уж тем более представители президиума во все глаза смотрели на необычного мальчишку, дерзнувшего нарушить традицию проведения подобных мероприятий. О Елене Станиславовне вообще особый разговор: она сначала густо покраснела, а затем стала мёртвенно бледной, словно собиралась вот-вот лишиться сознания. Пожалуй, так и было…
- Речь на нашей встрече идёт о работе пионерских организаций с младшими школьниками, с октябрятами, - продолжал Митька. – Что ж, мне не нужно заучивать текст Елены Станиславовны, чтобы рассказать о том, как проводится эта работа в нашей школе. Прежде всего, начну с того, что она и в самом деле проводится, несмотря на то, что на подобных конференциях всё больше принято выдавать желаемое за действительное. – Лещенко строго глянул на президиум, отчего представительные дяденьки и тётеньки вроде как смутились.
- Основное направление нашей деятельности с малышами – кружки по интересам и помощь отстающим в учёбе и нуждающимся в психологической поддержке – проще говоря, двоечникам и хулиганам.
В зале рассмеялись. Уже более непринуждённо.
Рассказ о жизни школы лился из уст одиннадцатилетнего мальчишки, как по написанному, в то же время это звучало чуть ли не революционно – своими словами, «казённая» речь перемежалась шутками и просторечными выражениями. У многих слушателей откровенно отвисли челюсти, а Митька всё больше «заводился», сопровождая свой рассказ эмоциональной жестикуляцией, активной мимикой.
Вот он рассказывает о спортивных эстафетах, которые их дружина регулярно проводит для октябрят, не забывая добавить забавный эпизод о том, как в прошлом году, зимой, всей школой искали первоклассника Ваню Фурцева, который сбежал с лыжного кросса домой, никому ничего не сказав, а все думали, что он сбился с лыжни и заблудился в лесу. Тогда ещё не председатель совета дружины, а рядовой пионер Лещенко вместе со своим другом Алёшей Смирновым набрали полные валенки снега, прежде чем нашли по лыжным следам Ванечку Фурцева дома, прихлёбывающего горячий чай из блюдца.
А вот Митька упомянул о совместном пионерско-октябрятском сборе макулатуры, присовокупив эпизод о том, как второклассница Настя Емельянова приволокла на пункт сдачи целую стопку бухгалтерских книг, завоевав тем самым первое место среди одноклассников по количеству сданного вторсырья. А на следующий день выяснилось, что мама Насти, колхозный главный бухгалтер, припёрла все эти книги на выходные домой, чтобы закончить квартальный отчёт, который не успела доделать на работе, и пока женщина готовила обед, старательная дочка отличилась на поприще акции «Сдадим макулатуру – спасём деревья». Благо, собранное вторсырьё ещё не увезли в город на переработку, и бухгалтерские книги были благополучно найдены…
Публика слушала юного докладчика, затаив дыхание, от души смеясь забавным рассказам, не впадая в спячку во время перечисления статистических цифр, которые Митька всё же запомнил в результате зубрёжки текста, и когда мальчик закончил своё выступление, все присутствующие по-прежнему пристально на него смотрели, как бы ожидая продолжения.
- Такие вот дела в нашей дружине имени Павлика Морозова… - Пауза. – Всё, я закончил… - Митька не знал, что ему делать дальше.
Ещё секунду в зале висела тишина, затем она разорвалась на мелкие кусочки внезапными оглушающими аплодисментами. Это были не те жалкие хлопки из вежливости, которыми награждали предыдущих ораторов, а самые настоящие аплодисменты, пример которых он наблюдал по телевизору, или в театре юного зрителя, куда их класс водили на спектакль «До свидания, овраг», или в сельском клубе, куда однажды приехала с концертом областная филармония… Теперь Митька понял, что его «экзекуция» закончена и следует возвращаться в зал, на своё место. И вот он идёт пунцовый до корней волос от смущения, сопровождаемый шумом искренне хлопающих ладоней, словно звезда эстрады – Михаил Боярский или Иосиф Кобзон…
Далее мероприятие проходило как-то менее официально, более живо: последующие докладчики также пытались говорить непринуждённо, старались не заглядывать в бумажки, некоторые из них даже пытались шутить, и в зале никто больше не дремал, и выступающим аплодировали – не так шумно, как Диме Лещенко, но всё-таки вполне прилично, и Митька тоже аплодировал, стараясь не смотреть на Елену Станиславовну (смущение до сих пор обуревало его).
Когда конференция наконец закончилась, (всё, даже самое плохое, когда-нибудь заканчивается), в фойе к представителям дружины имени Павлика Морозова, то бишь к Митьке и Елене Станиславовне, подошла немолодая уже женщина с пышными пепельно-серебристыми волосами (парень помнил, что она сидела в президиуме – какая-то шишка то ли из РОНО, то ли из областного парткома). Глаза женщины светились праведным огнём (таким же фанатичным, как и у пионервожатой Лены). Она крепко, по-мужски, пожала мальчику руку, затем обратилась к Митькиной спутнице:
- У этого мальчика большое будущее!
Уши Лещенко вновь зарделись смущением, но ему было приятно слышать похвалы из уст этой незнакомой женщины. Елене Станиславовне, похоже, тоже было чрезвычайно приятно, так как она улыбалась во весь свой идейный рот и горячо благодарила женщину (как будто Митькин успех у публики был всецело заслугой пионерской вожатой). Даже по дороге домой, сидя в автобусе, Елена Станиславовна чему-то улыбалась (взгляд её при этом был устремлён в Светлое Будущее). Да и Митька – что уж тут скрывать! – нет-нет да и ухмыльнётся самодовольно, вспомнив приятную похвалу: «У этого мальчика большое будущее!»

* * * * *
Как оказалось две недели спустя после конференции в областном Дворце пионеров, Митька и впрямь «засветился» по полной программе на «политическом» поприще, чему он не особенно-то и радовался, так как «звёздная болезнь» уже прошла, и он понял, что ничего хорошего за щедрыми похвалами не последует – кто везёт, на том и едут. Так и вышло. Последовал очередной вызов в директорский кабинет.
- Ангелина Карловна, вызывали? – привычный уже вопрос.
- Да, Дима, - привычный ответ.
Затем следовала тоже набившая оскомину лекция о его значительной должности, об оказанном ему доверии и т.д. Митька терпеливо выслушивал монолог директрисы. Что ему оставалось? А потом прозвучало что-то новенькое:
- Из РОНО прислали путёвку в лагерь пионерской учёбы – персонально для тебя.
Парень никогда не слышал о таком лагере и понятия не имел, что представляет из себя эта пионерская учёба, хотя уже догадался, за какие такие заслуги его туда направляют – последствия «звёздного» выступления на областной конференции. Митька не знал, радоваться ему этой новости или огорчаться, поэтому ждал продолжения.
- Пусть твоя мама придёт завтра в школу, нужно оформить все необходимые документы, - продолжала директриса. – Выезд в лагерь на следующей неделе.

* * * * *
Лагерь пионерской учёбы «Алые паруса» располагался в комфортабельном партийном санатории возле одного из небольших посёлков области. Вокруг – чистейший сосновый бор с живительным хвойным воздухом. Аккуратные асфальтовые дорожки с расположенными по бокам скамейками окружали белого кирпича пятиэтажное здание санатория, в котором грамотно разместили всё, что нужно для полноценной учёбы и проживания: светлые классы с новенькими партами, просторный актовый зал, уютные комнаты на четверых… Всё здесь напоминало об истинных хозяевах, которые поправляют своё здоровье за государственный счёт в этих стенах. Даже туалет напоминал операционную своей белизной и стерильным запахом. «Не то, что наш, школьный», - отметил про себя Митька. Санаторий принимал своих пациентов почти круглогодично, лишь осенью традиционно его помещения на две недели отдавались во благо подрастающего поколения.
С первых дней Митька чувствовал себя неуютно в «Алых парусах». Казалось бы, чего желать: чистота, порядок, хорошее питание, постоянная забота со стороны персонала… Но за две недели лагерной смены мальчик так и не обрёл ни единого друга, хотя с этим обычно не возникало проблем раньше: Митька вливался в любой коллектив сверстников молниеносно, уже через два-три часа знакомства мальчишки доверяли ему свои секреты, а девчонки нарочито вызывающе кокетничали, дабы обратить на себя внимание. Но не здесь. В этом лагере Митька впервые столкнулся с равнодушием. Он так и не смог понять причину этого (боюсь, автор данного повествования вряд ли чем-то поможет читателю, так как и сам не может понять этого, может лишь предположить). Потому что на учёбу были отобраны сплошь зубрилы-отличники, худшие представители школьного племени? Потому что Митька остро чувствовал некое социальное неравенство с этими ребятами? А может потому, что его бедность слишком бросалась в глаза на фоне остальных? Трудно ответить на этот вопрос, но так уж сложилось, не с кем ему было даже по-мальчишески поболтать.
В первый же день он почувствовал, что окружавшие его сверстники относятся к нему то с равнодушием, то снисходительно-свысока, как, вероятно, могли дворяне относиться к людям низшего сословия. Митька стеснялся своей небогатой одежонки (тем не менее, всегда опрятной), своей деревенской неотёсанности (как выяснилось, он был единственный сельский житель, остальные ребята были из городских школ).
Первый же обед в лагерной столовой стал ему в некоторой степени уроком.
Просторный, но уютный зал с белыми занавесками на окнах Дима Лещенко сразу сравнил с шикарным рестораном, хотя никогда не бывал даже в привокзальной забегаловке. Всё здесь сияло белизной и «буржуйской» роскошью, отметил парень. Небольшие круглые столы рассчитаны на трёх человек, всё уже накрыто, посуду за собой убирать тоже не надо – прямо коммунизм какой-то.
Детям объяснили, что столики, за которые их усадили – их «постоянные», поэтому каждый день они будут кушать именно за ними, именно в той компании, в которой оказались. Дело в том, что некоторые ребята нуждаются в особой диете (больные что ли?), и их столы накрываются в соответствии с их потребностями. Митьке в компанию попались девочка по имени Лиля – черноволосая, неразговорчивая, восточных кровей, умеющая уже в свои тринадцать лет глянуть так надменно, что кровь останавливалась в жилах – прямо Медуза Горгона какая-то; а также тщедушный подросток Михаил, весь какой-то вертлявый, с бегающими глазками, с вечной ухмылкой на мокрых бледно-розовых губах, Митька окрестил его про себя Скользким.
Стол, как уже упоминалось, был накрыт по высшему разряду: тут тебе и первое, и второе с гигантской котлетой, и горячий чай с лимоном, хлеб трёх сортов (белый, серый и нарезной батон), а также три кубика сливочного масла в маслёнке.
Холодно познакомились. Приступили, собственно, к еде. И тут этот самый Михаил стал придираться к Митьке со своими замечаниями относительно его поведения за столом: и локти, мол, на стол складывать совершенно неприлично, и суп нужно есть так, чтобы не производить никаких звуков – ни губами, ни ложкой о тарелку, и котлету следует разрезать ножом (на столе имелись все столовые приборы, как в настоящем ресторане), а не ломать вилкой, при этом вилка должна быть в левой руке, а нож в правой… Все эти нравоучения сопровождались преотвратной «мокрой» улыбочкой и ироничным взглядом: поглядите, мол, на эту деревенщину. Митька и сам не знал, что с ним происходит: давно следовало уже встать и дать этому этикетчику в морду или хотя бы послать подальше, но он только краснел, выдавая свою неловкость и неуклюже следовал инструкциям Михаила. Возможно, соседство девочки каким-то образом мешало Диме проявить себя (тем более Лиля тоже снисходительно-презрительно улыбалась), а может, острое чувство, что во всём лагере он один-одинёшенек, чужак. Вряд ли все пионеры в «Алых парусах» пользовались ножом и вилкой и не складывали локти на край стола, но мальчик почему-то не видел этого, он отчётливо видел лишь то, что за их столиком было принято вести себя показательно-чопорно.
Когда дело дошло до чая, и Митька, взяв кусок батона, размазал по нему пайку-кубик масла, Михаил прямо-таки рассмеялся в голос, как будто узрел что-то из ряда вон выходящее.
- Дима! Ну, ты в самом деле…
- А что такое? – терпеливо-стыдливо спросил Митька.
Скользкий хмыкнул, демонстративно взял кусок батона, отполовинил ножом от своей пайки масло и намазал его тонким слоем на хлеб.
Дима краснел, в душе негодовал, что он такой бескультурный тип, проклинал Мишу-Скользкого в мыслях на чём свет стоит и жевал свой «неэстетичный» бутерброд, который норовил встать ему поперёк горла. Михаил тем временем справился с «правильным» бутербродом, сделал себе второй, а затем умял ещё один, так как Лиля ограничилась половинкой своего масла.
Впоследствии Митька даже не притрагивался к маслу в лагерной столовой, дабы не выглядеть в глазах сотрапезников безнадёжной деревенщиной (но всё равно выглядел!), а товарищ Скользкий без зазрений совести сжирал и его масло с вечно слащавой улыбочкой на мокрых губах.
Дима Лещенко неоднократно рисовал в своём воображении, как бы он врезал по этим слюнявым розовым губам – и сочные брызги разлетелись бы во все стороны, и улыбочка надолго стёрлась бы с этой поганенькой физиономии… И он даже намерен был воплотить свои грёзы, подкараулив Михаила где-нибудь в тёмном уголке. Но, увы, этому не суждено было сбыться, так как свободного времени у пионеров почти не было: занятия и ещё раз занятия…
Никогда до или после Митьке Лещенко не доводилось высиживать по столько уроков! Пять-шесть по обязательным предметам, а затем, после тихого часа и полдника, ещё два часа политзанятий. Зачастую этим дело не ограничивалось и вечером, после того как сделано домашнее задание (его никто не отменял!), пионеров сгоняли в актовый зал на какую-нибудь скучную лекцию. К примеру, о вреде курения или о первой медицинской помощи во время теплового удара. Большая часть аудитории во время таких мероприятий мирно дремала, но лекторы, прекрасно понимающие переутомление школьников, особо не возражали и как бы не замечали сопящих юных «политиков».
В «Алых парусах» Митька также впервые столкнулся с тем, что необходимо уметь быстро писать под диктовку, так как преподаватели, читающие им курс политической грамотности, привыкли иметь дело со студентами ВУЗов, им даже в голову не приходило, что кто-то может не успеть зафиксировать бегло произнесённую фразу о таком-то решении Партии на таком-то съезде. Пришлось научиться сокращать, и это знание очень пригодилось Митьке позже, в студенческую пору, но пока осваиваемая наука сокращений нередко заводила парня в тупик, когда он читал свои конспекты, так как расшифровке поддавались не все тексты. К примеру, запись «Л.И.Б. в 1979 г. на плен. ЦК КПСС подчеркн. необх. пов. произв. лёгк. пром. в услов. прибл. постр. полн. ком.», скорее всего, означала: «Леонид Ильич Брежнев в 1979 году на пленуме ЦК КПСС подчеркнул необходимость повышения производительности лёгкой промышленности в условиях приближения построения полного Коммунизма». Но эта же фраза могла означать что угодно, если забыл смысл сокращений. Естественно, в эти занятия никто из ребят даже не пытался вникать, поэтому школьники не знали, что тексты их политзанятий безнадёжно устарели: Леонид Ильич покоился уже в кремлёвской стене, а в стране, именуемой СССР, зрели такие перемены, которые изменят и потрясут не только Советский Союз и его жителей, но и весь мир…
К концу лагерной смены общая тетрадь в 48 страниц была благополучно исписана разной пропагандистской чепухой (причём, в сокращении), и Митька надеялся, что ему никогда в жизни не придётся разбираться в этих конспектах.
Утомлённые нечеловеческими нагрузками ребята засыпали сразу после отбоя, как убитые, поэтому в «Алых парусах» не было ночных похождений с тюбиками зубной пасты, страшных историй перед сном, подушечных баталий… Впрочем. Митька сомневался, что будь у них менее напряжённая учёба, всё вышеперечисленное было бы – зубрилы не способны радоваться жизни, как это умеют обычные советские пионеры.

* * *
Наступило долгожданное воскресенье! Никаких занятий, никаких лекций, уроки тоже делать не надо – Митька сделал их ещё в субботу вечером. Более того, в честь выходного объявили поход в кино, а самое приятное – на индийский фильм «Танцор диско», который все видели не менее десятка раз и готовы смотреть столько же.
Любовь советского народа к индийскому кино – совершенно необъяснимое явление. В кинотеатрах неизменный аншлаг; девочки разучивают наизусть песни и танцы из фильмов, влюбляются в актёров; мальчишки после сеанса обязательно играют в драки, как в кино, воспроизводя голосом эффектные хлопки: «дыщ! тыдыщ!»; люди взрослые с удовольствием плачут над несчастливой судьбой всевозможных Раджей, Радх, Зит и Гит… В общем, не задуренные Голливудом, советские граждане «торчали» от Болливуда. И эта любовь до сих пор сохранилась у многих вышедших из социалистической эпохи.
Посёлок, куда повели пионеров в кино, находился совсем рядом от лагеря-санатория, буквально в километре. Построившись в колонны по два, как и подобает борцам за Светлое Будущее, дети, под предводительством командиров-вожатых, отправились на «Танцора диско».
Денёк был чудесный, настроение хорошее и даже сливочное мороженое в киоске возле кинотеатра имелось в наличии (современным детям этого не понять). Всё бы замечательно, но до сеанса был почти час (почему-то ребят привели раньше), в фойе кинотеатра ещё не пускали и заняться было совершенно нечем. А Митька Лещенко не мог долго оставаться на месте, в «стаде» соратников, поэтому незаметно оторвался от группы поглощающих мороженое пионеров и отправился обследовать ближайшие окрестности. Проще говоря, пошёл искать на свою задницу приключения. Разумеется, он их нашёл. За ближайшим углом.
Как известно, за углами кинотеатров, клубов и прочих заведений, где обретается молодёжь, водятся хулиганы. Сейчас их называют гопники. Стоят себе в злачных закутках, высматривают добычу на предмет мелкого грабежа или просто – «поразвлечься», почесав кулаки.
Именно на такую компанию набрёл Митька. Сюжет развивался классически: сначала «дай закурить» (не курю), затем «деньги есть?» (нету), «а чё такой борзый?» (сам ты борзый)… Закончилось, естественно, мордобоем. Трое подростков от души попинали одного, обшарили карманы (но денег не нашли, Митька умел хорошо прятать) и быстренько скрылись. Хорошо ещё, что физиономия Лещенко осталась без синяков, за это парень поблагодарил бы Бога, если б верил.
В общем, получив свою порцию приключений, Митька отправился в кино, смотреть на приключения чужие. Но как он ни старался, в сюжет вникнуть не мог, все мысли возвращались к тому, какой он несчастный и жить совершенно не хочется…
Выходной был испорчен.

* * *
Скучнейшие в жизни Митьки Лещенко две недели закончились! Чемоданчик с вещами собран, темы конспектов благополучно выветрились из головы, завтра домой! А сегодня традиционный прощальный костёр. Перед этим следует привести себя в порядок, погладить рубашку/брюки/галстук, принять душ и всё-таки набить морду Слюнявому.
Пока же Митька гладился. Его соседи по комнате играли в шахматы и слушали радио. Звучали вальсы.
В комнату с цветущей улыбкой вошла пионервожатая (видимо, она была счастлива распрощаться со своими питомцами, так наскучившими за две недели, а может, просто влюбилась…).
- Ребята, не забудьте: вечером все должны быть в парадной форме.
- Как видите, Ольга Ивановна, не забыли, я вот глажусь, - ответил Митька, исподтишка поглядывая на волнующе-откровенный вырез её блузки.
- Дима, а ты умеешь танцевать вальс? – неожиданно для мальчика спросила радостная вожатая.
- Не-а… - робко произнёс парень, едва не забыв включённый утюг на своей белой рубашке вследствие замешательства.
- А хочешь, я тебя научу?! – воскликнула девушка и, не дожидаясь ответа, схватила Митьку за руку и потащила в центр комнаты (слава Партии и Комсомолу, ошалевший подросток успел поставить утюг на подставку, иначе Большой Пионерский Костёр состоялся бы не вечером в парке, а прямо сейчас).
И началась самая приятная в жизни Димы Лещенко учёба. Звучал какой-то классический вальс (громкость радио добавлена на полную мощность), соседи-шахматисты-ботаники с завистью смотрят на «колхозника», а Митька в этот момент держит одной рукой за талию самую прекрасную на свете пионерскую вожатую (как ему тогда казалось) и бессовестно пялится в вырез блузки. Голова кружится – то ли от музыки, то ли от обворожительного запаха женского тела, - сердце волнительно трепещет в мальчишеской груди, внизу живота ощутимо напряглось… К счастью, никто этого постыдного момента не заметил. Танцевать он, естественно, не научился, более того, оттоптал комсомолке Ольге все ноги, краснея при этом до корней волос, но казалось, девушка этого даже не замечала, увлечённая чем-то своим, чем-то хорошим и радостным, что и толкнуло её в объятия хрупкого кавалера.
Митька подумал, что только ради этих нескольких минут неописуемого счастья рядом с пышными грудями пионервожатой стоило ехать в эти «Вялые паруса», томиться скукой, получать по физиономии от местных хулиганов, терпеть насмешки Михаила-Слюнявого… Кстати, за свои обиды соседу по столу он так и не отомстил – хорошее настроение не покидало мальчишку до конца дня. И, глядя на жаркое пламя пионерского костра и видя в нём не менее жаркие полусферы с маленькой родинкой на левой из них, Митька вдохновенно орал «Взвейтесь кострами», «Орлёнок» и прочие пионерские песни вместе со всеми городскими зубрилами, собравшимися здесь.
Прощай, лагерь «Алые паруса», прощай, Ольга Ивановна, прощай, душевная невинность…
       2006-2008 г.г.