Семейная тайна

А.С. Пушкин «Повести Белкина»… Ну куда же делась эта дурацкая книжка? Ира обыскала весь шкаф, уронила тяжелую «Советскую энциклопедию», чуть не разбила стекло, упавшее ей прямо в руки… Ну где, где же эта книжка, по которой завтра нужно писать сочинение?

Оставалась еще одна полка в родительской спальне. Чтобы добраться до нее, пришлось залезть на стремянку – так высоко ее прикрепил отец – не для того ли, чтобы держать там книги, которые детям читать не полагалось? Ну конечно же… Ира даже покраснела: «Тайны секса», «Молодым супругам», «Камасутра»… Корешки запретных книжек, которые прятались за красивыми открытками с видами Рима, напоминали о том, что у родителей, возможно, еще есть личная жизнь. Рядом стояли какие-то тетрадки. Понимая, что в них явно не конспект «Станционного смотрителя», Ира, тем не менее, решила заглянуть внутрь.

« 5 июня 1981 года. Сегодня дочке исполнился ровно месяц. Сейчас она лежит рядом, шевелит ручками и ножками, как какое-то насекомое, перевернутое на спину, и улыбается. Какое же чудо наш ребенок! Она чаще улыбается, чем плачет. Интересно, будет ли так всегда?»

Ира захлопнула тетрадь, прижала ее к сердцу. Казалось, что страницы пахнут теплым молоком, чистым бельем, манной кашей… Она так и видела маму, ласковую, уютную, шепчущую ей на ухо: «Тихо, тихо, моя маленькая, мое чудо»… От этих мыслей стало тепло и как-то грустно: будто мать коснулась ладонями – шершавыми и всесильными.
Вторая тетрадь была о Сереже. Оказывается, он был плаксой –затихал только на руках отца. «Настоящий папенькин сынок» - писала мама. Ирка усмехнулась: с тех пор мало что изменилось!

А третья тетрадь была странной… С обеих сторон она была перетянута резинками - грязными, пожелтевшими. Ира взялась за одну, и резинка не лопнула – разорвалась, легко и с хрустом, как бумага. Она перевернула первую страницу, и поняла, что держит в руках кое-что очень важное. Имеет ли она право читать это? Ведь на титульном листе нервным маминым почерком было написано: «Дневник».

О том, что у нее дрожат коленки, Ира догадалась лишь тогда, когда стремянка покачнулась, и ей пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. И выбор – читать или не читать - был предопределен: тетрадь, выскользнув из рук, улетела вниз, ударилась о ковер, раскрывшись где-то на середине.

«21 августа 1988 года. Я больше не могу молчать. Но как признаться в том, что меня мучает? Что я, замужняя женщина, мать двоих детей, люблю другого… Скоро Ира пойдет в первый класс, а Юра - будет защищать докторскую. А я? Я вру им всем, я бегаю туда, где стены и даже потолок измазаны красками… Эти краски, эти мазки… Они так отличаются от тех тусклых цветов, в которые окрашена моя жизнь. Красный, зеленый, фиолетовый, синий… Все такое реальное, яркое, насыщенное. Палитра, которая делает меня счастливой и безумной. Палитра моей любви. Или моей похоти?

Вчера мы делали ЭТО прямо у него в мастерской. Он рисовал меня обнаженной, лишь бедра, как юбка, закрывала белая простыня… Но в тот день мне хотелось чего-то особенного, по-настоящему сумасшедшего. Мне хотелось быть истиной Музой. «Раскрась меня, рисуй на моем теле!»

…Пожалуйста: сиреневые бабочки на сосках, пурпурная роза на щеке, синий глаз с острыми ресницами вместо пупка... «О, да ты – настоящий шедевр!» - смеялся он. И я тоже смеялась. Потом он повернулся к мольберту, а я прижалась к его большой спине, и бабочки раздвоились, запорхали и на его рубашке тоже… Через мгновение все картинки превратились в многоцветную абстракцию… Мы любили друг друга на полу, среди разбросанных кистей, разлитых красок и перепачканной одежды…»

Теперь уже не только коленки дрожали - строчки прыгали у Иры перед глазами. Как это все возможно? Ведь Ира очень хорошо помнила тот август. Тогда она собиралась в первый класс и плакала от страха. А мать, чтобы утешить и подбодрить дочку, повела ее в «Детский мир» и разрешила выбрать любую игрушку. И Ира отыскала в глубине прилавка огромную немецкую куклу – словно в знак протеста, в доказательство, что она - еще ребенок. Мама удивилась, но обещание выполнила – и, не сказав не слова, достала кошелек… А потом они долго гуляли по Александровскому саду, среди погрустневших, но пока не желтых деревьев…

«30 сентября 1988 года. Он уговаривает бросить мужа. Какой смысл тратить жизнь на человека, которого не любишь?.. Не люблю ли? Я не знаю, я совершенно запуталась. Сегодня утром мы с Юрой были близки – страстно, энергично, сдерживаясь лишь из-за детей, спящих за стенкой… А потом, когда он стоял у зеркала – такой элегантный, в костюме, – и завязывал галстук, – я хотела броситься ему на шею, признаться… Но как, как это сделать? Разве он меня простит? Разве я прощу саму себя?»

Ира закрыла тетрадь. Хочет ли она знать, чем это кончилось? Да и кончилось ли вообще? Мама – ее идеал - за несколько минут стала для Иры совсем другим человеком. Словно в Библии, которую Ира читала украдкой, изменился текст, и Дева Мария вдруг превратилась в Марию Магдалину – сделав это легко и непринужденно, лишь по мановению кисти какого-то неизвестного художника… Мама… И еще. Теперь она была не только матерью. Она была женщиной – такой, о каких Ира знала лишь по книгам. И это открытие вызывало не удивление, а настоящий шок, почти отчаянье.

«15 октября 1988 года. Мы поругались. Накануне я видела его с другой, устроила скандал. Он сказал: ну да, у меня есть другая баба – ну и что? У тебя же тоже есть другой мужик?»
«30 октября 1988 года. Мы не были вместе уже полмесяца. Вчера он звонил мне на работу, предлагал встретиться, поговорить. Я делаю вид, что мне все равно...»
«5 ноября 1988 года. Он собирается уехать за границу. Какой-то знакомый из Нью-Йорка сулит ему золотые горы... Как мне жить дальше?»

«12 ноября 1988 года. Дома я сказала, что еду в командировку, а сама целую неделю провела у него. Последнюю неделю. Я лично помогала ему паковать мольберты и краски, заворачивала в газеты его картины. Одну – где я изображена полуголой, в юбке-простыне – он подарил мне. Мне слишком больно смотреть на нее – сказал он… Я не поехала его провожать, осталась одна в его квартире, в нашей квартире. У меня в руках бутылка водки, и я намерена выпить ее целиком. Господи, как же тяжело. Неужели мы больше не увидимся?»

Ноябрь 1988 года… Что же было с ними со всеми в то время? Ах да, конечно… Отец только что защитил докторскую. Он так нервничал, что заработал язву желудка и оказался в больнице. Они всей семьей ходили его навещать – приносили фрукты, соки, книжки. Мама очень переживала, плакала… Но из-за отца ли? Ире начинало казаться, что дело было совсем не в нем …

...Через несколько лет он вернулся в Москву с персональной выставкой. Именитый мастер, женатый на какой-то французской балерине, он стал еще красивее, еще интереснее. Они с матерью обрадовались друг другу, обменялись новостями и телефонами. А вечером… Вечером мать собралась свести счеты с жизнью.

«Я больше не могу так… Я люблю его и только его. Я больна им. Но я ему больше не нужна». Она забралась в ванну: что же лучше – бритва или снотворное? «Я была готова умереть, мне и в самом деле было безразлично все. Я закрывала глаза и видела перед собой рябую смесь из красок, в центре которой, оторванное от всего, парило его лицо… Я была готова на любую смерть, если бы не крик – громкий крик моей дочери. Я выскочила из ванны, на ходу натягивая халат, и помчалась к ней… Иришка была на кухне. В одной руке у нее был нож, вторая была испачкана кровью. «Палец, я его отрезала!» - кричала она.

Я стояла на пороге, смотрела на дочь, и вдруг поняла весь ужас, весь кошмар того, чего я только что чуть было не натворила… С пальцем не было ничего серьезного – лишь глубокий порез, пустяки. Но я видела другую картину: я лежу в ванне, посиневшая, мертвая, а туда входит сын или дочь… Господи, спасибо тебе, что уберег меня, что уберег их… Я прижала Иришку к себе, стала целовать ее в волосы, губами собирать слезы со щек. Милая моя, дорогая, хорошая! Я не сделаю ничего подобного, ни за что, никогда! Я так люблю тебя, доченька…

…Вечером мы все сидели в большой комнате. Я вязала, Юра читал, положив ладонь мне на живот, Сережа командовал пластмассовыми солдатиками, а Иришка устроилась на кресле и мечтательно смотрела прямо перед собой, трогая лоб перевязанным пальцем… Я вдруг поняла, что ведь еще недолго, и она тоже будет женщиной: повзрослеет, влюбится, перестанет меня слушать. Что смогу я сказать ей? Что посоветовать? И буду ли иметь на это право? Ведь это ее жизнь, ее выбор… Пока я думала, моя маленькая женщина повернула голову и посмотрела на меня – так доверчиво, так нежно, что я застыла, не дыша, на несколько секунд… Вот оно – настоящее, вот оно – главное! Имеет ли значение что-нибудь еще, когда дочка смотрит на тебя подобным образом?

А за окном, прямо за Ириной головой, происходило что-то странное. Крупные снежинки бились в стекло, настойчиво и громко. Снег? В мае? Ах нет, конечно… Это всего лишь ветер сорвал белые цветы с яблонь и развеял их по воздуху».

...Ира сидела на полу, поджав ноги. В соседней комнате играла музыка – кассета с песнями Уитни Хьюстон крутилась уже в пятый раз. Темнело. Нужно было встать, включить свет, приготовится к приходу родителей. Но Ире было не до этого. Она плакала... Мама, этот художник, папа… Папа? Ира неожиданно увидела все и его глазами. Знал ли он, догадывался ли? И тут же поняла: она обнаружила дневник в их спальне, среди «взрослых» книг и записей о первых годах их с братом жизни. Отец знал – он все знал! О…

Ира забралась на этажерку, поставила тетрадь на место, занавесила полку итальянскими пейзажами. Семейная тайна, которую она случайно узнала, внесла хаос в ее душу, что-то навсегда изменила в ней – но она пока не знала, что именно. Ира была в смятении, нужно было многое обдумать, осмыслить, пересмотреть. Поэтому, зайдя в свою комнату, она не сразу заметила вещь, которую давно искала. Прямо на столе, на самом видном месте, лежала книжка в твердом переплете. Это был Пушкин, «Повести Белкина».