16. орлов и вишня

Я устроился на работу в тир. Но не в такой, в котором развлекаются, щелкая из воздушного ружья легкими пульками , а в такой, в котором тренируются в серьезной стрельбе.

       Я должен был работать «сутки через трое» - один день работаешь, а потом почти три дня свободен. Для меня лучше и не придумаешь, потому что во время работы никто не запрещает ни читать, ни писать – сидишь себе в креслах, а когда тебе в окошко демонстрируют пропуск, нажимаешь на кнопку и пропускаешь…

       Ночью дежурят по двое. Объект довольно опасный – в тире склады оружия. Первым моим напарником был эстонец по фамилии Кирсипуу, что означает с эстонского Вишневое Дерево, или попросту Вишня.

       Вишня был толстоват, красноват, конопат. Волосы имел рыжие, редковатые. Глаза светлые, голубые и немного раскосые, то есть типичные, оттого, наверное, что эстонцы когда-то давным-давно прикочевали на балтийские берега из алтайских степей.

       Когда я пришел, перед ним на столе находилась шахматная доска с фигурами. Я сначала подумал, что он играет сам с собой, но потом увидел рядом с ним пособия и целую подшивку специальных журналов – Вишня решал сложнейшие шахматные задачи…

       Он задумчиво жевал мульги-капсат (кислую капусту с перловкой), облизываясь, ел кильки пряного посола с подовым хлебом, припивал из личной кружки кефир, и при всем том, не отрываясь, смотрел на затертую доску… Он и мне предложил сыграть, но я вежливо отказался. Не то чтобы я не умел или не любил спортивные игры – просто и без того было о чем подумать.

       Потом, слово за слово, мы с Вишней разговорились. Когда-то он был лесником и с большой любовью вспоминал былые денечки, как он педантично обхаживал свои участки, как рубил просеки, как расчищал, прорежал, как занимался посадками, как подкармливал косуль и лосей, и как заготавливал для них и для своей коровы сено впрок, и как он ненавидел всяких нарушителей и браконьеров. Когда он о них говорил, то особенно возбуждался и даже подавался на кресле вперед, потому что в обычной своей позе сидел развалясь, или отталкивался от стола, и кресло катилось тогда на колесиках – так он ненавидел этих проклятых нарушителей, этих лоботрясов, «курат!» - последнее слово означает «черт» и ругательство, он его добавлял в сердцах… Из леса он ушел по болезни – на него там свалилось дерево.

       Я тоже выказал неплохое знание леса, или, во всяком случае, интерес. К тому же, я совершенно искренне похвалил вообще всех эстонцев за любовь к порядку и трудолюбие. И, возможно, поэтому уже на следующем дежурстве он мне рассказал и о том, что у него таится внутри:

       - Я признаюсь только тебе, - сказал он. – Понимаешь, курат, я бы, может быть, не занимался этими шахматы, если бы не один проблем… Когда на меня свалился тот дерево и я долго лежал в больница, я много думал. И тогда, около три года назад, я решил сделаться умный. А как сделаться умный? В школе или в институт поступать поздно, да кроме того, честно говоря, я не верил в их систем народный образований, потому что они все там коммунист. Поэтому я разработал свой метод. Этот метод мой, потому что он для меня!.. Он состоит в том, чтобы каждый день решать разный логический задач. Кроме шахмат, я играет еще шашки, кроссворд и даже такой редкий японский игра, называется рендзю… Это японский шашки… А знаешь для чего я решил стать умный? – Потому что, курат, меня волнует страдания наш маленький эстонский народ! Потому что никто, курат, никакой наш политик, никакой наш писатель, курат, никакой поэт, никто, курат, эти люди, который есть действительно умный, они почему-то, курат, не могут хотя бы написать маленький книжка, курат, или такой тонкий брошюр, о страданий наш бедный эстонский народ, и поэтому я один раз подумал, и я решил: я сам, курат, напишу!

       И так я стал играть шахматы, шашки и разный тяжелый кроссворд. Я уже играл, наверно, тысяч или десять тысяч партий. Я играл с Фишер, и с Капабланка, и с Карпов, и с Каспаров, и даже, курат, я играл с наш великий известный гроссмейстер Пауль Керес, который, ты знаешь, в какой-то тридцатый год был наш чемпион мира!

       И вот я думает, зачем они едут сюда со всех концов Советский Союз? Что они здесь забыл? Я имеет виду и русских, и другой не эстонец. Что у них мало своей земля? Вон, какой огромный Союз – почему нужно ехать к нам? Конечно, у нас им нравится, потому что люди умеет работать, у нас продукты здесь лучше: и молоко, и свинин, и масло, и отличный картошка… Но почему надо ехать? – Вот, что я хочет понять!..

       - Ну да, - решил я его успокоить, я решил даже ему поддакнуть, не мог же я спорить с этим несчастным, - вот, например, военные базы, армия… Но, вы знаете, что многие страны до сих пор не признают советский режим в Эстонии и, например, в Англии и в США, говорят, есть еще посольства буржуазной республики, известные эмигранты…

       - Будь прокляты, - вдруг закричал Вишня, - те, кто бросает свой родина трудный момент! Будь прокляты весь эмигрант и все их посольства, который там живет на хороший уровень жизни, на хороший условий, а здесь мучайся за него!.. А военные не виноват – их сюда посылал, я ничего не имеет против простой военный, они тоже есть человек, я не имеет никаких к ним претензий!..

       Потом признался, что мечтает купить ружье. У него было в лесу ружье, и когда он стрелял, то всегда попадал «прямо цель, ни разу не промахнуль, и убиваль не один лось и косуль», и еще он убил «нарушитель-кабан», который повадился рыть «картошка на его огород»…

       Потом признался, что здесь, в тире, потихоньку подбирает ключи к оружейному складу, правда, пока подобрал только к тем комнатам, где хранятся мелкокалиберные ружья и пистолеты, и патроны к ним…

       Потом обыграл то ли Фишера, то ли Каспарова и залег спать. Револьвер с девятью патронами он отдал мне, потому что тот сильно оттягивал Вишне бок…


       Днем подходили посетители. Многие были заметны издалека, поскольку были в форме милиции. Они предъявляли красные удостоверения с золотым тиснением на обложке: МВД… МВД... МВД... Были и в спокойных тонах, в цивильных костюмах, и макинтошах: КГБ... КГБ... КГБ... КГБ...

       Кто-то затеял беготню в коридоре. Думая, что это непорядок, я вышел из дежурки посмотреть. Оказалось, что это такое упражнение: стрельба «с подбегом» или «с подскоком» - не знаю… Занимают позу «на старт» и затем бегут, топоча сапогами или шурша ботинками, и уже от барьера лупят по своим целям: бу-ух! бу-ух! бу-ух! – и каждый их выстрел отзывался гулким протяжным эхом в залах и лабиринтах тира, и в моем сердце… Все время было такое впечатление, что они стреляют в меня…

       
       Другой мой напарник был русский. Отставной морской офицер. Настоящий гоголевский герой. Какая-то смесь Городничего и Ноздрева. Несмотря на возраст, волосы густой шапкой нависали над его лбом, на котором не было ни морщины. Из-под насупленных бровей сверлящий оловянный взгляд, нос морковкой, голос густой и фамилия – Орлов. Оказался добряк и болтун. Он меня заболтал. Он болтал обо всем. Примерно полночи мы с ним «тралили мины» в Балтийском море, потому что это, как я понял, было его основное занятие всю его долгую службу. Я узнал и какие эти мины бывают, и на каких уровнях повисают, и как их достать со дна, и что делать, если она, собака, оторвалась и дрейфует в море… И как их уничтожают. Я его слушал и думал – все-таки у него занятие было нужное и героическое – он чистил море от мин…

       Жизнь свою он представлял почти как другой герой Н.В.Гоголя, по фамилии Чичиков, поминавший в таких случаях некую бурю. Этот же говорил, что он долгое время был на волне, а потом… потом он как-то не так к ней развернулся и его понесло на мели, на скалы, на рифы… Так что на пенсию он ушел не в том звании, в каком бы хотелось. Но ничего – он пишет стихи…

       Он, можно сказать, всю жизнь их писал. В мокрой фуражке, натянутой до ушей, среди соленых брызг остервенелого моря, в дождевике, который надувался и бился, как неприбранный парус. Когда прожектора луч того и гляди выхватит смертоносную мину, под грохот винтов, когда взмывая в пустое пространство, они мололи уже не воду, а воздух, и оттого дрожание корпуса, дикий скрежет и дрязг, и бешеный вой, и тральщик затем оседает в море и накат многотонных волн: «Ах, волна, моя волна, ты бурлива и вольна»…

       Когда он устраивался на работу, он так в отделе кадров первым делом и заявил – пишу, мол, стихи, имею такую слабость, и там же, в «отделе охраны» их прочитал.
       - У нас уже работает в тире один писатель, - сказали ему, - будете дежурить с ним. Вы, наверно, подружитесь.
       - Конечно, подружимся, - ответил он, - я ему стихи почитаю.

       И он почитал… Но прежде, чем их привести, надо заметить, что там есть некий топоним, а именно, происходящий от названия острова Муху, одноименный Мухуский пролив, с ударением на первом слоге, потому что эстонский язык – это как бы французский наоборот, ударение в нем ставится исключительно в начале слова, но в стихах у Орлова и склонение, и ударение представлены вольно, видимо, из соображений ритмических и поэтических. Итак, стихи:

       Мы шли проливом МуховЫм
       И мины тралили.
       Мы мечтали о портвейне,
       Но нам не нАлили


       - Мы с тобой подружимся, - говорил он мне, - мы подружимся обязательно. На сто процентов, слово офицера. Я же пишу стихи, и ты тоже чего-то там пишешь… Я, ты знаешь, не так давно, пока еще был на службе, ездил по путевке в один санаторий, и там подружился с настоящим художником…

       И он рассказал, что тот художник был жутко маленький и противный до невозможности, и такой нервный и злой, что никто не хотел с ним жить в одном номере, и не мог. Хотя номер у того был замечательный, чуть ли не самый удобный во всем санатории, с цветным телевизором, с горячей водой, «ну, и так далее»… «Хотите, - говорят Орлову, - мы вас туда к нему подселим? Номер-то двойной, хватит ему там одному прохлаждаться»… «А что, давайте, - ответил Орлов, - я с ним подружусь, я вам даю даже такое социалистическое обязательство, что я с ним подружусь, ведь я тоже пишу стихи, тоже, можно сказать, человек искусства»…

       И он с тем художником подружился, хотя тот сразу смял и выбросил сигареты Орлова и даже вылил в раковину коньяк, который Орлов предложил ему за знакомство, мотивируя это тем, что они живут в санатории и значит нужно «лечить здоровье», а не устраивать в номере ресторан, и надо есть фрукты и овощи, заготавливать на зиму витамины, как это делает он, и при этом действительно трескал за обе щеки персики и виноград: «Сам не пью, и вам не советую"...

       - Ах ты зубатка! Ах ты гнида подкильная! Ах ты хрен моржовый! - Орлов было хотел его сразу пришлепнуть, тем более тот был такой хиленький, и Орлову сделать это было бы все равно, что "раз плюнуть и растереть", но он неимоверным усилием воли, вгрызаясь зубами в свой пудовый кулак, все же сдержался, потому что он тогда сказал сам себе: «Если я дал социалистическое обязательство, то значит, я должен его выполнять»… И, кстати, Орлов никак не мог сначала поверить, что тот настоящий художник, поскольку тот был «ну очень противный», но художник показал ему удостоверение. Орлов проверил, сличил –все совпало… Еще он усомнился, есть ли у того жена – ростом-то он был Орлову примерно по пояс, но оказалось, что у того имелась не только жена, но и детей он четырех «уже настрогал». Показал фотографию – и опять все совпало…

       И постепенно они подружились, и стали везде вдвоем появляться, привлекая к себе внимание: громадный Орлов и «лохматый шибздик», художник. Стали вообще не разлей вода… Художник водил его в галерею. И там он ему показал одну картину и спросил у Орлова, как он думает, сколько та картина стоит? Орлов же ответил, что за такое «искусство» он бы автору «руки бы ноги переломал»… А тот засмеялся и рассказал, что картина та стоит ужас какой-то, сколько-то там сотен тысяч, если не миллион…

       Потом Орлов сетовал, что много стихов потерял. В квартире был ремонт, заодно с мусором выбросили и стихи. Но кое-что и осталось, наберется, пожалуй, на целую книжку. "Надо бы провести ревизию, - говорил он, - стихи, которые остались, подсобрать и издать. Пусть будет память внуку, пусть знает, какой у него был дед".

       Внука он любит страшно. Он возится с ним с утра до вечера все свободное время и очень скучает, когда сидит тут днем один без него. Зато, какая бывает радость, когда он возвращается, внук бежит к нему и кричит: «Деда, деда пришел!». Он любит кататься на шее деда, и дед представляет из себя то лошадку, то паровоз, но чаще это все же корабль в спокойном или бушующем море, и в песочнице они уже маленькими граблями, вместе с дедом, вовсю «тралят мины»… Внуку его года три, но он ему собирает библиотеку…

       И засыпая, не в силах больше держать отяжелевшие веки открытыми, часу в четвертом ночи, я слышал, как он собирает библиотеку. У него есть знакомая киоскерша. В обычных книжных магазинах хорошие книги – большой дефицит, но по киоскам их нередко распределяют, однако завозят помалу, а желающих хоть отбавляй. Он берет с собой внука, он поднимает его к окошку, на уровень тети, и говорит: «Дай тете шоколадку»… Внучек протягивает шоколадку (которую он бы и сам бы умял бы за обе пухлые щечки)... И за это "добрая" тетя всегда оставляет им книги, которые они покупают. И он так собрал уже всю классику русской литературы. Там и Пушкин, и Гоголь, и Толстой. Есть и заумные книги. Одну из таких, например, написал некий Брюсов. Орлов в этой зауми не разбирается, но зато, может, внук, когда подрастет, разберется?..


       Потом случилось то, что должно было рано или поздно случиться. Наши графики не совпали, зато совпали графики Орлова и Вишни. И Вишня предложил ему поиграть…

       И Орлов согласился… Орлов обстукал его в шахматы с сухим счетом то ли двадцать, то ли тридцать ноль… И самое обидное, что Орлов играл быстро, даже не задумываясь. Вначале он вовсе поставил Вишне чуть ли не «детский мат»… Потом Вишня предложил сыграть в шашки… И Орлов уже через несколько ходов оказался «в дамках»…

       Нашел тоже Вишня, кому предлагать. Орлов же во время своих боевых походов и разных дежурств, в кубриках, да кают-компаниях дулся со всей командой, с ребятами со всей необъятной страны, среди которых были даже шахматные спортсмены-разрядники. А если бы Вишня предложил еще сыграть в карты, то вообще сел бы в лужу. Орлов мог и фокусы с картами показать…

       Под утро Вишня предложил сыграть… в рендзю… Но и здесь Орлов не дал себя обыграть… Кроссворды он тоже умел разгадывать. У него была, как говорят ученые, большая готовность памяти – он быстро запоминал и схватывал налету, а информации он получил немало: читал газеты, смотрел телевизор, плюс еще книги, плюс жизненный опыт…

       Я должен был их сменить утром, в восемь часов. Когда я подходил, я заметил, что от тира отъезжает скорая помощь. У Вишни приключился инфаркт. Отчего? – Орлов, конечно, не понял…

                * * * * *

       Кстати, что касается слегка больного на голову Вишни, и его, так называемого "бытового национализма", то и тут я, почему-то, решил ему подыграть и придумал нижеследующий рассказ, который, во-первых, вписался в мою серию о скелетах, а, во-вторых, мог бы вполне послужить предисловием к его ненаписанной книге "О страданиях бедный несчастный"... Ну, и так далее...
      
    
(МОНОЛОГ  МЕРТВОЙ  ГОЛОВЫ)


Я есть представитель маленький скелетный народ, который окружен многочисленными другими скелетами. Хотя твой скелет и мой скелет, в общем-то,  одинаков (те же кости и тот же кальций), но я все равно есть представитель маленький скелетный народ!

     И я удивляюсь, почему на нашем месте, где должен обитать только наш скелет, обитает еще и другой. Мы же не едем никуда и никому не мешаем жить. Я думает, что эти все остальные скелеты есть вредные нам, потому  что  от них нам нет никакой практической пользы.

     Ох, как они нам надоел, как надоел, как надоел! Ну, зачем они едут сюда, зачем они едут и едут, и живут не у себя, а на нашей земле? Будто у них мало своей. Вон, посмотри, сколько ее: поезжай в свой бескрайний пустыня, на целина, в непролазный леса, на высоку гору, на широкий поля, и паши и выгуливай скот, а им нравится там, где их не просят, куда никто никогда их не звал!

     Они сами пришел – рукастый, ногастый, пальцастый, глазастый, носастый, губастый, мордастый, ноздрястый, усастый, бровастый, зубастый, ушастый, волосастый, шеястый, плечастый, кожастый, голенастый, задастый, грудастый – ненавистные нам!

     Они сами пришел и все загробастал, затоптал, захватал, заглядел, зачавкал, зашлепал, замордовал, занюхал, закусал, запинал, засидел, загалдел, замотал, заколбасил, забормотал, закуралесил… Так что наш культурный, аккуратный, умный, красивый автономный скелетушка и не знает даже, куда податься и что ему делать, и только и остается, что бухтеть по всякий повод и без: «Не говори мне на свой язык, я не понимайт ничего! Там, у себя, откуда приехал, и говори на свой язык, а у нас, где ты  в гостях, надо говорить и думать на наш!»

     И не надо обижаться, потому что, если ты умный, ты должен понимать, что нам будет приятно и нам будет маленький удовольствий. Мы сразу станет веселый, приветливый, добрый.

     Ты должен понимать, если ты не последний дурак, что ваша культура есть очень плохой, если вы к нам приехал, и вы можете только грязно ругаться и пить крепкий напиток. Вы должен понять, что вы плохо одет.

     Нам не нужны также ваши картины и ваш литератур. Мы любим только свой, и мы тоже можем не хуже рисовать, сочинять и писать детективный роман. Мы любим  делать тихо и по порядку, и чтобы нас уважали, чтобы там наш скелет ни сделал, ни натворил. И если взял он, например, в руки карандаш или кисть и провел один единственный линий, то это значит, что его картин должен висеть национальный музей, а ихний скелет  пусть сам ищет себе свой музей, откуда он прикатил.

     У их скелета не может быть хороший культур, потому что они живут не там, где им нужно жить! Там, где живешь, там и критикуй сам себя, а не лезь со своим самоваром в чужой огород, на чужой территорий. Не обсуждай, что не надо, со своей колокольни – без тебя знаем, что есть первый, второй и третий проблем!

     А кто не согласен и не пониамайт наш литератур и нашу искусству, тот хочет зло всем нашим скелетам, о которых можно говорить только замечательных слов. И кто игнорирует – тоже самый!

     Потому что нас мало и нас нужно беречь. Мы не умеем смеяться над собой, мы можем только посмеиваться и шутить, поскольку мы есть большой патриот и никому не позволим делать обратно. Мы всегда и все вместе будем против этот закон. Такие законы, который подходит для многих и разных скелет,  для  малый скелет не подходит совсем. Поэтому последний время хорошо, хоть об этом стало можно писать… Да, нас обидеть легко, но мы и много страдал!

     Они же, конечно, невозможно понять, и лезут к нам с их культур, когда у нас у самих еще недостаточно места и бумаги, чтобы отразить наш культур. Если хочешь печатать, то посылай в свой столица и пусть тебя там и печатают, а на нашей земле мы хотим напечатать сначала всех наших скелет. У нас тоже много своих писатель, поэт, музыкант. Лучше сидеть за чашечкой кофе в уютном кафе и рассуждать о высоком, чем ходить на грязный завод и ругаться там, а после пить ужасный напиток.

     Мы хотим сделать и будем делать и делать свой отдельный республик, а они нам только мешают и никак не могут понять, что им же самим будет значительно лучше, когда они все станут говорить на наш язык и думать так, как думаем мы. И не надо здесь обижаться, потому ты живешь не на своей территорий и тебе надо изучать наш язык, если хочешь нормально жить и работать, и покупать на карточка наш магазин.

     Конечно, мы спокойный и незлопамятный, и не собираемся никого угнетать, но при этом не забывай, что ты должен сразу начать говорить без акцента, ибо, если с акцентом, то наши скелеты сразу догадаются, кто ты есть, и будут смеяться на твой примитивный скелетный язык. Во всяком случае, так будет первое время. И если ты к этому не готов, то лучше тебе заранее начать собирать вещички и покинуть чужой территорий!