рассказ Мышковала лиса

       Александр Скуридин
       МЫШКОВАЛА ЛИСА
       рассказ (из цикла «Сибирская деревня»)
       Зима подобралась незаметно. Утром жители Ярцево выглянули в окна и ахнули: везде лежал снег.

       То-то ликовала ребятня, устраивая снежные побоища, разделившись на русских и немцев, лепили баб - к вечеру в избу никого не загонишь. А потом, когда упали морозы, и Умжа схватилась крепким льдом, на валенки прикручивали самодельные коньки не только малолетки, но и взрослые парни, которые форсили перед румяными, повизгивающими девками, катали их на санках.

       Николку ребячьи забавы не трогали, а на лед он не ходил - Илья Хрюкин увез свою жену в Малиновку к знахарке: ей вновь стало плохо, это оттого, сказывали, что кто-то напустил на нее порчу. Как бы то ни было, а дочери пришлось все время сидеть с младшими братиками, и Николка с нетерпением ждал возвращения ее родителей, так как давно уже не встречался с Варей.

 Совсем взрослым он стал - высокий, широкоплечий. Да и работал он наравне с взрослыми, сам мог с закрытыми глазами разобрать и собрать двигатель трактора и в слесарной мастерской кое в чем заменить отца. А тут еще вскорости мамка родить должна, поэтому вся тяжесть домашнего труда свалилась на Николку, что было, однако, кстати: за работой время бежит лучше, и думы вьются не так назойливо, хотя иногда, как, например, сейчас, от них нет удержу...

       Николка, навалившись грудью на забор, смотрел в сторону реки,где,в запорошенных свежим рыхлым снегом прибрежных кустах, мелькала медного цвета шубка. Это мышковала лиса. Она совсем не боялась людей, а собаки к ней привыкли, да и мало их осталось, скольких-то унесли волки, которых за военные годы расплодилось в здешних лесах видимо-невидимо.

       Напоминала она Николке Варю. У девки волосы с легкой рыжинкой. И характер у нее переменчив, иногда, казалось, играет она с ним, как насытившаяся лиса с мышью. Недавно, после возвращения с курсов счетоводов, она, жарко надвинувшись грудью, сказала:
       -Хочешь целоваться, как следует, научу? У тебя губы к этому подходящие...

       Вышла на крыльцо мать, звякнула ведром. Николка отпрянул от забора, схватил колун и, тяжело ухая, принялся крошить чурбаки листвянки.

       Стояла оттепель. В белесой дымке яичным желтком повисло солнце. Дымы медленно курились из труб столбами.
       Николка в дровянике точил блесну для подледной рыбалки, пока мать не позвала его ужинать.

       Отец и сын сосредоточенно хлебали щи, а мать в это время разговаривала о чем-то с соседкой.
       -Махотин прибыл - последний фронтовик, - сказала она, вернувшись.
       -Это, какой же? - отец отложил ложку.
       -Серега, сын Николкиного крестного. Помнишь, бегал всегда сопливым? Его в конце войны взяли. Сходить бы надобно.

       Отец промолчал, слез с табурета на свою площадку и покатил в мастерскую, куда, дохлебав щи, пришел и Николка. Они долго и молча работали, пока мать не позвала сына:
       -Пойдем, Николушка, крестный обидится.

       В избе Махотиных, несмотря на то, что было еще светло, горела пристроенная под потолком лампа-десятилинейка. В красном углу, под образами, сидел Сергей в гимнастерке с медалью "За победу над Германией", неулыбчивый, как жених, время от времени отбрасывая вверх ладонью ниспадавший на глаза смоляной чуб.

На лавках сидели мужики, многие из которых уже были на подпитии, бабы. И Варя была здесь, рядом с Виктором Ремневым, который о чем-то с ней оживленно разговаривал.
       -Сын-то у тебя - орел! Хороший работник, видать, будет, - сказал Семен Дерябин Махотину-старшему.

       -А мы других и не держим, - хвастливым пьяным голосом ответил Николкин крестный, - правда, мать?
       -Ну, будя, тебе, - урезонила его жена. - Чего, ты, перед людьми выставляешься? - несмотря на негодующий тон, чувствовалось, что она также гордится сыном.

       -У меня праздник нынче. Гулять, так гулять! Последнего телка не пожалел, - Василий Махотин запел в тон своим словам.
-Все пропьем, гармонь оставим...
       -Ты бы, постеснялся, старый, - вновь попыталась приструнить его жена.

       -И, верно, батя, - поддержал ее Сергей. - Матери Грини каково это слушать?
       -Да я, что? - негромко произнесла Полина Чугуева, у которой уже в самом Берлине погиб сын, - радость и горесть порознь ходят... - она поджала губы.

       Подслеповатый дед Иван тронул Сергея за рукав гимнастерки, спросил, меняя тему разговора:
       -Ты б поведал, служивый, об американцах и англичанах. Говорят, страх культурные народы.

       -Культурные, - подтвердил Сергей, опять отбрасывая с глаз непокорный чуб, - только чудно они разговаривают. Я вас люблю, по-ихнему, например, будет: я ловлю (1).
       -Да, ну? - изумился кто-то из слушателей.
       -Абсолютно точно. У них так заведено: споймал, и...Сенькаю (2) до утра! Помню, еще случай был...
       ___________________________________________
       1-испорченное англ. I Love you; 2-thank you.


       Николка в дальнейшее не вдумывался. На миг, как в озарении, он понял, что Виктор Ремнев и Варя связаны чем-то общим. Вот и сейчас, вроде бы она слушает рассказы Сергея, а глаза косятся в стороны Виктора, и так странно блестят... Связаны Ремнев и Варя в единое целое, в котором для Николки не было места...

       Потом Сергею принесли гармонь. Он любовно погладил ее бок, пробежал торопливыми пальцами по кнопкам, рванул мехи, запел приятным, чистым тенором про "Синенький, скромный платочек..."

       -Ну-ка, дайте простору, сплясать хочу, - Махотин-старший вышел перед расступившимися людьми, поплевал на ладони, ударил ими по носкам сапог, но, покачнувшись, грузно завалился на руки зрителей.

       -Ремень, выйди-ка, ты! - предложил Сергей Виктору.
       Виктор, уступая просьбе, друга, не стал жеманиться и вылез из-за стола - высокий, стройный, с тонкой девичьей талией, остановился напротив Вари, дробно притопнул каблуками.

       Варя ступила в образовавшийся круг. Ремнев мелким бесом прошелся по горнице, затем, когда гармонь взъярилась, пошел задорно вприсядку. Варя лебедушкой поплыла рядом, поворачивая из стороны в сторону, натянутый руками, цветастый платок.
       -Во, дают!.. - пробасил кто-то рядом с Николкой, завороженный огненной пляской, гулко хлопая в ладоши.

       Николка почувствовал, как сердце его куда-то уходит, проваливается, уступая место нахлынувшей ненависти.
       Внезапно, дверь открылась, расступились люди - в горницу медленно въехал на своей площадке с колесиками, запорошенный снегом, Михаил Боков.

       Гармонь, всхлипнув басами, сникла. Затем, со смущением, точно виноваты в чем-то, остановились Виктор и Варя.
       -Пляшите, чего уж там, - сказал безногий и добавил негромко, - я свое уже отплясал...

       Николка схватил шапку, полушубок, выскочил на улицу. Когда он подходил к своей избе, поднялся ветер, нагнал вязкую тучу, из которой, как из мешка с прорехой, посыпались крупные снежинки.
       Придя в избу, Николка сразу полез на печь.



       Утро было ветреным, мрачным, но снег уже не валил. Николка, увязая в сугробах, мучимый неясными предчувствиями, торопливо шел к Вариной избе. Издалека он увидел, как от крыльца метнулась мужская фигура, в которой он безошибочно признал Ремнева.
       "Ночевал у нее",-ударило в голову подростка.

       Он забарабанил кулаком в дверь. Скрежетнул засов, и на пороге появилась Варя в старом линялом платье, с накинутым на плечи платком.
       -А...Это, ты, - произнесла она буднично и добавила. - Уходи.

       Николка смотрел на нее, тараща глаза. Перед ним стояла не та Варя, которую он знал с измальства, не та, с которой он играл когда-то в лапту, ходил в ночное, а другая, совсем почти незнакомая ему, пугающая этой переменой.

       Она шагнула к нему, поцеловала в лоб, слегка касаясь губами, точно покойника, ровным, тихим голосом повторила:
       -Уходи.

       Пошел Николка, не чуя ног, обратно. В проулке он увидел Ремнева, нервно курящего самокрутку, из которой сыпалась махра. С минуту они молчали, затем Виктор отшвырнул окурок, опаливший пальцы, произнес:
       -Прости, брат... По-английски, как говорил Серега, с Варей вышло...Только ее родители вернутся - сватов зашлю, с Олькой-то я уже в разводе...

       Ничего не ответил Николка, повернулся, бегом бросился к своей избе. Из комода, где хранились охотничьи припасы, достал старенькую "тулку", патроны с картечью. Проваливаясь в глубокий снег, он выбрался на противоположный берег Умжи, где, неподалеку от Тургаева омута мышковала лиса, зарядил ружье, тщательно прицелился. После того, как рассеялся дым выстрела, на ослепительно белом снегу распластался кроваво-красный безжизненный комок.

       И, вдруг, на реке, возле самого Тургаевого утеса, что-то лопнуло и, из образовавшейся полыньи со стоном вырвался небольшой клубок пара, как будто кто-то выдохнул его.
       "Мать-река... - подумал подросток. - Сейчас спросит, зачем я сделал это".

       Он до рези в глазах всматривался в полынью, ежесекундно ожидая расплаты за содеянное. Но пар рассеялся, и вновь река оставалась прежней, только на льду, перед самим утесом, чернел валун, словно уставился на окружающее внимательный глаз.

       Николка подошел к убитой лисе, потрогал ее носком валенка и долго стоял, ощущая в себе тревогу и горечь от своего нескладного существования. Так, в детстве, ему иной раз хотелось умереть, конечно же не взаправдашне, а понарошку, чтобы все потом жалели его, плакали. Но с этим выстрелом, почуял он, детство закончилось...

       "Где оно, счастье, и что это такое? Почему оно не дается всем поровну, а заставляет людей страдать? Вся деревня горя хлебнула...", - размышлял он.
       И, оттого, что пришел Николка от своего, личного страдания к общему, людскому, поутихла в нем ненависть, поостыла, затаилась, как огонь внутри угасающих углей костра.

 Вздохнул он, забросил ружье за спину, выкопал в снегу ямку, уложил туда лису, насыпал холмик и побрел назад по своему следу, а в голове почему-то металась вчерашняя песня:
       "Синенький, скромный платочек
       падал с опущенных плеч...""
       И не давала она ему покоя.

       А ночью у Боковых девочка народилась. И нарекли ее Надеждой.