В музее

Сначала из открытой двери сверкнул грязно-розовый цвет первой залы, а потом уже меня увидели портреты. Одни строго так, темными глазами с белых лиц смотрели откуда-то сверху, другие делали вид, что мягко отвернулись, третьим и вправду было все равно. Пейзажи шелестели листьями на ветру, искрились лесным солнцем, накатывали волнами прибоя и манили своими яблоками, виноградами и дичью. Скульптуры казались какими-то потерянными, среди всех этих мертвых людей прошлых столетий. Вот бродячий музыкант со скрипкой, как точно передан скульптором образ, согнувшегося под тяжестью жизни, но ничуть не переживающего по этому поводу человека. Таааак, здесь у нас пузатые кресла, с лебедями-подлокотниками. Злые эти лебеди, чета злым мыслям тех рук, которые на них опирались. Ну ладно, хватит о мертвых, давайте о живых.
Явно заинтересованная близорукая бабушка, не толстая, это важно, бегает от картины к картине, изредка что-то спрашивает у дежурных и, щурясь, читает надписи.
Группа молодых людей, во главе с высоким парнем, с кучерявыми волосами, это важно, который им явно что-то объясняет. Слышу «Рембрант…вот здесь, видите?…» А вообще я мало что слышу, я только вижу. На художников вроде не похожи, хотя кто их знает.
Вижу, непонятнооткудавзявшегося военного. Сразу вспомнилась где-то прочитанная история «А зачем вам в увольнительную, сходите лучше в театр, надо поднимать культурный уровень нашей армии». Пробежался по залам, появляясь, то там, то здесь, с недоуменным видом.
А я все иду дальше… Какие тети, думаю, не худенькие были раньше. Скульптуры женщин хочется погладить по выпуклостям, они такие гладкие, выпуклости эти.
Мимо проплывают дамы среднего возраста, по парам, это важно, каждая из них, видимо, считает, что разбирается в искусстве. Они чинно беседуют и стараются не топать.
В каждом углу залы сидит по классической музейной смотрительнице. Которые засыпают на стуле, разгадывают кроссворды или ходят за тобой, делая вид, что не по пятам и что они вообще на картину посмотреть встали.
Направляясь, в новую, недавно построенную залу, вижу, краем глаза, большой кусок моря. Айвазовский. Иван Константинович. И ежу понятно. Повесили его в коридоре и поставили перед ним лавочку, не понимаю, почему они решили, что именно перед этой картиной люди захотят посидеть. У меня вообще возникла идея, как в некоторых музеях целлофановые баулы выдают, так могут и стульчики складные выдавать, где хочешь, там и сел. А то неудобно долго стоять, с запрокинутой головой. Идея наверно ни к черту, потому что портит всю музейную концепцию, особенно если выставляют Русскую живопись 18-19 вв. Но в музее современного искусства, вполне себе можно. Там нет тяжеловесных рамок и глаз. А еще я бы наверно музыку включала, в каждом зале свою.
На втором этаже нового зала запахло Советским Союзом и дружбой с Китаем. Рабочие-стахановцы, партсобрания, стройки, война…
Она появилась неожиданно, эта картина. Припять. Погибший солдат, с пересохшими губами, на носилках, рядом с ним мать на коленях, с каменным лицом, поодаль тоненькая девушка, как будто завет кого-то с того берега, с растрепанными ветром волосами. Ковыль гнется и пустота, и никого больше. Столько безысходности, столько отчаяния! Ком к горлу подкатил, слезы выступили. Не думала я…
Поулыбалась картине «Мой дом». Вспомнила эти старые деревянные домики и кучу соседей, бабушек на скамейках, детей во дворе, пересуды, ссоры, смех. У нас в Сибири еще были такие бараки, пока их не снесли.
А вообще уже пора. Пора бы вынырнуть на летнюю улицу...