Кыштым forever!

Кыштым forever!

- Здравствуйте! Ваши билеты предъявите, пожалуйста!
Я работаю кондуктором. Я блондинка, глаза серо-голубые. Я еще не набрала лишний вес, у меня порывистые движения и слишком быстрая и громкая речь.
Меня зовут Лена, и, пожалуйста, не спрашивайте про отчество. Очень правильно, что я не стала в свое время учительницей русского языка, потому что я не люблю, когда по отчеству, да еще на «Вы»… В каждом взрослом человеке живет девчонка или мальчишка. Я полагаю, что очень немногие думают о себе как об Иване Ивановиче или Марии Павловне. В мыслях они до конца дней своих останутся Ваней и Машей, или даже Ванькой и Машкой, также как для близких и друзей.
Наверное, я не самая удачливая женщина (чуть не написала «девчонка», не смотря на свои 31…). В восемнадцать выскочила замуж, в двадцать пять – развелась и осталась с двумя детьми на руках. Ни денег, ни карьеры, ни личной жизни… Завидовать нече-му.
Однако я с детства знаю, что это – не моя жизнь. Если бы мне по-настоящему не вез-ло, разве я встретила бы таких интересных людей, о которых я хочу рассказать? Вот моя история.
1
Я с детства писала стихи, но никогда не имела возможности представить их большо-му кругу слушателей. Пока  не познакомилась с шефом.
Шеф – это водитель моего трамвая, Саня Акулов. Высокий, симпатичный брюнет, обаятельный, веселый, остроумный – одним словом, неотразимый. По призванию и образованию Саня – музыкант, играет на гитаре и ещё на паре инструментов, сочиня-ет песни. В трамвае же он вынужден зарабатывать на жизнь в наше неблагоприятное к служителям искусства время. Правда, он весьма необычный водитель трамвая… Например, на остановке Уральских коммунаров находится вещевой рынок, или бара-холка, и торгуют на нём сплошь одни китайцы. Эту остановку Акулов объявит при-мерно так:
– Остановка Китайских Коммерсантов… Пардон, Уральских Коммунаров!
Вместо скучного «Не забывайте оплатить проезд» Саша произносит совсем другие фразы:
– В продаже у кондуктора билеты свежие, хрустящие. Занимайте очередь!
Люди хохочут и обращаются ко мне:
– Пожалуйста, продайте парочку хрустящих!
Когда по новым правилам водителей обязали объявлять места пересадок, Саня и тут остался самим собой:
– Остановка Тульский переулок, место пересадки на автобус и вертолёт!
Люди смеялись, потому что за окном по ту сторону трамвайных путей и в самом деле наблюдался вертолёт, что-то вроде памятника событиям в Афганистане.
Пассажиры обычно благодарят шефа за весёлую поездку, даже свою остановку ино-гда проезжают, чтобы послушать – а что еще отмочит?
У руководства трампарка на санин счет было несколько другое мнение, и однажды за такие нестандартные объявления Сашу сняли с вагона и отправили стрелки чистить – чтобы другим неповадно было… Вернулся он на вагон через два месяца, и показыва-ет мне новенькие визитки. Ксюша, его невеста, на работе напечатала. Капитализм у нас тогда еще не прижился, и визитки в диковинку были.
Я говорю:
- Тебе-то они зачем?
- А ты читай!
Читаю: «Алекс Акулов, гитарист. Если Вам понравилась поездка на этом трамвае, просьба позвонить по телефону…» и далее – телефон нашего начальника отдела экс-плуатации, того самого, который отправил Саню стрелки чистить.
Стали мы с шефом эти визитки раздавать всем желающим. Уже через пару дней нас обоих снова к начальнику вызвали. Взыскание с Акулова сняли, взамен объявили благодарность. Причем не одному Саше, а и мне тоже – за высокую культуру обслу-живания! Одно условие было у измученного бесконечными звонками начальника – чтобы мы перестали, наконец, визитки пассажирам раздавать.
Вот она – сила общественного мнения!
Ежику понятно - я безнадежно влюблена в своего трамвайного шефа.

Я формально не замужем, но и несвободна. В наши дни это называется «гражданский брак». Мы с кудрявым черноволосым Арсеном - странная пара: если я говорю «да», он обязательно скажет «нет!», и наоборот... Я почти не обижаюсь. Он восемь лет бе-гал от армии, нажил язву желудка, и потому у него всегда мрачное выражение лица и скверный характер. Семь лет назад, при первой встрече, мы были похожи на двух по-терпевших, уцелевших после кораблекрушения, то есть, после перестройки. Мой первый муж испарился от меня и двоих детей через три недели после либерализации цен, и мое материальное и социальное положение характеризовалось тогда «ниже плинтуса». У Арсена на сердце тяжелым бременем лежало сознание, что он уже ни-когда не станет сыном миллионера, и еще его мучила какая-то старая любовная бо-лячка. Неудачи и душевные раны объединили нас. Досадуя, что я не Бриджит Бородо и даже не Алена Апина, возможно, по-своему Арсен все-таки любил меня, однако за-просто мог и поколотить. Такая вот любовь двоих неудачников из серии «стерпится – слюбится»! Но, скажу я вам по секрету, это совсем не то, о чем я мечтала!

А мечтала я еще с детства стать писательницей или поэтессой. Вот Саня и познако-мил меня с Леной Бушуевой и её поэтической студией, которая находилась в клубе «Свезар».
Самые интересные дни в «Свезаре» наступают в конце апреля, когда проходит фес-тиваль поэзии и самодеятельной песни. В программу фестиваля входят конкурсы, в том числе поэтический. Стихи победителей потом публикуются в ежегодном сборни-ке. И, хотя клуб считается молодёжным, сюда съезжаются поэты-любители и барды всех возрастов со всей свердловской области, и даже из соседних областей. Фести-валь – это грандиозное событие, и кто раз сюда попал, непременно приедет ещё.
В тот раз, зачарованная рассказами своего кумира, чтобы присутствовать на фестива-ле в «Свезаре», я не пожалела крови: за донорскую справку полагалось целых два выходных с сохранением зарплаты!
Мне предстояло впервые выступить со сцены со своими стихами, и я волновалась. Однако странно было ожидать, что этот фестиваль действительно изменит мою жизнь.
В солнечный апрельский день, вызволив из полутемного вагона, Саня привел меня в «Свезар». Одноэтажный клуб представлял собой пристройку к высотному жилому дому. Во дворе бродило, разговаривало, курило, смеялось и пело множество людей с рюкзаками и с гитарами. Люди собирались стайками, здоровались за руку или обни-мались, затем перегруппировывались в новые стайки, и так перемешивались до бес-конечности. В этом море я сперва почувствовала себя потерянной.
Начался конкурсный концерт.
На меня произвел сильное впечатление высокий худой парень с песней «Сундучок». Он чем-то напоминал средневекового рыцаря. Длинные русые волосы его были соб-раны в «хвостик», по обычаю музыкантов и художников. В его песне пелось, как один путник решил помочь старику донести тяжёлый сундук. Но по дороге старец загадочно исчез, бросив и собственный сундук, и путника на произвол судьбы. Дальше герой долго и безуспешно пытался разыскать старика, не решаясь расстаться с таинственной ношей – а вдруг что ценное? А концовка песни была такая:
Давеча стал, наконец,
Ясен ответ на вопрос:
Что в сундучке? Завещал
Дед мне не злато-брильянт,
А чтоб любил и прощал
Всех, не любящих меня.
Меня сразила и эта аллегорическая песня своей философской концовкой, и сам ис-полнитель, и его камерная манера: он пел тихим, но выразительным голосом, в кото-ром слышались то грусть, то лёгкая ирония над самим собой. А когда он закончил петь, к нему на сцену поднялся высокий кудрявый богатырь, забрал гитару и вручил скрипку. Богатырь пел и играл на гитаре, «хвостатый» сопровождал его на скрипке. «Хвостатого» странника со скрипкой звали Андрей Девяткин.
Мое собственное выступление прошло гладко. Напоследок читала стихотворение «Растаяла суровая спартанка», тайком посвящённое моему неотразимому трамвайно-му шефу. Увы и ах: я не единственная  перед ним растаяла!
Или моя лирическая героиня-«спартанка», или сама я – длинноногая, коротко стри-женая блондинка с тонкой талией в черном брючном костюме – кто-то из нас двоих имел успех, если судить по аплодисментам. В перерыве я уже вполне могла насла-диться первыми плодами начинающейся славы: журналистка из газеты «Аргументы и факты» взяла у меня интервью! После журналистки подходили и другие гости фести-валя, а невысокий человек с большой головой по имени Олег Гонтарев отвел меня в сторонку и даже прочел мне свои стихи:
Вновь никуда не деться
Мне от своей беды,
Болью лежат на сердце
Давних подруг следы.
Сколько их было – боже!
Нынче уже не счесть.
И для твоих сапожек
Чистое место есть!
Я немного смутилась своих поношенных сапожек, однако, это все же был знак вни-мания, и я начала входить во вкус…
Осмелев, я зашла в бар и отыскала глазами «хвостатого». Парень словно ждал, тут же подошёл ко мне:
- А Вы случайно не поете? Я почему-то увидел Вас и сразу подумал: «Она должна петь!»
Вот так мы и познакомилась с Андреем Девяткиным и Мишей Богатыревым.
Внешность Михаила вполне соответствовала его фамилии. Девяткин, наоборот, на-поминал Дон Кихота, и, хотя чувство юмора было ему не чуждо, в его характере явно преобладала меланхолия. Он производил впечатление человека духовно богатого, тонко чувствующего и глубоко страдающего, и уже одного этого иногда достаточно романтически настроенной женщине.
Мы провели почти неразлучно оба фестивальных дня. Хорошо было сидеть с ними в баре; возле их долговязых фигур я ощущала себя, как под двумя высокими деревья-ми. Мне почему-то редко попадались высокие парни, а я сама - выше среднего. Нако-нец-то я имела удовольствие смотреть на мужчин снизу вверх!
Андрей находил, что я похожа на солистку его любимой группы «Roxette».

Призы раздали, и, как ни был хорош фестиваль, а настало время прощаться. Я впо-пыхах записывала координаты Андрея на столовой салфетке, хотя знала, что ни на-писать, ни приехать в гости ни за что не осмелюсь: и дети на руках, и запутанные от-ношения с Арсеном были непреодолимой преградой. После прощального и, увы! единственного поцелуя я спросила:
– Неужели мы больше не увидимся?
– Увидимся! – сказал Андрей, и мне захотелось поверить. Однако в твердом взгляде серых глаз я не увидела другого негласного обещания, на которое почему-то уже на-деялась.
2
Жизнь потихоньку вошла в обычную колею. День за днём я ездила на своём трамвае; детки отнимали по вечерам остатки сил, не израсходованные на работе, и я буквально валилась с ног. Выматывали семейные сцены, постоянно происходившие между мной и Арсеном. В некотором смысле Арсен был как бы еще одним моим ребёнком.
Наша с ним совместная жизнь – непрерывный поток ссор и примирений. Иногда я мечтала прекратить эту дуэль. В другое время я вдруг начинала верить, что так и на-до. А потом я вспоминала о том, что есть же где-то другие, счастливые отношения, и снова бунтовала. Словом, жили мы, как на вулкане.
Ничего удивительного, что я часто тайком вспоминала доктора из города Кыштыма в образе печального рыцаря. Он был человеком из другого измерения. Салфетку с ад-ресом я потеряла от страха, что ее найдет Арсен.
3
Не очень-то я люблю свою работу. Иногда я думаю, что и не должна её любить, рабо-та вообще не для этого. Но всё-таки хочется, чтобы работа нравилась. А что может нравиться у нас? Разве что дни получки – два раза в месяц. И двадцать две утоми-тельные в своем однообразии рабочие смены, погружающие душу в спячку… Воз-можно, я бы здесь так долго не задержалась, если бы не Саня. Что и говорить, рабо-тается с ним легко и весело, и смена короче кажется.
Кондуктор второго вагона тоже наш единомышленник. Знакомьтесь: Дима Сомов, молодой кудрявый брюнет с усиками, отчаянный любитель фестивалей! Дима не пи-шет ни стихов, ни музыки, он из породы ценителей – самой востребованной в творче-ских кругах.
Когда народу немного, я прямо в вагоне читаю или сочиняю стихи. Тогда Саша ста-новится их первым слушателем и критиком. Иногда он помогает мне придумывать рифмы. Однажды мне пришла идея написать юмористическое стихотворение о своей работе. Замысел заключался в том, чтобы столкнуть личные чувства кондуктора с его профессиональным долгом. Саша внимательно слушал стихи, а, когда я закончила, неожиданно продолжил в рифму: «Меня завидев издалече, // Ты перешел в другой вагон». Мне так понравился этот вариант концовки, что я решила его использовать и для этого все стихотворение слегка продлить. Так Саша стал «крёстным отцом» мое-го «Билетика».
Весело и трудно прошёл и этот год, и приближалось двадцать четвёртое апреля. Я все чаще вспоминала Андрея.
4
И вот наступила эта суббота, и я снова оказалась в том же дворе, бурлящем песнями и человеческими эмоциями.
Торопясь и волнуясь, я не сразу узнала предмет моих мечтаний. Андрей стоял почти на моём пути и сам меня окликнул. Я замерла от неожиданности: мы оба изменили причёски! Я весь год растила волосы, и теперь сделала завивку. Андрей, напротив, коротко подстригся, и за счёт этого выглядел моложе. «Влюбился, что ли?» Мы по-здоровались, но не решились даже обняться…
Вместе с Андреем приехала большая компания друзей и учеников.
Андрей исполнял на концерте свою собственную песню «Морской волк», о любви одного капитана к жительнице портового городка. Капитан грустил в предчувствии разлуки, от него ждали приказа к отплытию, «но губы капитана приказ не отдавали. // Шептали лишь беззвучно: «Я люблю…»»
«Точно – влюбился», - констатировала я сама для себя. «Интересно, кто эта счастли-вая?»
Меня пригласили на сцену. Я была в ударе, и отважно заявила в микрофон:
– А теперь немножко пошутим:
Купи  билетик.
Я на своём трамвайном троне
Для безбилетников – гроза.
Но как-то раз в моём вагоне
Ты мне попался на глаза.
 Первое четверостишие я прочла в тишине, к началу третьего в зале захихикали; смешки становились всё громче. После строк:
Однажды ты ко мне вернулся
И заплатил… За весь рулон!
Зал разразился хохотом и устроил овацию.
Это уже был успех, и стало не важно, что присудит жюри. Уже чувствуя себя побе-дительницей, я вернулась в зал, к Андрею, досматривать концерт.
В это время Дима носился по «Свезару» с видеокамерой, взятой напрокат, и записы-вал все подряд.
Мы сидели с Андреем рядом и шёпотом обменивались впечатлениями.
Главным достижением этого фестиваля оказался дуэт Смуровых. Их звали Алена и Саша. Эта необыкновенно гармоничная супружеская пара, точно, была задумана на небесах: оба невысокие, ладные, улыбчивые и очень обаятельные. Они исполнили две шуточные песни собственного сочинения, и мы с Акуловым, да и другие гости, еще долгое время спустя напевали кстати и некстати: «Это любовь, // Мысли полет, // Каждый по-своему в ней идиот! // Пара-па-пам, па-па-ра-па-пам….»
После концерта наступали часы общения. Люди усаживались в баре, группируясь со-гласно пристрастиям, беседовали, пели, передавая гитару по кругу.
Андрей рассказывал мне о своих планах.
- А у меня скоро день рождения.
- Когда?
- Девятого мая.
- В день победы? Да это же совсем скоро!..
- А ты приедешь к нам в Кыштым на первый бардовский слёт?
- Приглашаешь?
- Да, всех! Палатки не понадобятся, мы вас в клубе устроим.
- Не знаю… не уверена… А для «всех» ты напиши объявление!
- Где?
- В поэтической студии есть школьная доска, там и мел найдется…
– Знаешь что, ты Сашу позови, Акулова, а я пока гитару настрою: я вам сейчас свою новую песню покажу, про трамвай. Называется «Екатеринбургское настроение, или Догонялки».
Подошел Саша, присел рядом. Девяткин запел негромко, но задорно:
Тополиный лёгкий снег
Заметает улицы.
Вспомнилось, как по весне
Голуби целуются…
Ах, колдунья шалая,
Мне без глаз твоих пропасть.
Где же ты, душа моя,
Затерялась, спряталась?
Лето катится трамваем без оглядки,
Ну, а ты в нём пассажиром безбилетным;
Хочешь, я с тобой сыграю  в догонялки?
Может, стану хоть на миг двадцатилетним!
Песенка оказалась такая заводная, что к нам стали подтягиваться слушатели. Андрей всё пел, отбивая на гитаре озорной ритм:
Но мне нравится, забыв про все порядки,
И попутные сорокины сплетни,
Третий день с тобой играть в догонялки,
И себя ощущать двадцатилетним!
Я в твоё не попадаю измерение,
Но, коль ты неугомонная такая,
Что ж, на этот раз остановлю я время:
Только мы с тобой – ни лета, ни трамвая!
Я слушала, раскрыв рот. Если глаза – зеркало души, то стихи и песни – это ее голос. Самые потаенные чувства, которые не решаются высказать прозой, намного смелее выражают в стихах. Я не верила своему счастью: избранница Андрея из Ека-теринбурга, и как-то связана с трамваем! Да это же я! Конечно, я ведь целыми днями катаюсь в трамвае, да и эпитет «неугомонная» в точности соответствует моему ха-рактеру. В глубине души я и ожидала чего-нибудь в этом роде, к тому же, я уверена: в меня очень даже можно влюбиться!
Слова песенки продолжали звучать у меня в ушах, когда я вечером возвращалась до-мой. А дома сидел Арсен, еще раздраженнее обычного. Ему не нравилось, что у меня есть свои интересы и свои друзья. Он не понимал стихов и не любил их. Но он ничего не мог предложить мне взамен, кроме претензий и своей мрачной физиономии, а этим я была сыта.
Ночью, перебирая впечатления дня, я одновременно и ликовала, вспоминая «Дого-нялки», и страшилась нарождающегося чувства, и тревожилась: что-то было не так. Андрей словно заслонён невидимым экраном. Подумалось, что моя привлекательная внешность и шумный успех сейчас не имеют значения, и вроде даже мешают, и захо-телось быть проще и незаметней. Почему-то идеалом Андрея представлялась девуш-ка с длинными русыми волосами, строгая и скромная. Полная противоположность мне по темпераменту! Но слишком хотелось думать то, что мне хотелось, чтобы при-давать значение таким нюансам. Отогнав таинственный призрак, я заснула, вполне счастливая.
На второй день фестиваля было запланировано оглашение итогов конкурса и концерт лауреатов. На стенде висела программа. Я значилась в списке под номером один – это означало третье место или какой-нибудь специальный приз. Из Кыштымской ко-манды в списке оказались только Дима Одиноких и Антон. Думаю, что Андрея под-вела его камерная манера: его просто не услышали. Людмила Александровна, дирек-тор клуба, потом скажет:
– Не донёс Девяткин до слушателя такую хорошую песню! - и включит «Морского Волка» в сборник.
Но это будет позже, а сейчас у Андрея начало портиться настроение. В довершение всех огорчений, он обратил внимание на лауреатку конкурса Машу Сергееву, очень красивую брюнетку, обладающую великолепными вокальными данными. Он хотел бы показать ей одну из своих песен, написанную как раз для такого голоса, но за-стенчивость мешала. Я заметила, что Андрей застенчив до заикания в разговоре с не-которыми людьми, и предложила своё посредничество. Маша вежливо выслушала песню, косясь на руки гитариста в самых сложных пассажах, и сказала, что принци-пиально не поёт чужие произведения. Как я узнала позже, аккорды Девяткина счита-лись трудными для исполнения. Андрей надулся и замкнулся. Он переживал молча, но всё было слишком очевидно! Чтобы подбодрить своего кумира, я попросила ещё раз спеть «Екатеринбургское настроение, или Догонялки», теперь уже перед видео-камерой. Я и не задумывалась, что эта запись подольет масла в огонь…
Фестиваль подходил к концу. Андрей выглядел рассеянным и разочарованным. Я по-дошла к нему, чтобы уточнить детали насчёт Кыштымского слёта, и он дал свои ко-ординаты и координаты клуба, но как-то вяло, словно ему все равно, приеду я или нет. Да я и не собиралась, просто снова хотела иметь его адрес – так, на всякий слу-чай…
Призы раздали. Милые уморительные Смуровы завоевали Гран-при. Я получила на этот раз Приз Зрительских Симпатий, Дима Одиноких занял первое место в номина-ции «бард», а ученик Андрея – двенадцатилетний Антон, блондин, хорошенький, как картинка, – отхватил целых два приза: первое место в номинации «исполнитель» и Приз Надежды. По традиции победители должны участвовать в концерте лауреатов, и мне представилась возможность еще раз послушать лучшие номера. Андрей и Ан-тон на сцене мне очень понравились, и, если Андрей в глубине души считал, что по-терпел неудачу, как бард, то, как учитель, он был на высоте.
Заключительный концерт подходил к концу, а мне надо было к семье. Я хотела, что-бы Андрей проводил меня до остановки, как и раньше, и, не дожидаясь окончания концерта, предложила:
– Пойдём, прогуляемся!
Обманув мои чаяния, он ответил как-то нехотя:
– Не… щас не могу… поют же!
– Ладно, а мне пора…– стараясь не показать разочарования, я пошла одеваться. Пока получала в гардеробе куртку, концерт завершился, и зрители повалили к выходу. Мне всё-таки хотелось проститься с Андреем романтично, я поравнялась с ним, и мы вме-сте вышли на улицу. Он всё ещё выглядел несчастным, я бодрилась; я сказала:
– Ну, всё, Девяткин, жди письма!
На что он возразил:
– Я буду ждать не письма, а визита!
Выражение его лица было грустным, даже страдальческим. Я не могу видеть такие лица. Я способна вывернуться наизнанку, лишь бы не видеть таких лиц. Я уже готова была немедленно ехать с ним в Кыштым, чтобы спасать Девяткина от самого себя. И я дерзко поцеловала его в щёку, не спрашивая разрешения и не дожидаясь, додумает-ся ли он сделать это сам. На этом мы расстались: я устремилась в направлении трол-лейбуса, а печальный Дон Кихот остался стоять на крыльце.
5
Я вернулась к обычным занятиям, но была уже не та. Конечно, у меня были опреде-лённые отношения с Арсеном, и огромная куча проблем, которые я, по странной тра-диции нашей «семейной» жизни, решала одна; проблемы детей всегда оставались только моими проблемами – кому нужны чужие дети! Всё это связывало меня крепче любых верёвок, на первом месте по-прежнему стояло выживание. Я была закрепоще-на в быту, но никто не мог закрепостить мои мысли. По моему глубочайшему убеж-дению, мысли – это единственное, что по-настоящему может принадлежать человеку. Я начала мечтать, и Арсен ничего не мог с этим поделать.
Стараниями Димы Сомова у меня теперь была видеокассета с записью фестиваля, и я прокручивала её при каждом удобном случае. Чаще всего звучала песня «Догонял-ки», и Арсен это заметил.
- Я собираюсь смотреть кино. Что за муру ты опять включила?
- Это не мура… Не тронь, не надо резких движений! Я сейчас остановлю… смотри свое кино…
- А что это ты так вцепилась в эту кассету? И вообще, что у тебя с этим уродом?
- Он не урод…
- А кто он тебе?
- Просто друг.
Арсен явно подозревал, что у меня роман с Андреем. Может, я бы и хотела, но пока это оставалось несбыточной мечтой, и несправедливые обвинения только раздували паруса конфликта.
- Да, у меня есть друзья. А что, запрещается? Вот возьму и поеду в Кыштым…
- Куда? К этому придурку?!
- Просто на бардовский слет… Не тронь меня!!!
- Ну и катись к своим неудачникам! Если ты туда поедешь, я от тебя уйду! Пошла ты…!!!
Он хлопнул дверью и не возвращался двое суток. Однако Арсен оказался слишком самоуверен. Избавленная от страха физической расправы, я имела возможность хо-рошо поразмыслить.
Я вдруг вспомнила все свои старые обиды: деньги дает через силу, за картошкой в магазин и то не пойдет без скандала, он даже на работу через день ходит, если бы не его отец, Арсена давно бы уволили. А я регулярно отрабатываю в две смены – одну на работе и вторую – дома, ни в чем ему не отказываю и при этом брань в свой адрес слышу чаще, чем похвалу! Не говоря уже о синяках…
Я вдруг пришла к выводу, что все эти годы не он мне, а я ему была опорой. Кассета в моих глазах стала своеобразным символом освободительной борьбы, а сама песенка – моей «Марсельезой».
Словом, когда Арсен надумал вернуться, я его сама не пустила. Моё спонтанно воз-никшее в процессе ссоры решение поехать в Кыштым окончательно окрепло.
Арсен сменил тон и три дня не давал мне прохода, караулил в подъезде, просил про-щения… Я осталась непреклонна.
Договорилась с сестрой, чтобы она присмотрела за детьми, и стала собираться в по-ездку. Помня, что у Андрея скоро день рождения, следовало быть щедрой. Пригото-вила сувениры, написала новые стихи... Сделала, между прочим, и копию видеокас-сеты.
На майские праздники у меня выпадало два законных выходных дня, а для поездки требовалось четыре. Я взяла  еще два «донорских». Свобода и любовь стоили крови!
Последние несколько дней перед отъездом я прожила, как во сне. Мои мечты уже кружили над Кыштымом, как мошкара над горящей лампочкой.
7
Уезжали восьмого мая – добрый молодец Дима Сомов, его стильная и современная девушка Оля и я, неунывающая кондукторша в светлых кудряшках, с мечтой о счаст-ливой любви и творческой карьере.
День был солнечный и холодный. Весна в том году вела себя странно: снег долго не таял, а когда он, наконец, сошёл, тут же выпал снова. Он таял, и выпадал опять с уди-вительной настойчивостью, и день нашего отъезда не стал исключением.
Выехали на трехчасовом автобусе. Трасса прошла через город, потом – через посё-лок, потом через рощи и луга. Мы ехали на юг, и скоро снег закончился. Благодаря затяжной весне лес был ещё голый, а местами – чуть пушистый от распускающихся почек. Рощи сменялись долинами, долины – лесами.
Сама по себе дорога в Кыштым запомнилась, как одно из лучших и острейших пере-живаний в жизни: наш автобус был захвачен – им завладели мои фантазии!
Никогда еще я не была настолько счастлива. Ещё бы: такие волнения пришлось пе-режить, такие препятствия преодолеть, и вот я – на финишной прямой!
Каждый километр приближал меня к Андрею, а значит – и к моим мечтам. Я больше не буду натыкаться дома на грубость и непонимание, и уже никому не позволю об-ращаться с собой, как с прислугой. Прощай, серый, эмоционально скудный быт! Я влюблена, в жизни появились новый смысл и новая цель. Мы будем сочинять песни, и ездить на фестивали вместе с Андреем.
Ни с того, ни с сего в мои грезы вдруг вторгался одновременно страдающий и устра-шающий образ Арсена. Не беда: с этим чертиком из прошлого я как-нибудь справ-люсь, но позже! А сейчас…
Очередной лесок сменился полем, потом – маленькими домиками; потом домики подросли, и это значило, что мы въезжаем в городок.
Автобус затормозил на голой площадке вокзала, пассажиры поднялись со своих мест, и вереница людей медлительной змеёй поползла к единственному выходу.
А тем временем из того же автобуса вместе с нами высадилась нам пока ещё не зна-комая любительница бардовской песни – девятиклассница Наташа, начинающая кра-савица с длинной русой косой и загадочными дымчатыми глазами. Она прочла то са-мое объявление, которое было написано на доске в поэтической студии «Свезара» с моей лёгкой руки.
Казалось, что время остановилось в этом городке много лет назад…
Нас уже ждали: на площадке я заметила соратника Андрея, поэта и гитариста Диму Одиноких, и ещё нескольких молодых ребят с гитарами. Гостей из столицы Урала принимали тепло и радушно.
Здесь меня поджидало и первое разочарование: самого Андрея не оказалось среди встречающих!
 
8
Клуб «Подорожник» расположился в конце извилистой деревянной улочки, и пред-ставлял собой одноэтажную избу с высоченным крыльцом, огороженную забором. Стены внутри выкрашены в голубой цвет и все еще сохраняют легкий запах масля-ной краски. В коридоре - стенд, отражающий жизнь клуба. На стенде – устав скаутов, распределение заданий между отрядами и итоги соревнований. Надо же, деятель-ность в провинциальном подростковом клубе просто кипит! Родные пионерские дру-жины приказали долго жить, а тут заморские скауты какие-то… Удивительно!
Нам показали спортзал и комнаты, где можно было расположиться. Андрея не было и здесь. Меня терзал вопрос – почему? Ведь я накануне предупредила о своём приезде. Прислушиваясь к разговорам местных ребят, я так и не узнала ничего утешительного: говорили, что он ушёл на станцию встречать поезд, в котором точно не было меня…
Вскоре Андрей появился. Я почти столкнулась с ним в сенях, но не сразу признала: во-первых, смотрела против света, во-вторых, это был не совсем тот Андрей. Он  как-то странно, почти болезненно реагировал на моё появление. Я заглянула ему в лицо, как в душу. Это была неожиданная для меня сторона его натуры: я видела глубокую неудовлетворённость жизнью и тайные муки уязвлённой гордости. Должно быть, Андрея угнетали однообразный провинциальный быт, рефлексия, неизвестность, комплексы или уходящие годы – скорее, всё вместе. От всего этого я и приехала его спасать, но самим своим приездом напоминала о неудаче на «Свезаре», что причиня-ло ему новую боль. Сама же я в эту минуту испытывала ревность и досаду, что он ходил встречать не меня.
Обуреваемые такими противоречивыми чувствами, мы несколько секунд пребывали в лёгком ступоре, потом Андрей сделал над собой усилие, которое ему почти уда-лось, и сказал:
– Знакомитесь: Лена, Олеся, Катя.
Только теперь я обратила внимание на девушек за его спиной. Олесю я встречала в «Свезаре», русоволосую Катю, высокую, стройную, одетую в чёрное и длинное, поч-ти монашеское – видела в первый раз. Хотела бы я посмотреть тогда на свою физио-номию! Досадно, что Катя напоминала тот мимолётный образ, который спонтанно возник в моём мозгу ещё в Екатеринбурге. Однако, я не из тех, кто легко сдаётся, и, к тому же, самообман – великая сила. Отчаянно стремясь поскорей преодолеть шок, я изобразила приветливость, хотя в мыслях уже готовилась к схватке.
В клубе тем временем шли приготовления к ритуалу знакомства. Организаторы рас-ставляли столы и стулья, вешали в концертном зале транспарант с надписью «Празд-ник авторской песни!». Накрывался один общий стол, и готовилось специальное блюдо «мозги спелеолога». Я помогала, чем могла, однако вскоре все равно осталась без дела. До вечера ещё несколько часов… Я слонялась по скрипучим половицам и, терзаясь в душе надеждами и сомненьями, делала вид, что рассматриваю развешен-ные по стенам скаутские «Молнии». Андрей постоянно  находился возле Кати, но мне почему-то казалось, что она запросто могла быть его сестрой. Ну, а если это лю-бовь, то почему у него при этом такой несчастный вид?
Андрей поделился заботами: Курочкин не приедет – занят на работе, Смуровых тоже что-то нет…
Не слишком ли много значения он придаёт мелочным уколам судьбы? Я вспомнила о своей кассете:
– Не горюй, я тебе привезла Смуровых!
Я была счастлива почувствовать себя «скорой помощью». Излучая бодрость и опти-мизм, я, смакуя, вручала Девяткину многочисленные сборники и сувениры из Е-бурга, и видеокассету, где в числе других было записано выступление лауреатов Гран-при. Но в тот раз я достала не всех кроликов из шляпы: надо же было кое-что приберечь и на день рождения Андрея. И всё-таки, что значит для него эта Катя?
Мне стало совсем невозможно усидеть на месте, и мы с Наташей отправились бро-дить по Кыштыму. В целом малоэтажный, город представлял собой причудливую смесь двух веков – «хрущевки» соседствовали здесь с историческими зданиями доре-волюционной постройки. Единственную в округе девятиэтажку обступали со всех сторон деревянные домишки. Издали казалось, что это великан вышел покормить го-лубей.
Если на центральной улице Ленина еще было какое-то движение, то в нашем районе машины ездили редко, а звуки преобладали естественные – лай собак, человеческая речь да неторопливые шаги редких прохожих, бредущих прямо по проезжей части. Когда автомобиль оказывался за спиной прохожего, водитель не сигналил и не ругал-ся матом, а тихо и неторопливо ехал следом, пока его не заметят и не посторонятся. Здесь даже вкус у воздуха был другой, чем в Екатеринбурге.
Набродившись до приятной усталости, мы вернулись в «Подорожник». Я надеялась, что прогулка отвлечет меня от грустных мыслей и сомнений, но они возвращались снова. Словно кто-то заложил в меня бомбу с часовым механизмом. Нетерпелось прояснить ситуацию с Катей. Улучив, как мне показалось, подходящий момент, я по-дарила Андрею влюблённый взгляд, но его ответный взор обжёг меня, как внезапный окрик. Мои шансы таяли на глазах, как ненадежный майский снег!
9
Долгожданный вечер наступил. Кроме нас, екатеринбуржцев, на слет приехали ребя-та из Магнитогорска и Челябинска. Мы с Димой Сомовым всюду таскали за собой диктофон.
Все собрались вокруг общего стола, над которым витали аппетитные запахи. Каждый выложил угощения из собственных запасов.
На десерт вся компания поедала сладкие вязкие «мозги спелеолога» – походное ла-комство, смесь измельченного печенья и сгущёнки. Посудина с этой едой передава-лась из рук в руки, каждый, к кому она попадала, должен был представиться, затем спеть, или прочитать стихи, съесть ложку «мозгов» и передать миску дальше по кру-гу.
Наконец, выступила Катя. Она рассказала, что живёт в «Магнитке», песен не пишет, только поёт. Потом она запела звонким девичьим голосом. Андрей сидел рядом, за-мирая от восторга, притихший, как испуганная птица. Если не с Катей, то уж с ним-то всё было ясно. И для чего я проделала этот путь? Для чего преодолевала трудности и боролась с Арсеном?
Ну, что же, препятствия и разочарования только удесятеряют силы. Оказывается, со-хранять хорошую мину при плохой игре не так и трудно, если никому из присутст-вующих нет до тебя дела!
Теперь мне почти хотелось уехать домой, но еще больше – чтобы уехала Катя. Пус-кай Андрей принадлежит ей, но могла бы я просто побыть возле него, хотя бы три дня! В сущности, у меня и не было других планов, я понятия не имела, что буду де-лать со своей жизнью, когда эти три дня закончатся. Ну что ей стоит сегодня ночью сесть на поезд, и: «Ту-ту!» - только и видели. А может, она все же – его сестра, или не отвечает ему взаимностью, а нет, так мало ли, какие могут быть варианты! Вопреки всему я хотела на что-то надеяться, а часовой механизм внутри меня продолжал ти-кать. Я прикладывала отчаянные усилия, что бы заглушить и это «тиканье», и не-вольную неприязнь к Кате. В конце концов вся эта ситуация начинала казаться забав-ной.
Ритуал знакомства заканчивался, предстояла долгая ночь: ведь Андрей собирался до-мой и уводил к себе Катю! О том ли я мечтала дорогой? Казалось, это было целую вечность назад.
На таких мероприятиях люди обычно жертвуют часами сна, чтобы максимально про-длить общение, но мне было не до того. Заснуть в эпицентре бардовского фестиваля тоже проблематично, особенно в моем душевном состоянии. Я не знала, куда себя деть, и ту меня осенило.
– Дима, а слабо ночью пойти на местное кладбище? Говорят, оно очень старое!
–  Кому – мне слабо?
И вопрос решился. Ольга и Наташа с энтузиазмом присоединились к нашей затее, ос-тальные, в том числе и Андрей, недоумевали: кой чёрт нас туда понёс? А этот чёрт сидел во мне!
Полночь была черным-черна. Попутчики разошлись по домам, и остались только мы вчетвером и местный паренёк в роли проводника.
Вот и кладбище. Ветхая каменная кладка ограды, железные ворота. Это невероятно, но за воротами ночь оказалось ещё чернее. Мы двинулись вглубь, а точнее – вверх, вооружённые лишь собственной дерзостью и маленькой свечкой. Пришлось почти карабкаться по склонам, теряя равновесие и цепляясь за выступающие корни деревь-ев. Настораживающий ветерок щекотал спину где-то между лопатками, добавляя му-рашек.
Само расположение на лесистой возвышенности сообщало особую поэтичность это-му месту. Почва под ногами была неровная, сосны вокруг – громадные, вековые! Со-сны потрескивали, как будто ветер в кронах пружинисто перепрыгивал с ветки на ветку. Свеча выдыхала характерный запах плавящегося воска, однако она горела практически без толку, не столько освещая путь, сколько подчёркивая окружающий мрак.
Кладбище действительно оказалось старое, некоторые могилы датировались началом двадцатого века. Сами обелиски были для нас в диковинку, в них причудливо варьи-ровались крест, часовня, часы с кукушкой. Часть надгробий повалило время, и они обросли мхом, словно бородой – таким же шершавым и колючим на ощупь. Памят-ники, которые устояли, опутывала паутина трещин, точно меридианы – географиче-скую карту.
Дима с Наташей поспорили, какая могила здесь старше других. Наташа настаивала, что за 1904 год, Димка же сказал, что это кладбище намного древнее. Разбили пари. Не знаю, как, на ощупь, что ли, но он действительно нашел еще более старую моги-лу!
Вдоволь насмотревшись на диковинные кресты, совсем не похожие на привычные обелиски с советской символикой, мы двинулись в обратный путь. Калитка во двор клуба оказалась запертой. Пришлось в кромешной тьме под шуршание ветерка в тра-ве перелезать через двухметровые ворота, подсаживая и подбадривая друг друга.
В клубе ещё не спали. Мне захотелось теперь уединения, да где там! Спальные места, отведённые нам, захватили местные юные парочки, для которых слёт послужил по-водом сбежать из-под родительской опеки. Кто знаком с бардовской культурой, тот знает – такие слеты часто проводятся вообще под открытым небом, а сами барды очень хорошо приспособлены к ночевкам и в более экстремальных условиях. Но я не принадлежала к их числу, и не успела обзавестись спальным мешком. Наконец, в не-исследованной части дома я обнаружила махонькую каморку, где стояла койка, судя по размерам, детская.
Из соседних комнат сквозь деревянные перегородки ручейками просачивались пото-ки речи и музыки, сливаясь в один общий неразборчивый гул. Пытаясь обжить кро-вать, которая была на треть меня короче, я скрючивалась на ней буквой «зю», свора-чивалась калачиком, задирала свои оказавшиеся лишними длинные ноги на спинку кровати, пока не додумалась поставить в изножье табуретку. Теперь можно было вы-прямить колени, просунув голени между прутьями спинки кровати и сложив пятки на табурет. Гордая своей находчивостью, я даже сумела задремать.
Но и этому сомнительному счастью не суждено было продлиться до утра: через час меня разбудила миниатюрная уборщица, хозяйка этого ложа! Её муж работал здесь сторожем, и они как раз заступили на дежурство.
Спросонья я ничего не хотела понимать, и добрая лилипутка сжалилась надо мной. Мне позволено было остаться на кровати, супруги же постелили себе на полу.
Гул в соседних комнатах поутих, но жизнь ещё не замерла. Хотя меня и оставили в покое, но я – вот досада! – больше уже не могла заснуть. И даже возможности воро-чаться на кровати у меня не было: мои ноги фиксировала решетка, а внизу храпели хозяева. Комнатенка так тесна, что невозможно было слезть с койки, чтобы не насту-пить на спящих. Я высвободила ноги из плена прутьев и тихонько перелезла через спинку кровати на табурет, а уже оттуда просочилась в дверь.
Я от бабушки ушла, я от дедушки ушла, и от бардов я ушла - я отправилась встречать восход.
Если тебя мучают безответная любовь и бессонница, нет ничего лучше прогулки. Но мне в эти сутки особенно не везло – восход и тот закрывали тучи! Тем не менее, надо же было куда-то идти. И я пошла навстречу предполагаемому солнцу, по направле-нию к телевышке, о которой днем говорил Девяткин.
Где-то там, на востоке, у телевышки, в каменной пятиэтажке на окраине, на самом верхнем этаже жил Андрей. И пусть он не ждал меня, всё равно хотелось оказаться к нему ближе – кому от этого плохо? Он ведь даже не узнает, что я пришла посмотреть на его жилище.
За темно-серым, словно вымазанным сажей, хрущевским домом, совсем невидимое под облаками, тем не менее, всходило солнце! Заветная Графитовая улица оставалась позади, а я всё шагала и шагала, пока не обнаружила, что идти больше некуда: город кончился. Он оказался слишком мал для моей любви, как движущей силы.
Асфальтовая дорога уперлась в железную, за которой начиналась еловая роща. Уже рассвело, и птицы вовсю щебетали. Пахло смолой, прелой травой, сырой землей и хвоей.
Среди деревьев ощущаешь себя умиротворенно, словно и тебе передаётся их величе-ственное спокойствие. Я приземлилась на пень и долго слушала птиц безо всяких мыслей, загнав себя настолько, что даже душевная боль на время притупилась. Те-перь я бы заснула, если бы нашла подходящее гнездышко. С этим намерением попле-лась обратно.
Когда пробиралась в «Подорожник», сон уже сломил сопротивление даже самых не-угомонных и полностью завоевал территорию клуба. Спящие тела занимали не толь-ко все маты в спортзале, но и столы, и стулья в других комнатах. В унисон храпящие, сопящие и посвистывающие во сне барды могли бы составить своеобразный оркестр. Койку в каморке доброй уборщицы я прошляпила, мне оставалась очень узкая, зато и очень длинная деревянная лавка в спортзале. В тот период жизни я была стройная, если не сказать – костлявая, но скамейка оказалась вдвое уже. Давно ли я в собствен-ных стихах назвала себя спартанкой! Вот, пришло время «за базар ответить»… Это, видимо, и наступил момент, когда стихи начинали определять мою судьбу. Вытя-нувшись на жесткой скамейке в струнку, свисая руками и ногами с двух сторон сразу и с трудом удерживая равновесие, я подложила под голову свитер и забылась чутким сном канатоходца. Ближе к полудню в таком положении меня и обнаружила тётя Маша…
Тетя Маша оказалась неожиданно забавна. Похоже, малограмотная пожилая уборщи-ца провинциального клуба до сих пор жила в готовности однажды встретить прямо на рабочем месте столичную знаменитость, за которую и приняла меня. Когда ей по-палось на глаза моё стихотворение «Купи билетик», она фанатично схватила листок, долго рассматривала первые две строки, шевеля губами, потом призадумалась, и ска-зала мужу многозначительно:
– А ведь это правда, что кондуктор для безбилетников – гроза!..
Видимо, это поразительное открытие сполна утолило её жажду прекрасного, и на дальнейшее чтение не осталось сил. Зато я почувствовала себя примадонной.
Околдованная собственными иллюзиями тётка позднее замолвила словцо Андрею, и следующую ночь я провела в более сносных условиях.
10
На два часа был намечен концерт, а до этого Андрей обещал устроить нам экскурсию по городу. Но он задерживался, а я, раз проснувшись, уже больше не могла уснуть. За прошедшую ночь грусть как-то приклеилась к моей душе… Часовой механизм во мне всё тикал, неизвестно, когда ожидать взрыва. Казалось бессмысленным находиться здесь, и в то же время я не могла и не хотела вернуться в старую жизнь, которую уже разрушила. Никуда я не уехала, просто ещё раз прошлась по Кыштыму…
Светило солнце, поверх зелёных газонов лежал тонкий слой снега. На главной пло-щади города по-старомодному торжественно и по-провинциальному душевно прохо-дил митинг, посвящённый Дню Победы. С чувством легкой ностальгии я останови-лась посмотреть, потом вспомнила, что времени много, и меня, должно быть, уже по-теряли в клубе.
Так и было. Андрей, наконец, пришёл, и тётя Маша возбужденно показывала ему моё спартанское ложе. Увидев Андрея, я встряхнулась и воспрянула духом. Конечно, ЕМУ можно простить всё, и даже то, что он любит не меня.
В это утро Андрею стукнуло 35, он выглядел бодрым и отдохнувшим, но настроен-ным философски, наверное, подводил итоги очередного этапа жизни. Ещё в Екате-ринбурге он говорил, что не любит день своего рождения. Это легко понять, дни ро-ждения больше всего радуют детей, у которых все впереди. Взрослым же они напо-минают об уходящем времени.
Задумчивого кумира окружали ученики-гитаристы, и я видела, что ребята его любят. Среди них я и сама ощущала себя школьницей, влюблённой в своего учителя. Первая его и поздравила. Вместе с подарком отдала стихи:
Случай – бродяга и комик –
Крикнул в окно: «Встречай!»
Жизнь моя – карточный домик –
Рухнула невзначай.
Ветер уносит карты,
Поздно жалеть о том;
«Здравствуй, скиталец! Как ты
Смог отыскать мой дом?»
Но не сбылось пророчество,
Любит судьба ужалить;
Случай – Его Высочество –
Снова спешит отчалить.
Не поймать на рыбалке,
Не найти на прогулке;
Это – не «догонялки»,
Это, скорее, «жмурки»…
Андрей спросил, имеет ли это отношение к его песне «Екатеринбургское настроение, или Догонялки», и я сказала тише тихого:
– Догадайся сам…
Я надеялась на его проницательность и на то, что мужчина не забудет женщину, по-святившую ему стихи.
Итак, нам предстояла экскурсия по городу. Ольга, подружка Димы Сомова, взяла с собой рюкзак: она должна была вернуться в Екатеринбург к экзамену, и собиралась сесть на автобус сразу после прогулки.
Андрей рассказывал по пути, что Кыштым называют «Уральской Венецией», потому что в окрестностях города расположены целых пять озер. На мосту он остановился, вглядываясь вдаль:
- Видите эти две горы? Та, что повыше – Егоза, пониже – Сугомак.
- А что значат эти названия?
- Это имена двух возлюбленных.
- А почему девушка выше?
- Это наша местная легенда. Егоза была дочь старейшины, к тому же, выше ростом, чем Сугомак. Сугомак был простым, но славным охотником. Они полюбили друг друга. Старейшины постановили, что Сугомак может жениться на Егозе, если прой-дет испытание. По обычаю, жених должен догнать невесту верхом на коне, пока не взойдёт солнце. Когда началось испытание, конь Сугомака споткнулся. Тогда юноша спрыгнул с него и побежал бегом, но разве пеший догонит лошадь!
- А что Егоза? Она ведь любила парня?
- Да, любила… это все ваша женская гордыня: Егозе бы поддаться, притормозить, а она ускакала далеко. Потом оглянулась, увидела, что Сугомак без коня, тоже спрыг-нула с лошади и побежала. Жаль, слишком поздно, или слишком резво бежала. А тут и восход, не догнал Сугомак невесту…
- И что стало с ними дальше?
- Вот, - Андрей снова указал на горы. - Несчастные влюблённые при первых лучах солнца окаменели и превратились в эти две горы, чтобы никогда не разлучаться... Та-кая вот грустная история.
Мы с Наташей захватили «мыльницы» –  дешёвые импортные фотоаппараты, очень простые в обращении, и смогли запечатлеть легендарную пару. А ещё я сфотографи-ровала самого Андрея в тот момент, когда он указывал на горы. Волнуясь, я неровно держала фотоаппарат, и линия горизонта получилась наклонной, она уходила куда-то вверх, параллельно с его вытянутой рукой, и это придало кадру концептуальный ха-рактер. Словно бы Девяткин указывал на что-то неземное, высшее. Позже я с ласко-вой иронией надписала с обратной стороны снимка: «Пастырь».
Потихоньку мы добрели в центр города, и пришло время расставаться с Ольгой. Про-думывали сюжет прощального фото. Андрей предложил изобразить статую «Рабочий и колхозница». Ольга с Димой влезли на автомобильную шину, приспособленную под цветочную клумбу, пустующую в это время года, и подняли вверх сцепленные руки. Мы закричали «Ура!» и защёлкали фотоаппаратами. Дима не удержался и по-целовал Олю в губы, а я снова поймала их в фокус. Андрей сказал: «Не надо!» Но ре-бята ничего не имели против, и поцеловались ещё и ещё на «бис».
Им было только по восемнадцать, впереди предстояло ещё не одно увлечение. Анд-рей же воспринимал их отношения, как серьёзное чувство. Он вообще не принимает другого подхода к любви.
Оля села в «маршрутку» и помахала ручкой. Я обратилась к Диме:
– Ну что, ты теперь со мной?
– А как же!
Сомов подхватил меня на руки и начал кружить на глазах у изумлённого Андрея, ко-торый буквально оторопел от такого скорострельного предательства. Так Девяткину и надо, пускай теперь мозги ломает над нашим поведением! Это моя бабская месть. Дима никогда не упустит возможности пофлиртовать, за что шеф и окрестил его «сперматозавром», без малейшего оттенка осуждения. Шеф и сам таким был, пока не женился. Бьюсь об заклад, он иногда завидует Диме, как женатый мужчина – холо-стому. Это абсолютно ничего не меняет в его семейной жизни, и не может изменить, просто дань человеческой природе.
А вот суровый Андрей не знает, что такое флирт. Подозреваю, что Андрей в своей жизни слишком большой аскет. Не допуская мимолетных увлечений, вряд ли он зна-ет даже самого себя. Идеалисту трудно простить миру его несовершенство, остаётся поселиться в пустыне. А он выживает, творя.
Понимая, что не могу соответствовать слишком высоким критериям Девяткина, я всё-таки им восхищалась.
К середине дня снег растаял, а наша компания вернулась в клуб. Мы с Димкой, про-должая зачем-то изображать новоиспеченную парочку, сели на лавку в первом ряду, вооружённые фотоаппаратом и диктофоном.
Андрей и Катя выступали вместе. Катя играла на флейте. Стоило видеть Андрея во время этого выступления! Его лицо, одухотворённое любовью и поэзией, нравилось мне все больше. Катю же я нарочно в упор не видела. Но сделала несколько снимков и с ней, специально для Андрея. Катя уедет в свою «Магнитку», и я заработаю очки, если подарю ему эти фотографии.
Тут я поймала себя на том, что оглохла, отупела, и почти уже не ревную. Какая мне разница, кого любит Андрей? Главное  –  мне никто не запретит его любить, а любовь  –  не хомут и не цепь. Кто сказал, что если человек уже счастлив в любви, то не за-служивает её ещё больше?..
А завтра мы уедем, и это положит конец дурацкому и двусмысленному положению, в котором я оказалась по вине слишком пылкого воображения.
Размышляя так, я почти примирилась с собой и судьбой, но она уже приготовила мне новое испытание.
Концерт под вывеской «Праздник бардовской песни!» продолжался часа четыре. Это было настоящее музыкальное пиршество. Песен – под гитару, скрипку, флейту, ак-кордеон, даже под фортепьяно – я в тот день наслушалась больше, чем за всю преды-дущую жизнь. Ведущий раз тридцать объявлял заключительный номер, потом нахо-дился кто-то, кого не выслушали, и еще, и еще! Концерт обретал новое дыхание, словно участники никак не могли насытиться пением.
После концерта Андрей сказал, что сегодняшнюю ночь мы проведём под крышей его дома. Я почти обрадовалась… но это было уже слишком. Не хватало мне только вблизи любоваться на него и эту полумонашку! Все ревнивые чувства, которые я почти подавила час назад, зашевелились снова. Бомба внутри меня опять затикала! Вместе с ревностью, вопреки всему, зашевелилась и моя мучительница-надежда. Ни за что на свете я не отвергла бы это приглашение: так иногда хочется надавить на больной зуб…
Мы отправились большой толпой – «Магнитка», «Катер» и «Челяба». Настроение у меня было… Лучше не говорить. Но где-то в глубинах сознания грели душу «Дого-нялки», а красавчик Димка Сомов прикрывал меня своим флиртом, за что ему спаси-бо. Он был заботлив и предупредителен, даже взял на себя труд донести мой тощий рюкзак, хотя у него имелся собственный. Не имея возможности надеть второй рюкзак на спину, хитроумный Казанова повесил его на грудь. Так и донёс оба рюкзака: один сзади, другой – спереди.
 «Что ж, - сказала я себе, переступая порог квартиры, - ты ведь на рассвете вокруг этого дома немало кругов намотала, теперь наслаждайся!» Силы меня оставили, и единственное, что мне не изменило, это чувство юмора. Оно стало моим спасатель-ным жилетом.
Андрей жил в однокомнатной квартире. Одну из стен комнаты хозяин собственно-ручно расписал осенним пейзажем. Вся квартира оказалась очень чистая и ухожен-ная, и это многое говорило в пользу хозяина. Вряд ли Катя всего за одни сутки смог-ла бы навести здесь такой безупречный порядок! Я бы точно не смогла…

Пока Катя переодевалась и возилась на кухне, хозяин усадил нас в кружок для разбо-ра полетов. Ему было принципиально важно уяснить для себя удачи и неудачи перво-го кыштымского слета. Девяткин абсолютно не склонен к хвастовству, скорее наобо-рот: себе он приписывал все просчеты, удачные же моменты – другим ребятам или случайности, и мне иногда очень хотелось с ним поспорить.
Потом на кухне нас угощали и поили чаем. Все бы ничего, если бы не Катя исполня-ла роль хозяйки этого дома! Свое строгое черное одеяние она сменила на легкомыс-ленную мини-юбку и не менее соблазнительную блузку, и это раздражало еще боль-ше. Моё сердце стучало просто оглушительно, или это опять проклятый часовой ме-ханизм? Как в тумане, я вместо сахарницы механически пододвинула к себе солонку, в рассеянности от всей души посолила свой чай. После первого же глотка скорчила выразительную рожу и метнулась в ванную, давясь соленым чаем со смехом и слеза-ми пополам.
- Что это с ней?
- Это же соль, а не сахар!
- Ха-ха-ха!
В ванной мне вспомнился весь абсурд последних суток: мои радужные фантазии; яв-ление Кати, как гром среди ясного неба; преклонение тети Маши; мои ноги в плену прутьев на табуретке; сон канатоходца; соленый чай… и тут меня просто скрючило: хохот налетел, как стихийное бедствие, просочился под дверью и удесятерился среди присутствующих. Кто-то из мальчиков попросил мою чашку, будучи приверженцем тибетской медицины, пять раз разбавил, но так и не смог её допить. Ещё бы, я ведь бухнула столько соли, сколько обычно кладу сахара!
Теперь мы все окончательно развеселились, а мне и сам чёрт стал не брат. Для понта мы с Димкой иногда целовались. Вся компания читала стихи и пела песни.
Особенно хороши были песни Андрея о любви. Разумеется, все они посвящались Ка-те. Я никогда не слышала ничего подобного, никогда не встречала такого красивого чувства! Перед ним все мои страдания меркли, а ревность отступала. Я совершенно искренне и бескорыстно ими любовалась, будучи бессильна что-либо изменить. Но, даже имей я в союзницах саму Афродиту, и то не поднялась бы рука.
Через час «Челяба» и «Магнитка» засобирались на вокзал, они уезжали в ночь. Они уезжали, а Катя оставалась, и поэтому я им завидовала. Мне становилось тесно и душно, наш с Димой флирт годился только для маскировки, душа рвалась куда-нибудь. К счастью, настроение в компании сохранялось весёлое, воздух просто на-электризован смехом, на фоне которого никто не замечал моего состояния. Я не-сколько раз снимала и одевала свитер, потому что меня в буквальном смысле бросало то в жар, то в холод. Что-то шипело в моей голове, как бикфордов шнур. Теперь мне совершенно ясно, что ОН не может любить никого, кроме Кати. А я-то хороша! Сама себя обманула, теперь сижу тут, на чужой кухне, и с горя смеюсь громче всех; никто в толк не может взять – с чего это мне так весело? Но почему-то смеются тоже. Это ещё забавней.
Долго вынашиваемая бомба, наконец, дотикала свое и разорвалась. Внезапно я ус-лышала треск и одновременно ощутила невесомость и полет. Миг – и я обнаружила, что приземляюсь на корточки, в руках у меня – спинка развалившегося стула, и все вокруг хохочут. И я смеюсь, как никогда в жизни, я даже не могу подняться с коря-чек. Меня поднимает мой напарник и кавалер Дима. Дима единственный соединяет прошлое, где ходили трамваи и грозной тенью мелькал Арсен, с настоящим в этой ухоженной кухне, наглухо отрезанной от всей остальной планеты. Мне странно здесь и сейчас видеть именно Диму, и я с хохотом опускаюсь обратно на корточки! Пусть в клубе «Подорожник» обитают скауты, аборигены едят «мозги спелеолога», а убор-щицы по складам декламируют стихи, но в этом городке даже нет трамвайной линии, как сюда попали кондуктор Дима и я сама?! Я совсем обессилела, но смех не отпус-кал. Случайно зашёл Андрей – он уже готовил нам спальные места, – и застыл от та-кой мизансцены. Чувствуя себя провинившейся школьницей, я все еще держалась за обломок стула и медленно пыталась распрямиться, не переставая хихикать:
- А вот и доктора кто-то вызвал!
Андрей ничего не понял, но рассмеялся. Никто ничего не понимал, но всем было смешно. Однако если бы они представили то, что мысленно видела я, им было бы в несколько раз смешнее! От этой идеи я взрывалась новым приступом хохота, и вся компания, как под гипнозом, взрывалась следом. Боже мой, ведь они ничего не знали о моей роковой ошибке, и про бомбу внутри меня, и о революционной роли невинной песенки, и как параллельные миры в этой кухне из-за Димки пересеклись и запута-лись! Они думали, что стул просто сломался! Словно мячик, металась по кругу шаро-вая молния веселья, и мы едва не надорвали животы.
10
Поздно ночью мы, екатеринбуржцы, сидели втроём за столом на кухне. Ночь за ок-ном строила гримасы. Мне требовалось движение, и уже не ходьба, полёт. Даже если это полет со стула! Усидеть было мучительно трудно, но сейчас никто бы не понял моего каприза. Чувствуя себя прикованной к месту почти кандалами, я сочиняла сти-хи. В пику Девяткину я назвала их «Кыштымское настроение», но решила притво-риться, что написала их для Сомова.
Мы на кухне стихи читаем,
Крыша едет, а дом – на месте;
На гитаре не я играю,
Написал ты немало песен.
Хорошо, что прошла зима
И деревья в зелёном пожаре;
Если я не найду слова –
Научусь играть на гитаре.
И бренчит не моя струна,
И бунтует весна в крови…
Если я не сойду с ума,
То признаюсь тебе в любви!

Чертенок, подсунувший бомбу под стул, и тут не дремал, и в стихи, против моей во-ли, прорвались мои истинные чувства к Девяткину! Испугавшись разоблачения, я за-менила строчку «написал ты немало песен» на «никогда не писал ты песен». Дима Сомов принял это любовное признание в свой адрес… Он стал как-то совсем правдо-подобно за мной ухаживать. Теперь мне ничего не оставалось, кроме продолжения спектакля.
Только подумала – и к нам опять заглянул Андрей.
Он чувствовал, что здесь что-то происходит, непонятное ему. Я отказалась спать в комнате (не хватало еще дышать одним воздухом с соперницей), и Андрей установил для меня раскладушку прямо на кухне. Он не сердился на нас, хотя мы могли бы си-деть тише. Как бы в шутку, я показала ему признание в любви, адресованное будто бы Диме, и Девяткин смеялся со всеми, ничего не подозревая.
Димка с Наташей так и не легли, и сквозь дрёму до меня доносились обрывки разго-воров и розыгрышей.
«Дохлокс» еще не продавали, поэтому с наступлением ночи в кухнях большинства квартир, вопреки усилиям жильцов, наступало тараканье царство. Однако стерильная кухня нашего хозяина была исключением. Наташа, желая подшутить над Андреем, сказала, что видела одного-единственного таракана, не иначе, последнего в роду. Ан-дрей, похоже, готов был перевернуть и выдраить хоть прямо сейчас всю кухню, но найти этого дерзкого нарушителя порядка.
- Девяткин, успокойся! У тебя и так – слишком безупречная квартира, так и хочется запустить пару мадагаскарских тараканчиков, величиной с ладошку!
- Не надо, я их не люблю! – парировал хозяин без тени улыбки, воинственно передви-гая кухонную утварь в поисках сбежавшего врага.
Едва рассвело, Дима потребовал, чтобы мы отправлялись домой. Андрей не захотел отпускать нас наспех, тем более без завтрака. Я еще держалась, еще надеялась не вы-дать своих истинных чувств до отъезда. Дома можно будет всё хорошо обдумать. Выплакать все слезы и впасть в депрессию, или же написать ещё ворох стихов о не-разделённой любви, что всего вероятнее. А пока надо держаться. Скоро вокзал.
Но испытание продолжалось: веселый завтрак под гитару в гостеприимном доме Де-вяткина плавно перешел в обед и полдник и закончился ужином, так что мы в резуль-тате опоздали на самый поздний рейс. Это была судьба: оказалось, что наш автобус уехал переполненным, и на целых десять минут раньше, вообще никого не посадив в Кыштыме. Следующий ожидался только утром.
Раздосадованные, Дима и Олеся предложили ехать «автостопом», но таким способом несподручно путешествовать большой компанией. Предстояло либо разделиться по двое, либо остаться до утра. Дима не хотел оставлять меня в Кыштыме, похоже, он даже слегка ревновал. Но Олеся в любом случае ехала, и ей необходим был напарник. Димка единственный из нас четверых имел опыт подобных путешествий, к тому же, ему уже завтра с утра нужно было на смену, так что выбора у него не было. А нам с Наташей, неискушенным, не оставалось ничего другого, как задержаться на одну ночь. У меня-то был еще один «кровяной» выходной!
Добрели до шоссе, Дима остановил машину. В последнюю минуту Андрей сунул ему деньги. Сомов недоумевал: зачем же на глазах у шофёра? Шофер подвёз бы их и бес-платно, но раз уж он видел, было неудобно не заплатить. Это уже не «автостоп», а прямо такси какое-то! Благородному и прямолинейному Андрею такие житейские хитрости не приходили в голову.
Машина тронулась, а мы втроём поплелись обратно на Графитовую, где Катя ждала своего «графа».
Так и получилось, что мы застряли в Кыштыме ещё на сутки. Первое, о чём я попро-сила, вернувшись, это чтобы мне позволили выспаться. Меня уложили в настоящую постель, и это был единственный случай полноценного сна за всю поездку.
Пока я спала, Андрею принесли видеоплеер. Можно было посмотреть знаменитую кассету и ещё раз послушать «Догонялки».
«Догонялки» были моим последнем утешением, и последней надеждой. Думалось, что Андрей всё же тогда ненадолго в меня влюбился, и мне оставалась песня на па-мять о красивой сказке.
Стоило взглянуть на Андрея и Катю в момент  просмотра. Катя отбивала ритм песни и слегка подпевала, Андрей не сводил с нее взгляда и иногда говорил: «А вот это мы могли бы спеть вместе!»
Увы, это значило, что песня, с которой, собственно, всё и началось, посвящалась Ка-те, точно так же, как и все остальные! Правда предстала передо мной, голая, как биб-лейская Ева, и беспощадная, как Немезида. Я спросила, почему же тогда песня назы-вается «Екатеринбургское настроение», ведь Катя – из Магнитки? Оказалось, наша парочка в прошлом году одновременно приехала в Екатеринбург и три дня не могла воссоединиться.
- А причем здесь трамвай?!
А трамвай оказался всего лишь художественным образом, и ничем более!
Все эти глубокомысленные выводы можно было сделать и раньше, наблюдая за влюблёнными, но самообман, как я уже говорила, великая сила, и перед его лицом никакие факты вообще ничего не значат.
Теперь я почувствовала себя персонажем трагедии и фарса в одно и то же время. Очень кстати вдруг нахлынула спасительная волна безудержного смеха и затопила во мне всё, и боль, и стыд, и разочарование… И опять присутствующие смеялись вместе со мной, и опять – не над тем! Я увела Наташу на прогулку, и, не сумев сдержать эмоций, рассказала ей все.
11
В наш прощальный вечер к Андрею пришёл друг Серж со своей девушкой Настей. Мы всей компанией играли в ассоциации. Суть игры заключалась в том, что ведущий должен был угадать одного из нас по ассоциациям других игроков. Например, Катю описывали как чайку, Сержа сравнивали с хищником из семейства кошачьих, Андрея назвали трубадуром, меня  почему-то сравнили с морем и с шаровой молнией.
Собранный заново стул занимала Наташа, поверенная моих тайных чувств. Может быть, на неё каким-то образом в результате недавнего признания повлиял чертик, все эти дни сидевший во мне и уже чуть не сбивший с толку Димку Сомова. На протяже-нии всего вечера у неё пылали уши, как и у меня накануне, и коварный стул подло-мился. Почему-то это вызвало бурный восторг, и я подумала, а не начнёт ли теперь каждый из нас падать с него на «бис»? Вторичное обрушение стула сочли предвести-ем поэтического вдохновения, и Наташа не обманула ожиданий. Глубокой ночью она сотворила «Кыштым forever»:
Я возвращусь домой на рассвете,
Двери железной дивясь по-детски.
Я буду бредить кыштымской ветрой
И дребезжащим на ней занавеском.
Я буду бредить взглядой напротив,
Каре-раскосой, пристально-нежной,
Я буду бредить солнечной утрой,
Улицем Ленина, солнечно-снежным.
Дома, забившись в вековой угол,
Я буду бредить мигой единой,
Матой холодной и ночным кухнем,
Словою чьей-то неповторимой.
И, даже лёжа в своей кровати,
Я буду бредить песнем и небой.
Разум мой скажет: «Может быть, хватит?»
А я отвечу: «Ты просто там не был!»
Что верно, то верно: разум вообще забыл к нам дорогу. Зато взбесившийся чертик, который перепутал в её стихах все окончания, словно поставил задачу добраться до каждого. Он поразил даже Андрюшку Деяткина, стукнув его головой о стену и набив шишку. На аккуратного Андрея это совсем не похоже. Думаю, это было порицание за глухоту к моим чувствам!
Хозяева ушли спать, а я, Серж с Настей и Наташа засиделись на кухне почти до рас-света. Серж показал мне свои стихи, не слишком серьёзные, и не лишённые проница-тельности. Серж пишет мало и в основном для домашнего употребления, для него это форма духовной жизни. Мне импонирует ироничный склад его ума и наблюдатель-ность, поэтому я с большим удовольствием посвятила Сержа и его подругу в свои переживания, поскольку молчать уже все равно не могла. Наверное, это проделки всё того же бесёнка, которого я не смогла удержать внутри себя, но Андрей, очевидно, нас услышал и узнал, едва ли не последним, героем какого романа он был всё это время!
Утром я заметила по лицу, что он плохо спал эту ночь. Девяткин вошёл в кухню, пока я была в ванной, и начал что-то писать. Это были стихи, и он подарил их мне:
Ночь распускает шаль
Над бабочкой окна,
За мёртвой каменной стеной
Живое сердце бьётся.
Ты, так же, как и я,
В кого-то влюблена,
И это невзначай
Мотивом обернётся.
Но стоит о себе
На время лишь забыть,
Простить, пожертвовать, отдать
(Так тьму сжигает солнце),
И нитью жемчуга простая станет нить,
И в сотни раз сильней
Любовь в душе проснётся…
И все-таки, хоть одну ночь в своей жизни Девяткин не смог заснуть из-за меня!
Серж с Настей проводили нас до городского автобуса, Андрей же, который считал себя ответственным за то, чтобы мы, наконец, благополучно отбыли домой, провожал до самого вокзала. Он даже купил мне обратный билет!
На вокзале, как нарочно, нам пришлось прождать лишний час. Все трое были основа-тельно измучены бессонными ночами, мы не могли ни удивляться, ни петь, и даже говорили с трудом. Андрей медленно произнёс:
– Это город вас держит в объятьях, он ревнует к другим городам… Ничего размер-чик?
Я слабо кивнула.
Но настало время осуществить мое последнее желание: я хотела фото вдвоём с Анд-реем. Он согласился при условии, что сам выберет экспозицию. Позже я видела этот снимок на фоне маршрутки, отъезжающей до местной психбольницы (прощальная шутка Андрея): вид у меня измученный, но жизнерадостный до идиотизма, как у па-циентки соответствующего заведения, Андрей же выглядит одновременно сонным и озабоченным, словно доктор в конце дежурства…
Предстояло возвращаться домой, но всё как-то странно переломилось в моём созна-нии. Я почему-то теперь уже ощущала себя скорее победительницей, чем отвергну-той женщиной. Андрей был задумчив ещё более обыкновенного, а дома его ждала любовь. Этот человек не переставал меня удивлять, и я удивляла его: он умудрялся выглядеть страдающим даже в благополучные минуты своей жизни, меня же, вопре-ки разочарованию и усталости, переполняла радость.
Подошёл автобус, и пора было расставаться по-настоящему.
– Ну что, Девяткин, теперь опять прощай на год?
Он ничего не ответил. Я посмотрела на Наташу:
– Раз, два, три!
Мы дружно чмокнули его в разные щёки и нырнули в тёплое урчащее нутро автобу-са. Только это был совсем и не автобус, чёрта с два: это был посредник между мира-ми.
12
Какое-то время после возвращения в Екатеринбург я еще работала на трамвае, и даже поддерживала отношения с Арсеном. Однако именно в ту поездку я поняла, что имею достаточно сил, чтобы жить так, как хочу, какие бы внешние обстоятельства на меня не давили.
Сентябрь, 2000г.