Письма в романе

       


       … я тоже хотел бы еще поговорить.
       Но не сегодня. Сам не знаю, почему
- но сегодня я лучше пойду. У меня
такое чувство, что нам с тобой не стоит говорить слишком много за один разговор. С чего бы это?..
       Х.Мураками


 Как бы это сказать? Он никогда не был счастлив? Наверное,… т.е. не то чтобы его никогда не посещали секунды упоения и безотчетной радости,… нет. Просто он никогда не был счастлив. Сейчас он был не таким. Он был по-прежнему грустен, у него поредели волосы, появилась седина; в глазах, как и прежде, было не разобраться один коричневый, другой почему-то черный или так всегда падал свет? Говорил он все так же сбивчиво плохо выражая свою мысль или все то, что находилось у него на данный момент в голове… наверное у всех не всегда в голове мысли, иначе не было бы на Земле старушки любви… Но что-то все же изменилось в его облике… будто сняли с него маску повседневности… или он больше не в состоянии был ее носить? Одним словом мой друг был все тем же, но уже немного другим человеком.
Мы встретились снова не через такой уж громадный промежуток времени. В общечеловеческих единицах измерения, наверное, прошло года 3, но если брать наши с ним единицы измерения, то не разговаривали мы, может быть, с неделю. Правда нужно сказать, что мне показалось, что всю эту неделю и он, и я только и делали, что говорили с кем-то еще, но только не друг с другом и вот спустя эту неделю у обоих языки были похожи на старый поношенный ремень, который уже, в общем, не выполняет своей функции, но снимать его и покупать новый так не хочется, будто расстаешься с бутылкой вина, которую берег для особого случая, но случай так и не выпал и дабы оно просто не прокисло ты выпиваешь его в полном одиночестве и без всякого наслаждения, которого предвкушал в течение всего того времени пока вино кисло… Но к другу… я буду называть его мой друг, ведь все же недругом он мне не был и когда-то давно, для нас неделю тому назад, мы понимали друг друга с полуслова… и не было необходимости пропускать через всевозможные фильтры все то, что находилось у тебя в голове, дабы быть понятым и не ужаленным языком остряка или еще хуже понявшим, что все, что ты выдаешь сейчас никому и никогда не было нужно, да и вряд ли будет. Встретились мы с ним как будто случайно. Но когда происходят такие встречи, кажется, что это сама судьба натолкнула тебя на это. Мы говорили. Мы говорили долго, как в старые времена, без перерыва на сон и обед, останавливаясь лишь, на очередной поджег сигареты или глоток кофе. Мы с ним умели говорить друг с другом… он не все рассказывал, а я не все спрашивал. И то, и другое дополняло друг друга. В итоге он рассказывал все, иначе он бы не рассказал ничего, а я, в свою очередь слушал так, что мне рассказать было не о чем.
Он был влюблен. Да нет, что я говорю. Он любил. Состояние не столь ужасное и удивительное, к тому же встречается на каждом шагу, как и все люди…. Интересно было то, что для него это больше не было состоянием. Я хочу сказать, что он любил спокойно, бесстрастно и невозмутимо. Я бы даже сказал, он не любил, он жил любовью. Жил как обычный человек, со всеми его передрязгами и перепутаницей. Он нуждался в деньгах, туалете, воде, воздухе, квартире обитания и прочее, прочее…. Но жил он не своими желаниями, а жил любовью…. Нет, это не значит что он жил желаниями человека, которого он любит, не значит, что он фанатично посвятил себя выполнению желаний и прихотей своей возлюбленной, нет! Он просто жил любовью… и не был Иисусом Христом, который был сама любовь… что с ним случилось? Так и я об этом. Попытаюсь передать наши разговоры, хотя скорее это будет напоминать его монологи.
Встретились они, наверное, случайно. Так бывает всегда, встретишь случайно, а глядишь, случайность эта чем-то напоминает неотвратимость. Как точно знает женщина в период созревания, что у нее точно будут дети, но она еще не знает от кого. Так вот, случайность эта была бы совсем случайностью, если бы не то обстоятельство что друг мой на тот момент потерял все свои нитки-связи с жизнью и просто одиноко брел по дороге жизни, которая, как все знают, направляется только в одну сторону, к смерти. Он работал клерком в магазине. По-простому продавец. Но он почему-то предпочитал называть себя клерком. Вероятно, посмотрел какой-нибудь очередной культурообразующий и эпохальный для него фильм. У так называемых «продвинутых» людей, он называется просто культовый. Хотя я не понимаю до сих пор, зачем вписывать себя в схему культа, да еще и не тобой придуманного? Наверное, так круче жить. Или проще, не находите? Не нужно думать, как поступить, все твои поступки уже обрисованы твоим культом и грубо говоря, ты не имеешь права ему не подчиниться. Смешно.
Она. Она появилась для него осенью, в ту пору, когда гаснут последние надежды не оправдавшего ожидания лета. И тут появилась Она. Она не дала погаснуть этой надежде, она взлелеяла этот огонек в нем. Он навсегда запомнил ее державшую в руках лучик солнца, совсем не предлагая его ему. Она просто держала в руке лучик солнца, будто он выбился из ее рукава, как выбивается непослушная прядка волос из прически… не такой, что соорудил парикмахер из твоих головных отростков, а той, что сделал для тебя ветер и листья деревьев, хотя некоторые это принимают за отсутствие этой самой прически…
Мой друг был тогда зол. Что-то там не заладилось у него с клиентами, ну продавцы, я думаю, меня поймут, а прочие пусть представят себе свою любимую работу, с которой вы хотите уйти поскорее домой, но нельзя до тех пор, пока она вам определенно не осточертеет так, что будет начхать на начальника. А если вы начальник, то на подчиненного. В общем, злость эта была застигнута врасплох, замерла и скукожилась…но будучи в движении, что такое инерция думаю напоминать не нужно, он проскочил мимо Нее и, выбросив злость на крыльце работы каким-то нелепым криком вернулся на свое место для дальнейшего выполнения своих клеркообразных функций.
Снова встреча. Заговорила она. Он не залюбовался ее голосом. Он залюбовался светом, в который она была закутана. Все так же двигаясь по инерции, он и ответил по инерции, хотя все в нем замерло, наплевав на все эти законы инерции еще до выхода-выбега на улицу вслед за своей злостью.… И все было как всегда. Она была обычным клиентом, обычным для него вопрос-ответом и обычной интересующейся в целях себяублажения. Ничего не поделаешь, такая была у него работа… Но после ее ухода… кто это? Солнце или она оставили-забыли свой лучик-блик у него в том самом непонятном черно-коричневом глазе. Мой друг говорил, что он и сейчас пляшет перед ним, но я ничего не видел,… наверное, это был свет только для него. Я помню, тогда улыбнулся, так он был мил и добр, так уязвим и нежен, что я даже засомневался человек ли он, относящийся к мужским особям или же инопланетянин-гермафродит? В любом случае, вернув на место, рабоче-наглую покорность клерка он заставил себя доработать до конца смены и возвратить себя домой, где как я понял, он начал писать.
Писать для себя мы оба начали давным-давно. Не сговариваясь, просто начали писать…. Немного писали вместе, немного порознь… много в одиночестве… так получилось, что для этого занятия необходимо это состояние человека. И вот для меня, как и для всех наверное на этой планете останется загадкой, почему же человек, встретивший что-то пронзившее его насквозь лучом света, оказывается еще более одиноким, чем был до этой его встречи? Почему друг мой стал писать чуть ли не везде где можно это делать? Хотя писать наверное можно почти везде, ведь это почти то же, что и разговаривать… Так вот он стал писать… сочинял что-то по дороге на работу, на самой работе и после нее он только и делал что писал.
- Казалось, - говорил он, - что я здесь живу, существую или еще черт его знает, как назвать это облако мыслей и слов, только для того чтобы эти мысли и слова переложить на бумагу. И чтобы эти слова точно описывали, что происходит за границей этого непрозрачного скопления, которое я именую Я. И вот тогда я понял, что, мечась в поисках слов, я наткнулся на что-то не подпускавшее к себе ни слова, ни мысли. И это было внутри меня состоявшего из одних слов на бумаге. Это остановило меня надолго. Я замер. И замер надолго.
- А что с существом, которое навестило тебя в качестве ангела? – спросил я
- Она? – он как-то особенно грустно улыбнулся. - Она приходила еще несколько раз, все было так же нелепо и отрывочно, какая-то связь между нами возникшая тогда возобновлялась каждый раз….. Тогда, я помню, еще думал насколько долго она сможет просуществовать?
- Ну и что надумал?
- А насколько долго смогу просуществовать я?
Я рассмеялся, а он ни чуть не смутившись, продолжил:
- Почему ты думаешь, что все, что ты чувствуешь это не ты? И если ты продолжаешь существование, почему бы и не продолжать существование твоим чувствам? Боюсь, что здесь люди ошиблись… не обязательно нужно расставаться со своим ощущением, потому что этого требует жизнь. Жизнь этого не требует. Жизнь требует другого, - он усмехнулся, - чего-то совсем другого… Понимаешь, если это я, то почему бы мне не остаться собой? Ведь это я, это мое чувство и я волен им распоряжаться, может быть, это единственное в чем я свободен. Наверняка из-за этого, подсознательно чувствуя, люди и начинают раскидывать направо и налево, все… ведь это в их полной власти… чем еще они могут повелевать так же безнаказанно?
- «Весь мир – воля к власти!» - процитировал я.
- Но получается, что из этого и состоит весь мир… из того, что люди получают и отдают.
- Так значит, ты решил зажать в себе этот свет и не отдавать его ни кому и ни за что?
Он замолчал. Молчал долго, наверное, столько, сколько нужно для того, чтобы неторопливо выкурить две сигареты. Я молчал тоже, чувствуя себя абсолютным победителем. Видно было, что он мучительно пытается подобрать слова, найти нужную мысль, но видимо это ему ни как не удавалось и он как старая телега, разваливался под тяжестью падающего на нее снега. Потом, как-то медленно встряхнувшись, он спросил:
- Тебе нужна моя любовь?
- Что? – не поверил я своим ушам.
- Я говорю, тебе нужна моя любовь?
- Да на кой она мне?
- Тогда почему ты решил, что она нужна кому-то еще?
- Ну есть люди нуждающиеся в любви…
- Какие?
Теперь я чувствовал себя припертым к стенке.
- Ну, я не знаю…. Всякие… есть жаждущие и томящиеся души, которые только и жаждут любви.
- Для чего?
- Как для чего? Для того чтобы любить…
- Чтобы разбрасывать и повелевать? – он молчал еще половину срока двух сигарет. – они выпьют и выкинут мою любовь… В любом случае мне решать как и что с ней делать. И мне безразлично, называй меня жмотом и скрягой, но я не буду, ни за что на свете….
- «Метать бисер перед свиньями?»
- Ну, что-то в этом роде, - замялся он.
Смущался он легко и быстро и всегда почему-то внезапно. Смущался он как-то по-детски, наивно, порой, даже невозможно было поверить в то, что его что-то стесняет. Казалось, что он специально разыгрывает мученика или обиженного ребенка. Я всегда удивлялся этой его способности. Каким-то образом он всегда заставал своей «кажущейся» обидой меня врасплох. И невозможно было сказать, то ли он наигранно показывает, что я не прав, то ли обижается на самом деле, чувствуя себя незаслуженно наказанным. Я никогда не знал, что его может обидеть, это всегда было разными вещами: от пожатия руки до слова в адрес посторонней девушки, причем негрубого слова. Хотя в то же время он достаточно резко выражался о таких же девушках сам и поддерживал порой и мое мнение…. В общем, отнесем это к разряду «тайн покрытых мраком».
-… я не скажу, что это плохо… что плохого в том, что я буду отдавать это осознавая? Вместо того, чтобы убедиться лишний раз что я не ничтожество и что могу приказывать, потому что я люблю. И что еще хуже, если меня любят. Разве не нужно наоборот? Разве нужно истреблять свое собственное чувство ради того, чтобы почувствовать себя не хуже или лучше других?
Я промолчал… а он продолжил рассказывать свою историю. Он говорил сбивчиво, иногда долго молчал, а иногда не досказав, начинал рассказывать то же сначала, причем каким-то образом по-другому. Казалось, и события были все те же, но рассказанное было уже совсем другим.
Они начали разговаривать. Разговаривать не как продавец с клиентом. А как человек с человеком. Вернее как влюбленный с другим человеком, потому что как выяснилось, она не могла любить его взаимно. То есть могла, но не могла себе этого позволить. Потому что она не могла себе позволить неизвестно что. Она не знала, что такое любовь, и она не понимала кто такой он. У нее были мужчины, иногда возникало даже безотчетное чувство радости при времяпрепровождении с ними, но, по-видимому, не было ни одного человеческого существа, с которым ей было бы по дороге.
Набравшись, алкоголя и храбрости он позвонил ей. Они проговорили несколько часов. Потом пошли письма, бесконечная череда писем, бесчисленные телефонные звонки, многочасовые разговоры по телефону… и он решил сдаться. Он решил не терять луч света, отразившийся в его глазах. Он был подобен женщине из Старого света, которая не могла признаться в своих чувствах, ибо не была бы леди. А он не мог быть не самим собой. Он обманул ее, ведь в слова можно вкладывать разный смысл и разное значение. Конечно, она заподозрила что-то. И конечно написала, что не может общаться с ним больше, так как он ожидает от нее какой-то взаимности, а она не в силах удовлетворить его ожидание. И вот здесь он солгал…
Боже мой! Да ему и не нужно было ни какое ответное чувство. Он просто не мог потерять ее… или свой лучик света? Этого я так и не понял до сих пор. Как заправский софист мой друг вложил иной смысл и значение в свои предыдущие слова и занял место в почетном ряду ее знакомых, в стандартном разделе № 3 с ярлычком «Непонятный тип. Надо будет как-нибудь разобраться». Она почему-то легко и с охотой поверила в эту ложь, и они продолжали прежние диалоги, закономерно скатываясь в пропасть обыденности. Да, они разговаривали и об этом, о том, что происходит с людьми во время их общения, почему они надоедают друг другу, почему исчерпываются темы и почему они появляются, и вообще черт знает о чем. Если бы их спросить о чем они говорят и пишут, то наверняка они не знали бы что ответить или отмахнулись бы, что обо всем. Они общались самозабвенно, отрешаясь от всего на свете, для того чтобы сосредоточиться друг на друге. Они… Он говорил это, как будто говорит о каких-то существах с другой планеты. Совсем не людях, а каких-то существах состоящих из слов и паузами между ними. Паузы были и большие, состоящие из недель, и маленькие - из долей секунд. Не вызывает ни каких вопросов почему мой друг сосредоточился на ней, но он не понимал почему она продолжала и продолжала отвечать на его письма, продолжала говорить с ним по телефону? Они перестали встречаться непосредственно - он больше не работал клерком – и это невидимое общение мучило его, но он ничего не мог с этим поделать. Стоит ли об этом говорить? Ведь редко кто способен быть с человеком не находясь рядом с ним. И нередко люди, живущие вместе, действительно существуют, друг с другом Они не видели друг друга, но разве это было важно? Он был с ней наедине каждую секунду. Он говорил с ней, укладываясь спать, по дороге на новую работу, не менее клеркообразную, на самой работе, дома наедине с собой, даже находясь в чьем-то обществе, он говорил то, что хотели услышать окружающие, а внутри него, какой-то другой он одновременно разговаривал с ней.
- А ты не придумал ли ее для себя? – спросил я в один из таких жарких его монологов.
- Я?
- Да ты.
- Нет, - отрезал он таким тоном, что я понял – нет. - Придумать ее – это, значит, придумать идеал. Кто же будет придумывать не идеал? Нет. Она … наши дороги сплелись… вот и все, - сказал он и тихо засмеялся….
Мой друг боялся, того момента, когда перестанет быть ей интересным и все то, что было между ними, канет в бездну. Боялся панически, сходил от этого с ума и не находил себе места кружа по своей комнате, вбивая в себя бестолковые книги, забивая боязнь разговорами с разными людьми, но страх не отступал, он возвращался вновь и вновь…. Он боялся и ждал когда его страх встанет перед ним непреодолимой стеной, для того чтобы… для того, чтобы случилось то, чего он не знал…
- Ты изменился? – спросил я его.
- Наверное…. Я стал смотреть на людей. Раньше вот шел по улице и не видел их лиц. А сейчас как дуралей иду и заглядываю к ним в глаза… и не то чтобы мне жутко интересно, что там у них внутри, а просто я думаю, что вот всем наплевать друг на друга… тогда почему все так хотят жить вместе? В кучке, в толпе…
- Ты изменился, - подумал я про себя… - изменился…
- Я спрашиваю себя постоянно, почему это? Может эти людские скопления и нужны лишь для того, чтобы продолжался человеческий род.? Ведь у людей нет таких специальных приспособлений для поиска брачных партнеров как у животных, нет специального времени для брачных игр. Есть только постоянно возникающие рефлексы, которые требуют удовлетворения и отключают на время мозги, которые только мешают удовлетворению этих инстинктивных желаний.
- И тебе не нравится это! Ты думаешь что, встречаясь с девушкой, ты всего лишь инстинктивно следуешь зову природы?
- Я…. Я с ней….
Тут я почувствовал что-то совсем не то, что наполняет человека в то время, когда он счастлив и опьянен любовью. Он смешался, одному ему доступным способом, и как-то вычурно чуть не заплакав, выдавил:
- Я с ней не встречаюсь…
- Почему?
- Она… я не знаю. Я боюсь.
- Чего?
- Того, что все кончится.
- Но оно все равно рано или поздно кончится.
- Скажи, ты хотел бы знать точное время, когда ты умрешь?
- Время суток? - схитрил я
- Точное время, - повторил он.
- Нет.
- Тогда какого черта?
- Волков бояться в лес не ходить.
- Но я люблю…
- Заметно, - проговорил я. – И ты, наверное, не представляешь себя без нее.
- Наверное, это невозможно, потому что я уже трансформирован. Я – симбиоз. Я уже не тот, кого ты знал раньше… оболочка та же, а внутренность переплелась с другой жизнью.
- Наверное, тебе кажется, что до этого момента все было только для того, чтобы случилось это?
- Так и есть.
- А что будет, если ее не будет с тобой?
- Я буду любить ее.
- Почему?
- Потому что она любит меня.
Все так просто.
Так самозабвенно общаясь, они прошли через все времена года. И вот приблизившись снова к осени, когда год тому назад, они встретились, друг мой понял, что дальше так быть не может. Он больше не может лгать и скрывать от себя и ее, тот самый свет, что он не мог потерять. Каким-то чудовищным образом, свет этот, начал тускнеть, рассеиваться и меркнуть, давимый обычностью, лживым обещанием, которое дал мой друг и осознанием того, что он потеряет этот свет еще вернее, если оставит то отражение, что у него осталось? без самого света. Одним словом этот идиот сказал ей правду, причем тоже одним словом.
Он знал это. Он знал, что она так ответит ему, и знал, что не сможет ничего ответить на этот ответ. Он не был игроком, но это был чистый блеф и он не знал, выиграет он или проиграет…
 Они расстались. Расстались. Слишком громкое слово… это было самое неопределенное для них время. Неопределенное, потому что они не думали. Они оба отпустили все, что их держало, связывало и, бог знает, каким образом удерживало вместе. Она остановилась посреди поля и оглядывалась по сторонам, куда это ее занесло или кто это ее сюда привел? Он просто сделал шаг вперед. И теперь тоже замер, оглянувшись, поражаясь, как этот шаг похож на то ее письмо, где она говорила, что не может продолжать с ним именно такие отношения, потому что они не могут продолжаться ни для нее, ни для него. Как будто он вернулся в прошлое и сделал один шаг по следам, которые она оставила год назад. Все замерло. Она впереди, он позади. Между ними был год, наполненный письмами, разговорами и несколькими секундными встречами.
Она пробовала убедить себя, что все как прежде. Так же ходила на работу, так же отдыхала по выходным, шаталась по магазинам, переписывалась с друзьями и едва знакомыми, впихивала в себя литературу и яблоки, изредка прогуливалась, наверное мечтала и пыталась не думать о нем. Он как всегда в конце лета исписывал бумагу, помогал друзьям что-то строить за городом, делал ремонт в квартире, пробовал мимоходом наткнуться на очередную работу и пытался думать, что так и должно быть, что все как всегда и что все кончено.
Я не знаю, собирался ли он жить дальше, забыв о том, что блеснуло в его глазах или собирался доживать, помня и жалея о нем весь свой остаток жизни, или собирался умирать, хотя смерть его была бы равнозначна жизни с первыми двумя или.
Все замерло. Ему больше не за чем было получать письма, больше не интересно было говорить, плакать или злиться. Все было льдом, и все было холодной осенью.
Как-то механически он сделал ремонт в квартире на деньги сестры. Как-то само собой подошло к концу строительство друзей, как-то естественно не нашлась работа, если искалась, как-то закончились слова, которые он с неизменной периодичностью выплескивал осенью на бумагу. И видимо, как-то от нечего делать он проверил свою почту. Из всех писем, конечно же, бросилось в глаза ее. Это был всего лишь штрих. И он бросился писать ей письмо, даже не дочитав, само ее послание… и только после того как лихорадочно напечатал ответ, который как оказалось уже сотни раз был написан у него в его памяти, он увидел последние ее строки… Нет! Нет, это не было ответное признание в любви… это были просто строки ее письма. Он отправил письмо и уже совершенно ошалевший, не зная что делать, бросился на улицу… пройдясь немного и придя в себя, он вернулся домой и еще несколько раз перечитал ее письмо…
- Что это? Что это – думал тогда я. – Может это старая инерция? Или просто скука? Нет. Не может быть… тогда что? – я не мог найти себе места… но почему-то внезапно успокоился. Будто я все знал. Будто я знал что так будет, будто бы я не мог этого избежать. Нет, я не покорно следовал судьбе, да разве и можно ей покорно следовать, если не знаешь ее саму? Просто я, знал что это было предрешено. Будто вся моя жизнь вела меня именно к этому моменту, именно к ней, заранее готовя и обучая встрече с ней… как будто бы расставанию и… и тогда мне казалось, что это еще не все… но в тот момент все было не важно. В тот момент, я был холоден и спокоен, как горное озеро. Теперь я знал, что буду продолжать встречи с ней. Теперь я не потеряю ее отблеск света во мне. Я был готов ко всему. И я хотел, чтобы она взяла мою тень…
И все не заставило себя ждать. Медленно и неизбежно они сближались. Не сопротивляясь, не крича от восторга, не возмущаясь насилию, а просто приняв и увидев свои пути, вернее куда они их ведут. Казалось, они сблизились настолько насколько возможно и все же…
- Так почему ты не встречаешься с ней?
- Понимаешь… я помню как я пришел к ней в первый раз и как ушел, помню как положил голову ей на колени и она, робко, будто боясь, что я исчезну, прикоснулась к моим волосам, помню всю эту лихорадку первого поцелуя, первое возвращение от нее домой, которое, по сути, было вообще невозможно. Следующий день, вечер и новую встречу, которая не состоялась, - он улыбнулся
- Почему?
- Так получилось, - ответил он, ничего не сказав в ответ. – Следующую встречу и следующую и следующую… и каждый раз я чувствовал, что это еще не все.
- А теперь?
- И теперь. И теперь я знаю, что впереди еще столько всего, что за всю жизнь мы с ней не сумеем всего этого пережить и все же…
- Да что, наконец? – не выдержал я.
- Я рассказал ей все, - проговорил он после недолгой паузы, - все… понимаешь?
- Все? – переспросил я.
- Все.
- Даже…
- Даже про них.
- Зачем?
- Мне казалось, что это будет нечестно. Я чувствовал себя будто бы в кожуре этих всех бывших отношений. И я должен был содрать ее с себя любым способом.
- И ты выбрал самый любимый.
- Я выбрал единственный, мне известный.
Он говорил про свою предыдущую любовь. Хотя я бы назвал это болезнью. Он болел женщиной, а затем будто бы не излечившись до конца, у него случилось осложнение, и он заболел еще одной.
- Я начал, как и прежде, проводить параллели, - сказал он.
Такое случалось. И не с ним одним. Будто бы расставшись с одной женщиной он находил продолжение этих своих чувств в другой. Или же встречаясь с ней вдруг обнаруживаешь, что все это похоже уже было. Это были уже другие, но те же самые отношения. Это просто. Ты идешь по улице и вдруг понимаешь, что уже ходил по ней прежде, точно так же, проходил этой самой дорогой и сейчас, ступаешь след в след, все по тем же своим старым следам. Как будто проходя в прошлый раз, ты не прошел по ней до конца и теперь вынужден снова пройти ее, потому что таков твой путь. Кажется что все то, что ты делаешь, уже было сделано, и ты механически повторяешь свои движения, не в силах вырваться из этих будто бы запрограммированных действий. И кажется, что в этом нет ни чего плохого. Но что-то здесь не так. Ведь все уже по-другому, по-новому, эта старая улица уже полна других людей, другой пыли, других фонарей и других машин – а ведь именно это составляет улицу… Но что-то здесь не так и ты все тот же исполняющий команды механизм. Ты чувствуешь, что должен вырваться, разрушить эти свои действия и даже иногда у тебя это получается, но в итоге все приводит к одному. К пустоте. К потере.
- Так ты этого боишься?
- Боюсь, - признался он. – Боюсь. Но это какой-то не страх…. А быть может…
- Предчувствие?
- … быть может…
- Ты действительно изменился…
- Мне так кажется…. Я не знаю, может быть, я должен совершить эти действия, чтобы, наконец, совершить их. Или может быть, я не должен повторять то, что было ложным? Или я должен сделать прошлую ложь настоящей правдой?
Он все рассказал ей. Он все ей рассказал. Как он болел, как выздоравливал и снова болел. Как болезнь эта осталась лишь маленьким шрамом лишь едва напоминающим о том, что он был нездоров. Он выплеснул из себя все. И это стало огромной холодной осенней лужей, преградившей ей дорогу к нему. И она, беззаботно сняв, босоножки, босиком по этой луже, бежала к нему, а он не мог решиться наступить на эту воду, так долго хранившуюся в нем. Он словно ледокол, пробивающий свой путь, проживал свою жизнь сначала, исправляя ошибки, переписывая как школьник экзаменационное сочинение набело, чтобы потом сдать его и похоронить в своей памяти и школьном архиве.
И она… она… быть может и она делала то же, но не так тяжело и неотвратимо как он. Для нее это была все та же прогулка по весенним лужам. Быть может, и в ее судьбе были разочарования и слезы, беды и горести, ошибки требующие исправлений, но она это делала легко и играючи. Она перелетала с одного своего цветка на другой к нему. Я не знаю, может быть, это и есть главное отличие мужчин и женщин? Или это было присуще только ей. Она была похожа на бабочку, которая летала среди цветов внизу, а он поднял ее и пустил летать среди цветов деревьев, до которых она никогда бы не добралась без него. А он по-прежнему стоял внизу у корней, потому что был слишком тяжел для этих гибких веток. И она прилетала к нему и рассказывала как там чудесно, среди цветков кроны деревьев.
- Так из-за этого ты не встречаешься с ней?
- Ну… я соврал…
Он соврал! Он был жуткий лгун. Все-таки я довел его до точки, и он выложил все! У него был еще один страх. Им предстояло расстаться, и может быть надолго. И он боялся этого, боялся точно так же как и своих повторений. Обычные страхи все же жили в нем, но он каким-то ему одному известным образом убивал их. Будто бы тот свет, что она, сама не ведая, подарила ему, освещал эти темные закоулки, зажигая в них фонари. И темные обычные страхи рассеивались, превращаясь в так любимые им тени.
Я говорил, что он обожает тени? Он всегда скрывался в них, словно сам был своей тенью. Любил незаметно присутствовать где-то, наблюдая за всем тем, что происходит. Иногда он пересказывал все это в лицах, для того чтобы описать ту или иную ситуацию. Страсть к теням была у него в крови, в них он спасался от себя и от других. Тени, как вода – растворяют многое и скрывают почти все. Наверное, поэтому он хотел подарить ей свою тень…
- …просто я хотел, чтобы ты прошел по моему следу.
- Тебе это не удалось.
- Я знаю. Мы похожи, но совсем разные…
- Да.
Им предстояло расстаться. Эта новость тогда ужаснула его. И он вцепился в самого себя, метаясь по городу, тихо-тихо бродя по улицам, становясь тенью в компании других людей… он не мог с этим смириться. Но как-то это сделал, иначе бы не было всего этого разговора.
Как-то снова застыв, как в ту осень, мой друг вдруг обнаружил себя того, что стоял на ее следах, смотрящего на него обернувшегося сейчас. Вдруг он почувствовал себя в двух местах. Он смотрел сам на себя и молчал. Так было. Я не знаю как долго это продолжалось, но когда он обернулся и пошел назад к ней, то тот другой, годичной давности, растаял… исчез… Будто бы он дожидался этого взгляда, который отпустил его, как молитва отпускает призрака. Будто бы призрак этот только и ждал его теперешнего взгляда. Он шел и в голове у него было пусто. Пусто было у него и в сердце. Он был готов к новому наполнению чем-то, что было впереди. И он был полностью устрашен этим. Но все же шел вперед, к ней, потому что туда вела его дорога.
Мы как обычно не попрощались и разошлись.
Она уезжала, а он бежал к ней по своей бескрайней весенней уже луже.


- А что ты будешь делать, если она умрет?
- Ты хочешь разложить все по полочкам? Чтобы всегда знать, где что лежит? Чтобы не было неожиданностей, чтобы все было до боли уютно и невыносимо от скуки? Не тогда ли любовь превращается в привычку и удобство. Не тогда ли ты начинаешь бояться мнения всех остальных окружающих людей? Не тогда ли ты начинаешь раздумывать, а как провести старость?
- А ты хочешь жить в ожидании смерти?
- Все знают что умрут. Просто одни не знают когда, а другие думают что не сейчас.
- …так значит любить, не зная, когда ты умрешь?
- Любить, не взирая на то, что умрешь…
- Это одно и то же, не передергивай…
- Ладно.
- …
- Счастливо
- Пока, дружище…



       Май 2004.