4 глава

       Глава четвертая.

Крупная, мощная женщина сидела на жестком сиденье экипажа и смотрела в окно. Многочисленные узелки, кулечки и сумочки, которые она держала в своих мясистых руках, были свалены горкой на ее коленях. Почему-то у нее было очень приметное, яркое лицо – не возможно было его не заметить. Хотя, на самом деле в нем не было ничего необычного – широкий рот, глаза редкого, яркого цвета морской волны, прямой нос и широкий подбородок. Возраст ее не возможно было определить – она не выглядела молодой, но и назвать ее женщиной средних лет язык не поворачивался.
Эта необычная женщина сидела впереди меня – так случилось, что мы ехали в одной карете. Мне повезло, что я села сюда – она-то ехала от начальной станции, кажется, из какого-то селения… Нет, никак не вспомнить названия. Я с самого начала поездки обратила внимание на ее ярко-желтые чулки, выглядывающие над стандартными коричневыми ботинками. Такое эксцентричное одеяние едва ли не могло остановить на себе взгляд. Я смотредла на ее внимательное, доброе и какое-тио мягкое лицо уже около пятнадцати минут – все время, пока мы ехали. Она заметила, что я смотрю на нее, но не разозлилась (как я бы сделала на ее месте), а улыбнулась, показав ряд ровных, крупных зубов, и позволила мне рассмотреть себя. Она, кажется, привыкла ко вниманию и получала от него удовольствие.
Я лениво взглянула в окно – там опять шел снег. Он ложился мягкими сугробами на склоны холмов, и смешивался на дороге с грязью, которая, казалось бы, должна была замерзнуть при таком морозе. От этой гнусной картины, да еще в свете зимнего неестественного солнца, мне стало только холоднее – хотя и так снег на моем пальто растаял, теперь пробираясь через одежду к коже, и мне было просто очень противно.
Я ехала домой. Мне не хотелось вспоминать об университете, но мне приходилось думать о нем, причиняя этим самым себе острую боль – однако она была чуточку меньше от того, что все уже закончилось. Все уже закончилось.
Экзамены благополучно миновали, а я смогла с честью выдержать их. Только вот вопросы показались мне глупыми, а задания – бесполезными. Все это я умела и так. Иногда меня разбирал истерический хохот, когда я слушала некоторые объяснения учителей. Они набирали проектную группу, чтобы ехать в Идии! Вот тогда-то мы с Оданом повеселились! Но веселились мы не долго – нам устроили страшный разгон, что мы одни с курса не поехали. Это было так унизительно! И голос любимчика госпожи Горбс Алекса – «Вы чего от класса отделяетесь?» Это было противно. Мне тогда хотелось высказать ей все, что я о ней думала, и рассказать, что я там – «своя». Но Одан зачем-то остановил меня – он стоял тогда рядом. Потом на перменке он поймал меня, и предупредил, почему я должна молчать – эти работы, котрые мы проводили, вроде бы были не законными, и те заклятия, которые мы употребляли… Короче, мы это делали без лицензии. Тогда я позлилась и спокойно промолчала.
А не стоило, наверное. Одан сидел рядом со мной на сиденье. Всего в карете было четверо человек – я, Одан, эта женщина, и какой-то старичок, который тоже ехал с самого начала. А по виду этого пассажира можно было сказать, что он и живет в этом экипаже…
Я попробовала болтнуть ногой, но стукнулась о чемодан – мой или Одана. Чемодан (на нем стояло защитное заклятие) рявкнул, как собака, и обиженно заскулиил.
«Надо снять все-таки у него голосовые качества… Пусть не орет…»
Однако мысли эти оказались запоздавшими, - соседи мои изумленно посмотрели на меня. Женщина улыбнулась, понимающе кивнула, а мужичок заворочался в углу и сиповато пробормотал что-то.
«Хорошо все-таки, что я именно с Оданом поехала – он поймал какой-то левый экипажик…»
Моя благодарность не была беспочвенной – перед глазами моими до сих пор стояла картина того, как мои прошлые сомученники с криками штурмуют маршрутную карету, которую пустили специально, в день окончания экзаменов в университете. Мне было да ужаса жалко возницу, который успокаивал до смерти напугавшихся лошадей, но я понимала и студентов. Так сильна была неприязнь к родному учебному заведению, так они хотели как можно скорее покинуть его… Я и сама бежала прочь оттуда - просто не видеть этого кошмара. Хотя, для них это был почти не кошмар – я представляю, как они веселились, когда брали на абордаж хлипкую каретку. Но со стороны это было все-таки ужасно.
«Я боюсь животных человечеких начал. Точно. Ну это и выглядит… Омерзительно.»
Я опять и опять вспоминала раскрасневшиеся на морозе, отчасти злые, отчасти восторженные лица студентов, которые, сминая друг друга пытались раскрыть дверь и влезть в экипаж. Они теряли свои вещи, тянули за руки своих приятелей, с хрустом выворачивая им суставы. Одни, открыв дверь, залезали туда, но их стягивали вниз за одежду – и снова эти недолговременные счастливцы окунались в месиво из человеческих тел, снега и кровожаждных, яростных воплей.
Никогда у меня в душе еще не было такого чувства гадливости, грязи… Это новое (к счастью, новое) чувство вселило какой-то страх… Страх окружающих. Под этим секундным впечатлением я шуранулась от Одан к стенке, чтобы быть подальше от него. Одан посмотрел на меня (сейчас он был опять в очках, хоть и света особо не было), но ничего не стал говорить. Как и всегда.
«Он так мало говорит… Я его воспринимаю как предмет интерьера – молчит, и не двигается лишний раз…»
Я вобрала в легкие побольше воздуха и наконец-то освободилась от этого мерзкого чувства – ото всех мыслей. Зачем сейчас мучать себя? Все будет потом, а сейчас – все в порядке!
Немного подождать, и я наконец-то буду дома! С неземным счастьем (как мне казалось, все должны были если не занть, то уже точно догадываться об этом) я посмотрела на мобю соседку и улыбнулась ей. Она смотрела в этот момент в окно, что-тоо очень увлеченно рассматривала. Не заметила моей улыбки. Это и хорошо, наверное – я не хотела, чтбы она знала. как я в этот момент была счастлива! И даже не совсем понимала причину этой глупой, беспричинной радости, но вс еравно хотела ею поделиться. Сейчас, именно сейчас я даже не жотела злиться на учителей, а ососбенно – на учеников.И тот бред, который связывался у меня с обеими сторонами, вовсе не был больше омерзительным, ущемляющим мое самолюбие – скорее потешным и очень милым. Но это было минутное чувство. Почему-то о людях думаешь лучше, когда они далеко. А когда они рядом…
«Чем ближе начинаешь узнавать человека, тем дальше хочется его послать…»
Я рассмеялась мысленно своим глупым мыслям.

Через полтора часа неприятной тряски в сырой карете, я выползла с сиденья, подхватив неловко чемодан, на улицу. На площади Идий было снежно, сыро и холодно, ка и по всей стране. Я бросила чемодан и села на него – ноги затекли, и теперь болели, стоять было больно. У меня было ощущение, что и ступней-то (черт, протекли ботинки – ноги замерзают) нет – так, какие-то обрубки. Но потом чувствительность вернулась.
Одан расплатился с кучером и повозка (никак по другому, глядя на нее снаружи, я ее обозвать н могла) покатила дальше – в какой-то храм кучеров, где долгими зимними вечерами они греются горячим чаем с коньяком, бурно обсуждают своих клиентов за день, за неделю и т.д. и травят байки, естественно, с личными дополнениями и эффектными заворотами.
«Как хорошо, что Одан заплатил и за меня. А то денег уже мало становится… Непонятно, когда я успела столько потратить? На что?»
 Мы с Оданом теперь шли по улице. Идии зимой было прямо таки и не узнать – хотя эта картина и была мне знакома. Но эта зима была слишком снежная – такие сугробы…
- Знаешь, я так рада, что приехала! – все же не смогла сдержать своих чувств.
Я чувствовала, что Одану немного неловко от моей откровенности. Ведь ему надо что-то сказать в ответ…
- Я ненавижу университет.
«Да. Краткость – сестра таланта. Я бы не смогла все так точно выразить в трех словах.»
Я подняла голову вверх – и увидела уже занкомое, и що такой степени ненавистное ерое небо. Этот спокойный цвет сам по себе успокаивал меня, но сейчас я его ненавидела. Не люблю зиму… Скорее бы лето, весну…
- Элла.
Мое имя прозвучало так непривычно, неловко на этой пустой, холодной улице. И произнес его не Одан.
Инка радостно набросилась на меня обниматься сзади – это могла быть только она. И голос… Правда, он стал немного взрослее, но я все же не могла не узнать его привычные, и даже дорогие интонации.
- Я получила твое письмо, только ты его отослала в Модгин, а я-то здесь. Мне мама его перслала. Получилось немного дольше, но все равно! – От радости у Инки заплетался язык. но она прождолжала быстро и бессвязно что-то лопоптать. Потом, когда слов больше не осталось, объятия продолжились.
Ина быстро поздоровалась с Оданом и немного повисела у него на шее (теперь она делала это соврешнно спокойно – они все ж на прямой дружеской ноге), а потом… Впрочем, это совршенно не важно. Приехать втихаря, в секрете вместе с шумной Иной не получилось – она с радостоно и абсолютно искренней улыбкой сообщала каждому встречному о моем приезде, об Одане. Так что когда мы пришли в дом Хелиги, наш приезд престал быть для нее новостью. Она посмотрела на нас, на меня, на Одана, и я снова почувствовала, что она испытывала к нам почти материнскую заботу.
- Одан, - слезливым голосом вопрошала она. – Почему без шапки ходишь?
На лице юноши от этого вопроса отразилось все, что только можно было.
«У него сейчас мышцы лица сводить начнет. Неприятно, наверное, нельзя же так!..»
Пробурчав в ответ матери что-то насчет того, что не стал тратить деньги, он подхватил свой легкий чемодан и побрел по лестнице на чердак – он не спал в основном спальном блоке.
«Стопудняк подхватит себе там, под крышей, воспаление легких. Там же теперь сыро и холодно – а если мороз усилится, можно будет совсем на коньках кататься. А, да ладно. Это его проблема, что он не живет, как нормальный, здравомыслящий человек.»
Мой чемодан понесся в комнату. Официально я здесь не жила – но Хелига была очень даже не против моего присутствия в доме. Она очень правильно использовала меня как некую уравновешивающую силу – я уговорила Одана все-таки жить с матерью (какой бы она ни была), и теперь была как-бы глушителем всех их ссор. Одан ни за что не хотел выносить сор из избы и ругаться при мне.
«Эй, моя дорогая, ты не слишком ли много думаешь об этом… Даже и как его назвать ты не знешь!»
Но так или иначе всем было хорошо. У Хелиги было время, чтобы найти общий язык блудной мамочке с блудным сыном, а у меня автоматически появлялась крыша над головой. Всем было хорошо. Только Одан ничего от этой рокировки не выигрывал – хотя, вопросы жилья тоже его касались. Но он мог бы обойтись и без этого дома – ведь раньше как-то обходился…
- Что это на тебе? – Теперь, когда Одан покинул нас, Хелига обратила внимание на меня.
- Пальто.
Взглянув на меня глазами, полными ужаса, она сделала такое движение руками… Короче, как размах крыльев.
- Где ты достала такой раритет? – простонала она. – Это же больше похоже на мешок для муки. Ты хоть в нем не мерзнешь?
- Мерзну, но покупать другое не буду.
Я взяла чемодан, кивнула Хелиге и поплелась к себе.
       * * *
День начался – и этот день предполагал быть особенным. Сегодня дети приезжали из школы. Сколько Хелига не пыталась перестать называть их так, но в мыслях она постоянно так к ним обращалась. Да. Сегодня определенно будет тяжелый день.
       С замиранием сердца она представляла себе встречу с Оданом. Эти несколько месяцев, прожитых рядом с сыном, показали Хелли, какой страшной дурой она была. А она сама всегда считала себя умной женщиной… До сих пор она не могла понять, как шестнадцать лет назад бросила его. Если бы не это, она бы сейчас не боялась каждый раз взглянуть ему в глаза. И почему тогда она так испугалась Гродла? Он сказал, что не пустит ее в страну с ребенком на руках… Как он мог быть так жесток с ней? Но жто она во всем виновата.
Опять она выходила из себя… Чтобы хоть немного упорядочить свои мысли она отодвинула тяжелый стул в своем кабинете и села писать дневник. Это редко помогало, но сейчас…
«…сегодня Одан приедет. Элла не приедет скорее всего – направится в Модгин. Или остнанется в университете…»
Хелига на минуту задумалась и прекратила писать. Эта девчонка… Она совсем забыла о ней.
Эллада казалась ей такой гадючкой в начале. А оказалась вполне ничего. Своим типично женским умом Хелига готовилась стать вредной свекровью для нее – и в то же время твердо опровергала все надежды. Они никогда не будут вместе – и это было видно с первого взгляда. Одан – ему никто никогда не нужен. Или он относится так только к ней, к матери-кукушке? Неизвестно…И все равно – он то ли еще не дорос, то ли уже пережил стадию общения с девчонками. Да и вообще – с людьми… Как ни странно, Хелига не могла понять своего родного сына. Он не был похож на его отца – Одан-старший много улыбался… Сначала, потом уже нет. И в его темных глазах была какая- то надежность, правильность. На Гродла Одан был до боли похож злым, затравленным взглядом, который иногда, но очень явно блестел в его глазах, заменяя собою расчетливое, холодное выражение деловитости. Все-таки, это так плохо, что мальчику так не повезло с внешностью – слишком приметная и слишком блеклая. Лучше бы у него были светлые волосы, как у бабушки, а не в отца. И в Гродла, наверное.
«…Одан наверняка ненавидит университет. Там так людно, ему не нравится там. Главное, чтобы он его не бросил. Это самое главное.»
Хелига попыталсь заглушить свою тревогу какими-то будничными, практичными раздумьями. Надо что-нибудь приготовить им поесть… И Одан опять уйдет жить на чердак. Поглядев на непроглядно белое окно, Хелига решила, что уговорит его перейти в основной корпус…
«… Так жалко. что он уже такой взрослый! Ему не нужна больше мать – и была ли нужна раньше? Конечно, нужна была. Бедный, бедный мальчик…»
Выразить всю жалость за своего бедного сына у Хелиги не получилось. Она чувствовала свою вину, и пыталась ее загладить, но… Он не хотел.
Через несколько часов на дворе послышались радостные вопли этой девушки – Ина, кажется… Вот ее-то Хелига по-настоящему ревновала к сыну – но успокаивалась, что она ему не нравилась. Это и к лучшему. И ее родителей он любит больше, чем ее… Они ему как родные… Почему? Теперь она ведь рядом – зачем они ему? Она не желала понимать, всем свои прогрессивным сознанием, что они практически воспитали его, что… Они, возможно, видели, как он взрослел, а она - нет… Когда она приехала из недолгого изгнания опять в Модгин, она второй раз видела его – но ему, ее родному, маленькому сыночку было уже пятнадцать лет! И она была не нужна ему, а попросту мешала.
 Одан и Эллада холодные, немного мокрые и уставшие ввалились в дом. Одан был опять в своем осеннем кожаном пальто, а Элла закутана в какой-то черный ( или не черный) мешок с рукавами. И эта странная вязаная шапочка…
Девочка за те на первый взгляд недолгие полгода, что провела в учебе, очень сильно изменилась. Отросшие волосы уравновесили неловкие мальчишеские широкие плечи, и лицо изменилось. Стало немного резче, менеее женственное, чем раньше. Глаза были как прежде – холодные и постоянно задумчивые. От взгляда в эти глаза у Хелги появлялось то же ощущение, что и от Одана – оставьте меня в покое. Мне на вас наплевать, я буду спокойной только, пока вы оставляете меня в покое. Одан не так сильно подрос – только вот стал еще более отчужденным. Теперь он совсем отдалится…
Одан опять нагрубил и мрачно ушел. Эллада слабо продержалась, очень обиделась скромному замечанию Хелиги о пальто (так называемом) и тоже ушла. И Хелига осталась вновь одна.
Это страшное, тяжелое чувство – когда чувствуешь себя неловко в собственногм доме. Она не может помириться с Оданом – и никогда не сможет. Если он вышел хоть немнгого характером в родителей, то до самой смерти не забудет своей ненависти. Или все-таки презрения? Хелиге было страшно. Не физически… она не знала, может ли душа бояться, но чувство этого страха, что каждый миг может стать последним, что он все-таки уйдет… И тогда она уже навсегда потеряет его. И тогда она навсегда потеряет его!
Хелига вздохнула и пошла на кухню. Так непривычно было принцессе Модгинской самой готовить! Но все же приходилось – и детям это было бы приятно.
       
       * * *

На следующий день, я встала пораньше, попила чая с Хелигой и пошла на улицу.
Я не узнала город. Те Идии, котрые я помнила – осенними, успокаивающе-августовскими, молчаливыми и торжественными больше не существовали. Беспомощная мысль, что я больше и не увижу их таким, издергала меня. Сейчас этот высокопарный, холодный город пугал и отталкивал меня. Я была здесь снова чужой. Оне не был похож на переживательный, волнующий Модгин, который с его грустной меланхоличностью, и детской способностью смеяться сквозь слезы, с его музыкой, одиноко несущейся вечерами откуда-то, согревал и поддерживал меня. Пускай, Модгин был закрчен в тугой узел узким улочками, покосившимися старыми домами, и злой, резкой дворцовой площадью – я обожала его! Это тепло, почти родственное, согревало меня, хоть и порождалась сырыми канавами и бочками с дождевой водой. Я любила Модгин и злым, и добрым, и летом и зимой, потому что мне было легче и свободнее на его узеньких улицах, чеи на широких проспектах Идий. Сейчас я шла и не могла понять,чем мне когда-то так нравился этот город с тенью прежнего величия. Теперь, когда все в нем пришло в норму – и дома, и люди – теперь ему не нужна была я. Когда я была главой шайки разноперых магов, когда была самой сильной из них, город принимал меня, как мастера, пришедшего в дом. Теперь я не была нужна, и обо мне можно было благополучно забыть.
Я не пошла в замок. Романтический лик дворца, занесенный отвратительным слоем снега, не привлек моего внимания, не пробудил в душе чувства, что я должна идти туда. Да и тем более – я не могла смотреть, как дом превращают в контору воспоминаний и совершенно ненужной, и по большей части наигранной, ностальгии.
Желтоватая, согретая теплом из камина, карта из натоящего пергамента, висела на стене кабинета Хелиги. Я не понимала, зачем ей нужно это помещение с каким-то офисным столом, обитым зеленым сукном, мягким черным креслом на крутящейся ножке, чопорным шкафом с полками, заставленными какими-то архивными папками, редкими книгами и прочей ерундой. Одно было полезно – в первый же день заселения в этот домик Хелига сходила во внезапно открывшийся канцелярский магазин и купила несколько карт – мелких, или совсем больших – от восточного моря до гранцы лесов с западными пустынями. Но эти карты нужны были мне сейчас.
Камин приятно грел после морозного дня, проведенного на улице. Хелига крутилась где-то на кухне, но меня она пустила в свою святыню. Одан сидел на кресле и сосредоточенно листал какую-то книжищу, которая показалась мне знакомой… Но нет – где я ее видела, вспомнить не могла.
- Ты не узнаешь этот томик? – Одан грустно улбнулся.
«Почему он спрашивает?»
- Ну… Видела где-то, наверное.
- Это та самая книга. Понимаешь, та самая. Ты нашла ее, помнишь.
«А… Да, точно.»
Воспоминания неприятно ввели меня в то время. которое хотелось поскорее забыть. Тогда… Я была тогда совсем другая. И мир вокруг меня – тоже.
«Эту книгу написал его отец. Ему приятно, наверное, читать ее. Это создет воспоминания, которых не было и не могло быть.»
Я смотрела в камин, пытаяясь отогать непрошенные мысли. Сейчас думать не зотелось – такой вечер! За окном холодный ветер с мелкими льдинками бьется в окно, а здесь – тепло и хорошо.
- Одан.
- М?
- Я у тебя хотела спросить… А когда мы закончим учиться, что потом делать?
- Что хочешь. Работать идти.
- Да это я понимаю… Но куда можно пойти работать по профессии?
- В министерство колдовства, но туда тебя вряд ли примут. Да и зачем тебе это? Там же тоскливо и делать соевршенно нечего. Тем более с твоими способностями.
- А что, разве нельзя?
«Да уж… Зачем я задаю вопросы – все и так понятно. Судя по тому, что я знаю про министерство, это кучка бездарей, которые не дают нормально жить сильным магам. Только и издают приказы – что можно делать, что нельзя…»
- Можно. Но ты там работать не сможешь. Тебе свобода действий нужна, а там – сплошные отчеты, рапорты… Тебе это надо?
Я промолчала.
- Знаешь… - Одан задумчиво потер костяшки пальцев, как всегда он поступал в задумчивости, подбирая слова. – Я бы мог пойти туда работать. Но у меня репутация… Да и я знаком был с некоторыми… Которые там работали.
- Работали?
Пока он говорил, я думала о своем. Зачем нудно запрещать какие-то заклинания? Начнем с того, что и эти заклинаия сами по себе не нужны – они состоят из слов. Причем глупых и непонятных. Маги и сами не понимают, что они означают, но делают умные лица и торжественно обсуждают их безусловный вред или несомненную пользу. Идиотизм какой-то!
- Ну да, работали. Теперь уже нет…
- Слушай, - ты вот был торговец новостями, да? Ну и что ты делал. Как-то ведь деньги зарабатывал.
Одан опустил лицо и как-то недовольно нахмурился. Решал, отвечать или нет.
- Разве не понятно? Все просто. Один клиент приходил к моему хозяину. Тот искал информацию сам или давал поручение мне. Клиент отдавал хозяину деньги, тот в свою очерендь делился со мной. И туту приходит другой клиент и просит любую информацию про другого клиента. Но обращается он уже ко мне – я брал меньше денег. Я с помошбю хозяина узнавал, приносил это клиенту, плучал деньги. Так мы получали двойную выгоду.
- Или же другой вариант – ко мне приходит важное лицо, которое по каким-то причинам теряет былую власть. А власть заключается в первую очередь в осведомленности. Я даю ему информацию, он мне дает деньги. Вот и все. – Второй пример немного прикрывал первый. Это звучало немного как оправдание.
Это казалось таким простым. И… таким гадким.
«Его можно понять – каждый зарабатывает, как может. Да и все это не так уж плохо, так как… Он прикладывал усилия к общению и выпытыванию. Удивительно, как он в таком возрасте все это сумел, но…»
- Как ты сумел в таком возрасте такое провернуть? Даже странно…
Одант промолчал. Ему не хотелось об этом говорить.
- Кто был твой хозяин?
- Человек. Хороший человек. Он оставил мне в наследство картотеку.
- Про меня там тоже есть? Ты вносил в нее что-то новое?
- Да, есть.
- М… Вряд ли я кому-то понадоблюсь до такой степени.
Я подошла к карте и провел рукой по поверхности. Маленькие сургучные капельки, обозначавшие более крупные города, приятно мелькали под пальцами.
«Вот странно. Так только слепые проводят – ощупывают предметы, чтобы видеть их… Блин, какой бред лезет в голову…»
Я отошла от карты, значительно приколотой на стене и пошла в кухню, к Хелиге. Мне нужно было спросить у нее.
- Хелига, – позвала я.
- Да. - Она что-то мелко и быстро резала на разделочной доске. Наверное, готовила – с того момента, как она научилась, это стало хобби, доходящее до фанатизма.
- Я хотела тебя спросить…
Ожидая, что она хотя бы обернется, я села за стол. Но она была все так же погружена в процесс.
- Может, ты обернешься? – все-таки сказала я.
Хелга с досадой оторвалсь от любимого занятия и с неким раздражение посмотрела на меня, присаживаясь на краешек стула.
- Ну?
- Ты не знаешь, когда университет закрывали? Просто, я об этом слышала, но даже не могу представить, когда. Как-бы… Учителя ничего не говорят, даже по истории.
- А…
Она придвинулась к столу и положила локти на дервянную столешницу. При разговре я постоянно следила за ее движениями, это как-то успокаивало меня.
- Знаешь… Ее закрыли в то самое время, когда я там доучивалась.
В ее глазах появилось что-то такое, что напоминало приятное воспоминаие, и одновременно что-то страшное. Гадкое.
- Это было… Восемнадцать лет тому назад. Тогда… Ну, ты понимаешь, тогда такое время было… Холодная война, и все такое…
Хелига пошарила в низкой глиняной вазе и нашарила пачку сигарет. Она достала сигарету, спичку, осторожно зажгла и затянулась. Она давно не курила – по крайней мере, она нам сказала, что бросила. Но теперь что-то вынудило ее снова начать.
- Короче… Учитель-флид набросился с кулаками на мальчика-человека. Этот парень заявил преподавателю, что он – из низшей расы. И учитель врезал ему, говорили, по полной. Причем, не магией, а полновесным, совершенно настоящим кулаком. Это было… Возмутительно. И страшно.
Хелгиа снова затянулась, запах дыма показался мне знакомым. В школе кто-то из учителей курил именно такие.
 «Теперь ужин у нас будет с привкусом никотина. Отличнень-ко.»
- Этому парню было всего тринадцать лет, с первого курса. Я знала этого мальчика… Он тоже из Модгина был… - она опять сморщилась неприятными лицами, которые наверняка всплывали у нее в голове. – Он попал в больницу с переломами. А преподаватель… Он загремел в психиатрическую больницу… Никто не знает, что с ним стало… Но его жена, кажется, повесилась, потому что родители мальчика не смогли достать ее мужа – достали ее. Но это романтизированная версия. На самом деле все наверняка было более прозаично. Потом школу закрыли.
«Разве в смерти есть романтика? Для посторонних, наверное, да. Но не для родных и друзей умершего. Смерть не может восхитить. Хотя, это как посмотреть – в книгах после смерти главного героя сразу становится как-то хорошо и легко. Не омерзительно.»
Хелига докурила сигарету и притушила ее о какую-то вазочку. Она сама с леким омерзением посмотрела на то, что наделала, и приступила без всяких объяснений более к нарезке какой-то зелени.
«Да уж… Вот почему госпожа Гернал не сказала мне ничего о том, что школу закрывали… А именно от нее я и рассчитывала узнать правду.
Так… Это было восемнадцать лет назад. Хелига там училась, доучивалась. Ну и? Мама этой девочки могла учиться там когда угодно раньше. Ну, если в реальном времени, то по идее должна пятнадцать лет назад – если эта девочка ровесница мне или Одану. Неизвестно, когда письмо написано было…»
Я пришла в кабинет, но Одана больше не было. Он, верно, ушел к себе – Хелига все же уговорила его жить в нормальной комнате.
Я еще посидела в теплом, уютном кабинете. Здесь было хорошо, хоть с кухни и приплыл аромат табака. Мне было все равно.
На карте очень сложно отыскаьть что-либо. Рек было мало, но все они вились такими просто непростительными завитками, что найти Темноречье не представлялось возможным.

Шли дни. Они тянулись серо, и больше мы между собой почти не говорили. Мне хотелось, но то у Одана не было настроения, то и темы подходящей придумать не удавалось.
Я и не думала, что буду так скучать на каникулах. Это время оказалось еще более скучным, чем я предполагала, и тянулось медленно, и никакого, ровным счетом никакого удовольствия я не получала. Наоборот- только уставала от безделия.

Сегодня рождество. Прошла неделя моих каникул, и привела в некоему концу – я же пока не понимала, что он принсет. Для других – в приятных хлопотах, для меня – в полной коме. Даже удивительно было то, что я даже не понимала, к чему все так отчаянно готовятся и так радостно и с такой надеждой ждут. Рождество представлялось мне неким праздником… Никаких объяснений более мой мозг не давал.
Вокруг нас, на нашей улице жило огромное количество детей, поэтому мы в большей мере, чем все остальные, ощущали приближение праздников. Первое поколение идийцев штурмовало каждый вечер пекарню на соседенй улице или кондитерскую – которая была немного дальше, но точно так же подвергалась нападениям этих малышей.
Сегодня рождество.
«Как странно… Наверное, в моей жизни было уже нечто такое. Это обманутые надежды, ожидание чуда… Но его почему-то не случилось.»
Мел снег, украшая яркие красные вывески белой присыпкой, похожей на сахарную пудру. Этот праздник повлиял на всех – взрослые, что встречались мне, шли мечтательные, и с мешками подарков к празднику в руках. Дети метались по городу и играли на редких сугробах в снежки. Это было настолько удивительно и непривычно, что даже я невольно начала ждать чего-то. Чего – этого я не могла знать никак. Возможно, успокоения, которое так нужно было мне. Я до сих пор жила в каком-то состоянии постоянной виноватости.
«Как удивительно… Я никогда не испытывала такого. И это так здорово!»
Мне было легко на душе, так как неоправданная уверенность что сегодняшняя полночь принесет мне нечто счастливое, заглушала мои сомнеиня, делала меня слепой к переживаниям.На улице происходило что-то, на что поистине невозможно было не обратить внимание – раздавалась музыка. Это пели люди. Просто люди, которые пели не потому, что им заплатили за это, а потому, что хотелось праздника для себя и для других. Какой-то бородатый ряженый дедушка раздавал детям подарки на городской площади – а дети, даже самому ничтожному подарку радовались до потолка.
«Это самообман, но какой!.. Он кажется совершенно настоящим и при всем этом очень рпиятным.»
Я пришла домой с пакетом каких-то карамелек. Хелига хотела растопить их и сделать карамельный торт. Мне слабо представлялось, что это будет, но я не могла и не хотела отказаться от порчения. На улице было даже интереснее, чем в доме.
Когда я вошла в комнату, холодная с мороза, я сразу услышала подозрительные шумы в привычной гулкой пустоте. Какая-то маленькая девочка, со смешным огромным бантом из сверкаюшей ткани на голове прокралась из коридора, стянула со столика (до которого сама едва-едва доставал носом) некую коробку и на цыпочках пошла обратно.
«Смешная девчушка. Интересно, откуда она здесь взялась?»
Я улыбнулась и пошал за ней. Картина, раскинувшася в комнате где мы собирались отмечать праздник, была просто потрясающая. Одан сидел с какой-то вереницей детей и клеил вместе с ними игрушки. В углу стояла огромная, пушистая елка, пока что не наряженная… Понятно, то это за собрание!
- Привет.
Одан поднял на меня глаза и в то время как какая-то совсем маленькая кудрящшка пыталась навсить ему на ухо огромный бумажный шарик на ленточке, он еше отлеплял ото своего свитера настойчиво приклеившуюся конфету.
- Привет, - сказал он. В его голосе не было ни капи раздражения или отвращения. Ему нравилось возиться с этими детьми…
- Возьмете меня к себе? – как можно громче сказала я, чтобы перекрыть гомонящих деток.
Девочка, та самая, с бантиком, придирчиво осмотрела меня, и недовольно сморшила носик. Еще какой-то мальчик, который в то время отвлекся от процесса произведения украшений на елку, и деловито копался в коробке, принесенной девочкой – настоящих, стеклянных выдувных шариков, - тоже оглядел меня, и посовешавшись тизим шепотом еще с несколькими, провозгласил:
- Да, пожалуй.
Он прошепелявил ( у него не хватало одного молочного зуба спереди) это с некоторой неохотой, так как теперь главным авторитетом у них был Одан. Я теперь, здесь, кажется, немного лишняя.
«Никогда не подумала бы, что Одан может так… Он с нимим общается, не злится и им с ним весело.»
Я улыбнулась. Немного псмотрев на то. что они делают, я пождключилась к процессу.
Одна маленькая, какая-то чересчур напряженная девочка, которая сидела в стороне и пыталась что-то сделать, заинтересовала меня.
- Чего грустишь?
Я осторожно, чтобы не дай бог случайно не толкнуть ребенка, села с ней рядом. Она подняла на меня глаза, и серьезно сказла:
- Ничего не получается. – И она удрученно вздохнула.
Я взяла маленький фонарик, который она хотела склеить, не сложив и не порезав. Я помогла ей, и все время боялась порвать или испортить – это для малышей такое горе.
«С ума сойти… Я не думала, что мне будет так здорово возиться с малявками. Все, больше не буду ни за что верить людям, жалующимся на сових младших братьев и сестер.»
Я прикусила губу от этиой мысли. Интересно, как бы Итэна отнеслась к этим детям? Она бы тоже полюбила их, или нет?.. Конечно же, да.
«Но нас в таком случае здесь бы не было.»
С того момента, как я стала играть с этой маленькой девочкой, и остальные дети перстали восторженными глазами постоянно смотреть на большого, взрослого Одана, и стали доверительнее ко мне обращаться. Нет, я плохо сказала – доверительнее. Проще, они увидели, что не один Одан умеет клеить бумажные звездочки.
Люси (так звали мою подружку) собрала ворох разных цветных бумажных игрушек, с ватными бородами дедов Морозов и волосами из моих ниток для русалок, и поднялась на свои маленькие ножки.
- Пойдем к елке.
Она взяла меня за руку и повела к зеленому дереву. Остальные дети тоже быстренько подобрались и пошли за нами.
«Ой, как неудобно!»
Не пришлось согнуться в три погибели, чтобы взять Люси за руку. Она была такая маленькая! Как кукла.
Одан тоже поднялся с пола, размял ноги (он сидел, наверное, уже оченеь долго).
- Ну как?
Одан подошел ко мне с коробкой стеклянных игрушек. Глаза и немного шокированые и… Кажется, ужасно счастливые.
- Как они здесь оказались? – шепотом спросила я, неожиданно широко улыбаясь – какой-то мальчик влез в коробку из-под чего-то, что стояла под столом. Теперь дети играли с этой коробкой…
- Да, родители привели к Хелиге, посидеть. Сами готовятся к празднику, дети мешаются. На кухне болтаются. А Хелига повесила весь этот детский сад на меня и ушла, – осчастливленно пожаловался он.
Раздался грохот – это разбилась первая стеклянная игрушка. Смущенная девчушка стояла, и не знала, что делать – однако, предчувствуя неладное, готовилась разреветься в полный голос. Пока Одан побежал за веником, я села на корточки напротив девочки и погладила по голове.
- Ну, успокойся. Вон, какая большая, а плачешь! – Я постаралась спокойо, а вернее, успокаивающе, улыбнуться. – Нельзя, чтобы шарика не разбили. Это традиция такая, разбить шарик перед новым годом, чтобы следующий год был прожит хорошо, а все неприятности были заранее выброшены в помойку, как стеклышки этого шарика, – на ходу сочинила я.
Одан вернулся, и предусмотрительно принес несколько стульев из кухни. Детям тоже хотелось поучавствовать в украшении елки.
Мы с Оданом развесили игрушки повыше, а ребятня со стульев, каждый по очереди (я еще удивилась, какие воспитанные – не дрались и не нарушали порядка) вешала свою собственную игрушку.
Когда дети устали, я решила, что наступил момент. Я приняла решение - и сделала все в лучшем виде.
Я острожно представила, как елка засветится разноцветными огнями. Фонтаном звездных брызг. Я вложила в эту простую, косметическую магию все светлое чувство, которое испытывала к детям, и… У меня все получилось. С помошью всего лишь одной мысли я поразила деток надолго – приятным и очень красивым потрясением.
«Магия - это удивительно! Я доставила им такое счастье. Хотя ничего и не сделала. Наверное, они хотели радоваться, и просто подчинились моему желанию…»
Я и не думала, что это будет такое счастье. Эти дети были на удивление спокойными, даже лучше, чем дети более старшего возраста. Когда с елкой было покончено, Одан разжег камин и мы все сели около него. Одан ворошил в камине поленья длинной кочергой.
«Типичный семейный вечер. Не думала, что у меня будет столько детей!»
Я взяла Люси – она стала моей любимицей, и очень щеголяла этим перед остальными, - на коленки, и решила, что надо рассказать им какую-то сказку. Я знала какие-то сказки, но не знала, что им рассказать. Выбор был велик.
- Знаете сказку про Золушку?
- Да-а!..
- Так… Ну ладно. – Я решила придумывать на ходу. От кого-то слышала, что такие сказки принимают на «ура». – Жила была девочка… Она была маленькая, слабенькая и жила в лесу. Ей было так хорошо там, что она ни за что не хотела жить где-то еще. В лесу, где она жила, летали чудесные птицы, а зимой она собирала глину, хворост, укрепляла свой маленький домик, и жгла долгими зимними днями – а они там были очень длинные, и почти были ночью, так как солнце не показывалось, - огонь в камине.
- Как мы? – спросил Якоб.
«Я их уже и по именам всех знаю…»
- Да. И вот, однажды, когда закончилась зима, она пошла в лес за ягодами. Шла она шла, и вышла к огромному замку. Этот замок казался ей еще более огронмым, так как она сама ыбла несртрепимо маленькая. И все равно – она не побоялась и вошла в это дом. Она шла, и вдруг услышала чудесную таинственную музыку, которая манила ее мимо красивых больших комнат все глубже в дом. Она вошла в широкий секретный зал, в котором стояли огромные часы - прямо по середине. Срелки в них были длинные, и были похожи на виноградную лозу – такие тонкие и изящные. Музыка доносилась их этих часов. Девочка подошла к этим часом и попробовала повернуть стрелки – как и все лесные люди она боялась полночи, которую показывали эти часы. Он задела самую толстую и короткую стрелку пальцем – и она подалась вперед. Девочка не знала, что эта стрелка показывает не секунды, не часы и даже не минуты,– а долгие, долгие годы. И эта стрелка отсчитала годы девочки – и она повзрослела так, что вышла из замка уже почти взрослой девушкой. Слава богу, она успела остановить стрелку, а то она могла бы и состарить ее!
- А где же приведения? – тоскливо поинтересовался один мальчик.
- А, ну да, в этом доме водились приведения. Одно из них охраняло эти часы, но проспало. И очень разозлилось, когда увидело нашу героиню. Оно прогнало ее, и еще долго гнало ее по лесу, пугая тоскливыми завываниями.
«Что-то мне эта сказочка напоминает.»
 Одан вовермя заметил, что я устала и скомканно окончил сказку.
- Потом, по дороге домой она встретила в лесу на охоте прекрасного принца, они полюбили друг друга и поженились. Девушка стала королевой, и закончила жизнь в счастье и достатке. Конец.
Дети разморенно и довольно посмотрели на нас обоих.
- А вы – муж и жена, да?
«Ха-ха! Они просто беспдобны.»
- Нет, что вы, – слегка ошалевши сказал Одан. Я сидела и пыталась удержаться от нестерпимого хохота. – Нам еще рано, да и вообще…
- Чтоб я когда-нибудь рассказывал детям сказки со счастливым концом!.. – чертыхался Одан, когда осчастливленые мамаши забирали своих чад. – А тем более на пару с тобой.
- А я-то чем виновата?
- Ты – ни в чем. Но детям, уже достаточно забили голову всему этими бракоразводными сказочными процессами, - теперь рассказываем только страшилки.
Пришла Хелига, и наготовила кучу еды. Мы наперебой рассказывали о бесподобном вечере, проведенном главными в детском саду, и даже… Одан улыбался, и не строил Хелиге такого выражения глаз, которому позавидовал бы любой вурдалак. А от того, что все было так замечательно, и мне было очень хорошо.
- Ну все! – Я поднялась из-за стола. – Больше есть не могу, и язык не ворочается. Я спать пойду.
- А ты что, не досидишь до полуночи? Вообще-то это традиция!
Хелига с легкой жалостью осматривала почти полные миски салатов, которе мы не рискнули есть, а она не смогла нас заставить, и попыталась задержать меня.
- Ну… Не могу, спать хочу – нет сил. Да и день был такой…
Я ушла к себе. Почему-то, несмотря на все мои разговоры про «хочу спать» не поимели успеха. Я лежала сначал просто в темноте, а потом зажгла свечку – она светилась красивым алым светом, и он успокаивал меня, разбавляя мрак в маленькой комнате.
Мне в голову постоянно лезли мысли, непрошенно пришедшие во время этого праздника, что ли? Я думала о магии.
«Это такое странное приспособление… Что-то вроде врожденного качества, такого, как доброта или жадность. И это так удивительно, и прекрасно. И все же очень грустно.
 Магов осталось по всей стране всего несколько сотен. В основом подроски – новое поколение. Почему их мало среди людей? Что-то произошло тогда, во время войны с флидами. Что? Это будет так сложно узнать, люди ведь забывают все свои проколы, которые напоминют им об их позоре. И это так все усложняет! Возможно, это было как радиация – теперь все здесь вытравлено так, что магия противится здешним местам. Но и в Модгине та же история. И в унивреситете. Там… Есть нечто, что блокирует силу. И учителя все четко ограничивают. Это правильно, но нельзя же быть такими тупыми и не входить в положение, между прочим, магов, таких же, как они.
Что-то произошло. Что? Надо узнать.
Магия – это самое лучшее. Каким образом она распределяется среди людей? Это невозможно узнать. Точно так же, как и всем дается разный цвет глаз, волос, кожи и количество серых клеточек в мозгу. И от чего магия зависит? Эта сила несвободна, так к чему же она прикреплена? К чему? Что ей правит, что распределяет все так, как должно быть? Почему духи могу делать что-то, а люди – нет? Они не могут использовать эту магию – силу духов. Она отличается от человеческой всего лищь тем, что может быть направлена только на других, не на себя. И духи никогда не смогут стать людьми поэтому.
«Все.»
Заведя себя в такие бескрайние дали, появилось столько вопросов, что я еще больше проснулась.
Я долго любовалась на яркие всполохи рыжего и зеленого света от салюта на улице, прыгаюшего или медленно ползущего по зашторенной занавеске. Это был чудесный день.