Бесконечность за моим окном

Ночью 19 июля я решила покончить с собой.
Нельзя сказать, чтобы это решение было окончательным, но доля правды в этом всё же была. Я взяла лезвие для бритвы, зажгла вокруг свечи и закрылась в ванной комнате. Самоубийство казалось мне очень интимным процессом. Я уже давно жаждала драмы, но при жизни она не очень-то спешила… Пламя расставленных свеч равномерно и спокойно тянулось к потолку. Кажется, оно совсем не подозревало, свидетелем чего может стать. Себе на колени я положила белое длинное полотенце, оно доходило почти до самого пола и полностью скрывало мои дрожащие ноги. Вид крови меня волновал, наверное поэтому я и выбрала этот вид самоубийства. В тот день я была особенно молчалива, много курила и почти ничего не ела. Утренняя чашка кофе и обеденный сыр не очень-то способствовали поднятию моего упавшего духа.

* * *
Утром я проснулась с чувством давно привычной тоски. У меня не было планов на день. Впрочем, выбора тоже не было. Тоска была ужасной. Она полностью меня поглотила. Не спасало уже ничего: ни музыка, ни интернет, ни слепящее за окном солнце. Напротив, это солнце настолько меня утомило, что к вечеру я почти сошла с ума. В одиннадцать часов я отослала три мейла по незнакомым адресам. В них был номер моего телефона и просьба позвонить до десяти вечера. Я не очень-то понимала что делаю, но тоска была невыносимой и к тому же солнце… Да, в этот вечер я совершенно бесповоротно сошла с ума.
Я знала, что мне не позвонят. Я бы и сама не позвонила, если бы мне пришло такое письмо. Но целый день я упорно ждала у телефона и, даже отлучаясь ненадолго, брала его с собой, чтобы сразу ответить, если позвонят. С этим «если…» я прожила до шести вечера, а потом надела своё новое фиолетовое платье и пошла в небольшой ресторанчик на другой стороне улицы. В это время там было многолюдно. На сцене пели под караоке, мужчины громко смеялись, а их женщины пили вино и поправляли расплывшуюся косметику. Мне было очень одиноко, как никогда. Но никто, кажется, этого не заметил. У мужчин были их женщины, а у женщин – их мужчины. Им не был нужен кто-нибудь ещё. Я заказала минеральную воду. Я ненавижу её с самого детства, особенно тогда, когда выпитые пузырьки выходят через нос, но в этот раз заказала, наверное потому, что пара за соседним столиком тоже пила минеральную воду. Было жарко. Я видела, как от асфальта поднимается тяжёлый пар. Было невыносимо слушать караоке. Я допила отвратительную минеральную воду и вернулась к себе. Звук разрывающихся колонок доходил до моих окон. Я опустила пыльные жалюзи и с облегчением легла на неубранную прохладную кровать. Я думала о том, как отвратительны люди, которые поют под караоке в небольших ресторанчиках и о небольших ресторанчиках, которые так неуместно расположены под чьими-то окнами. Я вспомнила про минеральную воду, и сразу её солоноватый вкус очутился на моём языке. Потом я думала о молодой паре, которая сидела за соседним столиком и шепталась о какой-то чепухе. Кажется после этого звук динамиков стал тише, и я расслабленно закрыла глаза. Неожиданно я вспомнила о мейлах, которые отослала ещё утром, и в эту секунду раздался звонок. Он был непривычно затяжной, даже пугающий. Я подскочила над подушкой и поняла, что просто заснула. Телефон по-прежнему молчал. Тогда я совсем было собралась куда-то идти, не помню куда, но знаю, что была настроена решительно (я довольно часто бываю настроена решительна, но это, как правило, касается не очень перспективных вещей), но тут раздался звонок, пронзительный, затяжной, такой же, как во сне. С секунду я медлила, пытаясь понять не галлюцинация ли это.
В этот вечер просто должно было случиться чудо. Если бы оно не случилось, я бы пошла петь под караоке.
Руки у меня дрожали, бил озноб. Я услышала мягкий мужской голос, немного грустный и уставший. Он сказал:
-- Это вы прислали мне мейл? Я только что его прочёл.
-- Да,- ответила я испуганно и приставила палец к губам, словно боясь сказать лишнее.
-- Я вас знаю?- спросил мужской голос. От наступившего молчания было слышно, как где-то рядом работает системный блок.
-- Нет, должно быть…- я снова замолчала, не в силах преодолеть смятение. Я не ждала, что кто-нибудь позвонит.
-- Я надеюсь, вы правильно набрали адрес,- в интонации прозвучала оживлённость. Было понятно, что мужчина улыбается.
-- Правильно.
-- Стало быть,- продолжал мужчина,- вы хотели о чём-то мне сказать.
-- Мне нужен был человек,- бегло выпалила я,- с которым бы я могла поговорить. Вы можете стать этим человеком?..
Мужчина молчал. Он явно не был подготовлен к такому повороту событий.
-- Необычная просьба,- заметил он несколько секунд спустя. Потом он снова замолчал, и через телефонную трубку я расслышала ритмичное постукивание карандаша по столу.- Если человек рассылает мейлы со своим телефоном по незнакомым адресам,- продолжил он в глубокой задумчивости,- то это что-нибудь да значит.
Прошло ещё несколько минут, прежде чем он согласился.
-- На перекрёстке шестой и восьмой улиц, возле здания почты. Я живу неподалёку оттуда. Вам понадобится сорок минут, чтобы добраться на метро. Выезжайте прямо сейчас.
-- Как вас узнать?- спросила я его, когда он почти положил трубку.
-- На мне будет серая рубашка без галстука и пачка сигарет в правой руке. Вы ведь курите?
-- Курю,- ответила я почти машинально, не ожидая подобного вопроса,- с недавних пор.
-- Значит вам повезло,- как-то обречённо заключил мужчина и положил трубку.
Было начало восьмого. Перед тем как выйти, я даже не посмотрелась в зеркало. Я уже давно была равнодушна ко всему, что со мной происходит. Я до сих пор не могла поверить, что мне позвонили. Я даже остановилась посреди улицы, чтобы закрыть глаза и провести по коже ногтем. Я не спала. Было всё также невыносимо душно. В лёгких июльских сумерках ползли опьяневшие от крови насекомые. Я подумала о том, что в этом городе я никому не нужна, и никому не интересно знать, как меня зовут или, например, какие книги я читаю. Им было совершенно всё равно, что это фиолетовое платье я надела впервые и что покупала его за собственные деньги. Кому-то оно даже не нравилось. Не знаю почему. Может быть потому, что оно не подходило под цвет моих глаз (но ведь глаза не бывают фиолетовыми), а может, кому-то просто не нравился фиолетовый цвет, как одной моей школьной подруге. Наверное, я никогда об этом не узнаю. Но я любила это платье. С того самого момента, как увидела его в магазине на распродаже. Я попросила одну очень милую девушку у кассы отложит мне его на пару дней. Мне не хватало совсем немного денег. Но в этом городе у меня не было друзей, чтобы одолжить даже небольшую сумму.
В то время я подрабатывала сиделкой у одной пожилой дамы. Она жила на другом конце города, так что дорога забирала у меня колоссальное количество времени. На протяжении тех нескольких часов, что я находилась в вагоне, мне приходилось многое видеть и многое слышать. Обычно я читала книги или учила университетские лекции, а иногда слушала музыку, когда удавалось одолжить у кого-нибудь плеер.
Я помню одного долговязого парня, который сидел рядом со мной и читал какой-то жутко банальный детектив. В таких детективах обычно рассказывается, как в каком-нибудь тихом провинциальном городке происходит зверское убийство молодой и, как правило, замужней дамы. Во всём начинают подозревать мужа, который, якобы, узнал о её тайной связи со своим соседом. Все факты на лицо, муж пребывает в отчаянии и уже сам начинает верить в то, что убил собственную супругу, но потом, в самой последней главе, раскрывается, что убийцей была милая старушка с соседней улицы, которая, оказывается, страдает паранойей. И никто из жителей городка, конечно, не подозревал о странных наклонностях старой ведьмы, которая каждую ночь убивала куриц на своём дворе…
Этот худощавый запуганный парень производил болезненное впечатление. Может это детективы послужили тому виной, а может мерзкий отчим, который каждую ночь закрывал его в подвале дома. Мать, конечно, не подозревала об этом… Тогда он сказал мне одну вещь. Почему-то я запомнила эти слова.
-- Мисс Стоун не могла этого сделать: она не похожа на убийцу.
После этого он сразу отвернулся к окну, а через две остановки вышел, бессмысленно и потерянно глядя перед собой. Вот что делают детективы с такими людьми. Тогда я впервые начала думать, как должен выглядеть настоящий убийца. Сначала я представила крепкого, заросшего щетиной мужчину. Обязательно в кожаной куртке и с синей наколкой, а потом подумала, что такими становятся только после тюрьмы. А как выглядит новичок, человек, который ещё ни разу не убивал? Наверное, он жутко растерян и путается в словах. У него даже могут быть очки и портмоне, забитое документами. Он может быть гладко выбрит и аккуратно пострижен какой-нибудь девушкой из салона. Из кармана его пиджака будет виден ровно сложенный платок с чётким орнаментом по краю. Он даже улыбнётся тебе, если ты посмотришь на него. И в этом его главная ошибка. Никогда не улыбайся, если хочешь кого-нибудь убить.
Так я ехала ещё полчаса и, перед тем как выйти, огляделась вокруг. От долгого погружения в свои мысли, лица людей казались непривычными. К тому же, их было так много. Я подошла поближе к выходу и увидела рядом с собой высокого светловолосого мужчину. У него были очки и небольшой коричневый дипломат. Моё пристальное разглядывание не осталось незамеченным. Он повернулся ко мне всем корпусом и широко улыбнулся, обнажив при этом слегка желтоватые зубы. Я помню, как в глазах у меня потемнело, сердце забилось чаще, а из рук выпала тетрадь с лекциями. Он нагнулся, чтобы поднять её, но я его опередила. На сороковой секунде нашего знакомства, его глаза приблизились ко мне так близко, что я способна была рассмотреть, как пульсируют самые мелкие сосуды на белке его глаз. В это мгновение двери распахнулись, и я выбежала из вагона. Когда я была на платформе, то заметила его лицо в окне убегающей электрички. Он по-прежнему улыбался. Тогда я была уверена, что встретила настоящего убийцу. Скорее всего, он убил уже нескольких человек, потому что в его взгляде был оттенок крови и безнаказанная уверенность в своей избранности. Он был мерзок, как червь, наглотавшийся песка.
Та дама, у которой я работала сиделкой, была эгоистична и взбалмошна. Платила она мало, но я никогда не жаловалась. К тому же, у неё был сиамский кот, который обожал ходить прямо в обувь или случайно оставленные сумки. Но старуха никогда его не ругала. Иногда мне казалось, что она боится его, так глупы и комичны были её ласки. Она ублажала его колбасой, за которой каждый день отправляла меня в магазин. Я ненавидела этого кота даже больше чем старуху. Но продолжалось так недолго. Я проработала у неё всего два месяца. В последний день, когда я мыла пол этой чёртовой старухи, мне в голову пришла мысль о её смерти. Я даже подумала о том, что могла бы надеть на её похороны.
На следующий день старуха умерла, но я решила не идти на её похороны.

Так вот, я всё-таки купила себе это фиолетовое платье. За два дня до смерти старуха выплатила мне деньги. Когда я пришла в магазин, у кассы стояла та самая девушка. Она аккуратно сложила платье и положила его в прозрачный пакет с цветочным рисунком. А на следующий день наступила осень, с долгими дождями и пасмурным небом. Почти год платье висело в шкафу рядом с письменным столом. И вот, в этот душный июльский день я решила его надеть.
Я стояла среди людей, непрерывно бегущих навстречу. Но они, кажется, совсем меня не замечали. Несколько из них толкнули меня в плечо и, не оборачиваясь, исчезли за чьими-то спинами.
Через несколько минут я была у станции метро. Электричка пришла быстро, я почти не ждала. Всю дорогу, все сорок минут, о которых мне сказал мужчина, я думала о том, как он может выглядеть. Он сказал, что будет в серой рубашке, но я упорно представляла его в красной. Мне казалось, что у него будут тёмные волосы и большие светлые глаза, может даже серые, и немного воспалённые от долгого сидения за компьютером. Я почему-то думала, что его работа непременно связана с компьютером. Может от того, что слышала гудение системного блока, когда разговаривала с ним по телефону. Он мог быть архитектором, заниматься проектированием новых зданий, мог быть менеджером в просторном офисе или страховым агентом. Но я ничего о нём не знала, я только слышала его голос.
Когда я поднялась наверх, он уже стоял у здания почты, как раз на перекрёстке шестой и восьмой улиц. На нём действительно была рубашка без галстука, серая. В левой руке он держал пачку сигарет. Одна из них уже была между его пальцами. Он не сразу меня заметил, к тому же, я не сказала ему, что буду в фиолетовом платье. Он вообще не знал, как я выгляжу. Переходя дорогу, я улыбнулась ему и помахала рукой. Он сразу вынул сигарету изо рта и выбросил её в контейнер, стоявший поблизости.
-- Фрези?- удостоверился он, когда я оказалась рядом.
-- Так зовут меня в сети,- пояснила я, рассматривая его лицо.
У него были большие серые глаза и тёмные волосы – всё, как я себе представляла.
На секунду он потерялся, не зная, что сказать, и предложил сигарету. Я отказалась.
-- Вы ведь сказали, что курите,- слегка растерянно произнёс он и спрятал пачку в карман брюк.
-- Не в это время суток,- с иронией сказала я и снова улыбнулась, прикрывая ладонью глаза от заходящего солнца.
Мужчина улыбнулся в ответ. Черты его лица заметно преобразились.
-- А ваше имя?- спросила я, всё также удерживая руку.
-- Роберт. В сети меня зовут Роберт,- добавил он с лёгкой иронией, поправляя воротник своей серой рубашки.

Роберту было тридцать шесть. Он был разведён и имел двоих детей – мальчиков. Он много курил, почти не переставая. Жена не вынесла вечного перегара и подала на развод в июле прошлого года. С тех пор он ненавидел июль и сигареты, с которыми всё равно не мог расстаться. Работа Роберта не была связана с компьютером: он был хранителем музейных ценностей. Согласитесь, довольно специфическая профессия. Роберт любил прошлое. Любил подолгу думать о старинных вещах и о людях, которым они принадлежали. Он даже жену свою любил меньше, чем фарфоровые статуэтки семнадцатого века. Странная любовь.
Многие упрекали его в равнодушии, особенно родные. Но он не был равнодушен, он просто был несчастен. С того самого момента, как родился не в своё время. Такое тоже иногда случается…
Бывало, ужасная тоска нападала на него, и тогда ничто не могло его спасти. Ему ничего не хотелось, и чтобы он ни делал, всё его угнетало, будто он был не человек, а заброшенная башня, которая сама не властна над своим фундаментом. Он подолгу сидел за компьютером, бесцельно и бестолково пересматривая старые фильмы. Он делал всё, чтобы заполнить пробел, его тяготивший и тревоживший, но это было невозможно, как невозможно протянуть мост к берегу, который извечно затянут туманом.
В таком расположении духа получил он письмо от Фрези и единственно от этого стоял сейчас рядом с нею, неловко скрывая свою растерянность за мягким сигаретным дымом.

* * *
Мы шли по набережной, аккуратно уложенной серыми прямоугольными плитками.
-- Раньше здесь был песок,- зачем-то сказала я Роберту, глядя, как его ровные и чёткие шаги ступают по холодному камню.
Он посмотрел на меня сквозь лёгкие июльские сумерки и улыбнулся, словно уловил нечто тайное и быстротечное в моих словах.
Мы шли в полусонном молчании, жадно вбирая в себя охлаждённый воздух, думая о чём-то вечном.
--Раньше я часто здесь бывала,- сказала я Роберту так, будто говорила сама с собой.- Приходила под вечер, садилась на одну из дальних скамеек, укрытых плотным парчовым мраком, и смотрела перед собой, на тихое дрожание уставшей, точно скованной беспамятством, воды. Вы скажете, вода не может устать,- перехватила я вопрос Роберта, открыто и ярко отразившийся на линии его бровей.- Может, отвечу я вам. Вы видите, она темнеет к ночи, она переполнена мыслями также, как и человек в конце прожитого дня. Тогда я сижу и смотрю на воду. Одна. В тишине. И будто пытаюсь прочесть эти мысли. Одну за другой, одну за другой… Но у меня не очень получается… Я сержусь на себя. Знаете, Роберт,- сказала я страстно и вдохновенно, точно вспомнила о чём-то забытом, но очень-очень важном,- знаете, Роберт, а я ведь никогда себя не любила. Бывало, я даже ненавидела себя. Ненавидела горячо и безотчётно, как только можно ненавидеть самого опасного и хитроумного врага… У вас бывало так, чтобы вместо себя вы представляли другого человека? Того, настоящего, который за вас, на вашем месте должен быть?- не дожидаясь ответа, я продолжала:- Я вижу этого человека каждый день. И эта подмена, то несовпадение между мной и тем, кого, например, видите вы, трагично в своей безусловности и полном внешнем неподчинении!.. Но кто мог это допустить? Кому нужен этот раздвоенный жалкий человек? Человек, бессильный в своих устремлениях хоть что-нибудь изменить?..
Роберт молчал, но молчание это не вызывало неудобства, которое обычно возникает между незнакомыми людьми. Напротив, в этом молчании хотелось находиться, хотелось ощущать движение ветра по обжигающим сознанье нервам.
-- Пытаешься не думать,- бесновалась я в истерическом монологе,- не думать об этой несуразице. Ведь бред! Бред, если подумать… Вот и не думаешь, пытаясь сохранить остаток уже пораженного страхом ума. Бывает,- я резко рванула к озеру, забываясь о Роберте и его неотлучном взгляде, безумно бегавшем по пятам моих растрёпанных мыслей,- бывает, проснёшься ночью от страха, от немого ужаса, и слышишь, как внутри тебя бьётся крик, растерзанный, будто разъеденный по краям ужасной, едкой жидкостью; и вспомнишь, как кричала во сне, безумно, истерично… и страшно уже не от того крика, который мозгом поглотился и растворился в его бесчисленных просветах, а от того крика, который мог вырваться наружу, разлиться страшным нефтяным помутнением и отравить твоё существование, ограждённое мелкой сеткой из белых, натянутых резинок… А вдруг – сумасшествие? Вдруг – кто-нибудь поймёт, что таким стоном душа прощается с жизнью, вырывается на волю… из тёмных просветов, связанных знанием о её же собственном несуществовании?
Я остановилась на минуту, посмотрела в глаза Роберту, испуганному и точно смущённому. Его волосы растрепались, взгляд помутился, будто облачился в тёмную рубашку, пытаясь породнится с ночью. «Да он ведь тоже,- пронеслось у меня в голове с какой-то страшной и запутанной истерией,- да он ведь тоже сумасшедший!..» Роберт потянул меня за руку, прижал к себе, к своей красивой серой рубашке, пропитанной сигаретным дымом. Я бесчувственно смотрела куда-то в сторону, не сознавая ни времени, ни пространства, ни того тепла, которое шло от его рук. Мне было непонятно это ощущение, оно топило меня в своей неслыханной щедрости и простоте. Как долго мне не хватало только этого тепла!..
Я заплакала тихо и искренно, как когда-то в детстве, когда боялась быть услышанной и уличённой в чём-то.
Он повёл меня вдоль берега, накрывая рукой мою продрогшую душу. Я вцепилась в него своими пальцами, уткнулась лицом в карман с сигаретами. Их лёгкий дурман, проникавший сквозь пачку, пьянил мои мысли, и без того спутанные довольно. Было как раз то время, когда не хотелось ничего спрашивать, делать выводы. Хотелось идти куда-нибудь, просто чтобы идти, и подставлять ресницы ветру, который бы открывал их и закрывал, и срывал бы с них слёзы, как талое дыхание мартовских ветров срывает капли растаявшего снега...

* * *
Сперва мы молчали, шли, не выпуская сплетённых вместе рук, навстречу молодым парам. Но мы не были влюблены, мы всего лишь истосковались по этим прикосновениям, по лёгкому дыханию и тяжёлому, заполненному чувством сердцу, которое билось где-то рядом, под серым ситцем расстёгнутой рубашки. Мы были одиноки и навсегда останемся таковыми…
Я подумала о детстве, в котором также крепко меня обнимала только мама. Мне часто становилось страшно, ужас, который охватывал меня, был повсюду. Но больше всего я боялась не успеть сказать кому-то, что очень его люблю. Я часто говорила это маме, и это было совершенной правдой. Я никогда не устану повторять ей об этом…
Помню, я всё время ждала, что появится он, человек, способный полюбить меня, понять и защитить… от собственной разрушительной силы. Я мечтала сказать ему о своей любви, о том чувстве, которое держит меня наплаву, не давая уйти под воду. Но этот человек так и не появился в моей жизни. Никогда. И эти слова, которые я так боялась когда-то не сказать, теперь кружились у меня на языке. Не от любви и нахлынувшей благодарности, а от того самого чувства, что очень скоро я уйду под воду… и больше никогда не смогу их сказать, хотя бы так, вполголоса…
-- Роберт,- обратилась я к нему, ещё сильнее сжимая наши руки,- я люблю вас… наверное…
Роберт молча поцеловал меня в лоб, как маленького ребёнка, у которого температура, и мы пошли дальше, бестолково рассматривая звёзды и причудливые тени наклонившихся деревьев. О чём он думал, держа меня за руку? Кем был этот человек, как провиденье нашедший меня возле здания почты? Кем была я, вторгаясь в его жизнь? Я даже не знала его настоящего имени. Роберт… Впрочем, моё имя тоже было вымышлено… Каждый из нас придумал себе жизнь, в которой, как в заверенном печатью списке, утвердил свои приоритеты. Чего мы хотим? Что под номером один, два… тысяча? Почему мы начинаем с конца, не успевая дойти до самого важного и проклиная себя за это?..
Я хотела писать книги. Когда-то, очень давно, я хотела писать книги… Я была заражена этой идеей. Я выросла на ней, внесла в свою жизнь, разместила на самом первом месте… Номер один. Всегда.
Я отправила свой сборник в одно из столичных издательств, потом ещё куда-то, и ещё... Три месяца я просыпалась с чувством, от которого хотелось летать. Я ждала. Верила и ждала. Тогда я ещё верила…
Через три месяца мне пришёл отказ, сначала один, потом второй, третий… Во всех случаях это было небольшое письмо всего в несколько строк.
Сейчас мне кажется, что жизнь нужно прожить как эти три месяца, в ожидании чего-то лучшего, того, что способно тебя окрылять. Я совсем забыла, что больше не верю…
Я не перестала мечтать о книгах. Мой список остался прежним. Только номер один теперь закрашен чёрной краской, чтобы легче было жить для номера второго…

Номер два. Найти любовь. Прочерк. А может, лучше чёрной краской?..

Я помню случай в студенческом театре. Я играла Ларису из пьесы Островского. Я впервые играла в спектакле, и сразу такая роль… мне было неловко. Эту роль когда-то играла Комиссаржевская.
Во время игры ко мне часто приходили посторонние мысли, но они очень удачно совпадали с настроением роли. Я смотрела в зал, видела много лиц, увлечённо следящих за действием на сцене. Меня не отпускал холод, мне казалось, что даже среди них нет того человека, который бы захотел меня обнять, просто подержать за руку. Ведь это так важно: держать любимого за руку!.. Почему так мало это сознаёт? Я смотрела в зал и плакала. Плакала, когда подходила к Волге и когда говорила с Паратовым… плакала, когда прощала за случайный выстрел и закрывала глаза в смертельной истоме… Я плакала и за Ларису, не нашедшую счастливого исхода, и за себя, терявшую его.

* * *
Через четверть часа мы вышли на проезжую часть, потерянные среди яркого света и парчовой темноты, глядевшей нам в спины. Мы по-прежнему держались за руки, точно боялись улететь, не подвластные земному притяжению. Моя душа была легка и спокойна, как спокойно море после пережитого шторма. За несколько метров до перехода мы свернули направо и пошли по оживлённой, ярко освещённой улице. Меня оглушило беззвучие лиц, идущих нам навстречу. Я вспомнила родной город, теперь далёкий, космически недосягаемый… вспомнила улицы, по которым когда-то ходила… вспомнила людей, лица которых могла рассмотреть и даже, быть может, запомнить… Кто я здесь? Что я здесь? Человек из толпы, не научившийся жить по общим законам…

-- Я учился на третьем курсе,- неожиданно начал Роберт,- когда впервые встретил её… Моя будущая жена… ей было девятнадцать… она была неприметна собой. Когда я увидел её в читальном зале, среди десятков разбросанных книг, она была в сером платье. На её узком бледном лице были очки в чёрной оправе. Они делали её очень серьёзной. Помню, как из-за них я боялся подойти к ней познакомиться,- Роберт болезненно усмехнулся, потом достал сигарету и, не выпуская моей руки, закурил.- Мы много говорили о книгах. Много читали. Она писала стихи. Я помню, как однажды вошёл в её комнату, а она, не заметив, продолжала читать Ахматову… «Двадцать первое. Ночь. Понедельник./ Очертанья столицы во мгле./ Сочинил же какой-то бездельник,/ Что бывает любовь на земле»… Это были её любимые стихи. Я тоже их полюбил. У нас был такой особенный день: мы отмечали каждое двадцать первое число, которое выпадало на понедельник,- Роберт трагически улыбнулся и поднял глаза к небу, точно пытался разглядеть, не спрятан ли там ответ на его молчаливые вопросы.- Это была наша тайна. Она вообще очень любила тайны… Кажется, я так и не понял кем она была.
Двадцать первого июля прошлого года мы расстались. Это был понедельник…
Роберт тяжело уронил голову, выбросил сигарету и, высвободив мою руку, пошёл прочь. Я нагнала его через пару метров и, как брошенная кошка, пошла позади, не смея приблизиться.
-- Зачем она это сделала?- спросил он неизвестно кого, доставая из кармана новую сигарету.- Я всегда знал, что она жестока, но зачем?.. зачем, чёрт подери, она это сделала?.. Ведь дело не в сигаретах… я знаю… Она сама иногда курила, особенно под Ахматову…
Роберт остановился, провёл рукой по щеке, на которой проступила щетина, потом затянулся и выпустил сгусток дыма, растёкшийся по рассеянному фонарным светом ночному воздуху. Он больше не брал меня за руку. Мы шли немного поодаль, и я всё время смотрела в его спину.

* * *
Мы брели вдоль шумной трассы, как завороженные глядя на красный свет ускользающих машинных фар. Обрывочными фразами въедались в ум сказанные Робертом слова. Я начала представлять себе его жену, то, как она читала Ахматову, а он влюблёнными глазами смотрел на неё. В жизни Роберта была любовь, он знал её на вкус, на запах… он даже знал, какого она цвета… Сейчас, конечно, он ещё более одинок, но у него хотя бы есть воспоминания о ней. Что делать человеку, который ни разу не испытал её разрушительно-целебное воздействие?.. У такого человека есть мечта, с помощью которой он воссоздаёт образ ещё несостоявшегося чувства. Иногда этот образ приходит во сне, оставляя после увиденного противоречивое ощущение горечи и сладострастного ожидания, в котором пребывает человек на протяжении нескольких дней и которое заметно истощается по прошествии таковых. Мне часто снились подобные сны. Возвышенность и окрылённость очень быстро сменялись меланхолией и тоской, после чего моё угнетённое состояние становилось ещё более угнетённым. Рассуждая таким образом, я заключила, что Роберту сейчас, должно быть, ещё хуже, чем мне и что пережитое чувство любовной окрылённости куда более опасно, чем чувство, ограниченное пределами наших собственных фантазий.

Я видела, как Роберт приблизился к мосту, как его руки скользнули по перилам… Помню, как начала что-то кричать, потом побежала… Кто-то вышел из остановившейся машины и тоже побежал в сторону Роберта. Последнее, что я помню, это его улыбка, едва уловимая, заметно оживлённая…

Никогда не улыбайся, если хочешь кого-нибудь убить…

-- Вы знали его?- возбуждённо допытывался чей-то голос, разряжая приступы глухоты сильным хрипящим звуком. Кто-то тряс меня за плечи и прямо смотрел в помутневшие глаза, не выражавшие ничего, кроме исступлённого остекленения.
Я пыталась восстановить последовательность, с которой развивались события этого вечера, с того самого момента, как увидела его на выходе из подземки. Серая рубашка. Сигареты. Молчаливый, решительный взгляд. И как сразу я не заметила в нём того оттенка, которым отмечен всякий обречённый и загнанный в угол человек?.. Потом озеро, моё бестолковое признание в любви. Как хорошо, что я сказала ему об этом!..
Он рассказал о своей жене, о том, как любили они читать Ахматову.
Развод. Роберт так и не понял, зачем она это сделала… Сигареты, конечно, здесь были не при чём…
Мост. Он не хотел со мною говорить. Он даже не смотрел в мою сторону, пока я плелась позади него. Он, конечно, знал, что я не уйду, знал, что, увижу всё это… Он улыбнулся мне. Зачем?.. Тот самый вопрос, которым почти год были заняты его собственные мысли. Неужели он хотел, чтобы я тоже думала об этом?..
-- Как его звали?- продолжал донимать меня прежний голос, пробуждая своим напряжённо-въедливым тоном. – Как звали того мужчину, что сбросился с моста?
… он сбросился с моста. Роберт сбросился с моста… Ещё минуту назад он был жив, а теперь его нет, как и нет уверенности в том, что там, куда он попал, ему лучше.
-- Роберт,- всё, что смогла произнести я в ответ, и добавила:- но это было ненастоящее имя…
Я вырвалась из сжимавших меня рук и, набирая шаг, пошла вдоль стальных перил, скользких и холодных. Услышав позади голоса, я побежала, точно пыталась убежать от мыслей, в которых подсознательно винила себя за смерть Роберта.

* * *
Возвращаясь к себе, я прошла мимо ресторана, в котором нынче вечером заказала минеральную воду. Мне показалось, что с тех пор прошла целая вечность и что люди, наполнявшие его, изменились неописуемо. Мне казалось, что я невероятно диссонирую с окружающим пространством и что моё фиолетовое платье как-то особенно тревожно выделяется на фоне серых плиточных массивов. Мне казалось, что отпечаток безысходности лежит на моём лице, что смерть Роберта была началом того конца, к которому столько лет я себя подводила. Сердце стучало слабо и не впопад, словно предчувствуя и предрешая свой грядущий исход. Руки застывали в холостом движенье, опускаясь грузно и тяжело на уставшее от жизни тело.

Я всегда знала, что сделаю это. Рано или поздно. Уже в восемнадцать ко мне пришло осознание, что такие как я обречены. Будто по дороге из небытия случайно открыли не ту дверь. И по жизни также, как с этой дверью, всё было «не то»: не та любовь, не то окружение, не то время и место, в которые ты был погружён, законам которых был вынужден подчиняться. Будет ли что-нибудь потом? Будет ли шанс всё изменить? Придёт ли искупление за тот отчаянный протест, который был направлен против самой жизни?.. Никто этого не знал, а те, кто знал, уже не мог рассказать.

На свете всегда были люди, искавшие большего и лучшего, чем это было возможно. Люди, границы которых были значительно обширнее границ мирских. Люди, чьи имена неизвестны, но чьи судьбы вписаны в судьбы великих. И никто не в праве их судить… кроме Бога.

* * *
Ночью 19 июля я решила покончить с собой.
Нельзя сказать, чтобы это решение было окончательным, но доля правды в этом всё же была. Я взяла лезвие для бритвы, зажгла вокруг свечи и закрылась в ванной комнате. Самоубийство казалось мне очень интимным процессом. Я уже давно жаждала драмы, но при жизни она не очень-то спешила… Пламя расставленных свеч равномерно и спокойно тянулось к потолку. Кажется, оно совсем не подозревало, свидетелем чего может стать. Себе на колени я положила белое длинное полотенце, оно доходило почти до самого пола и полностью скрывало мои дрожащие ноги. Вид крови меня волновал, наверное поэтому я и выбрала этот вид самоубийства. В тот день я была особенно молчалива, много курила и почти ничего не ела. Утренняя чашка кофе и обеденный сыр не очень-то способствовали поднятию моего упавшего духа.

Я закрыла глаза так, как закрывают их перед сном, спокойно и легко, с надеждой проснуться в мире, который будет лучше и добрей. Не было боли, не было страха, только отяжелевшие и бесчувственные руки, тянувшие меня к полу. Помню огни города, далёкие, холодные; помню тишину, в которой, как таблетка аспирина, растворялось моё сознанье. За тем окном, что так одиноко и отчуждённо смотрело среди прочих окон, остался затхлый мрак погашенной, как свечка, жизни. Моей жизни.



19 марта - 23 мая 2008г.