Дождь

Идет дождь, идет время, и ты идешь под этим дождем, каждый шаг параллелен секунде, каждый вздох параллелен шагу, каждый шаг параллелен очередной затяжке.
Ты ушел?
Скажи, так ли это было сложно, как ты себе представлял? Так ли много раз болезненно сдавило что-то в груди, так ли много ли слез скатилось по щекам, как ты рассчитывал? А ты, рассчитывая на своё мужество, рассчитывал ровно на две слезы…
Так ли многого жаль тебе?
Так ли обидно за бездарно проведенные годы с бездарной спутницей твоей?
Так ли хороша она была, чтобы вообще об этом думать?
Так ли нужно было поступить?
Уйти ночью под дождь, оставив ее в вашем доме, зная, что утром ты вернешься, а ее уже не будет, а ты просуществуешь там один долгое время. Один, потому что, если уж она оказалась не той, то кто еще сможет претендовать на жизнь в твоем мире?
Когда-то твой сосед по общежитию говорил тебе:
— Писать нужно только под экстези – получаются лучистые, любвеобильные произведения, на которые купится любой редактор.
Ты попробовал так.
Попробовал писать так.
Но не совладал с обещанной любвеобильностью, и вышел в город – любить. А не писать.
Ты был готов полюбить любого и любую в тот вечер, но встретилась тебе именно она – её ты полюбил бы и без экстези, так ты думал.
Но так ли это?

Она не весела оказалась, а – больна.
Она не сопереживала, она получала удовольствие от самой возможности сочувствия.
Она плакала не от избытка чувств к тебе, а от воспоминаний о прошлых героях.
Она была вовсе не уверенной в себе, нет, просто настолько равнодушной к другим, что и вела себя соответственно, так, как ей заблагорассудиться.
То что ты считал оригинальностью и веселящей особенностью, оказалось истерией.
Она смеялась не твоим остроумным шуткам, смеялась – от своей какой-то боли, которой так и не сумела поделиться с тобой, а ты и не настаивал, ты и не знал, что за этим что-то кроется. Ты думал – это настоящее.
Когда она замолкала вдруг, закусив губу и разглядывая свои ногти, ты думал – очаровательная мечтательница, что она себе представляет? Возможно ваших будущих детей? То, как мы будем смотреть телевизор, взявшись за руки?
Нет.
Теперь ты знаешь, что нет.
А что на самом деле?
Да черт только знает, тебе то уже все равно.

Ты ушел, и все ее загадки для тебя похоронены. Она так долго не отвечала, что вопросы теперь не актуальны.
Другой будет задавать эти вопросы. И слушать тишину или беспричинный смех. А через год тоже уйдет, и ничего не узнает, и не расстроится по этому поводу.
Да и она – не расстроится.
Ей будет лет 50, когда она начнет писать мемуары, и не будет уже изолировать жизнь свою, пряча свои откровения за судьбами флегматичных героинь ее бездарных повестей.

А ты иди! И будет дождь тебе спутником, и лязг трамвая будет музыкой, и ковром путь тебе устелют черные лужи, и путь тебе будут освещать ржавые фонари.
И первая мысль посетит тебя только тогда, когда кончатся сигареты, и ты вынужден будешь вступить в контакт с человеком – продавцом в палатке.
Ты скажешь:
— Две пачки «Честера».
И тут поймешь. Ты говоришь.
Но не с ней.
Не с ней,
А с ней не будешь больше говорить.
И ничего ты с ней не будешь уже.
И неважно, что бы ты сказал ей. Ей – неважно.
Она наверняка за минуту приняла жизнь без тебя, как данное.
Опыт, понимаешь ли.
Жизнь без тебя как данное, короткое такое данное, которое можно либо прекратить с помощью двух-трех пачек элениума, либо продолжить с помощью двух-трех таблеток его же.
Скорей всего, она уже вышла из вашего дома. Не забрав свои вещи и не оставив их тебе, а просто выкинув в окна. Всё. Книги, рукописи, золото, одежду, радость свою, улыбки, счастье, боль – всё выбросив в окна.
Ни тебе, ни ей пусть не достанется!!!
Ты – не спросил!
Она – не ответила!
Ты ушел, потому что она не ответила.
Но ты же не спросил! Ты сам не спросил…
Когда ты уходил, она с закрытыми глазами печатала слепым методом ответ.
Ты мог бы подойти, прочесть. И подошел бы. И прочел. Но она же – не сказала!
Теперь, наверное, она ловит такси, а ты бродишь по окрестностям.
Ты – куришь.
Она – грызет ногти.
Ты – отплевываешься от дождевых капель.
Она – запрокидывает голову вверх и ловит их ртом.
Ты – промок до нитки, и укутываешься в шарф.
Она – распахивает пальто и поет во весь голос. Без слов.
А ты не услышишь. Ты любишь другую музыку.
И будешь любить другую музыку.
И любить других.
А она не будет. Будет делать вид, так потрясающе делать вид, что сама поверит.
И ваши общие друзья будут говорить:
— А помнишь, вы раньше были вместе, так она выходит замуж…
Или:
— А помнишь, вы раньше были вместе, так он уехал жить в Грецию…
А ты будешь помнить. Помнить, что вы были вместе, но сомневаешься, что помнит она.
Просто надеешься, что может быть все-таки.
И у тебя сохранится ее адрес, телефон, эмейл, не в записной книжке, а в памяти твоей.
А она будет думать:
«Но ведь у него, если не в памяти, так в телефонной книжке сохранились мой адрес, телефон, эмейл… Может, он объявится? Может, я все отменю? Может, еще можно?»
Не объявишься же, нет.
Не отменит, ибо не объявишься.
А все вокруг будет напоминать.
Тебе – её, ей – тебя.
Поезд?
А помнишь, как мы в поезде…
Пальмы?
А помнишь, возле пальм мы…
Солнце?
А помнишь…
А вдруг не помнит?
Мало ли этих солнечных дней.
Ты смотришь на часы, а ведь уже утро, пять часов, еще два и она уйдет на работу.
И ты тоже сможешь зайти домой, переодеться и пойти на свою работу. Или не пойти, а взять больничный. Ты имеешь право – ты же попал под холодный дождь.
И неделю не будешь работать, ничего не будешь делать, уйдешь с головой в суету отречения и забывания Её. Ибо она то стоит хотя бы недели проводов.
Ты же сильный, ты же любое чувство разложишь на составляющие. Любые составляющие – мелки и несущественны.
Ты уже думаешь, что будешь делать без.
Как ты будешь думать без.
Жить без. Как?
Быть без. Как?
Просыпаться, один, с другой… Засыпать. Как?
Говорить. С кем? С другими? Что им говорить? О чем?
О ней?
Не поймут.
Не о ней?
А о чем еще?
Шесть утра. Ты разворачиваешься. До дома около часа ходьбы, ты как раз успеешь к ее уходу. Исчезновению. Ваш дом мертв.
Да здравствует твой новый холостяцкий дом!
Ты идешь туда. И не идешь. Останавливаешься, звонишь другу:
— Да. Да. Так. Так. Нужно. Нужно. Да. Да. Оно. Оно. Вот так. Увы. Давай. Давай. Может быть. Может быть. Никогда. Никогда. Поздно? Поздно. Извини. Извини. До завтра. До завтра.
Ты хочешь позвонить ей, и ей же рассказать про нее же, пожаловаться на нее же.
Кто еще отреагировал бы правильно?
Уже никто.
Ты поднимаешься по лестнице. Теперь это другая лестница. Ты знаешь, что недавно она прошла по ней последний раз. И больше никогда не пройдет. Не поднимется в ваш дом никогда (прошу прощения, не в ваш, а в твой новый холостяцкий дом).
Теперь это другая лестница. Другие стены, другой лифт, другая жизнь, другое всё, всё другое, ты – другое, она – другое, Любовь – не существует. Она – для тебя мертва. Ты – пустота. Вы – такого понятия больше не существует.
Дверь вашей, тьфу, твоей квартиры встречает тебя чернотой и равнодушным, легкоотпирающимся замком.
Ты заходишь, снимаешь обувь.
— Привет! Тебя так долго не было, я так волновалась. Ты зря обиделся, я же писала тебе ответ! Заходи скорее!
Она бросается к тебе на шею и обнимает.
Она есть.
Она есть.
Есть у тебя.
Она ведь никогда никуда не денется.
Она же обещала, теперь ты помнишь и веришь.
Обещала же…
В счастье и в горе.
В богатстве и бедности.
И так далее.
Никогда не уйдет.
— Ты такой мокрый, снимай скорее пальто. Тебе нужен горячий чай, и под одеяло быстрей! Блин, я так переживала…
Ты хотел бы улыбнуться, но не улыбаешься. Ты ничего не делаешь. Ты знаешь, да и всегда знал, что она никуда не уйдет.
Теперь знаешь, что и ты тоже. Никуда. Никогда. Никогда больше.