Выродок

ДОЧЬ

 Она захрипела, вцепилась в ременную петлю, обвившую шею. Наяву пальцы Галины Федоровны царапнули потную кожу и сжались в кулаки. Сон нехотя отползал, пропуская воздух к ноющему горлу. Вдох-выдох.... Вдох-выдох.
Накинула халат и на цыпочках вышла на балкон, где в старом лыжном ботинке сына сберегалось НЗ. Жаркая горечь взбодрила легкие и обожгла сердце. "Мама...?"
Рассвет вскарабкался на Воробьевы горы, лениво подсветил здание родного Университета.
Так...До конца недели две лекции и свадебное генеральство на защите. Решаемо.
Ранние часы - время свободных телефонных линий и извинений за хлопоты, произнесенных громким шепотом. Через полчаса Галина Федоровна тихо прикрыла за собой входную дверь, оставив своим записку на зеркале.
На пустой улице затормозила серая Волга с шашечками.
- Домодедово? - строго уточнила Быстрова.
- Как заказывали, - подтвердил водитель.
Ей везло. В Красноярске удалось перехватить последний билет на Канский рейс. Пенсионерка-"Аннушка" поскрипывала фюзеляжем и деликатно кашляла на воздушных ямах, стараясь не пугать пассажиров. В Канске Быстрова дипломатично напросилась пассажиром на дрезину, которая в ночь везла дорожников в Тасеево. Это было быстрее, чем по шоссе, раза в полтора.

МАТЬ

Вечером Михайловна вышла на крыльцо и тяжело присела, кутаясь в белую, пушистую шаль. Под лопаткой тихо ворочалась пригревшаяся за день боль. Михайловна подняла к небу темное, морщинистое лицо. Выцветшие голубые глаза слезились. Посмотрела на балку стропил и застонала. Мастеровитые зятья сладили новое крыльцо, но золотистый сосновый брус в капельках свежей смолы лег на старое место.
Хотелось выть от воспоминаний.

Гнилая весна пятидесятого принесла в Лужки повальную скарлатину. Дороги в район раскиселило, медицина в лице колхозного ветеринара не справлялась с эпидемией. Слабые дети умирали. Редкие уцелевшие буренки перед отелом не давали молока. Держался народ на квашеной капусте и картошке в мундирах, муку собирали по крохам. Хилую девятилетнюю Галю, во младенчестве переболевшую всем на свете, скарлатина презрительно обошла стороной, а старшие сестры-тройняшки свалились разом. Хворали тяжело: с высокой температурой и глоточными нарывами.
Выручал увесистый куль с конфетами-подушечками, выданный на трудодни. Михайловна запаривала кипятком мороженую клюкву и разводила тягучие карамельки. Поить дочерей с ложечки душистым, кисловатым сиропом приходилось часто. Днем и ночью. Устало грозила младшей дочери, смотревшей на конфеты тоскливо и жадно:
- И думать не смей, Галька. Хочешь, чтобы померли?

ДОЧЬ

 Галя не просто любила сладкое, она не могла без него жить: не ведала меры. Клянчила, унижалась, воровала у соседей. В первом классе под Новый год пробралась в учительскую и распотрошила подарки. Шурша фантиками, набила рот шефскими ирисками.
- Крыса. - Вошедшая учительница брезгливо смотрела на коричневую, липкую слюну, затекающую за крахмальный воротничок нарядного платьица.
Жить материнским позорищем было нелегко, но постыдную страсть это не сломило. Появление сахара Галя чувствовала, как лозоходец воду. Спокойно, методично, комнату за комнатой обшаривала дом, сарай, подполье, чердак. Начинала с уровня пола и осматривала все закоулки на высоте в ладонь. Не пропускала ни мешка, ни ящика, ни валенка. Залезала по локоть в ведра с пойлом для скотины и даже в помои. До полной уверенности, что пусто. Обшарив каждый кубик пространства, переходила выше. Ровно на ладонь - ни больше, ни меньше. Не отвлекалась и никогда не забегала вверх и вниз. Поэтапно доходила до потолка или земляного пола в погребе.
Конфеты отыскались на дне полупустой кадки с квашеной капустой. Дрожа от холода, Галя зубами развязала тугой узел бечевки, развернула плотную клеенку, защищавшую ткань от рассола. При виде карамелек сладко заныло внутри. Девочка совала подушечки в рот, давилась слюной, трудно жевала липкую массу, и не могла остановиться, хотя собиралась съесть чуть-чуть. Она не хотела, чтобы сестры умерли.
 Мать обнаружила ее утром - продрогшей, слизывающей последние сахарные крошки с мокрых пальцев.

МАТЬ

Простоволосая, с белыми от ярости глазами, она выбежала на крыльцо, оскальзываясь на талой снеговой жиже. Младшую дочь с разбитым носом, хлюпающаю слезами и кровью, волокла за ворот ночной рубашки. Перехлестнула ременные вожжи через балку. Завязать петлю одной рукой получилось не вдруг. Девочка описалась от страха и верещала тоненько, как заяц в силках. Пыталась уползти.
Михайловна затянула ремень и зло погрозила небу кулаком:
- Господи, за что?! Вы****ка мне дал, а не дочь. Уроду бессовестную, бессмысленную. Возьми назад, сил моих больше нет!
Она вцепилась в растрепанные волосы дочери, рванула вверх. Померещился хруст шейных позвонков...Нет, это у нее самой внутри что-то хрустнуло и сломалось. Сильно болела душа.
Когда затмение развеялось, пальцы крепко сжимали узел петли. Следы босых детских ног на мокром снегу вели от крыльца к калитке.

ДОЧЬ

В доме учительницы Галя все время плакала, не отнимая рук от шеи. По селу пошли гулять сплетни, обрастая отвратительными подробностями. Приехал на вездеходе участковый, и с ним комиссия районо. Старших сестер забрали в райцентр, в больницу, а Галю временно поместили в тасеевский интернат. И как-то дома про нее забыли
В интернате Галю частенько лупили за крысятничество. Однажды сломали нос, в другой раз руку. Воспитатели осуждали детскую жестокость, но вяло. На словах.
Галя терпела. Жилистое тело оказалось живучим и выносливым.

В пятом классе педагоги обратили внимание на диковатую, неприятную девочку, решавшую. сложные задачи легко и изящно. Ее невозможно было оторвать от учебников по математике и физике. В выпускном классе две блестящие победы в краевых олимпиадах открыли дорогу в Москву, на мехмат МГУ. Вступительные экзамены упорная сибирячка сдала на "отлично". С головой уйдя в математику, Галина иногда применяла свой метод послойного, "сахарного" поиска в науке. Могла, анализируя массивы данных, по суткам не поднимать головы. Не понимала времени, не слышала окликов, и чувствовала себя при этом абсолютно счастливой.
Чувство вины перед родней притупилось, ушло в прошлое. Как и редчайшая патология обмена веществ, латинское название которой было записано для памяти в записнуюб книжку. Правда, съесть за присест килограммовый торт на всю жизнь осталось для Галины Федоровны сладким удовольствием, но никак не болезненным смыслом жизни.
 Постепенно, через письма, наладились отношения с сестрами. В семьях тройняшек, осевших в Канском районе, Галю почему-то называли спасительницей. Она смущалась. Редкие семейные встречи вызывали чувство неловкости. В Лужки, к матери, проклявшей ее, пути за тридцать пять лет так и не случилось.

МАТЬ

Михайловна под утро снова вышла на крыльцо и посмотрела на дорожку, посыпанную желтым речным песком, Сразу через улицу начиналась узкая туманная лощина, поросшая малинником, следом - пологий холм, перечеркнутый серой лентой тропы. Коричневые, с жесткими ногтями старческие пальцы теребили пожелтевшую фотографию с обломанными углами. Высокая, моложавая, красавица на фото обнимала дочерей: Веру, Надю и Любу, чинно сидящих на скамье. Девочки крепкие, русоволосые, статью в мать. Галя, похожая на тощего вороненка, жмется сбоку к юбкам сестер. Материнские руки, раскинутые над выводком, не достают до черноволосой головки с жидкими косичками.

ДОЧЬ

На рассвете она подошла к холму, с вершины которого родное село как на ладони и остановилась у подножия. Ослабели ноги. Массивная валежина, влажная от росы, показалась для привала в самый раз. Жадно выкурила сигарету и встала, ощутив жжение в натруженных туфлями ступнях. Стряхнула рыжеватые хвоинки, налипшие на светлый плащ, и легко начала подниматься на холм, навстречу строгому и спокойному сибирскому солнцу. До дома было совсем близко.