Одиночество. 16-22. 04

Из конца в начало одиноко плелся тонкий стебель только проросшей нежной лозы нового года. В этот новый день он стремился все быстрее и дальше, под влиянием большого светила на планете, которая давно уже стерта… даже с уст тех, кто еще мог бы вспомнить.
Если б он узнал об этом тогда, наверное, посчитал бы все свои усилия ненужными, - засох и никогда не познал что значит жить, вырасти, распрямиться, одеревенеть и капризно отрывая руку вверх, спрятаться в земной коре! Если б он узнал, то может быть бы и подумал, а вдруг стоит, даже если знаешь что ждет. Или вдруг даже не стоит, а надо пролезть сквозь свет, только для себя, для интереса, посадили ведь,… интересно правда, кто?
Все проходят мимо, пролетают, а ты стоишь неподвижно, не в силах опустить тяжелый шлейф с чуть приподнятых век.
Моему миру насчитывается 10 с половиной тысяч лет. Так кто-то сказал. Я верю. Сегодня еще один день, внесенный в список запланированных желаний. Потому что это мое желание. И у лозы есть желание (к росту, конечно же).
А тот, кто живет за дверью не хочет сегодня и оно проходит мимо, не настаивая. Его греет вчера, его обнимает завтра. Он живет с обоими, и они никогда не узнают о существовании друг друга, живут в разных мирах и думают что они одни!
Затратное время истекает, никто не делал попыток, никуда не бежал, просто принимал сегодня (если хотел) и ждал его прихода завтра… опять.
Жил… живет, жил… …
Покрытый белым пушистым мехом внизу зеленого облака. Все чувствовали жизненный нагрев, свое пребывание и полное расширение для себя… глиняные стены дополняют разбитый стеклянный пол. По нему все равно не ходят, и он поворачивается в безразмерной плоскости, становясь одновременно и потолком.
Маленькая желтая улитка оставляет свой вязкий шлейф на пороге мелкодисперсной коры. Переползает на стекло, режет себя им на части и собирает вновь, растворяет свой панцирь в пыли и находит новый…
Я иду рядом с ней и она это знает. Я уже много прожила и скоро перелечу на зеленое облако, хотя бывала там уже не раз.
Я могу и сейчас туда отправиться, но на сегодня у меня другие планы.
Я спросила ее, зачем она себя давит, и она ответила что это отдача за все что сделано ранее, потому что у нее, в отличие от меня, одна жизнь.
Странно. А я? Сколько раз я влюблялась, кричала, бежала, отдавала, пожирала, в конце концов! убивала! Сколько мне нужно раз растереть себя в порошок для стекла?!
Но она не ответила и ушла, я ей только мешала…
Я плакала и медленно превращалась в воск. Мне всегда нравилось лепить из себя что-то, но сейчас я собиралась в один бесформенный ком, чтобы следующий, кто откроет эту дверь, мог бы толкнуть меня ногой, и я провалилась в бездну атмосферы.
Я лежала и ждала, осколки впивались в мой воск, но боли не было.
Пришел голосовой сигнал: «К нам присоединился еще один красный гриб, вы можете теперь его забыть».
Я его не знала, и поэтому без труда забыла.
Я вспомнила сейчас речную стрелу, когда-то, когда было еще совсем рано. Я хотела ее взять себе - она мне всегда нравилась до…
Я нашла ее и взяла, а оказалось, что она не такая уж и желтая в моих руках, как в реке, и не такая уж и интересная, когда доступная. Я разбила ее, потому что разочаровалась. Потом меня научили, что разочарование подобно дыханию, и чтобы этого не произошло не надо доставать что-то из его среды обитания. Я тоже не хотела, чтобы меня кто-то достал из весеннего песка… Когда все отдельно, оно не может распасться!
Мне намного лучше быть продуктом производства пчел, жить в тягучем затвердевшем и вкусном воске, может кто-то придет, растопит и разольет меня по стеклянному полу, чтобы я больше никогда не собрала себя в начальную форму.
Спустя время я собралась в пыль и поплелась за долгой лентой караванов в путь, к которому все идут, но никогда не приходят. Я сказала, что буду исключением, но была глупа! После я сказала, что буду существовать в себе, смотря на облако то снизу, то сверху…
А ты исчез с теплом первого дождя и красная вода спрятала следы,… Так вот значит, кто был тот красный гриб, взобравшийся украдкой на гору раньше времени!

«Ты сидела в горящем пончо, но была холодна как камень» – это ведь твои слова, ты же помнишь?! Ты тронул меня и нашел… Минуты счастья, одетые в теплый яркий бархат тихо опустились на парашютах в мою невидимую жизнь и разожгли костер, а я и не думала что такое возможно! Мы побежали вместе с ними по мягкому лазурному берегу, я выкинула реальность в ближайший вулкан… Мы стояли, проводя долгие закаты в объятиях, и я постепенно согревалась. Ты любил меня и отдал себя, я брала твои части, строила из них себя и отдавала тебе остатки… получалась Я. Я же и переполнялась; ты нашел меня в себе, и я нашла улыбки, молчание, солнце, день!
«Как может быть иначе?!». Но однажды, защищая и грея себя обнявшись, на нашем остове пошел дождь… И как бы сильно ты не прижимал меня и не закрывал от него, я увидела его, а он – меня, он сказал, что вся моя радость – обман и я ушла вместе с ним, потому что забрав мою грусть на время, ты не забрал печаль навсегда! Я охотно поверила холодному дождю и очень быстро стала с ним одним целым, а ты ловил руками мокрый воздух, а мои слезы тушили твой костер…
Это ведь я придумала одиночество! Ха! Это я пришла и сказала Вам всем: «Найдите место и каждый существуйте как хотите. Отныне вы белее пены, бьющейся в летнем прибое и холоднее обледеневшего камня! И словами вам никогда не выразить то, что теперь вы не нуждаетесь в тепле и не почувствуете его даже когда выйдете из замка и прильнете к теплым рукам».
Все поняли не сразу… а потом благодарили. Ушла и боль. Стекло билось и рассыпалось, задерживалось на стенах и полах. Это стало обычным, все больше появлялись обгоревшие руки, вырезанные сердца и раздавившийся мозг.
И я, раньше отличавшаяся, теперь была похожа на них как 2 капли воды. Все продолжали деятельность, лепили и рисовали, читали, смотрели… только никогда никого не трогали, не давили и не любили, не кусали и не гладили по водному дну.

И простая черная полоса ничего не означала.
Я сидела на дне, держа в руках только родившийся коралл и мяла пальцами ног уставший песок. Я слушала брызги, доносившиеся с поверхности, и мне казалось, что с отвесной скалы падают горы гиппопотамов. А это были лишь слетевшие с утеса последние пушинки одуванчиков, несущие на себе стаю новорожденных.
Я выпрямилась во весь рост и вдохнула водород. Я не задевала одуванчиков, а они просили меня о помощи, - им надо было поскорей добраться до края планеты, но я отказалась, потому что не видела смысла в спешке. Я тихо шла, никому не мешая, никого не трогая и ничего не желая … и спустя недолгое время, взглянув на черную полосу, поднимавшуюся с моря, я увидела, что все одуванчики сгорели и стали песчинками, не успев до заката светила. Легкая тень удивления показалась на месте бровей, но вмиг забылась, оставив отпечаток в изменившемся уровне моря.
Я пришла рисовать картину, выдумала материал и подняла камень, но поведя им по холсту, я увидела остающиеся следы камня на моем хвосте, - он рисовал сквозь ткань, как будто я была невидимкой.
Картина вышла почему-то суровой, хотя я не испытывала эмоций. Там был круг и десятки тысяч серных цветов, которые улетали и превращались в безжалостные кинжалы. Я подумала, что никогда не держала в руках кинжал, но могу его изобразить и почувствовать рукоятку. Я тут же выдумала его и он упал со звоном на камни. Я хотела до него дотронуться, но он провалился сквозь. И это было еще лишь одним привнесением своего внутреннего в реальный. Я сожгла берег, потому что перестала себя любить в этот момент мое платье сожглось вместе с ним! Я стояла в невесомости в тысячи расстояний от морских акул и сгоревших одуванчиков. Белая пелена зари надвигалась по моим следам, а я отстранялась от нее, желая убежать быстрее в прошлый день. Я бежала, унося с собой километры к тому, кто никогда не выходил, кто жил лишь по письмам и знал все, что происходит, когда он этого хотел. Его мир был полон настолько, что не требовалось дополнения и даже виденья реальных форм часов.
Говорили, что он уже никогда не уплывет на зеленом облаке, потому что бывал там так много миллионов раз, что стал с ним одним целым.
Я, конечно, бежала к нему, а он был как всегда внутри… и никогда не говорил. Одно слово за день было пределом желаемого, но этого и не требовалось, даже в темноте, его мысли летали голодными воронами в темном углу. В безобразном величии мокрых, покрытых плесенью стен, отражалось всевиденье мира существующего или же нет. Я стояла завороженная густо плетшимся по рукам стебельком лозы. Я не знала чего еще можно желать.
Но он узнал меня и спросил:
- Так это ты выдумала его?
- Да, я – мне было неловко.
- Это все равно что придумать себя.
Мое стеклянное сердце вмиг наполнило свои формы слезами изнутри и больно разбилось! Оправдание, сожаленье и вечное раскаянье.
Я обрекла всех на вечные муки. Прощенье? Смешно! Есть вещи, за которые будешь всегда находиться в невесомости пустой дыры между тем и этим…
И Теперь никогда не исправить!
Я вышла. И хотела убить себя, хотя ничто уже не могло спасти.
Мимо прошел маленький цветок и удивленно посмотрел на меня. Я не полила его слезами, как он того хотел, не отреагировала на крики прохожих, я побежала сквозь … и была уничтожена в тот же момент реальностью!

Полоса красная тонкая, зеленая потолще, с наклоном. Боковым зрением вырисовались контуры рук, как это ни странно они были в мыле, я таяла на глазах у многочисленных тюленей, я плакала под широким взводом тысяч небоскребов.

«Прости мой гостный взвод и белые обиды…»
Я держусь за тебя, я не могу сама.
Но я придумала одиночество и буду одна со всеми бежать к непокоримой ветви солнца.

Я любила эти рослые танцы.
в небе бытия оставаться ласковым.
Я хотела напрасной бедности,
а нашла не в прочности старость.
И забыла догнание жалости,
и теперь наказание радости
Душит мне заболевшее горлышко.
Все цветы распластались по банке
Не догнать им вчерашнее золото!

Раздался тяжелый взрыв темного светила и в глаза посыпались тонкие капли растаявшего озера. Все думали укрыться там как обычно, но на этот раз все было куда серьезнее.
И раскаленное олово паутиной белого камня стало подниматься все выше к пропасти. Мы начали ронять друг друга.
В ладони падал острый свинец и отделял нас все дальше и дальше друг от друга. С треском рвались по швам «единые целые», нестерпимая боль наказывала некогда бывшее счастье, за то, что оно посмело показаться. Последний крик, разрывающий…
Конец планеты все представляли молниеносным и терпимым, но оказалось, что его не будет. Ведь планета, это не просто материал, укрывающий твердую суть, это и то, что вкоренилось в ее внутренности, те самые грибы и облако, связанное невидимой нитью. «Но за что?» - доносилось до потрескавшейся коры останние возгласы ее любимых корней…
В бушующем белом тайфуне на неизвестную высоту поднимался последний белый чистый листок неотправленного письма тому, кто никогда не видел света, но был на облаке столько раз, что сам стал им. Листок скрылся и больше некому было наблюдать за угасающим зеленым лучом растворившегося земного притяжения никем неизведанной, неузнанной и непонятой планеты.
Это был просто мой мир, и я никогда не смогу придти к тому, кто жил в темном подвале по новостям из писем приходившим по тонкой щелке черного почтового ящика. Его там никогда не было.