Пролог

К вечеру шторм, бушевавший два дня, утих, и свежий морской ветер начал растас-кивать сцепившиеся между собой низкие серо-свинцовые тучи. Ветер пах солью и нес те-пло. Зима заканчивалась. Внизу у полосы прибоя холодные волны доламывали лед, разби-тый штормом.
Тирей нагнулся и подхватил с каменистой земли комок снега. Снег был пропитан водой — во время шторма волны едва не захлестывали дом — и эта вода не собиралась замерзать. Внизу, на берегу, важно вышагивала чайка — выискивала что-то съедобное, что могло быть выброшено штормом. Тирей выбросил снег, вытер руку о штаны и взгля-нул на небо.
Заходящее солнце залило золотом и выбелило несущиеся по небу облака. Шторм закончился. Закончилась и зима.
Тирей неторопливо побрел к своему дому. Подумать только, некогда его предки пировали в Тад-но-Хегара, Драконьих Палатах, а он ютится в этом крошечном домике из одной комнаты, где даже в яркий солнечный день было темно. Разболелась сломанная позапрошлым летом нога. Тирей поковылял к своему дому. Какая разница? Он никогда в своей жизни не видел Тад-но-Хегара, и, вероятно, никогда не увидит. И кому какое дело, что у него сохранилось от тех времен… Да и что могло сохраниться за семь десятков лет с тех пор, как империя рухнула в прах.
Он остановился и тоскливым взором окинул все вокруг — плоский каменистый бе-рег, горы на востоке и севере. На западе же было море. А где-то на юге, за непроходимы-ми лесами, степями и горами раскинулся на берегу Золотой бухты Тад-но-Хегара. Инте-ресно, если ты никогда не видел родины — можно ли считать ее домом? И можно ли счи-тать ее родиной?
Постояв некоторое время на склоне, Тирей решительно повернулся и двинулся в глубь суши. Серые камни были покрыты снегом, местами можно было провалиться по ко-лено. Шторм слизнул снег с берега, а ветер смел с открытого пространства, наметя сугро-бы около препятствий. Тирей, прихрамывая, шел по каменистой осыпи, ветер трепал во-лосы и вислые темные усы. Закатное солнце окрашивало красным весь мир. Тирей свер-нул в едва приметную лощинку, защищенную от ветра и непогоды.
Каменные плиты за прошедшие годы, разумеется, не могли разрушиться. Тирей смахнул мусор и провел пальцами по кривовато вырубленным рунам. В конце концов, он никогда не учился камнетесному мастерству. Три плиты. Три человека. Дед не добрался досюда, умер по дороге и тело его покоится где-то на дне между Тад-но-Хегара и Глеон-наном. Бабушка… Бабушка сумела после крушения корабля на этом клочке земли собрать уцелевших и наладить жизнь. После ее смерти все и рухнуло. Отец оказался неспособным удержать уцелевших людей, которые лично ему никогда не были преданы. А мать так и не в состоянии оказалась отвыкнуть от природной роскоши. Сама она толком ничего не умела — и это и привело ее к ранней смерти.
У Тирея в голове остались только рваные воспоминания. Мать — высокая, с иде-ально прямой спиной и горделивой посадкой головы, свысока посматривающая на окру-жающих, стремящаяся даже здесь, на далеком клочке суши, сохранять обычаи и нравы двора. Она никак не могла перестроиться на то, что здесь — не двор. И все по другому. Вполголоса отчитывать слугу, который принес улов, за то, что он что-то не так сделал… А уж ее тонкие пальцы были явно не приспособлены для работы.
Вероятно, именно поэтому она и не выдержала.
После ее смерти окончательно сломался отец. Окончательно отчаявшись, он вышел в море на скверно сработанной лодке — и пропал.
Третье надгробье над могилой последнего, остававшегося с ним, Тирей выклады-вал уже сам.
Он опустился на колени перед плитой матери.
— Ты была права, матушка,— тихо произнес он.— Человек должен полностью сознавать, каков он в глазах других. Вот только что делать мне? Я тут остался один. Кем мне быть? Если быть твоим наследником — я умру. Если быть рыбаком — я скоро сам забуду о том, кто я.
Некоторое время он стоял на коленях перед каменной плитой, молчаливо и неуме-ло прося Единого Отца о заступничестве за душу матери. Не умел он молиться. Не нау-чили. Бабушка и мать — те умели. А вот у Тирея мысли уже не были такими гибкими, как у них. Да и что говорить — если его едва выучили читать и писать. И то он уже не был уверен, что сумеет и то и другое делать нормально. Конечно, бабушка бы поняла, но мать бы посмотрела на него с презрением. С ее точки зрения он был уже грубым мужиком. Может, она и была бы права. Но Тирей все равно помолился за нее.
С кряхтением выпрямившись, он зашаркал по камням к сложенному из камней до-му. Холодный и темный… Ничего, шторм закончился, можно теперь пройтись вокруг, на-брать плавника, а там, глядишь, можно и в море выйти, тюленя какого-нибудь забить и добыть жира на светильник.
Тирей повел плечами. Сил еще хватит. А по лету можно будет попробовать отпра-виться в Шренер. А то, глядишь, и к херду какому-нибудь присоединиться. Им всегда лю-ди нужны.
Словно в ответ на его мысли, из-за мыса выскользнуло длинное змеевидное тело, двигаясь вдоль берега на веслах. Похоже, использовали затишье, чтобы выбраться из од-ного из бесчисленных фиордов, иссекших полуостров. Парус уже распустили, ловя све-жий ветер, на парусе был молот. Стало быть, кто-то из Грэлингов, скорее всего Рэйр. Ти-рей помахал рукой. Северяне прекрасно знали Тирея, часто запасались у него пресной во-дой, а он с удовольствием принимал их у себя. Драккар приостановился и уже сам Рэйр зычно гаркнул через разделяющее их водное пространство:
— Эй, старик! Мы к тебе гостя привезли! За мысом высадили.
Тирей помахал, мол, понял, хотя и удивился. Голос его был не настолько силен, чтобы переговариваться с молодым северянином, привыкшим перекрикивать и грохот битвы, и рев шторма, посему уточнить что-нибудь не представлялось возможным. Может, северяне кого-то из своих больных высадили? Собственно, это-то неважно. Вдвоем-то ве-селее, кем бы он не был. Рэйр, видимо, поняв его удивление, гаркнул:
— Монашек какой-то! Давай, старик, береги себя!
И, махнув рукой, тяжело спрыгнул обратно на палубу. Кормчий налег на весло, медвежья голова драккара повернулась в сторону открытого моря, и корабль все легче и легче заскользил по глади моря. Что-то рановато они в этом году. Только-только море вскрылось ото льда.
Тирей покачал головой. Впрочем, что у него-то голова будет болеть? Пусть себе плавают, когда хотят. Он заковылял к дому. Гость в дом — благословение Единого на нем. Гостя нужно принять. Тем более, монашек… Сильная же нужда приперла монашка, раз он с северянами связался.
Уже почти стемнело. Тирей разжег очаг, пламя с жадностью пожирало плавник. Треск пламени, как всегда, действовал успокаивающе. Тирей некоторое время посмотрел в пламя, потом взял со стола старый котелок (подарок Рэйра, кстати) и повесил его над огнем. Хоть воды вскипятить. С едой-то туговато, ну да ничего. Рыба еще есть, а поскре-сти по сусекам, так и еще что найти можно. С едой на каменистом полуострове вообще туговато.
Кто-то стукнул в дверь.
— Заходи, добрый человек! — крикнул Тирей, роясь в ларе, выпрямился и взгля-нул на входящего в дом невысокого монаха в черной шерстяной рясе. На груди у него бы-ла небольшая эмблема — огонь, пожирающий книгу. Странный символ,— равнодушно подумал Тирей. Но какие только символы не использовали священники, да и не знал Ти-рей всех орденов всех святых.— Доброго тебе вечера, отец. Ярл Рэйр предупредил меня о тебе. Заходи, располагайся. Жилище мое скудное, но чем богаты.
Монах шагнул к очагу.
— И тебе добрый вечер, сын мой,— проговорил он. Голос был хрипловатый и лом-кий. Да уж, что угодно, но проповедей этот монах не читает.
— Что привело тебя в мое скромное жилище, отец? — Тирей выпрямился и повел плечами. Некоторое время монах смотрел на него темными глазами (южанин, из Кронер-ли или Танзели, подумалось Тирею).
— Ты — сын человека по имени Родвар, внук Хеггая из Тад-но-Хегара?
— Да, вроде так звали моего деда,— удивленно кивнул Тирей.— Я его не помню, да и не видел никогда. Я здесь родился, Тад-но-Хегара для меня — детская сказочка.
— А вот ты для Тад-но-Хегара — отнюдь не старая детская сказочка, сын мой,— холодно возразил монах. Тирей в немом удивлении уставился на него. — А что в этом удивительного. Единственный наследник последнего из фракаров. Я много времени по-тратил, пытаясь найти тебя.
Тирей засмеялся, грозя монаху пальцем.
— Грешно так шутить, отец мой!
Монах снова посмотрел на него равнодушным взглядом.
— А я не шучу. Очень многие думаю, что если ты вернешься, империя снова обре-тет единство.
— Да какой я фракар?
— Вот и я так думаю,— равнодушно кивнул монах, полубрезгливо разглядывая убогую обстановку хижины.— Но другие думают иначе. Для них ты — символ. И твоего мнения спрашивать не будут.
— Но я не хочу…— запинаясь, выдавил ошарашенный Тирей, но тут же перед его внутренним взглядом предстал золотой дворец, блюдо, полное рыбы без костей и кубок с вином. И он — в новых чистых одеждах, а перед ним все склоняются. И не нужно о день-гах беспокоиться, о работе. Да он же будет богаче любого ярла севера, богаче правителя любого города! Да… ему может понравиться быть фракаром.
— Твое мнение сейчас ничего не решает,— также равнодушно бросил монах.— И никогда не будет никого интересовать. Ты же символ…
Он пожал плечами.
— Впрочем, я сюда прибыл не за этим.
— А зачем?— жадно спросил Тирей, тянясь за котелком.— Не желаешь ли воды, святой отец?
— Затем, чтобы не допустить смуты,— спокойно сказал монах.— А сделать это можно только одним способом.
Тирей с интересом взглянул на него и успел заметить блеск холодной стали. В сле-дующий миг что-то холодное и острое обожгло его спину, а за этим пришла боль. Ноги вдруг перестали его держать, подогнулись и он начал падать в очаг. Тщетно пытаясь удержаться, он вцепился в рясу монаха. Неожиданно легко она соскользнула с его плеч, открыв отнюдь не монашескую одежду, подходящую скорее для хорошо снаряженного путешественника.
В глазах Тирея темнело, он уже не ощущал опаляющего жара очага, не слышал трещащих волос и не чувствовал, как горит его кожа и одежда.
… Некоторое время Армаут стоял, глядя на лежащего в огне человека. Смуты не будет. Но что подсказывало ему, что все только начинается.