Дорога в рай

ДОРОГА В РАЙ
Мистическая повесть
Часть 1. В стране лилипутов
Она любила этот город с его улицами, площадями, вокзалами, с его неброской красотой и основательностью. Иногда ей казалось, что это город породил ее, а не родители. Если бы ей вдруг довелось остаться без крова, то она вполне могла бы войти чуть ли не в любой дом и там остаться. Так тепло ей было здесь даже в самые суровые зимы! Так любила она всех этих людей, что нельзя было не ответить ей взаимностью.
Уже несколько лет Арине Сукмановой не приходилось никому доказывать свою профпригодность. Поначалу она прилагала массу усилий, чтобы овладеть журналистикой, но теперь журналистика овладела ей. Как большинству ее собратьев по перу, Арине не удавалось легко и отстраненно описывать жизнь. Она жила в этой жизни, пила ее с каждым глотком, жадно и нетерпеливо вгрызалась в самую суть вещей. И каждый день приносил новые истории, где ей предстояло сыграть свою роль, а иногда - самой режиссировать весь спектакль. К счастью, именно такую позицию – не наблюдателя, а участника всех событий занимало издательство газеты, где работала Арина. По крайней мере, так было до последнего времени.
- Слышишь, я не буду писать о том, как эти лощеные сволочи выманивают голодных детей из канализационных люков печеньицем, купленным за три копейки в депутатском буфете! Давай я лучше напишу обзор цен в этом буфете, где бутерброд с икрой стоит 12.50, а рыбное ассорти из осетровых – 36.80. Давай я напишу, что они назначили себе зарплату в 50 тысяч, а сами даже не ходят на заседания!
Я говорила все это тихим спокойным голосом. А моя тезка Арина Родионова - главный редактор нашей газеты, уткнулась в чей-то текст, написанный мелким неразборчивым почерком, и в мою сторону не смотрела. Зато теперь на меня смотрели все присутствующие. Посмотрели и отвернулись, занялись своими делами.
- Мне надо срочно вычитать этот текст, а ты делай, что хочешь. Поговорим потом, - она взглянула на меня и опустила глаза.
- Я знаю, ты думаешь, мне просто лень ехать куда-то посреди ночи. Ладно, я поеду…
- Это жизнь города, мы должны ее освещать.
- Ты права. Я поеду в этот рейд с ментами и депутатами. Раз ты говоришь – я поеду.
Я держала под руку дежурного милиционера и мы спускались по грязной вонючей лестнице в подвал. Рваные тряпки на металлических сетках от кроватей, плакаты на стенах, вонь, грязь. В углу – два тела подростков с полиэтиленовыми пактами вместо голов. Милиционеры проводили все формальности своих обычных в таких случаях процедур. Депутаты сбились в угол и гомонили о чем-то своем. Вскоре трупы детей вынесли на носилках. В этот вечер мы объехали еще несколько таких подвалов. Трупов больше не было, шестеро мальчишек в этот день мы привезли в детское отделение наркологического диспансера. Детское отделение с виду мало чем отличалось от тех подвалов, в которых мы их нашли: те же обшарпанные стены, кровати с металлическими сетками, застеленные старыми солдатскими покрывалами и застиранным постельным бельем.
- Скажи мне, малыш, чего ты хочешь от этой жизни? – я брала интервью у одного из задержанных. Максимке – парнишке ростом в метр с кепкой можно было дать лет десять. Но ему было шестнадцать.
- Ганджубас и девочек. Хочу секс с девочками. И много ганджубаса.
- Ты знаешь, я тоже хочу ганджубаса с девочками, потому что на мальчиков я больше смотреть не могу. Ни на тебя, ни на вот этих дядь в костюмчиках. Мальчиков в нашем городе нет, а мужчин тем более. Есть только вот такие лилипуты, как ты и как они. А мужчин нет. Остается только ганджубас с девочками. От тоски.
- Ты же замужем, у тебя кольцо, - пока я произносила речь, он крутил обручальное кольцо на моем пальце.
- Ты прав. Но от этого не легче. Когда вокруг одни лилипуты, один не может быть великаном. Рано или поздно, он тоже станет лилипутом.
- Но он же не курил ганджубас в детстве. Мне бабушка говорила, что раньше были пионэры и им не разрешали ганджубас.
- Лилипутами становятся не только от ганджубаса. Ими становятся от низких потолков, низких помыслов, маленьких правд, и огромной лжи.
- Давай ты будешь у нас учительницей. Я раньше ходил в школу, до 5 класса. У нас была учительница Анна Васильевна, я ее любил да 5 класса, - он продолжал крутить кольцо на моем пальце своими маленькими грязными руками.
- А потом что?
- А потом в школу не в чем было идти.
Что я могла ему сказать? Этот ребенок знал о жизни больше меня, но был абсолютно беспомощен. Так же как и я, впрочем. Я сидела в кабинете главного врача наркологического диспансера. Он угощал меня кофе и конфетами «Рафаэлло».
- У вас, смотрю, Олег Игоревич, недавно сделали евроремонт, - заметила я.
- Так заходили бы почаще. У нас столько новостей. Вот выделили деньги в рамках целевой программы – осваиваем. Пока отремонтировали только мой кабинет и палаты для платных клиентов. Иначе выручки совсем не будет.
- Да, и ваш кабинет. Хороший кабинет. Давайте лучше поговорим о детях наркоманах, я об этом буду писать. Они находятся здесь по месяцу и больше, а ведь сейчас учебный год. С ними занимаются учителя?
- А где ставки-то взять? У меня только одна ставка – воспитатель. Бегает там девчонка одна – Таня. Водит их на концерты, к нам приглашала психологов из детского реабилитационного центра. А мы со своей стороны можем обеспечить только медикаментозное лечение. Но, к сожалению, большинство из них в лечении не нуждается. Им просто некуда пойти, мы держим их здесь, пока опекунский совет не определит их дальнейшую судьбу.
- Да, «к сожалению не нуждаются»…А почему, собственно, к сожалению? Ну не будем придираться к словам. Я по образованию учитель русского языка и литературы. И вот, знаете ли…
И неожиданно для самой себя закончила фразу такими словами: « Разрешите мне приходить заниматься с детьми. Бесплатно».
За этим последовала какая-то странная возня с кофейными чашками, пепельницей, бумагами на столе. Потом последовал ответ.
- Да, пожалуйста, если это доставит вам удовольствие…
Возвращаясь домой, я обдумывала, как бы эту идею получше преподнести Сукманову – моему мужу и официальному диллеру Лукойла в нашем городе. Он мог решить все их проблемы движением одного пальца. Если бы захотел. Надо только правильно все ему преподнести. Но мысли путались, и, ворвавшись, как захватчик, выпалила, как из пулемета:
- Сукманов, пожалуйста, они спят там в этом свинарнике как свиньи. Эти дети - наркоманы! Там есть помещение отдельное, можно сделать спортзал, хотя бы грушу повесить боксерскую. Пожалуйста. Я сама буду за всем следить, сама буду покупать строительные материалы, сама платить рабочим. Никто не украдет ни копейки. Я тебе обещаю.
- Да делай что хочешь, я же ничего не говорю. Если тебе больше нечего делать. Можешь вообще там поселиться и жить с детьми наркоманами. Можешь жить с ментами и депутатами, с сумасшедшими старухами из дома престарелых. Я же ничего тебе не говорю…
- Дорогой мой, дорогой, милый, единственный. Сукманов. У меня нет слов.
- У тебя вообще давно уже для меня ничего нет. Ни времени, ни сил, ни желания. Я один, Аиша.
- Все! Завтра будет ужин при свечах. Шелковое постельное белье. Завтра мы начнем все с чистого листа. Только ты и я.
- Я не хочу завтра, я не хочу свечей. Я хочу минет. Сейчас.
- Ты хочешь, чтобы я расплатилась за детей наркоманов?
- Ты до сих пор не расплатилась за сумасшедших старух из дома престарелых, за дебилов из интерната для дебилов, и за книжку стихов твоей поэтессы-алкоголички. С тебя – десять минетов.
- Хорошо. Как скажешь. Но сейчас мне надо написать текст для газеты. А то меня выгонят с работы.
- Скажи еще, что ты и работаешь для меня. Из последних сил, бедная, стараешься меня прокормить…
В тот день я вернулась домой поздно: сначала верстали газету, потом что-то праздновали в редакции. В квартиру я старалась войти тихо, чтобы не разбудить Романа. Открыла ключом дверь, и, не включая свет, проскользнула в ванную. Прикрыв глаза, я сонно слушала голоса, доносившиеся из кухни. Разговаривали Роман и его друг и деловой партнер Юра Пономарев.
- Я не понимаю, зачем тебе селить эту Ксюшу к себе домой, - говорил Понамарев, - Там во всей областной администрации, (а это восемь этажей), нет ни одного мужика, которому она бы не дала. А ты будешь постоянно с ней жить. Как-то не так… Ну да, она, наверное, будет готовить, говорят, она дома постоянно готовит борщи, салаты… Но в промежутках между борщами, обслуживает весь этот тараканник абсолютно бесплатно. И потом, Аиша. Как она это воспримет? Ей это не может не понравиться.
- А ты думаешь, она заметит? Ее – нет.
- А где она сейчас?
- В рейде, наверное, отлавливает малолетних проституток. Или бездомных собак. Она не заметит, что мы разошлись, если я буду продолжать отстегивать. Ей постоянно на что-то нужно. Бабы все такие, бабам нужны только бабки. Я ей стабильно даю, а она мне стабильно не дает. А я хочу постоянно и со всех сторон. Я не хочу каждый раз у себя дома задумываться, с какой стороны к ней подойти. Я хочу просто подходить. А Ксюша всегда готова, и со всех сторон. Я женюсь на ней. Я хочу борщей. И бабу. Постоянно.
В этот момент я вошла в кухню. Роман сидел ко мне спиной и не увидел. Юрка протягивал ко мне руки.
- А-Аиша. Заходи, потанцуем. Выпей с нами.
Я выпила водки Парламент. Они говорили. Они решили стать депутатами, в частности депутатом должен стать Сукманов, чтобы им выделили большие торговые площади в центре, чтобы решить вопросы с санэпидемстанцией, чтобы построить еще один павильон на окружной дороге. У них было много причин, чтобы Сукманов стал депутатом. И много оснований для этого: он спонсировал в той или иной мере все богодельни в городе. И теперь он должен получить компенсацию. Удовлетворение. Сатисфэкшн. Я молчала. Мне нечего было сказать. Я знала, что так и будет. Только у меня больше не будет мужа Сукманова. Потом они снова обсуждали Ксюшу, меня они видели и не видели одновременно. Я потрогала Сукманова за рукав. Он сразу и как-то от всей души откликнулся.
- А, братан! Ты где служил, братан? – сказал мой муж, похлопав меня по плечу, и упал под стол.
Я никуда не побежала, я не отравилась таблетками, не повесилась на лампочке, не выбросилась из окна. Я любила Сукманова. Он был частью меня, я наверное, не смогла бы продолжать дышать, если бы в этот миг была точно убеждена, что никогда больше не смогу к нему прикоснуться. Но сейчас я не могла об этом думать, все мысли спутались, и я решила, что подумаю об этом завтра утром.
А утром у меня было назначено занятие с детьми – наркоманами. Раньше я хотела почитать им «Республику Шкит», но утром отчего-то передумала и взяла с собой «Тома Сойера». Мне показалось, что это их заинтересует больше. Заведующая детским отделением говорила со мной, отводя взгляд в сторону. Она говорила, что хочет представить мне их нового сотрудника Ларису Александровну, она будет преподавать русский язык и литературу. «Так что вы можете больше не беспокоиться», - сказала на прощание заведующая. Я не спорила. Хотя их решение было странным. Ведь детям никто не преподавал математику, географию, физику, химию и все остальное. Они не хотели, чтобы я приходила.
И я ушла, даже не попрощавшись с детьми. Возможно, они ко мне привязались, но от лишних слов стало бы еще хуже. Их так часто обманывали взрослые, что любое мое объяснение они восприняли бы как очередную ложь.
Я бежала по улице, мне нужно было увидеть лицо друга. Друга, который выслушал бы меня. Но сначала нужно зайти на работу. Да, на работу. И тогда все встанет на свои места.
- Почему ни один мой материал не идет в номер? Что происходит? – спрашивала я Арину, разглядывая сверстанные полосы следующего номера.
- Нет места, ты же знаешь. На следующей недельке обязательно что-нибудь придумаем.
- Да объясни мне, зачем ты ставишь эту чушь? Ты прочитай, что она пишет! Глава района продает муниципальную землю за бесценок, и явно кладет себе за это в карман. А она называет его «Деточкиным», ну это же маразм какой-то. Или заказуха. Это очевидно! Мы годами создавали Газету, нас уважают в городе, нам верят! Зачем ты это делаешь? Ты же все разрушаешь…
Арина разговаривала по телефону. А глазами слушала меня. Мы смотрели в глаза друг другу. И я читала в них, как привыкла читать за все годы. «Ты думаешь только о себе», - говорили ее глаза укоризненно. Точнее это говорили ее очки. А глаза говорили: мне тоже надо как-то жить, мне 55, если я не буду делать, как он хочет, он отправит меня на пенсию. «Я все понимаю», - сказали мои глаза. Но я ничего не понимала. Я больше вообще ничего не понимала в этой жизни. Я погладила ее по голове, она жалостно посмотрела на меня.
- Ну что ты смотришь на меня как Арина Родионовна на Есенина? Я не Есенин и не умру в расцвете лет.
- Да, ты не Есенин, ты – Арина Сукманова, тебе –тридцать три и у тебя есть муж Сукманов, - зло сказала она, - А я – Арина Родионова, мне – пятьдесят пять и у меня есть муж Родионов – алкаш и непризнанный гений. Еще у меня есть трое не очень удачливых детей и двое внуков. С этим ничего нельзя поделать. Как бы я тебя ни любила.
Я хотела уйти. Я ушла. Домой. Дома сидел трезвый Сукманов. Он пил чай.
- Рома, я ушла с работы. Давай начнем все сначала, с нуля, с чистого листа, - я подпоясалась шелковым палантином с ручной росписью и демонстративно начала выкладывать из пакета ингридиенты для борща: капусту, морковку, лук.
- Дело не в тебе. И не в твоей работе, Аиша. И даже не в борщах. Да перестань ты трогать руками грязные овощи. Сядь, отдохни, а то вспотеешь… Не могу я с тобой – отпусти ты меня! Ты сияешь так сильно, что мне слепит глаза. Я не могу находиться с тобой в одном помещении. И не могу парить в небе на твоей высоте. Я хочу просто жить: жрать, с..ать, и все остальное с бабой. А не с тобой. Мне не нужны твои свечи, твои сны, твои стихи и концерт Шуберта в дивидюшнике. Мне больше нравится Михаил Круг. А когда особенно проймет, то Высоцкий. И я хочу, чтобы моя баба, когда я слушаю Высоцкого, заглядывала мне в глаза и открывала рот. А я бы говорил ей: закрой рот, дура, я все сказал. Примерно так. Вобщем, я все сказал.
Я устало брела по грязной заплеванной улице, мимо проплывали облезлые стены домов, огромные кучи мусора, сваленного прямо у дороги, источали вонь. Мне нужно было видеть лицо друга, чтобы он выслушал меня. А кто мой друг? Я никогда не задавалась этим вопросом. В телефонной книжке было не меньше трехсот номеров. И почти каждый человек из книжки мог выслушать меня. И дать совет. Или не давать совета, просто выслушать, обогреть, накормить и утешить. Обычно я так и делала, набирала номер наугад и никогда не знала отказа. Но я не знала, кто из них друг. Я растерянно озиралась и силилась вспомнить: кто мой друг? У меня должен быть друг, один единственный. И он у меня есть! Славка, Славка художник, он самый лучший и самый добрый человек. Мы пойдем с ним туда, где лес и река. Я искупаюсь в реке, и все пройдет. А потом мы поедем к нему в мастерскую и будем слушать старые пластинки: Булата Окуджаву, Юрия Визбора, и, может быть, Рахманинова. Я посплю у него в мастерской на диванчике. А завтра решу, что делать дальше.
- Чего ты хочешь? – ответил он, когда я ему вкратце пересказала по телефону события последних двух дней.
- От тебя я хочу все по обычной программе, но сначала отвези меня к реке.
- Через полчаса.
Вода в реке была мутная, грязная и очень холодная. Но я искупалась, завернулась в полотенце и сидела на берегу. Облегчения не наступало. Славка остался в машине, на улицу не выходил. Я вернулась к нему.
- У тебя вся задница в песке, а ты садишься. Я только машину помыл.
- Прости. Если ты занят или нет настроения, так бы и сказал. Я попросила бы кого-то другого.
- А ты никогда не думала, что в один прекрасный день у тебя не окажется никого «другого»? Ты думала, что всю жизнь будешь гарцевать и все двери для тебя всегда будут открыты?
- Ты хочешь сейчас закрыть для меня свою дверь?
- Я слишком долго держал ее для тебя открытой. Слишком долго. В эту открытую дверь от меня ушла Катя.
- Ты не имеешь права винить в этом меня.
- А я и не виню. Но мне как-то даже приятно, что ты наконец-то сможешь почувствовать то, что чувствуют другие НОРМАЛЬНЫЕ люди - людишки, которые так дорожат своим маленьким счастьем. Людишки со своими маленькими жизненными правдами, которых ты так презираешь.
- Славка, если я правильно все понимаю, ты злорадствуешь?
- А ты думала, что я блаженненький Славка-художник, твой верный идальго.
- Насчет идальго – не знаю, но насчет верного друга, видно, заблуждалась. Прости, малыш, если что не так.
Я мягко закрыла дверцу за собой. Хотелось плакать, от бессилия и обиды. Я села в автобус, даже не посмотрев, куда он идет. Хотелось свежего воздуха, деревьев, проточной воды. Вышла на какой-то остановке, пошла наугад в сторону леса. Воздух был пропитан запахом гари. Черная обугленная земля, пеньки вместо деревьев, сломанные ветки. И огромные кучи мусора, оставленного здесь лесорубами. Если раньше лес вырубали где-то далеко, в тайге, то сейчас деревья уничтожали прямо в черте города, вдоль дорог, на берегах рек. Разворованная, разграбленная земля. И никому не было до этого дела. Мне – в том числе. Я присела на пень рядом с избушкой лесорубов. Из избушки вылез страшный грязный мужик с бензопилой.
- А я шла, шла, шла – ничего не нашла, села – поела, опять пошла, - запел он дурным голосом.
- Я не боюсь страшных мужиков с бензопилами, - я рассматривала его в упор, лицо показалось мне знакомым. Но в то же время я была уверена, что никогда и нигде не встречалась с ним. У меня всегда была хорошая зрительная память.
- Водки хочешь? – ни в его позе, ни во взгляде не было ничего угрожающего, но угроза все же исходила от всего этого огромного полупьяного существа. У меня что-то завибрировало в желудке то ли от страха, то ли от голода. Но я не поддалась этому ощущению, стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие, а он продолжал говорить, отводя глаза в сторону.
- У тебя же ничего не осталось. Ни мужа, ни дома, ни работы, ни друзей. Даже своим несчастненьким ты не нужна.
- У меня это написано на лбу?
- У тебя это написано в сценарии.
- И чем оканчивается пьеса – случайной смертью от руки пьяного лесоруба?
- Если сама захочешь.
Когда солнце опустилось за гору, и темнота скрыла все неровности и шероховатости окружающей реальности, мы сидели в избушке и мило беседовали за консервной банкой самогона. В буржуйке горел огонь. Блики огня изменяли наши лица, делали их неузнаваемыми. Моего нового приятеля звали Саньком. Он казался мне попеременно: мифическим быком, демоном с оскаленной волчьей пастью, испуганным ребенком с ангельским светом в глазах. Мы были близки – два странных, чужих друг другу, да и всему человечеству, существа. Он убеждал меня, что еще есть шансы все вернуть. Я убеждала его и себя в обратном.
- У каждого – своя дорога, свой путь, - говорил он, - если ты роза – цвети, если свинья – меси грязь в своем стойле. Ты должна найти свою дорогу. А ты сама пытаешься сама выстелиться дорожкой, чтобы скотам легче жилось, чтоб не оскользнулись… Все эти доброхоты, вроде тебя, обычно находят себя в политике. И тогда становятся теми, кто они есть на самом деле: алчными, честолюбивыми сволочами. Это процесс не одного дня. А потом они чванятся своими прежними заслугами и на этом основании считают себя лучше других. Ты когда-то сама выбрала эту дорожку и сама толкнула на нее своего мужа. Он без тебя – никто. Он не сможет даже избраться как следует. Кто будет писать ему предвыборные речи и лозунги? Кто будет читать законопроекты и разбираться во всех интригах, которые там плетут? Без тебя его там сожрут в два счета. А вместе у вас есть шанс не только выжить, но и что-то реально изменить.
- Ты, Александр, не понимаешь главного: мы теперь с Сукмановым по разные стороны баррикад. У него есть свои цели в бизнесе, и чтобы их достичь, он будет голосовать так, как ему скажут, и будет делать все, что ему скажут. Рано или поздно он станет такой же как они все. Это вопрос времени. Того Сукманова, которого я любила, больше не будет. Его уже нет. Это страшнее всего, когда с человеком происходит метаморфоза. Сукманов жив, успешен. Но того человека, которого я любила, больше не существует. Я могу вернуться домой и биться за него. Или с ним. Можно разорвать на куски всю свою душу. Но я ничего не смогу изменить. Он все равно пойдет своей дорогой.
- Ты можешь начать все с начала – с чистого листа.
- Где? С кем? Ты посмотри вокруг! Они же ничего не видят дальше своего носа. Никто ничего не хочет. Кроме того, чтобы «жрать, с…ать» и с женщиной по-быстрому, по-скотски. Когда они стали такими?!! Ведь здесь испокон веков жили люди строптивые, своевольные, свободные и талантливые. Порой страшные, как в любви, так и в ненависти. Но они никогда не были мелкими, мелочными, безликими… За последние 20 лет в городе построили один памятник - бутылке водки. Из трех тысяч пустых бутылок – одну бутылку величиной с дом построил какой-то мужик у себя на даче… Ты бы видел, какие памятники они строят на площадях. Огромная голова вождя. Почему они видят ее такой гигантской? Наверное, потому, что он думал за них за всех. И они никак не могут понять, как эти мысли могут поместиться в нормальной человеческой голове. Я знаю, откуда это. Они лилипуты. У них души лилипутов, у них маленькие грязные ручки… Они трогают меня этими ручками, влезают в мою душу, чтобы все там изгадить, переделать на свой лад… Я старалась не судить их, я хотела просто жить с ними вместе. Я любила их.
Я рыдала, как дура, уткнувшись в плечо этому странному человеку. Было сладко и мучительно.
- Оставь ты их. Поехали в Москву. Большой город – большие люди. Много разных людей. Там каждый может найти своих. Я помогу тебе.
- Как ты мне поможешь, Саня, если ты алкоголик и моральный урод. Ты убиваешь деревья, а они куда лучше людей. Тебе тридцать лет, и у тебя ни кола ни двора и ни сада. Да даже не в этом дело. Ты посмотри на себя…
- Ты судишь людей, хотя твоя задача, не судить их, а научиться жить с ними. Ты судишь меня, ничего не зная о моей реальности. В то же время абсолютно не видишь себя. Ты хорошо выглядишь, успокойся, и не хватайся за зеркало. Но я видел твой паспорт. И в этом почти преклонном возрасте - у тебя тоже ничего нет: ни кола, ни двора.... А алкоголичкой ты еще успеешь стать. Много ли надо, умеючи? Ты уже сейчас хлещешь, не хуже меня.
- Вот именно. Ты убедителен. Больше ничего не нужно говорить. Если я тебе дорога, помоги мне. Я выпью таблетки, а ты подержи меня за руку и сними пакет, когда все кончится. Я не вынесу боли, а так лучше всего – таблетки, ганджубас, а потом цветные сны, глюки. А потом все кончится.
- Давай подождем до завтра, если трезвая ты не передумаешь, я сделаю все, что ты просишь. Чтобы это не было самоубийством, я могу безболезненно задушить тебя. Мне все равно. Я убивал людей на войне. И не на войне тоже.
- Давай, сделай это, но Боже мой, кто ты, КТО ТЫ?
В глазах потемнело, я перестала чувствовать свое тело, боли не было, сознание отключилось…
Я – твой инструктор, - услышала я и увидела перед глазами огромное горящее табло, курсор был наведен на EXIT. Это слово загорелось ярче, и я увидела себя лежащей в кресле, руки и ноги были опутаны проводами с датчиками. Что-то пищало.
Часть 2. ИНСТРУКТАЖ
Вокруг было светло как днем, но свет ниоткуда не исходил. Светился сам воздух. Предметов, за исключением огромного табло, нависшего над нами, просто не было. Не было ни горизонтальных, ни вертикальных плоскостей, свойственных всем конструкциям. Санек сидел рядом и держал меня за руку. Он гладил мою руку и что-то бормотал себе под нос. Я стала прислушиваться.
- Ты не прошла этот уровень. Ничего. Ты сможешь, я тебя знаю. Я помогу тебе, - говорил он монотонно.
- Послушай, я умерла? Я же самоубийца. Значит, по логике вещей, я должна попасть в ад.
- А ты хочешь в рай, не так ли?
- Честно говоря, на ПМЖ в раю я не рассчитывала. Но побывать там хотелось бы…
- Какой рай ты предпочтешь на этот раз? Мой или свой собственный?
- А мы там уже были?
- И не раз. Но мой рай тебе не нравится. А в своем ты не можешь находиться и двух дней. Я не знаю, почему. Тебя оттуда никто не гонит. Но ты сама сбегаешь почти сразу. Они там кажутся тебе ненастоящими. Ты говорила, что люди там похожи на картинки из глянцевых журналов.
- А есть еще варианты? Мне бы хотелось повидаться с бабушкой, она точно должна быть в раю.
- В райской стране Хурхуяловке? Мне там нравится. Давай, я не против. Ты каждый раз зачем-то туда просишься. Но я не понимаю, что там такого интересного для тебя? Детские воспоминания…
- Объясни мне, что здесь происходит. Почему я ничего не помню? Что это за датчики на моих конечностях? Что все это значит? Что это за игра?
- Игра ЖИЗНЬ. Или жизнь – игра. Какая разница? Ты здесь. Прими этот факт как данность. Правила просты: угадать свой путь, преодолеть судьбу и обрести свою уникальную форму бессмертия. Каждому индивидууму дана такая возможность. Сейчас ты на седьмом уровне. Но ты его не прошла. Для тебя тут вся хитрость в том, что ты не набираешь баллы, а отдаешь то, что набрала раньше. Как в «поддавки», понимаешь? Но важно не отдать все до конца, надо сохранить что-то для себя. Но ты почему-то не можешь. Наверное, слишком увлекаешься, входишь в азарт. Но и даже без баллов ты могла бы остаться. Я бы помог тебе. Главное – остаться и продолжать бороться, даже если все потеряно. Ты все это знаешь и всегда была сильная. Но тут ты от чего-то дала слабину. Наверное, это лилипуты тебя доканали. Теперь придется все начинать заново.
- Но я не могу смотреть на этих лилипутов, не хочу!
- Не хочешь – не надо. Можно отправиться в страну педерастов. Или в страну пауков. Они все на седьмом уровне.
- Выбор невелик. Хорошо, только давай сначала – к бабушке, если можно. Я устала…
Каким-то странным, совершенно непонятным мне способом мы оказались на железнодорожной станции. Все было знакомым: справа – вокзал, слева – старая водокачка и маленькие домишки. Я помнила здесь каждый куст, каждый поворот ухабистой неровной дороги. Тут прошло мое детство: каждый год на летние каникулы мать сплавляла меня в эту деревню. И всякий раз я устраивала истерику и не хотела здесь оставаться. А когда бабушка с дедом умерли и сплавлять меня стало некуда, я поняла, что именно здесь, в деревне Хурхуяловке был мой настоящий дом и моя семья. А все остальное: школа, вечно ссорящиеся родители, друзья, подружки – лишь неудачное дополнение к моей жизни. Многие годы я не была здесь, незачем было ехать и не к кому. Но только сейчас поняла, как дорог мне здесь каждый столб, каждая полянка с ромашками. Сам воздух этих мест грел мою душу всю жизнь.
Мы с Сашкой спускались вниз по дороге, и я начала замечать перемены. Я знала, что с годами тут должно все перемениться. Может быть, потому и не возвращалась сюда: чтобы сохранить в памяти все таким, как прежде, когда деревья были большими. Но эти перемены не имели ничего общего с процессом цивилизации. Ни спутниковых тарелок, ни иномарок. Дома как дома – из кирпича, из бревен, крыши покрыты шифером. Ни сайдинга, ни полиуретановых панелей, ни пластиковых окон. Но перемены были! Вместо старенькой деревянной церкви на холме возвышался огромный храм, очертаниями напоминающий храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве. Вокруг дома Лопаревых - огромный чугунный забор с каменными колоннами. Сам домишко, как был обмазан и побелен известкой, так и стоит: маленький, чистенький. А вдруг - этот забор, к чему бы это? А за забором баба Тося – такая как была, только почему-то в прозрачном пеньюаре, копается в огороде. Я окликнула ее.
- Аришка! Какая же ты стала, Бог ты мой! – обрадовалась она, отерла руки об подол пеньюара и прислонилась к забору.
- Что это у тебя в волосах, теть Тось? – я протянула руку и хотела убрать что-то красное, она отдернула голову, гордо расправила плечи. В волосах у нее сияла роза, настоящая чайная роза, таких никогда не выращивали в Хурхуяловке. Кроме бархатцев, астр и гладиолусов, здесь не знали других цветов. Я не стала спрашивать о происхождении розы и пеньюара, чтобы не смущать ее.
- Как вы тут? Что нового? – спрашивала я.
- Да сама все поймешь, что тут рассказывать. Беги скорей к своим, заждались тебя…
После слез, объятий, и прочих радостей встречи, мы сидели за столом. Бабушка наливала молоко из большого глиняного кувшина. На столе стояло блюдо с пирожками и булочками с голубикой. Все как прежде, как всегда. Дед сидел во главе стола, курил «Беломор» и рассказывал, я не перебивала.
- Хорошо люди живут. Намного лучше стали жить. Вот старуха Матвеевна крышу себе новым шифером покрыла. А ведь сколько лет она у нее протекала! Во всех смыслах, впрочем… Да, поначалу много было разных чудес. Вот Петя Спиридонов бассейн себе во дворе соорудил. С шезлонгами. Только ему куры все эти шезлонги сразу же позасрали. А потом поросята, он их только купил, утопли… Так он быстро от всех этих фокусов отказался, теперь живет как человек: воду провел, бак оборудовал на двести литров. Да-а, чего только не было. Анна Галицкая, помнишь, с водокачки. Пела-то как! Как праздник, она запоет – до выселок слышно. Вся деревня плакала – так пела. Тут решила Анной Герман стать. Ну кому она тут нужна Анна Герман? А вслед за ней восемь Пугачевых образовалось. И у каждой – свой Киркоров. Как запоют вечером все в раз, да в микрофоны, люди глохли. И фанаты их, или фантомы, бог их знает, толпами ходят и орут на всю деревню ночи напролет. А потом начинают по своим соседям ходить – понты колотить. Собрание общее собирали, просили всем миром совесть иметь. Так трое одумались – вернулись к нормальной жизни. А остальных в «дурку» свезли. Там им самое место.
Когда стемнело, мы с Сашкой вышли прогуляться. Мы шли к реке, там, на мостике было место для свиданий. Детьми мы бегали туда подглядывать, как молодые целуются. Но в нашем случае о поцелуях не было и речи, слишком много событий произошло, и у меня даже не было времени понять, как я к нему отношусь. Сашка был трезв, серьезен и пытался на понятном мне языке разъяснить идею рая.
- Возможно все, но воплощается лишь то, что каждый из них всерьез считает реальным и возможным. Идея рая заключается в продолжении той формы жизни, которую человек выбирает как наиболее приемлемую и благоприятную для себя. Большинство людей продолжает свое прежнее существование с незначительными дополнениями, яркими штрихами, как правило не требующими ни особых затрат, ни новых возможностей. Все это они могли позволить себе и при жизни, мешала лишь инерция прежних привычек.
- Но почему никто не пытался свой собственный мир придумать? Других соседей, другую жизнь? – допрашивала я его.
- Да как они ее придумают, если они кроме Хурхуяловки, ничего в жизни не видели. То, что по телевизору показывают – это просто картинки. Они не понимают внутреннюю взаимосвязь тех отношений. Чтобы придумать другой мир и стать другим человеком надо думать, чувствовать и жить по-другому. А кто на это способен без помощи извне? А здесь существует только то, во что каждый из нас верит…
…Пойми ты, Арина, их хоть на Марс отправь, хоть в рай, они везде себе такую же хурхуяловку и устроят. Их воображение ограничено рамками объективной реальности. Вот дай любому мужику денег и отправь жить на средиземноморский курорт. Что будет? Он за три дня все пропьет, остальное кому-нибудь подарит. И домой начнет пробираться. И проберется. Даже без копейки денег. А ведь у него был выбор. Но он его даже и не заметил. И дело не в том, что он по природе своей тупой колхозник. У тех, из правительства – тоже своя хурхуяловка, и они также не могут выйти за рамки своей объективной реальности. Наши проблемы им непонятны ни на земле, ни в раю, если он конечно у них вообще есть… Они могут читать о наших проблемах с трибуны, глядя в бумажку, которую им напишет какой-нибудь маленький умный еврейчик. Но реально понять наши проблемы и принять их как реальность, они не могут. Воображение не может охватить все детали и внутренние психологические взаимосвязи. Они же считают нас быдлом, скотом. Ты сможешь понять душевную организацию овцы? Не сможешь. Даже если захочешь. Так и они не могут. Их мир куда более жесток, чем наш. Но ни один из них не сидит и не ждет, что его будут всю жизнь стричь, а потом – отдадут под нож. А мы даже не блеем и не хрюкаем, когда с нас живьем снимают шкуру.
Мы вернулись домой под вечер. Старики пили чай во дворе под березой. Это было что-то новое, прежде все трапезы совершались только в доме. Бабушка втихаря уже похвасталась мне этой новой прелестью райской жизни. Дед выпил рюмочку водки и разошелся.
- Ад? Это рай у нас общий. А ад у каждого свой. Помнишь Ивана Галицкого? В войну на него похоронка пришла, а Анна – жена его, одна четверых детей поднимала. Так она плакала, плакала, да что делать? Вышла замуж за другого… А Иван вернулся. Так он ее после этого всю жизнь смертным боем бил. Знаешь, что с ним теперь? Он каждый день возвращается с войны и видит в своем доме другого мужика. А на следующий день – то же самое.
- Почему? Ведь он может все изменить! – спрашивала я деда. Он только махнул рукой, чужая глупость всегда его только злила. Сашка принялся объяснять мне. Было заметно, что он делает это не в первый раз. Его формулировки были отточены, а в голосе слышалось легкое раздражение от моей непонятливости.
- Он зациклился, не может принять этот факт. В идеале люди должны принять такую ситуацию как горькое лекарство или очистительную клизму и жить дальше, радуясь и надеясь на лучшее, но зная, что может быть иначе. А он не может. Никто его в этот ад насильно не посылал. Но он не может из него выбраться – каждый день переживает все заново.
- Нет хороших и плохих людей, Ариша, есть набор психофизических характеристик. Повышенная агрессивность при благоприятных обстоятельствах, способствующих позитивному развитию личности, может принести успех в спорте. А при неблагоприятных – все закончится криминалитетом. Это про меня. Или вот возьмем тебя. Повышенная возбудимость, избыточная эмоциональность – это черты тонко чувствующего, душевного, деликатного человека. Если повезет. А если нет – самоубийство или психушка. Это твой ад.
- У любого маньяка и убийцы есть свой день «возвращения с войны», кто-то пережил в детстве инцест, кто-то не смог простить акт насилия. Ад – это бесконечно повторяющееся травмирующее событие. И человек, который при жизни не смог с этим примириться, не может сделать этого и сейчас. Но тогда новые шансы давались постоянно. Пока жив, можно было все осознать и принять. Здесь мы все - лишь плоды своего собственного воображения. А Иван Галицкий, например, считает себя обиженным мальчиком, у которого отобрали игрушку… И никак не может понять, что он конченный мудак, который истязает свою жену. А жить и считать себя несчастным, страдальцем здесь нельзя. Это же рай, тут все должны быть счастливы, теперь никто не может нам в этом помешать, все желания выполняются мгновенно.
Мы сидели за столом всю ночь, вспоминали прежнюю жизнь, мое детство. Под утро бабушка с дедом ушли спать. Мы остались вдвоем.
- Здесь хорошо, Санек, но что мы будем делать, когда вернемся туда, откуда пришли?
- Там, откуда мы пришли – ничего нет. Есть только ты и я. И седьмой уровень. Сейчас ты должна решить: педерасты или пауки.
- А нельзя без непристойностей? Ладно. Мне все равно, надевай на меня свои датчики.
Часть 3. В СТРАНЕ ПЕДЕРАСТОВ
С самого утра в редакции не закрывались двери, и не переставал звонить телефон. В городе творилось что-то невообразимое. Одну за другой находили мертвыми молодых девушек. Их тела были сильно изуродованы и полностью обескровлены. О таком преступлении наши горожане могли только смотреть в сериалах. Никто не верил, что это действительно происходит у нас. Поскольку ни в милиции, ни в прокуратуре узнать хоть что-то было невозможно, народ ринулся в нашу редакцию. Нам доверяли, от нас ждали правды и подробностей.
Я сидела за компьютером и проверяла, есть ли что-то о нашей истории в Интернете. «Ну как ты? Хочу, люблю, целую ;» - выскочило в аське сообщение от Эдика, дизайнера. Вчера вечером мы до упаду танцевали в ночном клубе, после вместе провели ночь. Я чувствовала на своей коже его запах. Захотелось прикоснуться к нему. Но сейчас это никак нельзя было сделать.
- Александра, ты подготовила запросы в Прокуратуру? – спросил Виктор, главный редактор газеты и мой любовник.
- Я отправила их туда неделю назад вместе с законом о СМИ, где сказано, что они обязаны предоставить информацию или обосновать отказ в ее предоставлении. Они прислали отказ, сослались на тайну следствия. Материал можно поставить и без их комментариев, у нас есть показания свидетелей, информация от родителей погибших девушек. Что будем делать?
- Будем ставить, что есть. Олег, как у тебя дела? Что-то удалось узнать? – он обернулся к Олегу Котову, начальнику отдела журналистских расследований, моему непосредственному руководителю.
- Я встречался со следователем прокуратуры, есть три версии. По одной из них в городе орудует маньяк, но здесь несовпадение: он не смог бы совершить два убийства одновременно. Другая версия заключается в том, что среди подростков вошли в моду ритуальные самоубийства. А вероятнее всего, это действия сектантов. «Белые братья» или что-то в этом роде. 11 девочек за неделю.
- Хорошо. Писать будешь ты. Александра Балакина пусть сдаст тебе все свои карты. Когда придут официальные ответы из органов, пусть подключается, она хорошо работает с официальными бумагами.
Я схватила сигареты и обиженно выскочила в коридор. Закурила, глядя в окно… Виктор отставлял меня в сторону, хотя прекрасно знал, что я «накопала» больше Олега и написала бы лучше. Видимо, он решил таким способом «расшевелить» Олега. В последнее время его энтузиазм заметно пошел на спад. Особенно после первого в его жизни суда о защите чести и достоинства, который, кстати, еще не окончился. Оставалась надежда, что Олег сам откажется и спихнет задание на меня.
- Успокойся. Надо дать ему шанс. Решающее слово все равно останется за тобой, - Виктор вышел вслед за мной, обнял меня за плечи, закурил. Мы молча смотрели в окно…
С Виктором мы были товарищами, коллегами, собратьями по перу. И несмотря на разницу в возрасте и его очевидное лидерство во всем остальном, в вопросах мастерства мы были равны. Он внимательно следил за моими успехами, признавал победы и разделял ответственность за неудачи и провалы. Я, со своей стороны, могла без опаски высказывать свое мнение о газете, далеко не всегда верное, и редко - позитивное. Он всерьез считался с моим мнением, мы задерживали выпуск газеты, платили неустойки типографии, если он или я видели, что материал сырой, недоработанный. Правили вместе, подстраховывая друг друга. Наша физическая близость была, как мне казалась, естественным продолжением высокого единения наших умов и стремлений.
С Эдиком все было иначе, сверстники по возрасту, подвижные, пластичные, мы были чем-то схожи внешне. Мы много танцевали, и наши тела лучше знали друг друга, чем мы сами. Полная гармония во всем, что касалось чувственных и эротических удовольствий. И полная разобщенность во взглядах. Я физически ощущала, как недостает его тела во время недолгих размолвок. Долго они продолжаться не могли по одной причине: находясь в закрытом пространстве наши тела, как магниты не могли противостоять силе притяжения.
Наши, так называемые, сложные отношения замечали все сотрудники редакции. Но особенно не злословили. Возможно, дело было в авторитете Виктора. Или в нашем с Эдькой обаянии – одном на двоих. Наши постоянные шутливые пикировки, наша жизнерадостность смогли растопить лед даже в самых холодных сердцах. Меня саму это двусмысленное положение не особенно тревожило. Отчасти потому, что мои возлюбленные, вопреки всем канонам любовных треугольников, абсолютно не испытывали друг к другу враждебных чувств. Скорее наоборот, я замечала в их отношении друг к другу что-то родственное, какую-то абсолютно непонятную мне нежность.
К обеду выяснилось, что этой ночью были убиты еще две девушки. Убиты, обезображены и обескровлены.
Обедать в этот день мы отправились втроем. Мне было приятно, моральный аспект этого события не особенно волновал. Рядом были два близких человека. Мы много шутили за столом. Видимо, всем хотелось отвлечься, отгородиться от недавних событий. Было хорошо до тех пор, пока объектом циничных шуток не стали 13 погибших девиц. Недавно выяснилось, что все они были девственницами. И ими остались. Сначала шла речь об изнасилованиях, но судмедэксперты не подтвердили.
- Интересно, что хорошего этот маньяк нашел в них? Я не переношу девственниц, они вызывают у меня рвоту, - разошелся Эд.
Я впервые не могла разделить веселость Эдуарда. Еще более странной мне показалась позиция Виктора, который не пресек его умозаключений.
- Возможно, у маньяка они тоже не вызывали аппетита. На месте последнего преступления обнаружены следы рвоты.
- Значит это сделал не маньяк, не психически больной человек, получающий наслаждение от жестокости. И не профессиональный киллер. Тогда кто? – спрашивала я, но развивать эту тему никто не стал. Мы расплатились и ушли. А вечером, задержавшись в редакции, я случайно нашла в компьютере у Эда сверстанный номер газеты «Голубок». Судя по исходным данным, это периодическое издание для голубых выходило раз в месяц. Печаталось оно в той же типографии, что и наша газета. На первой полосе газеты смаковались подробности убийств. Сам тон, стиль изложения вызвал у меня раздражение. «… Их тела уже остыли, а назойливые «писаки» все ищут «темы» там, где их нет.» Вероятно, под «писаками» подразумевались мы с Виктором и Олегом, потому что, кроме нашей газеты, ни одно СМИ в городе подробностей не давало. Я была в шоке. Эд верстает газету педерастам. Почему? Дополнительный заработок. Это понятно. Он всегда был беспринципным. Я это знала. Он никогда не читает материалов. Это я тоже знала. «Мне некогда читать твои опусы», - таким был его ответ на мои просьбы посмотреть материал перед выходом. Но он не может делать это под носом у Виктора. Он не такой дурак. Боже, что происходит?
 Я не спала всю ночь, думала обо всем на свете. Эду, я решила, пока ничего не говорить. Виктору тоже. По крайней мере, до тех пор, пока во всем сама не разберусь. На следующий день в редакцию пришла только к обеду.
- Ты все спишь, а органы нашли маньяка. Вот смотри, пресс-релиз прислали, - Эдик встретил меня в коридоре, поцеловал в щеку и отдал мне факс.
«По подозрению в совершении убийств задержан Александр Рогач. Ему инкриминируется несколько десятков других преступлений: убийства, грабежи, бандитизм на дорогах. В его квартире обнаружена одежда погибших со следами крови, орудия преступлений: охотничий нож, удавка, орудия пыток со следами крови и пота погибшей…Обвинение пока не предъявлено, но сомнений в его виновности у следствия нет…»
Если обвинение не предъявлено, значит, он сейчас в СИЗО. Скорее всего, в центральном. Там на территории находится собачий питомник. Андрей Головин – мой одноклассник работал там кинологом. Я давно ему нравилась, в школе мы дружили, а в юности у нас был пылкий, но недолгий роман. Однажды он устраивал мне свидание с одним из задержанных, мне это было необходимо для расследования. А если…
- Чем ты занимаешься? – спросил Виктор. Я знала, что он не имеет в виду мое опоздание. Контроль за сотрудниками за ним никогда не числился. Но говорить ему о том, что я проспала, мне тоже не хотелось.
- Давай выйдем, поговорим, - я сказала это достаточно громко и посмотрела в сторону Эда. Я чувствовала его реакции на животном уровне. Он спокоен, значит, не боится…
Я рассказала Виктору о кинологе Андрее, сказала, что попытаюсь проникнуть в СИЗО через него.
- Ты что, с ума сошла? Это не реально. Кто тебя туда пустит? Лучше бы занималась официальной стороной. Добейся от прокуратуры ответов на твои вопросы. Поработай с бумагами. Это твой конек, ты сможешь сыграть на этом потом. Оставь свои дикие идеи, Александра!
Ближе к вечеру я все же позвонила Андрею. Рассказала вкратце свою идею, как проникнуть в изолятор. Территориально я там неплохо ориентировалась. Днем я могла беспрепятственно пройти на территорию, поскольку была аккредитованным журналистом. А потом остаться в служебном помещении Андрея. Ночью пробраться к окну изолятора. Проблема была не в том, чтобы туда проникнуть, а в том, чтобы Рогач захотел говорить. Ни времени, ни возможности убедить его в этом, у меня не было. Андрей-кинолог согласия не дал, но обещал подумать.
Когда в редакции все стали расходиться по домам, я сделала вид, что мучаюсь над составлением запроса в прокуратуру. Обложилась кодексами: уголовным и процессуальным, пепельницами и кофейными принадлежностями. Во внерабочее время разрешалось курить в кабинете. Как только все ушли, я снова влезла в компьютер Эда. Внимательно прочла всю газету «Голубок» от корки до корки несколько раз. Особенно меня заинтересовал очерк о гендерных проблемах в средневековой Европе, подробно описывались ритуалы сожжения ведьм, всевозможные виды казней. Прямой связи с недавними событиями в городе в статье не чувствовалось, тем не менее этот материал явно служил для того, чтобы косвенно что-то прояснить в деле с убийствами женщин. В этих экскурсах в историю содержался ответ на естественный вопрос: зачем убивать невинных женщин? Затем, что так было испокон веков. Дескать, такая традиция, чему удивляться.
Этой ночью я проснулась и поняла, что этот очерк написал Виктор. По образованию, он историк. Доктор наук. Кроме него, в нашем городе никто из преподов-историков в институтах эту тему не развивал. Я это знала точно, потому что в свое время писала статью о гендерной политике, и никто не мог дать мне внятного комментария с точки зрения истории. Никто, кроме Виктора. А еще я знала его стиль, его образ мыслей лучше, чем свой собственный. У него я училась писать. Ошибки быть не может. Значит, он на пару с Эдом работает на педерастов? Виктор только из-за денег работать бы не стал. Тем более в таком издании. Значит… Я представила сексуальную близость Виктора с Эдом, меня передернуло от отвращения. Ведь я знала их обоих в любви. В их мужественности у меня никогда не было никаких сомнений. Спокойно, - говорила я себе. Спокойно.
С утра я позвонила Виктору и сказалась больной. Весь день просидела в интернет-кафе. На сайте газеты «Голубок» я прочла все номера за этот год. И поняла, что их редактировал Виктор. Заголовки, подбор тем, удачные формулировки во врезах - выдавали прирожденное эстетическое чутье и хороший вкус редактора. Кроме того, в ключевых материалах часто мелькали характерные для него сравнения, эпитеты. Вечером мне позвонил одноклассник Андрей.
- У меня есть «мулька» для тебя от Рогача. Он ищет контакта с тобой.
- Почему? Откуда он меня знает?
- Лучше скажи, кто в городе тебя не знает? Правдоискатель ты наш… Сашка, возьми с собой паспорт, все деньги, которые есть и драгоценности. Вещи не бери, все должно остаться на своих местах. Я заеду к тебе через час. Будь осторожна.
- С чего это вдруг?
- Некогда разговаривать, сделай это и все. Ведь это не трудно?
Когда я вошла в квартиру, дверь оказалась открытой. Я подумала, что пришел Эдик. Ключи были только у него. Но его не было. В доме все было перевернуто вверх дном. Что-то искали. А что? Я быстро собрала документы и деньги.
Мы сидели в машине у Андрея. Он передал мне письмо, написанное мелким неразборчивым почерком.
«…Они считают себя пророками. Вроде как Христос и 12 апостолов. В число апостолов входят: зам губернатора Селиванов, главврач клинической больницы Крапивин, прокурор области Никитин, остальные рангом пониже, но тоже занимают ключевые позиции в городе. За Христа у них твой босс Виктор Карамазов. Вся эта тема с убийством баб – их затея. Вроде как жертва духам, древний культ. Они считают, что испив жертвенной крови, обретут еще большую силу. Все они – педерасты. У меня есть неопровержимые доказательства моих слов. Органам я не доверяю. Ты можешь предать все эти факты гласности».
Собакам в питомнике в этот день делали прививки и ночью Андрею необходимо было следить за их состоянием. Я прилегла на заднем сидении его машины и нам удалось проехать через проходную. Его все знали, и осматривать машину никто не стал. Через знакомых патрульных, ночью ему удалось провести меня в камеру к Рогачу. В городе все знали, что я занимаюсь журналистскими расследованиями, поэтому этот ночной визит никого из «дубаков» особенно не удивил. Я осторожно вошла в камеру, присела на краешек кровати. Рогач сел передо мной на корточках. Огромный страшный мужик. Он улыбался. Говорил мало и очень спокойно.
- …Поезжай в деревню Лиски, это двести километров от города по старой трассе. Найдешь там дом моих родителей, он на окраине – большой почерневший деревянный дом. Ни у кого ничего не спрашивай. Матери скажешь, что я прислал. Если не поверит, покажешь ей это. Она сама носила его в церковь святить…
Он вынул из кармана и передал мне деревянный крестик на шнурке.
- Скажешь, чтобы отдала тебе мой телефон, дескать, передашь его мне при встрече. Там видеозапись. Вся их тайная месса. Увидишь, сама все поймешь.
- А какое ты имеешь ко всему этому отношение?
- Я был там, когда из девок при жизни сцеживали кровь. Запись прервана, потому что мне стало плохо. Сначала вырвало, а потом я грохнулся в обморок. Не знаю, почему… До этого я 12 лет служил им. Бомбил на дорогах. Когда бабки были нужны. Убирал ненужных людей. Многие крупные дела числятся за мной.
- А почему они именно тебя подставили?
- Тут много причин. Кого-то надо было сдать, такой шум в городе… Я думаю, что они не смогли мне простить, что я остался мужиком. Они не смогли сделать из меня пид…раса.
- Почему ты решил их сдать?
- А ты видишь какой-то другой выход? Ты подумала о том, что будет на зоне с маньяком, расчленившим и обескровившим 13 девственниц? Вышку-то отменили, мне просто дадут большой срок. Из меня там не только пидораса сделают… Как отправишь видеозапись, позвони матери с моего телефона и скажи, чтобы отвезла тебя на заимку, она знает, куда. Сиди там, пока весь шум не пройдет. Не дергайся, не психуй, сиди тихо. Про эту заимку никто, кроме меня и матери не знает, я там отсиживался после громких дел. Там в подполье – куча книг. Ницше, Вейнингер, Сартр, Камю. Словом, все, что ты любишь. Шопенгауэр еще. Из современных – Пелевин. Из русских – Бунин. Кроме того, японская поэзия. Посиди, почитай… Начни с чего-то труднодоступного для понимания, пересиливай себя, старайся вникнуть в каждое слово, конспектируй, делай пометки. А потом переходи к поэзии, визуализируй образы, старайся уловить запахи, звуки… Ну что мне тебя учить? Главное, не думай ни о чем. Будешь бояться и думать, они тебя выследят, чутьем звериным найдут. Считай, что это игра компьютерная или что-то в этом роде. Дружку своему – собачнику ничего не рассказывай, целее будет. Иди…
… Через два часа я сидела в деревенском компьютерном клубе и быстро набивала текст. Вокруг матерились дети. Я никак не могла сосредоточиться. Перед глазами стояли чудовищные сцены истязаний женщин. Это не было актом садизма, то есть, я не заметила признаков наслаждения или удовольствия на их лицах. Эти люди спокойно делали свое дело. Целью всех манипуляций было сцеживание крови в то время, пока девушка еще жива. Их тела крутили и трясли над огромной медной чашей. В свете сотен свечей это было похоже на дикий танец девушки со множеством партнеров. Мне никогда не забыть эти лица: сосредоточенные, деловитые, спокойные... Лица, которые так часто появлялись на обложках нашей газеты. И среди них - лицо человека, которого я боготворила. Я автоматически подбирала формулировки. И думала о Викторе. Моя душа отказывалась все это принимать, но точно знала, что на месте этих несчастных должна быть я. Несмотря на то, что далека от образцов добродетели и, как жертва богам, особой ценности не представляю. Я знала это всем своим нутром. Панический животный страх заставлял мое тело вибрировать, руки не слушались, во рту все пересохло.
«…У Александра Рогача, которому предъявлено обвинение в 13 убийствах, на руках осталось неопровержимое доказательство вины настоящих преступников. Видеозапись подтверждает, что он являлся свидетелем чудовищного по своей жестокости группового преступления. По ряду причин он не доверяет следствию, поэтому передает средствам массовой информации все права на опубликование видеоматериала в любой форме и любом контексте…».
В адресной строке я набрала имена всех известных мне информационных агентств и изданий, российских и зарубежных. Щелкнула мышкой по клавише «отправить». Минуты тянулись невыносимо долго, я не могла поверить, что все оказалось так просто. Никто не знал, что я здесь. Никто, ни один человек, кроме Рогача и его матери. Я набрала ее номер.
- …Он считает, что вы должны мне помочь…
- Почему?
- Не знаю.
- Выйди из клуба и иди в сторону кладбища…
На мой взгляд, у матери Рогача не было ни одной причины доверять мне. Крестик могли снять с него в милиции. Но она ни о чем не спрашивала, я чувствовала, что она знает обо мне все. Видит каким-то внутренним зрением. Мы шли через лес несколько часов. На заимке все оказалось именно таким, как я себе представляла. Она отдышалась и тут же пошла обратно.
- Никто не должен знать, что меня долго не было…
Я не могла ни читать, ни есть, ни спать. Страх, тяжелый, древний, мучительный охватил все тело. Пока я решала головоломки, они наблюдали за мной. И Виктор и Эд видели меня насквозь. Они знали все мои реакции: эмоциональные, физические, интеллектуальные. Они могли просчитать все мои действия.
Меня спасло чудо. Если они не «расколят» Рогача, меня им не найти. А он не расколется. Значит надо сидеть и молчать. Я стала делать дыхательные упражнения, попыталась успокоиться. Через несколько часов оценила совет Рогача: читать и ни о чем не думать. Подбор книг практически полностью отражал мои сегодняшние литературные пристрастия. Интересная библиотека для грабителя и убийцы. Хотя говорят, на зоне еще не такие университеты проходят. Но откуда этот Рогач знает, что читаю я? Я погрузилась в мир японских хокку. Не пошло… Выбор в пользу Отто Вейнингера не был обусловлен какими-то интеллектуальными причинами. На него ссылался автор эссе в газете «Голубок». Кто бы он ни был, мне хотелось знать, что движет начитанным, образованным человеком, никогда прежде не тронувшим никого пальцем, который вдруг решил учинить кровавую расправу и повысить свой энергетический потенциал за счет тринадцати жизней, даже толком и не начавшихся.
Цепь умозаключений о первичной двуполости, и, как следствие, бисексуальности всего живого на земле, начиная с некоторых видов "asellus aquaticus" (водяного ослика), при умелом обращении со словом можно легко поставить на службу сообществу людей, противопоставляющих себя нормам общественной морали. Как бы ни кричали о своих конституционных правах педики всех стран и народов, все они нуждаются в самооправдании. Им и сегодня необходима научная база для легализации своих противоестественных стремлений.
Продираясь сквозь тернии «Пола и характера» доктора Вейнингера, невысоко оцененного и классиками и современниками, я интуитивно, по-женски поняла, что именно эту цель – самооправдание, преследовал и автор. Именно для этого он приплел Канта с его звездным небом над головой и моральным законом внутри. Но если моральный закон - внутри, то он не требует никаких объяснений. Голос совести, звучащий в сердце, не нуждается в государственной, религиозной или какой-то другой подоплеке. И уж точно, этот голос не нуждается в научных трактовках на уровне приматов. Методологической базой обычно прикрывали свои стремления всевозможные психопаты с манией собственного величия.
По всей вероятности, покончив с муками стыда по поводу извращенных наклонностей, «апостолы» совместно с доктором Вейнингером перешли к следующей части: теоретически обосновать последнюю акцию и окончательно заткнуть голос совести. Наверно, для начала они решили вместе с Отто «разрулить» ключевые вопросы. «Действительно ли женщина лишена всякого значения? Неужели ей чужда какая-нибудь более общая цель? Не имеет ли она своего определенного назначения? Не кроется ли в основе женщины, несмотря на всю ее бессмысленность и ничтожество, определенная задача в мировом целом? Живет ли она во имя какой-нибудь миссии, или ее существование одна только случайность и насмешка?». Ответов на эти вопросы мыслителя, по всей видимости, не потребовалось. Ответы содержались в вопросах. Это и стало письменным руководством к действию. Как никак, люди при чинах, привыкли к «положениям» и «распоряжениям»…
Продолжать думать об этом не было сил. Уроды. Что с них взять? Но я любила их. Мое тело до сих пор любило их обоих. Никого лучше я не знала. Я взяла томик Басе.
Цветы увяли.
Сыплются, падают семена.
Как будто слезы.

Красное-красное солнце
В пустынной дали… Но леденит
Холодный ветер осенний.
 
Солнце зимнего дня,
Тень моя леденеет
У коня на спине.

Опала листва.
Весь мир одноцветен.
Лишь ветер гудит.

Слезы капали из глаз. Было больно. От боли сочинила свое. Стало легче.
Эта глициния пахнет
так упоительно. Напрасно…
Слезы падают на дно моря,
Становятся жемчугом.
За этими интеллектуальными занятиями протекали мои дни. В промежутках я много гуляла. Просто бесцельно шла и шла вперед быстрым шагом. Возвращалась назад по компасу, нашла его на полке с продуктами. Я потеряла счет времени. Видно от одиночества, чистого лесного воздуха и длинных ночей, мне стали слышаться голоса. К удивлению, они не были ни пугающими, ни демонически-страстными. Просто тихий шепот, пение, колокольчики... Что-то утешительное было в них. Наверное, с момента моего появления здесь прошла уже неделя или две. И только сейчас я стала постепенно возвращаться к реальности. Сколько мне тут сидеть? Кого я жду? Можно ли включить свой телефон? Ответы пришли почти сразу в образе Александра Рогача. В один из дней он вошел в избушку, усталый, измученный и довольный.
- Собирайся. Уезжаем в Москву.
- С какой стати? Почему они тебя выпустили, ведь на тебе другие преступления?
- Выпустили под подписку о невыезде. За сотрудничество с органами. Самое смешное, что к органам я, по всем понятиям, никакого отношения не имею. С меня даже показания не снимали. Все подробности они «выбили» из «апостолов». Слышал, что даже выбивать не пришлось. Сами пришли и все рассказали после сюжета по НТВ. Не могут поймать только твоих дружков Виктора и Эдуарда. Поэтому я здесь и говорю тебе: надо ехать в Москву. Здесь небезопасно.
- Да как же мы поедем? Нас сразу вычислят по билетам.
- Какие билеты? Быстро собирайся и пошли.
- На чем ты собрался ехать? На палочке верхом? И вообще, ты же на «подписке», если уедешь из города, это осложнит твое положение.
- Я не люблю пустой болтовни, особенно, когда нет времени.
Через несколько часов поезд увозил нас из города. В купе для проводников мы были вдвоем с Рогачем, но это странное соседство меня уже не пугало. И даже не огорчало. Еще недавно я была преуспевающей журналисткой в региональной газете, сегодня – подружкой психопата и убийцы, без родины, без имени и флага, тайком, нелегально пробирающаяся в Москву, где меня никто не ждет.
В России, в отличие от остального цивилизованного мира, возможно все невозможное. Даже перемещение за 7 тысяч километров без паспорта и билета. У нас было отдельное купе, отдельный душ и туалет. Лучше, чем в СВ. Днем мы спали, а ночью разговаривали.
- Ты убивал людей?
- Да.
- Неужели ты не чувствуешь, что это как-то… нехорошо… Ты что возомнил себя Богом?! Ты решаешь, кому жить?!
- Я ничего не решаю. Если Богу не угодно, этот человек не сядет за руль и не поедет по той трассе, где стою я. Если Богу не угодно, то когда я приду и фомкой открою замок, этого человека не окажется дома. Мое дело не хитрое. Но и не тебе меня судить. Поняла? Если бы ты хоть раз увидела свое истинное лицо, если бы ты хоть на миг перестала лгать сама себе…
- То что? Я бы застрелилась от раскаяния?
- Ты бы плакала и молилась… Потому что ты стала бл..дью, стервой и садисткой. Разве ты не понимаешь, что этим своим восхищением, обожанием, этими своими ресницами, тонкой жилкой на шее, она так бьется, когда ты нервничаешь, ты увлекла его. Виктор – властный, амбициозный, умный человек попал в твои сети. Что ему было делать, когда он узнал о твоей связи с его подчиненным? Он должен был выгнать вас обоих и успокоиться. Но этого не произошло. Он искал выход, и он его нашел. На месте каждой из этих 13-ти он видел тебя. Но и этого ему мало, его сейчас уже не остановить… А ты? Все эти твои поиски истины под крылом у сатаны… Я не хочу об этом говорить.
- Ты так говоришь, словно знал меня другой. Откуда ты обо мне знаешь? Я же вижу, ты знаешь мои вкусы. И не только в литературе. Там, на заимке я нашла все, что люблю: фисташки, фундук, сухофрукты. Каша «Быстров». Сырокопченая колбаса, сыр Маздам… Даже сорт вина ты угадал. Я никогда не поверю, что ты во время своих «отсидок» там, ты ешь геркулес и пьешь французское вино.
- Спи, Санечка. Завтра обо всем поговорим, дорога длинная… Слишком длинная для одной жизни, - он свесил со своей верхней полки лысую голову и жалостно посмотрел на меня. «Как удав на кролика», - подумала я и уснула.
Мне снились давние события, произошедшие со мной, но не имеющие ко мне никакого отношения. Неизвестные мне люди, какой-то город, выжженный хвойный лес – все казалось мне до боли знакомым. А потом теплая волна упоительных запахов, чудесных звуков, нежных прикосновений окутала меня и увлекла за собой. Я парила на крыльях неземного блаженства. Это состояние длилось и длилось. Бесконечно. А потом я проснулась. В белой комнате. Абсолютно белой комнате без стен и потолков. Я лежала в кресле, опутанная десятками проводов, а надо мной светилось табло. Из-за близорукости мне никак не удавалось прочесть, что там написано. Рогач сидел рядом и гладил меня по голове. И тихо говорил:
- Потерпи еще немного. Как ты устала, бедная моя девочка. Но ты не бойся. Я всегда рядом.
Все это звучало как приговор. Я смутно начала осознавать длительность и глубину наших с ним отношений. А потом вспомнила все остальное: свои прежние имена, подробности жизней, любови…
Часть 5. ШАГ НАЗАД
Я встала с кресла, Рогач помог освободиться от проводов. Перед нами внезапно открылась дверь. Мы вышли и оказались на обычной городской улице. Сели в автомобиль и поехали.
- Теперь я мне что - в рай? – спросила я.
- Иди, тебя уже ждут в приемнике. Там тебя продиагностируют, изучат глубинные слои твоей психики. И тогда выберут тебе подходящее жилье, сферу деятельности, партнера.
- А что еще они мне выберут? Друзей, любовника, родителей?
- Пойми, это для твоего же блага. Все как в цивилизованном мире. Гуманное общество, как ты и хотела… Все это придумано для таких как ты, раненых птиц. Иди, попробуй. Я буду ждать тебя, если не понравится – вернешься.
Гладкий зализанный парень, похожий на педика, подал мне руку, когда я попыталась выйти из машины.
- Прошу вас. Это ваш рай. Сейчас вам дадут все необходимые консультации.
- Вы мне не нравитесь, я не хочу никуда идти с вами. С какой стати вы распоряжаетесь моей жизнью?
- Это поправимо. Несколько сеансов психотерапии и агрессия исчезнет. Все испытания, роковые обстоятельства на самом деле человек выбирает сам. Этого требует его глубинная суть, а отнюдь не внешние обстоятельства, не люди. И тем более, не некие высшие силы, роль которых, на самом деле вспомогательная, а не руководящая. Есть высшие помощники, которые лишь помогают нам пройти свой путь, но не подсказывают готовых решений и не навязывают некую предопределенную заранее судьбу и сопутствующие обстоятельства. Но в любую минуту вы можете воспользоваться нашей помощью в любой форме.
- Нет. Я никуда не пойду с вами. Санек, мы уезжаем сейчас же, - я захлопнула дверцу в машине, а парень застыл в полупоклоне, как приказчик в магазине. Он был деликатен, говорил правильные слова, но я ему не верила. И не понимала, отчего этот рай вызывает у меня тошноту и истерику. Я столько сил положила на создание приютов для всевозможных жертв. И свято верила, что это панацея, что людей можно спасти таким способом. Но спасать себя при помощи психотерапии я была не намерена. Уж это я знала точно. Уж лучше скитаться между мирами. Уж лучше быть подружкой психопата и убийцы. И жить свободно. Только бы не стать подопытным кроликом для каких-то мудаков.
- Санек, объясни мне, что происходит. Это не то место, куда мне хотелось бы попасть. В чем дело?
- Это то место. Просто ты не можешь, потому что ты не прошла самый первый уровень, - он отвел глаза.
- Ты что-то скрываешь от меня. Что за первый уровень? Я что была клавой из хурхуяловки?
- Нет. Ты была Липой из деревни Лиски.
- Но Лиски - это же твоя родина, там - твой рай. У нас с тобой там что-то было? Что-то общее? – он отворачивался и упрямо не смотрел мне в глаза.
- Что за дела, Санек? Что ты делал там со мной, отвечай. Ты бил меня, скотина? Ты убил меня…
- Восемь раз. Девять раз ты убила меня. И тринадцать раз мы погибли по независящим от нас обстоятельствам. Я не знаю, почему для тебя этот уровень оказался таким трудным. Обычно всем хватает одного раза. Ну трех. Но не тридцать же раз! Ты тогда была совсем измучена. Снова посылать тебя в Лиски было нельзя. И тебе разрешили проходить следующие уровни. А инструктором назначили меня. Я не знаю, почему они так решили. Кроме как мучить разных клав в Лисках, я ничего не умел… Я не хочу, чтобы ты снова там оказалась. Я не смогу быть самим собой. Не знаю, что делать.
- Но ведь ты хочешь меня. Я это постоянно чувствую. Мы были женаты? Мы любили друг друга?
- Да, наверное, это можно назвать и так.
В ЛИСКАХ
За горой сияла заря. Багряные блики мягко ложились на кусты боярышника. По главной дороге в деревню гнали стадо коров. Я знала, что должна встретить свою корову. Ее звали Верба. Какое странное имя, - подумала я и сразу узнала ее – Вербу. Я по-своему любила ее. Ивовым прутиком загнала ее во двор. Налила воды, напоила Вербу. Приготовила чистое ведро, чтобы ее подоить. Присела рядом на скамеечку, вымя было тяжелым. Смазала руки жиром и стала доить. Почувствовала опасность. Что-то большое, тяжелое, угрожающее приближалось справа. Огромный грязный сапог выбил из-под ног ведро. Молоко быстро впитывалось в землю.
- Где ты была, шлюха? Когда я пришел, тебя не было на дворе, - это был голос мужа Сашки. Я боялась смотреть в его сторону. В голосе была реальная угроза. Я знала, что это не просто балаган. За словами последуют действия. И они последовали. Он разорвал на мне платье и толкнул. Я упала на поленницу дров. Быстро вскочила, прикрываясь остатками платья, скользнула в дом, схватила полушубок и кинулась бежать. Я не кричала, хотя очень хотелось. Бежала быстро. Один поворот, другой. Знакомая калитка, круглая медная щеколда на двери.
- Степан! Степан, придержи собаку, - услышала я свой голос.
- Липа, сейчас я, сейчас, - он пропустил меня в дом. Зацепилась за что-то, полушубок распахнулся, под ним ничего не было. Никакой одежды. Я тяжело дышала, запыхавшись от быстрого бега. Степан тоже тяжело дышал. И вдруг грохнулся передо мной на колени и стал жадно целовать руки. Собака не переставала лаять, я оглянулась назад. В окне увидела перекошенное злобой лицо своего мужа. Дальше – темнота, короткое беспамятство. Степан плескал мне в лицо водой.
- Надо бежать домой. Он там сейчас все перекрушит, - я быстро поднялась, запахнула плушубок.
- Может, отойдет. Сюда же не кинулся. Может, успокоится. Пережди.
- Нет, Степан, чувствую недоброе. Побегу я.
Багровые блики видны были издалека. Наш дом горел. Я думала о Вербе. Как она мечется там среди огня. Народ уже бежал с ведрами. Было ветрено, и огонь в любую минуту мог перекинуться на другие дома. Я не чувствовала под собой ног.
- Саша! Саша ты там? – кричала я и билась в дверь. Увидела за спиной Степана, он держал меня за полушубок, не пускал в огонь. Выскользнула, полушубок остался у него в руках. Через секунду была внутри. Все пылало, с потолка обвалилась балка. Сашка лежал пьяный посреди хаты и храпел. Даже сквозь треск пожара я слышала этот жуткий храп. Не помню, как мы оказались на улице. Его туша весила килограмм сто пятьдесят, не меньше… Я хлестала его по щекам.
- Сволочь, где Верба? Ее нет в сарае, ты выпустил ее? Отвечай мне, где Верба! – кричала я как сумасшедшая. Он открыл глаза. Почему-то один зрачок у него был больше другого.
- Почему ты голая, Липа? Я спрашиваю: почему ты голая? Кругом же люди. На тебя смотрят.
Он говорил тихо. А потом заплакал.
 И тут все переменилось. Я увидела его лицо сверху над своим. Я снова лежала в кресле, опутанная проводами. Его слезы капали мне на подбородок.
- Липа. Я так устал без тебя. Не могу больше. Что мне делать, Липа?
- Сашка, мне кажется, что теперь меня зовут не Липа. А как-то иначе, Лиса, Алиса… Что ты выдумал-то насчет этого Степана? У меня с ним ничего не было.
- Это у тебя с ним ничего не было. Это тебе он целовал руки. А с Липой он не церемонился. Она другая, не такая сильная как ты. Наверное, потому мы тридцать раз горели в этом огне. И я готов был гореть еще тридцать раз. Я любил ее…
- Да хватит сопли распускать. Что теперь делать-то? Уровни мы прошли, в рай что-то не хочется… Давай вернемся в Лиски. Дом построим.
- Они и без нас построят. Ты спасла их. Теперь спасай себя.
- А как же ты?
- Ты каждый раз задаешь этот вопрос. Мне кажется, мы намеренно все это затягивали, чтобы продлить наше с тобой… «Счастьем» назвать это язык не поворачивается… Чтобы быть вместе хотя бы еще недолго… Но теперь мы должны отпустить друг друга. Со мной теперь все в порядке. Я сделал свое дело и могу уходить. Поверь, мне есть, чем заняться и о чем подумать. Я благодарен тебе за все. Если бы не ты, я так и сидел бы в Лисках со своими клавами. Жрал водку литрами, и колотил этих дур, почем зря. И думал, что это рай. Ведь до встречи с тобой я не прочел ни одной книги, кроме азбуки. Я ничего не знал о мире... А теперь я могу вернуться в любой из твоих миров. Наших миров. И жить там, пусть не с тобой, но где-то поблизости. Тем твоим воплощениям, которые остались там, я все еще нужен. А тебе – нет. Ты стала сама собой. Такой, какой тебя хотел бы видеть Бог, такой, какой ты сама себя сделала, пройдя все эти огни и воды.
- И все же я опять тебя спрашиваю: а как же ты? Ты прошел все это вместе со мной. Ты спас меня. Лиски - в прошлом. Где теперь твой рай?
- Это сложно, Алиса. Лучше об этом не говорить. Ты не поймешь. Хотя я и прочел все твои книжки, моя природа от этого не изменилась. Она насильственна. И проста. Она требует простой и понятной жизни. Простых решений. Подпишусь в орду к Чингисхану. Может, выслужусь, ха-ха. Или пойду глубже – в мезозой. Но сейчас я хочу одного – вылечиться от «головняка», связанного с тобой. Я должен закончить эту историю с ними – с теми воплощениями тебя, которые остались в простом и грубом мире, где, таким как ты - нет места. Я должен быть с каждой из них – до конца. Каким бы он ни был. Я должен быть рядом. В нашей с тобой войне ты в очередной раз победила. Но теперь окончательно… Я, как дрянной курдюк, наполнен академическими знаниями, которые нужны мне – как корове седло. Я вынужден был долбить своей тупой головой гранит науки, чтобы помочь тебе. Но что мне теперь делать со всем этим, я не знаю…
- Мы прошли все это вместе. Почему бы нам не остаться вместе? Ты говоришь, что я совершенна, но я этого не чувствую. Я не знаю, что мне делать. Кроме тебя, у меня никого нет… Я не знаю, как мне жить без тебя…
- Не смеши меня. Я – твой ад. Ты и так была в нем слишком долго. Общего рая для нас - не существует. Лучше посмотри на себя в зеркало.
- Я же голая! – вспомнила я и увидела себя в зеркале. На мне было длинное серое платье в стиле ретро. Волосы были уложены волнами, как в старых фильмах.
- Сашка, откуда это платье? У меня никогда не было такого.
- Это он тебе его придумал. Посмотри в окно. Он ждет тебя.
Старинный автомобиль, похожий на огромный белый корабль мягко подъезжал к дому. Дверца открылась и я увидела того, кого много лет видела в самых лучших снах. В тех снах, которые дают надежду и помогают не сломаться, когда уже ничего не осталось. Он улыбнулся и помахал мне рукой.