Отторжение

Этот человек был обязан ей жизнью, также, как и она, конечно, – своим родителям.
Он тяжело дался матери в силу её изначального нездоровья: врачи вообще запретили ей рожать («беременность вам грозит необратимыми последствиями, вы просто-напросто можете умереть – такие нагрузки на почки и сердце!»). Но об этом и речи не могло быть: семья, муж, дети – эта цепочка не могла нигде прерваться, пока она жива.
Родители боролись с сыновьми замашками до самой армии: переводили из школы в школу, вытаскивали из передряг, случавшимися сначала с соседями, потом – из милиции, попутно оплачивая уроны, наносимые сынком: украденные часы, банки с вареньем, сожженные в школе обои и шторы. Парень тонул, разбивался, переворачивался в автомобиле. Некоторые городские диспансеры имели его в своих картотеках: то положительное манту, то по совету учителей – поход к психневрологам...
Они всё время ждали с сыновней стороны подвоха и одного не понимали: как так можно?
Из армии он вернулся сам не свой. Заторможенный и не желающий ни о чем знать. Он не хотел учиться, не хотел работать по полученной до службы специальности и, кажется, с удовольствием бы и не работал, но надо было.
Женился на ком попало, развелся довольно скоро, несмотря на оставшегося с бывшей супругой сына, и начал жизнь забубенного холостяка без царя в голове, кочуя от родственника к родственнику. Шла «перестройка», зарплаты задерживались, а той, что выдавали, хватало на неделю. Расписавшись в ведомости, первым делом он покупал огромный букет цветов, бутылку шампанского и заваливался к одинокой подруге (иногда и к бывшей жене), женатому другу, а чаще в общежитие к холостякам и холостячкам. Оставшиеся деньги шли на раздачу долгов, недельное существование, потом – снова займы…
Родители возмущенно пожимали плечами. Увещевание разбивалось об упорное:
- Ну, скучно мне!
- Учиться надо, - талдычили они сыну.
- Зачем? У вас по два высших образования – и что? Что у вас есть?
Жизнь сына была бессмысленна. За него делалось страшновато – куда его несет?
Они с сыном потеряли доверие друг к другу. Старшие желали одного: если он создает себе проблемы, так пусть сам их и решает. Попытки советовать разбивались на полное отторжение – «я - сам!»
В конце концов, он уехал из города, долго жил, где попало; наконец, как-будто угомонился. Начал работать, женился вторично. Мать с отцом вздохнули – ну, ладно, вроде бы можно за него успокоиться, по крайне мере, жена удержит от крайностей – ни на нары, ни в монастырь сын, похоже, уже не кандидат.
Но странное дело, чем лучше было с ним в быту, тем больше он ожесточался на мать и отца. Нет, в письмах, телефонных переговорах всё было умиротворенно (в большей степени), но иногда, выпив, сын звонил и, начав с объяснения в любви, вдруг, наговорившись и выложившись, мог сказать: «Вы же меня переломали». Или «Я же из-за вас из города уехал, из любимого города…». И когда приезжал в родительский дом, обычно, в конце пребывания – нет-нет, да и искра-молния проскакивала между ним и матерью, да такой силы, что, казалось, вот-вот ближайший угол должен начать тлеть! Сыпались упреки, обвинения, предсказания…
Эмоции захлестывали этого сильного человека, видно было, что его трясло от соседства родительницы:
- Лицемерка! Я никогда не буду жить под одной крышей с тобою! Ты останешься одна, как ты не понимаешь?!
- За что? - недоумевала мать и, закрыв ладонями лицо, шла к отцу. Тот успокаивал:
- Да ладно, не обращай внимания, это он сгоряча.
Иногда шел увещевать сына:
- За что ты на неё так?
Тот махал рукой и шёл спать. Утром то ли делал вид, то ли на самом деле ничего не помнил. Мать молчала, понимала – показная обида (другой не было) ничего не изменит: у сына стойкое сознание – она виновата, она не сделала, не предусмотрела, не додала, не удержала. Все ошибки, сделанные им в жизни, и не распутанные узлы лежат на ней и на слабохарактерности отца.
Потом мать осталась одна. Совсем…
Ей, стареющей, помогали старые друзья, сослуживцы с прежней работы. Она любила петь. Чтобы не сидеть уж вовсе дома, (небольшая пенсия не давала куда-то ездить, сын к себе её не звал, раз и навсегда закрыв эту тему причиной – «у нас некуда»), ходила в хор ветеранов. На участке, когда-то доставшемся им с мужем по счастливому стечению обстоятельств, ей помогали справляться мужчины из хора. Один, бывший моряк, даже взял над ней шефство и использовал старые связи для организации транспорта подвезти навоз, доставить к погребу урожай картофеля…
Как-то сын, давно уже не приезжавший в гости, пригласил её к себе, на Алтай. Она съездила, повидала подросших внуков. Её свозили на водопад, в музей любимого Шукшина. И хотя поездка была нелёгкой, два года после неё она носила с собою альбом сделанных там фотографий и, пользуясь любым случаем, показывала его всем, кто присаживался с нею рядом.
Мать давно смирилась с сыновней прохладностью. Лишь радовалась – у него всё наладилось… Одно плохо – сын явно был не равнодушен к спиртному.
Её страх брал, когда она, будучи в гостях, за столом, видела пьющего сына: казалось, он не делал глотательных движений, стакан водки лился в горло, как вода из крана. И невестка, прячущая бутылку (которую уже?) с остатками водки, свекровь не разубеждала: - Любит! А что я могу поделать?
Сын же, почуяв, что стол опустел, делался злым:
- Что? У нас больше нет? Говорил же – мало взяли.
И если вдруг сквозь пьяный туман додумывался, что водку спрятали, то буквально зверел: - Ну-ка, чтоб тут стояла! Я кому…
Бутылка доставалась и вскоре летела пустая под стол.
Поэтому мать и не претендовала переехать к сыну: пусть уж на расстоянии, но мир, чем рядом – и с этим сталкиваться.
Раздумывая о себе и сыне, она недоумевала до поры, пока не нашла объяснения – не воспитание, не семья тут виновата. Тут другое. Откуда в генах сына возникли эти цепочки, она не могла проследить, но сидела в нём личность уже с рождения такая, которой все их воспитательные маневры были не нужны, бесполезны. Личность эта не признавала никаких пут, рамок и ограничений. Взрослеющий сын, как только развернул подростковые плечики, тут же почуял, как хорошо ему, когда он поступает по-своему. Окружающие для него перестали существовать. Заставить его что-то делать было не возможно, уговорить – тоже. Никакие разумные доводы он не принимал.
«И слава Богу, - думала мать, - что он не достукался до тюрьмы, не любил драться, не почуял жажду к чужому добру. С его своеволием он мог натворить таких дел!..»
В ночь под Светлое Воскресенье мать проснулась одна, в своей квартирке, от удушья. Откинула одеяло, дышать было невыносимо трудно, дотянулась до окна, с силой дернула раму - но воздуха не хватало. Мать сорвала с себя ночнушку, порвав тесёмочки, и упала поперёк кровати.
Утром стали звонить друзья – поздравить с праздником. Уже первый звонивший почуял неладное. Насчитав десять гудков, положил трубку, а через четверть часа перезвонил – мать давно уже никуда одна не ходила, поэтому из дому навряд ли могла уйти.
У соседей был ключ, предусмотрительно матерью переданный – вдруг что.
Её нашли уже остывшей, полуобнажённой.
***
На кладбище народу было немного: немногие хоровики, подружек пара да соседи. Расхлябанный апрельский снег холодил ноги. Гроб уже давно вынесли из машины, поставили на табуретки, начали озираться – где могила? Сын был тут же, но он явно плохо осознавал действительность. В зале ритуальных услуг около него всё время кто-то был, и он стоял вблизи гроба, не садился, угрюмо смотрел в пол. Когда же сели по автобусам, он тихо сказал приехавшему с ним сыну-подростку: «На кладбище нужно будет рабочим дать – купи пару бутылок».
- Ты зачем ему водку покупал? – спросила одна из подруг покойницы парня, когда стало ясно, что сын лыка не вяжет.
Подросток объяснил виновато, что отец сказал - "для рабочих".
Пошли искать работников. Могилу.
Началось прощание. Кто-то говорил о труженице и терпеливице, кто-то об ответственном работнике.
Подвели сына.
Он склонился над лицом покойницы:
- Мама!.. Ма..
Поднял лицо и в пространство:
- Зачем ты?..
(Мать глядела на него чуть насмешливо: «Опять виновата?»)
Его отвели. Понесли по грязи гроб к могиле. Сын, покачиваясь, стоял на дороге, пытаясь зажечь сигарету.
Внук покойницы вернулся:
- Пап, пойдём, надо тебе там…
Когда все вернулись к ПАЗикам, нанятым для проводов матери в последний путь, сына среди них не было. Одна согбенная старушка, не пошедшая по грязи к могиле и оставшаяся в автобусе, прошамкала:
- Так он самый первый оттуда пришёл. Его тут машина ждала. Он уже да-а-авно уехал.