Цыганское солнце

       Старый цыган по имени Дрангой давно уже забыл о своей вольной кочевой жизни. Много лет назад, пытаясь посвататься к молодой Саули из другого рода, Дрангой не видел для себя иного выхода, как выкрасть молодую цыганку, вопреки запрету старейшин обеих враждующих родов и бежать с ней хоть на край света. Так они появились в далеком южном бессарабском селе, где на их просьбу к председателю колхоза предоставить хоть какую-нибудь заброшенную хату, тот с опаской и недоверием отнесся к странной цыганской чете. Но поскольку время было послевоенное и рабочих рук в квелом хозяйстве не хватало, председатель, доложив районному начальству, все же, выделил полуразрушенную мазанку на краю села, в коей еще до войны проживала тетка Щаблииха с двумя сыновьями погодками. В первый голодный послевоенный год старуха почила, так и не дождавшись с войны своих белокурых сынов танкистов, что сгорели в танке где-то в Венгрии у Балатона, а убогая мазанка вскоре накренившись, словно с горя, свалила с себя, как постылую ношу камышовую кровлю.
       Поселившись в развалюхе Дрангой, не привыкший к оседлому укладу существования, как мог починил убогое жилище и стали они жить с молодой черноокой Саулией вдали от любопытных сельчан в таких непривычных для них крестьянских условиях. Цыган занимался ремонтом нехитрой крестьянской утвари, конской сбруи, да раздувая меха, ковал раскаленные железные заготовки, как знающий петуленгро (кузнец). Вскоре гибкая, как дикая коза Саули отяжелела и в положенный срок родила смуглую, как смоль чавви. Девочку назвали Нэлей. Но каждый последующий берш (год) располневшая Саули рожала неугомонному Дрангою чернявых деток и вскоре трудно было разобрать, сколько их было в счастливом цыганском семействе - то ли четверо, то ли шестеро, а уж поименно – тем более.
       Так став многодетной, Саули неустанно носила на своих руках самого маленького чавви, бесконечно путешествуя с ватагой отпрысков, шумно следовавшей за ее пестрыми цыганскими одеяниями по близлежащим селам, либо в районном центре, выпрашивая у сельчан снедь и одежду, предлагая при этом свои способности к гаданию
- Дарагой, позолоти ручку – все расскажу…
Иной встречный в раздражении и пошлет куда подальше, крикнув на приставшую, как репей цыганку и брезгливо отбиваясь от «черномазой» ватаги цыганят:
- Пошла прочь, ведьма!
- Ки шан и Романы… Адой сан и човхани! – хрипло ответит Саули и с презрением плюнет в след сказавшему обидные слова.
***
       Я помню то счастливое детство в конце шестидесятых - начале семидесятых… В том далеком южном бессарабском селе, начиная с самых первых теплых весенних месяцев, мы - «разношерстные» мальчиши-кибальчиши до поздней ночи гоняли старые велосипедные ободья по пыльным степным дорогам, что извивались желтоухой медянкой вдоль дубовых и акациевых лесопосадок, либо лазили по глинистым обрывам соленого лимана, нарушая покой птичьих поселений, доставали с брошенных на мелководье банок хитрых головастых морских бычков. Вечно разодранные коленки наспех присыпались раскаленной придорожной пылью и покрывались черными засохшими корками. Проголодавшись, пекли на кусках жести обвалянные в мокрой глине вороньи яйца, напялив на выгоревшие чубы ржавые немецкие каски. Но иногда, и заслав самого шустрого домой за снедью, по-братски делили добычу – огромную краюху домашнего хлеба, круто намазанную ароматным свиным смальцем со шкварками и посыпанную крупными кристалликами соли.
       Особенно интересно нам было наблюдать за работой старого Дрангоя. С опаской и недоверием мы, как стая чирикающих воробышек, облепив толстые ветви приземистого берестка, наблюдали за работой цыгана. В памяти каждого из нас еще были свежи детские бабушкины страшилки, когда мы, ёрзаясь в постелях, не хотели спать. «Ось прыйде Дрангой и заберэ тэбэ в свою чорну кузню…» - нарочито сурово ругалась чья-нибудь бабушка. Но огромное любопытство брало верх и следуя за самым смелым из нас, всегда готовые рвануть восвояси, мы робко приближались к таинственной кузнице, откуда, как из преисподней тяжелыми вздохами стонали меха, несло угольной гарью, раскаленным железом и крепким мужским духом вперемешку с горьким самосадом. Из темного чрева звонко раздавались странными перезвонами удары молота и мелкого молоточка о наковальню: «Тум-та-та, тум-та-та, тум-та-та…»
       Когда кто-то из сельских мужиков, приводил подковать тощего мерина с костлявым крупом, мы, и вовсе осмелев, прыгали в набитый сеном «шарабан» повозки-двуконки и, затаив дыхание, разинув рты и распустив зеленые сопли, зрели на удивительную, как нам казалось, экзекуцию лошади.
       Отношения цыгана к лошадям было и вовсе странным. Самая захудалая кляча, устав от бесконечного своего лошадиного труда и уже не обращавшая никакого внимания на хлесткие удары батогом матюгавшегося ездового, вдруг преображалась и, вскинув свою морду с испуганными белками глаз, посеченными красными воспаленными жилками, мотала акациевым дышлом и рвала постромки. И все только потому, что шепнув ей что-то на ухо и хлопнув по взмыленному боку, Дрангой отходил и спокойно шагал в свою кузницу. Натужно скрипели и плакали «штильваги» и тощая пара колхозных лошадок, гремя по грунтовке железными ободьями, несла груженную повозку, аки гуси лягушку-путешественницу.
       Я помню, как бросив на землю окутанную паром свежую подкову, кузнец, присевший на дышло подводы покурить, легонько касался пальцами ее поверхности, внимательно осматривал и переворачивал ее. Пытаясь сделать то же самое, я с любопытством коснулся лежащей в песке железки и в ужасе одернул детскую ладошку, открыв для себя, что серая железка еще кусаче-пекущая. На подушечках моих пальцев вздулись белые волдыри, они нестерпимо жгли огнем и я, скрывая слезы и стон, неистово дул и облизывал внезапно случившийся ожег. Мои старшие друзья заливались смехом.
- Что, кусается? – улыбнувшись куда-то в смоляные усы спросил цыган.
       Натянув на страдальческое лицо улыбку, я прятал под майку обожженные пальцы и, мотая головой, отрицал случившийся конфуз.
- Дай руку, барро, - большие черные пальцы кузнеца вытащили мой спрятанный кулачок, распрямили ладонь и, слегка подув на рану, Дрангой прошептал: «Со мает манди кер-те кер тутти мишто...»
       И действительно, пекущую боль сняло, как рукой…
- Деда, а ты не боишься огня? - спрашивал кто-нибудь из мальчишечьей ватаги, глядя, как потрескивают и шипят свежие сучья в цыганском костре, что лизал огненными языками под закопченного алюминиевого чайника.
       Подбросив сучьев в огонь, Дрангой достал откуда-то с голенища трубку, ловко набил табаком почерневшую полость трубчатой чашки своими черными суховато-жилистыми пальцами с пожелтевшими ногтями, прижмурившись, втянул до скул свои убеленные сединой щетинистые щеки, прикуривая с яркой головешки, пыхнув едким табачным дымом, начал свой рассказ…
***
       Когда-то дживабен (жизнь) цыган была без огня. Боги решили, что людям огонь не нужен. Тогда ромалы джал а дром (странствовали) только летом. Деш (десять) зим могли бы променять на йек (одно) лето… Зимой приходилось очень тяжело и голодно.
       Однажды племя цыган отдыхало у своих вардо (кибиток) и радовалось теплому дню. Старая Чувихани посмотрела на солнце и сказала:
– Если бы нам, ромалэ, боги подарили хотя бы маленький кусочек от этой жаркой мумели, нам было бы тепло всю зиму.
       И сказал молодой Чавво:
– Я пойду и попрошу у богов кусочек солнца.
Услышав такое, его старшие пралы (братья) рассмеялись, но Чувихани, закрыв свои глаза морщинистыми веками, молвила:
– Это было бы неплохо, барро…
       Взяв с собою немного еды, юноша отправился на поиски богов. Долго он искал могущественных владельцев небесного огня, продираясь сквозь чащу лесов, изнывая от жажды в степях и пустыне, подвергаясь ливням и снежным бурям. Однажды, проходя мимо старого овина, расположенного на краю крестьянского поля, он услышал пискливый голос, взывающий к помощи:
- Помоги мне, добрый юноша!
       Сорвав ветхую доску и заглянув внутрь сарая, он увидел, что помещение было заполнено зерном, орехами и различной хозяйственной утварью. Всюду были расставлены капканы и ловушки. В одной из таких ловушек находилась огромная черная крыса. Она то и взывала к помощи. Конечно же, Чавво не мог знать, что попавшее в ловушку животное было не простой крысой, а крысиным королем.
- Ты звал меня? - удивленно обратился он к джасперу.
- Добрый юноша, я попал в ловушку, расставленную крестьянином. Ты - цыган и знаешь, что такое «воля». Разве тебе понравилось бы лишиться ее?
- Нет, но я никогда не дал бы себя поймать, - ответил Чавво. – Ты хотел взять у крестьянина его зерно? – в свою очередь спросил он у джаспера.
- Ведь зерна и орехов здесь много, тут его хватит для всех, – ответил джаспер. – Зерно общее. Боги дали его нам всем. И крестьянин не может лишить меня крохотной доли, - продолжил король крыс.
 – Согласен, – сказал юноша, опустившись на колени. Орудуя крепкими пальцами, быстро открыл ловушку. Король крыс оказался на свободе.
– Благодарю тебя, о, добрый юноша – произнёс он. - Я теперь навсегда твой должник. Меня зовут Яг. Позволь мне сидеть на твоём плече и сопровождать тебя, ведь я могу оказаться тебе полезным. Чавво посадил крысу на плечо, и они пошли дальше. По дороге мальчик рассказал о цели своего путешествия: он должен найти богов и попросить у них кусочек солнца. Яг в ответ пообещал помочь юноше в этом.
       Долго они бродили по дорогам и лесам и однажды поздним вечером разыскали атчин-тан богов. Их яркие, разноцветные вардо стояли по краям большой лесной поляны. Боги сидели в круге за весёлой трапезой. А в центре круга искатели увидели кусок солнца. Он лежал на земле, распространяя свет и тепло. Боги поставили на него котёл с кипящей водой, над ним также держали длинные вертела с мясом суши (кроликами)
       От аромата, исходившего от жаренного мяса, рот Чавво наполнился слюной. Приятное тепло он чувствовал даже на краю поляны, за деревьями.
– Я должен попросить богов дать мне немного солнца и отнести его домой, к своему племени, – сказал он Ягу.
– Они не дадут тебе солнца, - грустно ответил король крыс
– Но солнце ведь как зерно, орехи и плоды на деревьях, – произнес юноша. – Оно принадлежит всем.
 – Ну что же, – сказал джаспер, посмотрев на своего спутника. – Мне кажется, что вреда от того, что мы попросим немного солнца, не будет.
       Чавво не стал укрываться в густых зарослях и направился в сторону тёплого света. Боги с удивлением посмотрели на приближающегося к ним человека.
– Приветствую вас, о могущественные, – сказал юноша, поклонившись. – Я пришёл попросить у вас кусочек солнца, чтобы отнести домой, своему племени. Им холодно и очень хочется согреться.
       Пуридаи богов, мудрая старуха, которой было много веков, сказала:
– Мы приглашаем тебя поесть и попить с нами, но ты не можешь ничего забрать с собой.
Мальчик жадно принялся за еду. Джаспер забрался на его плечо и тоже стал жадно грызть жаренные косточки. Боги смотрели на них молча. Наконец, насытившись, Чавво встал и попытался снова выпросить огонь.
– Неужели вы мне так и не дадите кусочек солнца? – спросил он с надеждой.
– Нельзя. Таково наше решение, – сказала старуха.
       Юноша повернулся и грустный пошёл прочь. Однако, Яг подбежал туда, где у края костра, среди углей, лежал стебель фенхеля. Он схватил его зубами и помчался в лес. Боги засмеялись.
– Твой друг, видно, и впрямь голодный, – сказали они. – Пусть заберёт себе этот стебель.
Меж тем, Чавво уныло шёл по лесу, удаляясь от богов. Слёзы капали с его щёк. Всё пропало. Он отправился в путь с надеждой, но теперь его мечтам не суждено сбыться. Он знал, что дома его ждут лишь презрительные насмешки братьев. Через много дней юноша, наконец, вступил в круг родных вардо.
       Но радости на его лице не было. Настало время рассказать о своём путешествии и о своей неудаче.
– Вот! Передай им это, – вдруг услышал Чавво тоненький голосок своего друга.
Он посмотрел вниз и увидел у своих ног Яга. Крыса до сих пор держала в зубах стебель фенхеля.
– Передать им это? – спросил Чавво – Но зачем?
– Делай, как я сказал, – ответил король крыс. Юноша взял стебель фенхеля и подошёл к встречавшим его цыганам.
– Вот, – сказал он и протянул им стебель.
И вдруг мальчик заметил небольшой дымок, идущий от одного конца стебля. У стебля фенхеля мягкая сердцевина под прочной оболочкой. В этой сердцевине и теплилась крохотная частичка солнца. Когда тлеющий фенхель раздули и зажгли от него солому и дрова, было много ликования и радости. Вскоре в цыганском лагере горел тот самый, божественный свет, дающий тепло.
– Как мне отблагодарить тебя? – спросил Чавво своего друга.
– Я просто вернул тебе долг, – ответил Яг. С этого дня цыгане для обозначения огня используют слово «яг» – в честь короля крыс.
***
       Напоив голодную ватагу цыганским чаем, кузнец поднялся и сурово произнес:
- Ну, а сейчас уже поздно, вам всем пора домой… Гуджя, гуджя, чаввэ!