Desperation

— Да потому, мальчик мой, что есть такая вещь — судьба. И нет ничего сильнее. Кому-то предназначено менять мир. Кому-то это не дано. Кому-то предназначено сотрясать государства, а кому-то стоять за кулисами… с ниточками от марионеток в перепачканных мелом руках.
© С. Лукьяненко «Ночной дозор».


Холодное утро и как всегда остывшая чашка с кофе. Очередная бессонная ночь и куча сообщений на автоответчике. Как всегда непрочитанных, конечно.
Иногда кажется, что есть такие вещи, которые навсегда останутся неизменными.

Ничего нет и не было.

Ужасно болит голова, а на горизонте – десяток кружек с остывшим кофе и молчаливый взгляд кухонной утвари. Заспанная луна в окошко и ужасный беспорядок на кухне – я так и не научилась быть аккуратной.

Кто я?

Девочка, которая мечтала изменить мир?
Да нет, не нужно мне уже это. Все прошло. А может, как обычно, и не было. Мир не изменишь, потому, что ему это не нужно. В принципе, как и мне. Поэтому, я решила все бросить. Навсегда.

Вот только кому от этого легче?

Никому, естественно.
Просто так было нужно. Такова наша роль в дешевом спектакле с паршивой режиссурой. И все.

Я – такая, какая я есть, и навсегда такой останусь. Меня уже не изменить. Мое прошлое – оно и осталось прошлым. Его просто не было.

А что дальше?

Ничего. Жизнь, как жизнь, вот только в одиночестве. Мне хватило нашей дружбы. Хотя и не было ее никогда. Мы боролись вместе – сами с собой, наедине – с одиночеством. А теперь мне так легче.

«Нас» больше нет.

Я разговариваю с холодильником. Я задаю вопросы тостеру. А чайнику я говорю, что жизнь – дерьмо, и что хуже не бывает, просто все глубже и глубже катится вниз. А он – единственный, кто не отвечает мне, лишь отражает огонек сигареты от металлической поверхности и удовлетворенно хмыкает. Я никогда не беру чайник за ручку – предпочитаю обжигаться об него. Так я знаю, что реальность существует…все еще. Жаль, что уже не для меня.

В моей комнате полно пустых рамок. А на полу – битого стекла и старых фотографий. Они никогда не лежат на месте – сквозь вечно открытые окна проникает ветер – он-то и переносит их с места на место.

А я всегда пожимаю плечами, смотря на очередной снимок из-под полуопущенных ресниц.

Пятеро. А может – шестеро. Или было больше – гораздо или нет? – разве имеет значение? Не мне точно.

Лениво зеваю.

Фотография рваная. Углы обожжены, и много-много сигаретного пепла. Везде. Я никогда не любила убираться. А теперь это потеряло всякий смысл.
Совсем.

Выхожу на балкон и вдыхаю приторно-грязный городской воздух. Полной грудью.

Как глупо.

Очередная ночь – чьи-то глупые звезды. Не мои, конечно, я бы их не придумала никогда. Фантазии бы не хватило, да и не нужны они мне. Совсем. Ни капельки. Они – как память. Память о том, что было, но чего для меня никогда не было и не будет. Просто я так хочу, я сыта по горло чужими приказами.

Я так хочу жить. И теперь меня не остановишь. Я – это я, как бы я себя не ненавидела.

Сажусь на подоконник и достаю очередную сигарету. Лениво поджигаю и делаю вдох. А может, и выдох – тонкий слой серого дыма остается в комнате, пеплом оседая на ковер.

Я снова задыхаюсь, а ингалятор – ненужная и глупая вещь – лежит, кажется, в нижнем ящике в тумбочке, что стоит у входа. А может, и в верхнем. Или совсем не там. Не помню. И никогда не буду.

Я высовываюсь в окно – почему-то меня не страшит то, что я могу упасть. Было бы куда падать – а мое небо уже давно сдохло, и нет причин что-либо менять – и глубоко вдыхаю. Ничего не меняется, а приступы клаустрофобии становятся все чаще и отчаяние.

Почему-то я стала бояться стен, они высасывают весь кислород. А стеклянные двери бьют. Наотмашь, естественно.

Моя квартира задушила мое небо. И оно сдохло. Без видимых на то причин.

А так хотелось спокойствия. И чтобы не было это беготни по жизни. А взамен – лишь кофе и постоянная бессонница. Да и вязкая клаустрофобия. Мои стены душат меня. Поэтому-то я и сплю всего лишь шесть часов… в неделю, чтобы не сдохнуть. И мне этого достаточно…

* * *

Я опять болтала с чайником, а это тварь даже не посмотрела в мою сторону. Наверное, я настолько плохо выгляжу.

А ведь все было не так…
А ведь раньше было что-то…

Соревнования. Постоянные, многие. Да, такой успех… Я вроде бы победила в нескольких соревнованиях – может в трех, а может – их было больше десятка – какая разница? Все медали лежат в коробке из-под обуви. А потом – еще одна победа, и я ушла из спорта.

Зачем мне все это было нужно?

Просто я бежала… От своих страхов, пустых снов и приступов клаустрофобии. Тогда-то я и начала курить, запершись в своей квартире.

Черт, совсем забыла, и кофе давно остыл. Пора выкинуть чайник и купить кофеварку. Может, хоть она будет отвечать на мои вопросы?

Выливаю густую темную жидкость в раковину и вздрагиваю – опять звонит телефон. Зеленая кружка падает и разбивается.
Ну, что ж. Последней лягушки не стало. И это здорово – я ведь их теперь тоже ненавижу.

Жизнь, как жизнь: пустая квартира, битые стекла, обгоревшие фотографии и сигаретный пепел – вот все мое, и я это ни за что не отдам. Никому.

Я затыкаю уши, а телефон и не думает замолкать. Автоответчик пищит, а я понимаю, что на кассету запишется очередное сообщение. Не прослушанное. Вроде сорок третье по счету.
Хотя, может, я и ошибаюсь – никогда не любила математику.

Но телефон опять звонит.
- Тварь. – Сквозь зубы шепчу я на ни в чем не повинный аппарат и поднимаю трубку. И слышу наигранно-бойкий голос.
- Привет!
- Иди к черту.
- Что же так грубо? В общем, тебя ждут.
- Я не приду.
- Придешь… - И Катерина права. Она единственная, кто еще хоть что-то соображает. Ненавижу ее за это.

Надо все-таки собираться.

Похожу к зеркалу, а оно все в трещинах. Совсем забыла – мой страх не распространяется на зеркала. Я их просто, ненавижу.

Собрала волосы в хвост и смотрю на свое отражение.
Синяки под покрасневшими глазами, мертвенно-бледная кожа, потрескавшиеся губы, очень тонкие руки, неизменная ярко-рыжая шевелюра, чуть мятая футболка и черные джинсы.

Я похожа на привидение.

И я видела, как мое отражение скривилось и опустило большой палец вниз. Пожав плечами, я распустила волосы и вновь закурила.

Да, теперь все так. Все правильно. Мы к этому стремились – это и получили. Надо радоваться.

…И купить очередную пачку сигарет. Мои уже кончились.

* * *

Пустые улицы, дома, магазины, метро. Наш город – гиблое местечко, здесь уже ничего не осталось. И зачем я это знаю?

А к черту все.

Подруга меня ждет уже около часа, а я, как завороженная, смотрю на мима, показывающего очередное представление.

Я знаю – он в этом парке каждый день. Многие проходят мимо, многие крутят пальцем у виска. Но его это и не волнует. Мим здесь для тех, кто сможет его понять. А таких мало, но они – есть.

Мужчина скользит взглядом по мне и улыбается. Ведь знает все, а ничего не скажет. Просто живет своей маленькой пантомимой, и ему этого достаточно.
Мы чем-то с ним похожи.

Я тоже живу в своем придуманном мирке, где нет вообще ничего. Кроме неба. Живого. Единственного, что там существует.

А в реальности – и этого нет. Только бессмысленная серость.

А на руках шрамы. И ничего не осталось прежним.

Задумчиво накручиваю прядь на палец – глупая привычка, теперь уже и не избавиться. Да и кому оно надо?

Как одинокий мим, запертый в пространствах невидимого лабиринта, осторожно ощупывает стены, боясь наткнуться на ловушку, так и я, еще во что-то веря, стараюсь жить. Жить не по правилам – какие, к черту, правила, если душа мертва? – гораздо сложнее, чем следовать им. Почему-то так больше зацикливаний на чем-то не нужном.

Холодное утро, остывшее кофе и очередная сигарета – такова моя личная пантомима.

Лицо перемазанное белой краской. И на руках – что-то красное. Вроде, это было вино. А может – кровь, я вчера порезалась об осколки бутылки. Или не вчера? Или это осколки не бутылки, а бокала? Не помню. Да и какая к черту разница?

Это уже не имеет значения. А имеет то, что осталось где-то в прошлом.

А наше время уходит. Дождем с неба, песком сквозь пальцы.
Но мы ничего не можем, да и не сможем – не в этой жизни, не в этой правде! – что-либо сделать.
Наша боль – общая на всех, только всегда разная.

И она течет по венам. И ты уже не в силах остановиться. Это – как наркотик, тянет все глубже и глубже…пока, наконец, не задохнешься.

Я научилась жить без этого, жить не дыша. Почти – только невзаправду.

Лишь играя одинокого мима в своей мертвой пантомиме.

А те, кто все-таки творят наши судьбы слепо взирают откуда-то сверху. Им не понять нас, зато мы – отлично понимаем их. Только все дело в том, что мы – всего лишь марионетки.

А где это видано, чтобы куклы могли говорить без права кукловода?

Я стучу в дверь – Марина почему-то терпеть не может звонки. Странно…
Видимо, из-за сильных мигреней – очередное последствие нашей правды.

Дверь открывается, и я вхожу к ней в дом…

* * *

И вот она – обрюзгшая и располневшая сидит передо мной, изредка помешивая жидкий кофе. Интересно, а она не опротивела самой себе?
Теперь у нее короткая стрижка – два года назад блондинка, повинуясь новому течению моды, подстриглась и теперь постоянно ходит с такой прической. Раньше у Марины была практически идеальная фигура, а теперь – и этого нет.
Единственное, что осталось неизменным, так это ее запястья. Как и десять лет назад они очень тонкие и изящные. Хотя это смотрится немного комично, учитывая ее теперешнюю комплекцию.

Мы расположились в маленькой кухне, и подруга, время от времени делая крупные глотки, пытается учить меня жизни. И это не смотря на то, что сама проклинает свою.
Сейчас, Марина должна быть счастлива, ведь все получилось так, как она себе и представляла: прекрасный муж, три замечательных ребенка: два мальчика и одна девочка, большой дом.
Но семейным счастьем тут и не пахнет: похоже, они никогда и не любили друг друга, им просто это показалось. Просто юношеская влюбленность, ничего более.
Я знаю, что она ненавидит своего мужа, постоянно изменяет ему, а перед сном брезгливо целует в щеку и отворачивается к стенке. Хотя он ничем не лучше ее. Через два года они разведутся.
- Знаешь, тебе пора образумится, выйти замуж. Детишек завести. А то ты живешь, как не знаю кто. Похудела, осунулась, да на тебя смотреть страшно! – Я молчу, подозрительно разглядывая мутную жидкость в кружке. Терпеть не могу дешевый кофе. – Тем более, Антон любит тебя. Почему бы не…
- Так ты из-за него позвала меня? Это он попросил, да? – Блондинка опускает голову, нервно кусая губы. Что ж, я была права – от нас действительно ничего не осталось. Даже намека. – Прекрасно. Мне пора.
- Нет… Я…
- Не надо. Лучше займись своей личной жизнью, а в мою не лезь. – Я внимательно смотрю на подругу и горько усмехаюсь. Ну да, подругу. А была ли когда-нибудь эта дружба? Кто эта женщина передо мной? Растолстевшая, с неровно накрашенными губами и первой плохо закрашенной сединой. Я ее не знаю. Куда девалась бойкая и веселая Марина? А нет ее. Есть лишь домохозяйка, жена и мать. И все. – Пока. Мне пора.

* * *

Я иду по опустевшей улице. Конечно, опять к этому миму. Ему жить гораздо легче, чем мне, ведь все его мысли – молчаливы.

Но мои ожидания не оправдываются – парк уже пуст.
Ничего не поделаешь, и я лениво иду среди высоких деревьев.
- Рина… - Вот так встреча. Не ожидала его здесь увидеть. Сколько воды утекло с тех пор, как мы виделись в последний раз.
А он совсем не изменился. Та же походка, те же жесты, тот же взгляд…

Но я больше не краснею от каждого его прикосновения. Он больше мне никто. Я сама так решила.

Мы сидели на одной из старых лавочек, что сплошь исписаны словами «Я люблю того-то», «здесь был тот-то». И молчали. Пауза затягивалась, а мы все также молчали. Он – не зная что сказать, а я – потому, что мне и говорить-то было нечего.

Антон смотрел на меня своими красивыми золотисто-карими глазами. А я смотрела в быстро темнеющее небо.
- Ты как?
- Да ничего. Живу, как живу. А ты?
- Не знаю. – Разговор, как разговор. Без надежд и каких-то обязательств. Обычная формальность. Не больше. То, что есть между нами.
- Я скучаю. Почему ты? – Я пожимаю плечами и, на мгновенье о чем-то задумавшись, достаю из кармана пачку сигарет.
- Покурим? – Он удивленно смотрит на меня.
- Нет, я не курю.
Я уже в который раз за день пожимаю плечами и щелкаю зажигалкой. И курю.
А он все так же смотрит на меня.
Бросая противное «Пока!», я встаю со скамейки и иду домой. И почему-то, я уже знаю, что будет. Послать бы это чертово знание куда подольше и жить… Просто жить.

- Рина… - Он схватил меня за руку. – Не уходи…

Я не помню, как мы оказались у него дома, не помню, как оказались молчали, глуша свои страхи алкоголем.
Все, как в фильмах: полупустая бутылка вина, след от помады на одном из бокалов, пепельница полная окурков.
Вскоре он уснул, а я сидела на подоконнике и курила сигарету за сигаретой. С рассветом я уйду, захватив его любимый свитер, а ему на память останется лишь сигаретный дым…

Да, теперь все так, как надо. Просто встретились два одиночества. Я – ему чужая, он мне – никто.
Это был Голод. Тоска. Боль. Холод.

Утонувши друг в друге, мы на мгновенье забыли об этом. И были счастливы. Но все проходит, а значит – как обычно – ничего не было.

Просто слишком много сигаретного дыма.
И…

Рассвет…

* * *


Надоело.

Как же хочется покоя. Не того, напыщенно-театрального. А обычного, человеческого.
Мы сидим у нее в комнате.
Конечно, к кому я могла пойти, кроме, как не к Катерине. Наверное, она единственная из нас, получившая хоть призрачную надежду на счастье.
Ее любят, она – делает вид.
Она больше не слушает музыку. Наверное, как и многие не удавшиеся звезды.
Пять лет назад она со свой группой пробилась на большую сцену, чтобы стать одной из тех звезд-однодневок, что появляются и гаснут каждый день. Пара удачных песен, первый альбом и все – забвение.

Зато теперь она имеет право просто жить.

- Ты как?
- А как ты думаешь? Все, как обычно – день, как день. Если бы не Дима, спилась бы давно уже. – Надо же, а она все-таки осталась с ним.
Дима любит, когда я прихожу к ним в гости, ведь тогда Катя пьет гораздо меньше.
- Ясно. А…
- Как ты там? От Антона, да? Конечно, иначе бы ты не пришла ко мне. Ты больше к нему не вернешься, да?
- Мне он не нужен.
- Нужен, просто ты не можешь, да? – и не давая мне возможности ответить, продолжает. – Вот так-то, Рина.
Она достает из бара бутылку виски. Ирландского, по-моему.
Катерина пьет, а я смотрю на стену. Там – фотографии. Все, вот только на них уже не мы. Тех «нас» не существует.
- Как там Лиза? Наверное, все еще пытается стать знаменитой?
- Уже никогда и не будет. Два дня назад она попала в аварию.
Пару секунд Катерина недоуменно смотрит на меня и…
Она смеется. Громко. Хрипло. С надрывом.
А я давно уже разучилась смеяться.
Когда? Не знаю. И не хочу знать. Ни-че-го.
- Конечно. – И она залпом выпивает стакан виски. А мой стоит так и не тронутым – я не могу пить. Организм не принимает. Ну и слава Богу – так легче.

* * *

Мы сейчас на кладбище.
Столько народу... а половины, я и не знаю.
Какие-то другие, совсем чужие люди.
А Лиза их знала…
И, наверное, очень хорошо, раз они пришли сегодня к ней.

Гроб… Такой красивый, с серебристым оттенком. И скоро его опустят в землю и все.
А внутри лежит…
Нет, там не Лиза – там не моя подруга. Лиза давно уже умерла, а в гробу лежит какая-то расфуфыренная девица. И я ее не знаю.

Да и не хочу, собственно.

Моя жизнь – только моя жизнь. Неужели она закончится точно так же?
Нет, не хочу.

Тогда зачем я здесь?

Наверное, чтобы попрощаться. С той, кого никогда не знала – с самой собой.

Лилии… Столько белых лилий…
А мне их Антон дарил… когда-то…
А оказалось, что он приносил их на могилу нашей любви. Вот и все.

Он тоже где-то здесь…
Как всегда – ненадолго.

Он свободен. Я его не держу – это он держится за меня, как за последнюю ниточку, связывающую его с этим городом.

Да это и не важно.

А важно то, что я опять курю. Медленно и обреченно. Почему? Хотелось бы мне знать.

Надоело. Все ужасно надоело. Устала.

Недокуренная сигарета падает на приторно-зеленую траву.

Не могу больше.

Я сажусь на самую дальнюю скамейку и смотрю на небо. Ярко-ярко голубое, как на картинках в тех книжках, которые читаешь только в детстве, а память о них – на всю жизнь.

Небо делает тяжелый вздох, и мелкие тучки разбегаются в разные стороны. Надо же, оно дышит, оно вновь живое.

Неужели есть еще надежда?
Неужели еще что-то осталось?

Радом со мной садится Катерина. Уставшая, измученная, но – наша. Такая, какой я ее запомнила. Будто и не было тех десяти лет. Она достает сигарету и прикуривает, а потом протягивает пачку мне.
- Будешь?
А я вновь поднимаю глаза к лазурно-ясному небу.
Наверное, все-таки что-то еще есть…
- Нет, спасибо. Я больше не курю…