Cергей Зубанов

БУХАРСКИЙ ТРАКТ
       Брату Жене, погибшему на этом тракте
Черный асфальт сливается с темнотой узбекской ночи, и мы несемся на бензовозе с предельной скоростью к поселку Канимех, конечной точке нашего маршрута, как черная кошка в темной комнате. Лишь фары на пустой (ни встречных, ни обгоняющих) дороге высвечивают наледь. Да, в середине декабря в России это никого не удивило бы, но мы в самой середине Средней Азии и минус пять здесь редкость. А вести бензовоз,лишь на две трети заполненный жидкостью…, дальнобойщики со стажем меня поймут. А кто еще не постиг сложности и опасности вождения цистерн, вспомните сцену из фильма «Джентльмены удачи», когда они едут в цистерне с цементом. Кстати, и снимали недалеко от этих мест. Обратили внимание, что жидкость или иная, сходная с ней субстанция, живет своей жизнью, не согласуясь с жизнью и устремлениями водителя и машины. Не потому ли все опытные шоферы нашей автобазы отказались везти этот проклятый бензин (да и меня отговаривали) на точку к геологам, которые ищут презренный металл в этих, забытых богом местах. Но я с радостью ухватился за предложение начальника автобазы: когда еще выпадет такой случай, перед самым Новым годом и такой денежный рейс. Вернусь, накуплю подарков всем: маме, папе, братишке в Петергоф (там, в учебке, службу проходит) посылку соображу, Танюше куплю сережки золотые. Ох, это мне золото. Но как тяжело удерживать на этом гололеде машину, однако. Так и норовит юркнуть в кювет. Но-но. Хорошо, что экспедитора дали Володьку, не знаю, какой он экспедитор, а водила грамотный, и я спокойно отдаю руль ему, когда чувствую – сейчас усну за рулем. Да, заканчивается наконец-то этот поганый 1976-й год. В апреле, 26-го числа, как раз сели за стол с друзьями «барачными», т.е. с теми ребятами, с кем знаком еще по житию в бараках японских, помянуть погибших в землетрясение, в 1966году, ровно десять лет назад, прибегает Сережка, братишка, в слезах (19 лет скоро, а все плакать не разучился) и, захлебываясь, рассказал, что звонили из Белоруссии (мама оттуда родом и вся родня наша там, ее братья и сестры, и наши двоюродные) и передали страшную весть: застрелили Юрика, нашего братишку. Ему 16. Сидел с ребятами у дома, травили анекдоты, смеялись от души, тут к ним подошел сосед, возвращающийся пустой с охоты . Что он там себе подумал? Но подошел к парням и оба ствола разрядил в Юрку…. Вот и помянули…Дали тому уроду 15лет, хотя жители, возмущенные неслыханным в тихом и добром поселке преступлением, требовали смертной казни, забыв о своем добром нраве…. Но Юрку-то уже не вернуть. Хороший парнишка рос.
       Ничего, дотянем. Едем без остановок почти. В полдень должны быть в Канимехе. …Но что это?! Я за рулем был или Володька? Все вокруг завертелось в бешеном темпе, в несколько раз быстрее, чем на тренажере у «летунов», на котором попробовал себя в армии. Володьку вышвырнуло наружу, меня следом, но затащило и зажало между кабиной и цистерной. Ничем не могу пошевелить. И бензин – эта высокооктановая гадость – заливает меня с ног до головы. Если полыхнет, то – хана. Не полыхнуло. Народ бежит отовсюду (откуда взялись, ведь трасса пуста была?), но близко не подходят – взрыва бояться. Нет, вон парень в тельнике и бабай, из местных, наверное, подошли, освобождают из плена. О-о-о-о, Господи! Как больно-то. Вероятно, потерял сознание. Открыл глаза – врач, женщина, узбечка – склонилась участливо, гладит и плачет. Чего плакать-то, я живой, господи, я – ж и в ой!!!
       Последнее, что я сказал, были слова: «Маме не говорите…». Почему, сам не знаю. Потом было долгое ожидание в «цинке». Трассу закрыли по погодным условиям, а вертолет дали только через несколько дней. Да, цинковые гробы… О них мало кто знает, …пока, но через три года мы россияне, советские люди, на всех углах твердящие, что мы – мирные
люди, вторгнемся в Афганистан, и о «цинках» узнают в самых удаленных углах СССР. Но одними из первых на эту войну попадут мои друзья, Тахир и Слава, с которыми недавно «партизанил» на сборах. А сейчас они, живые и целехонькие, стоят недалеко от моего гроба. Сколько людей пришло провожать меня в последний путь (по людским меркам атеистов доморощенных, глупые). Жалко маму, папу. Вон и Серегу отпустили со службы. Не плачет, крепится. Ну, наконец-то, хотя на кладбище разрыдается, как девчонка. Одноклассники все собрались. Еще не знают, что Ольга полезет в петлю от неразделенной любви к какому-то парню всего через полтора года. «Норманн» от рака через три года уйдет из жизни. А «Хусанчики» отвоюют в Афгане с честью и вернуться домой, увешанные наградами и без единой царапины. Ах, сколько вечеров мы провели с ними перед «Дайной» – магнитофоном, купленным мне отцом на 15- летие. Ту пленку,со славными песнями:«Людка», «Ковбой», «Я встретил Розу», «Садко»; братишка сохранит и, спасая запись, будет десятки раз переписывать с бобины на бобину, затем на кассеты и в далеком 2000 году принесет Хусану, и, не застав того дома, отдаст дочери одноклассника и друга моего, а та, послушав, только и вымолвит: « Да-а-а…».
 Все соседские ребята здесь. Уважили. После землетрясения в 66-м в нашем поселке уцелели только наши бараки, и вскоре ребята стали разъезжаться в новые квартиры в дома, которые строители со всего союза строили быстро и качественно. Правда, спустя годы, в 1994-м, этим строителям и их семьям националистические отморозки будут скандировать: «Татары – в Казань! Русские – в Рязань!!». А пока ребята разъезжались. Мы – барачные - уехали последними. Видели бы вы с каким трудом рушили наши бараки, которые стали уже никому не
нужны. Да, японские военнопленные, построившие для себя эти бараки, спасли многим жизнь. Но мы, ребята, сохраняя привязанность, как ртутные шарики, нашли друг друга и дружбу нашу продолжили. У каждого из них своя судьба, кто рассудит, лучше или хуже? Вон Витька на зоне окончит дни, но по понятиям уйдет. С честью.
А Николай, увлекшись курением анаши, вскоре «сядет на иглу» и переживет меня не намного. Нелегкая жизнь ждет и вполне благополучных ныне ребят. После 94-го, когда закроются заводы и фабрики, когда золото, которое мои геологи все же нашли и построили золотодобывающий комбинат, стало уплывать за океан, многие из них от безработицы, безысходности, от нападок шовинистов сопьются, опустятся или уедут доживать в Россию, в неведомые деревни и городишки, где их никто не ждет и не желает. И не пожалеет. А сейчас все они, запрудившие довольно широкую дорогу от 19-го квартала Чиланзара, что в переводе с узбекского значит «Цветущий Сад» до Домрабада, где находится мое кладбище, скорбят о моем безвременном уходе и объединены общим горем. Не плачьте, мама, папа. Не плачь, Сергей. Родные, Таня, друзья, соседи, шоферы с обеих автобаз…
       Не скорбите. Вон на гроб мой фуражку шоферскую положили, это когда, я на автобусе работал по тринадцатому маршруту, то в ней рулил. И теперь встречные такси, самосвалы, автобусы притормаживают и гудят, гудят, гудят, гудят. Живите долго и счастливо. Ваш Женя.
       
       ДРАКА

Как-то, в одном своем стихотворении, вспоминая свое детство, я написал: «поселок мой – ни дня без драки…». В этой строчке нет ни крупицы лжи или литературного приема, гиперболой называемой. Дрались все: мужики (дядьки), разбивая друг другу лица в кровь, ломая носы, выбивая зубы огромными кулачищами (а потом, после драки пили «Солнцедар» из одного стакана, обнимались, пытаясь понять, из-за чего драка-то началась?); женщины (тетки), те таскали противницу за волосы, одаривая звонкими оплеухами, а подраться могли из-за чего угодно: из-за кастрюли, керосина, керогазки, либо мужика не поделить. На эти драки сбегался весь праздный барачный люд, неизбалованный боем быков; а кровь людская, проливаясь на «ристалищах», всегда привлекала к себе во все времена охочих до зрелищ зевак. Дрались и мы, мальчишки и девчонки, друг с другом, с такими же, как мы, но из соседних бараков, а то, объединяясь со вчерашними врагами, шли бить соседние поселки: Саларский, Греческий, Крымский… Я это к чему рассказываю? Чтобы вам было понятно, что драками нас, ташкентских пацанов, ни испугать, ни, тем более, удивить было нельзя. Барачное детство пролетело очень быстро. И вот конец мая. Знойный ташкентский день раздел горожан, беля всех подряд: мужчины и парни в белых, накрахмаленных рубашечках, девушки и женщины в белых, прозрачных платьишках, настолько прозрачных, что нас, неподготовленных школяров, кидает в дрожь. Лишь узбечки, верные национальным традициям, фланируют в шелковых, ярких цветов, полосатых шароварах и платьях поверху. Пожилые узбеки, предпочитая чапаны (ватные стеганые халаты), в тюбетейках, поминутно вытирают лысины большими носовыми платками, похожими скорее на шаль. Кто-то сооружает головной убор из носового платка, делая узелки в углах его.
Я умел делать из газет «Правда», «Известия» или «Советский спорт» фуражку с козырьком – дефензивку. Как? Потом научу. И в эту пору у нас, восьмиклассников, начинаются консультации, пробные экзамены, контрольные, сочинения. Настроение приподнятое, можно сказать, праздничное – школу заканчиваем! Конечно, не все. Вон Черный, Коза, Ленка Елизарова…, да многие остаются. В 9-й класс пойдут, потом 10-й, потом институт…
А с меня и Кольки Николотова – КАЯСИ – хватит! Мы с ним врагами были (он-то жил в тех бараках, с пацанами из которых мы враждовали), но вот уже несколько лет дружим. Не то, чтобы школа мне поперек горла. Нет. Наоборот. Неутомительно и даже интересно слушать из устнашей учительницы по русскому языку и литературе рассказы о жизни поэтов и писателей, – такое ни в одной библиотеке не прочтешь. Сама фронтовичка, она с упоением читала нам стихи Юлии Друниной, ее любимой поэтессы. А сколько повестей, рассказов, сценариев, пьес, благодаря ей мы узнали на факультативе. Или «уроки обо всем» нашего классного – Геннадия Ивановича Малютина, учителя математики. Его легко было сбить с дифференциалов и производных, только задай вопрос о чем угодно, на любую тему, – и все. Но вот что интересно, рассказывать-то он рассказывал: интересные случаи из жизни, байки, о чем угодно, но закончил я 8-й класс, имея по математике лишь – 4, а в техникуме стал отличником, и любовь к решению задач и примеров, арифметических, алгебраических или из высшей математики я пронес через всю жизнь. А химия, преподаваемая директором школы Борисом Арменовичем, тоже фронтовиком, между прочим? Ночью подними, через тридцать лет пропою таблицу Менделеева, а задачки с валентностью сыновьям и дочке щелкал, как семечки, причем в жизни с химией не пересекался. Но увлек меня Аскар разговорами о горах, романтикой экспедиций (он уже в горном институте учился), и я решил поступать в топографический техникум. А с Аскаром, моим другом и наставником мы вместе занимались футболом у Гатаула Мирсаиновича. Правда, после последней игры, когда мы продули «пахтакоровцам» с крупным счетом, в чем была и моя вина, Гатаул снял меня в запас – слабый удар. И вот едем в полдень из школы в переполненном троллейбусе (пустых в те годы не было) на свой Чиланзар. Я – проныра – даже не особенно расталкивая пассажиров, проник в середину салона, где всегда, почему-то, свободнее, а Каяся остался на площадке – не любитель толкаться. Зато на каждой остановке вынужден был выходить и снова заходить и быть придавленным к дверям тяжелой массой потных ташкентских тел. Сам же мне как-то рассказывал, что «воткнулся» однажды в переполненный троллейбус, дверь за спиной закрылась, а его лицо «заволокло» необъятной грудью какой-то огромной женщины, да так плотно, что он стал задыхаться и терять сознание. Только остановка спасла тогда от обморока: он быстро-быстро успел сделать несколько яростных вдохов – выдохов, как дверь снова закрылась, чтобы продолжить экзекуцию. Через три перегона мой друг вышел на «ватных» ногах и еле добрался до дома… Но вот и наша остановка, и дом наш виден даже…
       Каяся вышел как-то странно: в упор и воинственно глядя на огромного, толстого парня. Так они и сошли вместе, глядя враждебно друг на друга. Колька в сравнении с ним выглядел каноэ (с обложки «Следопыта» Фенимора Купера) перед «Титаником». На остановке, как-то само собой, начала образовываться толпа, которая очень грамотно и корректно взяла нашу четверку (меня, Каясю, толстяка и худосочного, но крепкого паренька) в кольцо. И началась «потеха». Бились, если можно было ЭТО так назвать, двое: один-на-один. Никто не может помешать или помочь в этом поединке, таков рыцарский закон, который в Ташкенте свято соблюдался, и горе помощничку и его поединщику, если нарушишь его. Можете представить огромную жердь или забор, на котором висит толстый мешок пыли? И вот по этому мешку лупил мой друг довольно долго, впрочем, без всяких последствий для мешка. А ведь как боец, Каяся был великолепен, я рассказывал про барачные драки. Мне было, ох, как далеко до Колькиной уверткости, выносливости, жесткости ударов. И вдруг Колька попался на захват. Да, этот увалень, кабан чертов, элементарно обхватил правой рукой шею Кольки и начал ее сдавливать с неотвратимостью пресса. Тогда ли, сейчас ли вспомнилось, что где-то я уже читал описание подобного боя… Конечно, Виктор Гюго «Человек, который смеется», первые страницы, по-моему, начинаются с описания «боксерского поединка», кровавого и страшного. Не буду повторять Великого классика, не буду.… Пригибая Кольку к земле, толстяк сам нагнулся так, что глазам моим предстала круглая, как гигантский мяч, задница. Брюки на ней вот-вот должны были лопнуть. Я глядел на нее заворожено..., и запреты, улетучивались все дальше и дальше…Разбега особенного и не было, я попал по «мячу» туда, куда надо и так..., что Гатаул Мирсаинович, увидь этот удар, сразу взял бы меня в основной состав, а потом представил бы перед знаменитым Геннадием Красницким – нападающим, звездой «Пахтакора» и живой легендой советского футбола. Это он бил правой ногой по мячу так, что забивал голы с середины поля, а мяч, попадая в сетку – рвал ее! Попадая в штангу, ломал штангу. А в товарищеском матче с африканскими братьями, вздумавшими поставить на ворота обезьяну, убил ее… Жалко тогдашних зеленых, а фиг ли она ловила тот мяч? А Красницкий с тех пор выбегал на поле с красной повязкой на правой ноге, что означало – бить этой ногой даже по мячу запрещено.… Пока я отвлекся на Красницкого, мне «прилетела» плюха. И я в своей белой
накрахмаленной рубашке, отутюженных мамой брюках, приземлился на асфальт, который от жары стал вязнуть. Подскочил быстро (не так-то просто было вывести меня из строя) и тупо, как зомби, завороженный великолепной мишенью, проследовал к ней. Второй удар по «мячу» (опять же ни сила удара, ни точность попадания обладателю такого великолепия особого беспокойства не доставили, здесь уместнее была бы правая Красницкого) совпал со второй плюхой, полученной мной. Откуда они прилетают? Думать было некогда – Каяся начал хрипеть! И тут, вставая на карачки (благо, ногами не добивали), я увидел, как от нашего дома несется толпа мужиков, а батя мой (ох, в молодости драчуном был, говорят) – первым, только что не на белом коне, а так – вылитый Чапай. Ну! Вспомнили отцы барачную молодость! Ох, зря вы, зрители, здесь собрались. Сказать, что «белые» дрогнули – ничего не сказать! Зеваки, участники, болельщики и жалельщики взлетали с места боя, как куры и цыплята в мультике «Ну! Погоди», когда в курятник волк с неба прилетел.… В мгновение возле нашей четверки остались только наши мужики: дядь Гена с третьего этажа, дядь Коля из одиннадцатого подъезда, батя и еще пяток «бойцов». Как, каким образом за 10-15 минут нашей драки они смогли подхватиться и прилететь нам на спасение?! Мне-то что, а вот Колькина голова вполне могла отделиться от тулова. Видел я, как из канализационного колодца достали труп «сто восьмого» (так в Ташкенте называли БОМЖей, БИЧей, бродяг), в бараках дело было – жуткое зрелище – голова отдельно, тулово отдельно и столько трубочек из головы торчало, бр-р-р. И вот наших противников батя и дядь Гена отводят в сторону от нас, о чем-то говорят и …?!... те уходят. Понурые, и отец, и мужики, и мы шли к дому. Мы с Каясей заключали шествие. «Слушай, а чего ты с ним завязался?» – наконец-то догадался я спросить. «Да, он, гад, в карман ко мне внаглую полез»…
Да, воровство и бандитизм в Ташкенте были на устах у всех. Спустя годы, читая у Бушкова про Шантарск, у Корецкого про Тиходонск, у Кивинова и Константинова про «Бандитский Петербург» и примеряя эти одежды на тогдашний мой Ташкент, я думаю, столица Узбекистана дала бы фору и Екатеринбургу, и Ростову-на-Дону, и Ленинграду. Если планокуры- анашисты в открытую стояли перед входом на наш стадион и торговали своим зельем и «тащились», а мы, чтобы пройти на тренировку, вынуждены были всякий раз пронзать этот коридор и не «замечать» его, иначе, очень легко можно было пополнить эти жуткие ряды. Лишь Рауль Мир-Хайдаров много лет спустя в своей трилогии «Пешие прогулки» слегка приоткрыл завесу преступного мира Востока, но сколько осталось и останется в тени? Ташкент всегда был хлебным и гостеприимным городом, и вся накипь со всей страны съезжалась к нам на легкие и пышные хлеба. Наверно, и землетрясение привлекло сотни мародеров и бандитов поживиться чужим. Так вот трамвайные и троллейбусные кражи были тем еще бичом горожан и милиции. Сердобольные христиане из века в век ломали руки или отрубали пальцы пойманным ворам, утонченные католики и протестанты норовили какую-нибудь гадость на лбу ворюге накарябать или клеймо навечно «пришпандорить» (не они ли родители «татушек»?), про мусульманский мир и говорить не приходится – известны их суровые нравы – ушу, ноздри рваные, что там еще можно оторвать? Тем более дико, что наши мужики отпустили воров… «Дядь Ген, папа, а что же вы их отпустили? Они же в кармане у Кольки шурудили, это же воры!». Помните у Гоголя в «Ревизоре» немую сцену? Все мы застыли точно также, даже птички перестали чирикать. Лишь через несколько минут она взорвалась гомерическим хохотом (наверно, Гомер здорово смеялся, пока писал «Одиссею»). И, захлебываясь от смеха, батя рассказал, что толстяк с напарником пожаловались им, что это мы у них в карманах шарили…
 На этом можно было бы и закончить мой рассказ – воспоминание – размышления, но хочу, раз разговор зашел о ворах, еще один случай рассказать, недалекий по времени. Как-то, возвращаясь от тещи, мы с женой подсели в купе к женщине. Уснули. И вдруг меня будит жена. Поймала воровку. Вызвали проводницу (тогда милиция поезда еще не сопровождала). И вот так искренне и убежденно та женщина возмущалась навету и напраслине, возводимой моей женой, что я и проводница поверили ей. Перепутала, наверно, что-то супруга.… Вышла мадам на станции Апатиты, а я полез в карман за портмоне. А он сложен вдвое, что я никогда не делал. Я засмеялся.…Не так весело и громко, как батя, но вспомнил тот случай, ту драку и восхитился той наглости, хладнокровию и выдержке, присущей ворам. Эх, кабы все это да на добрые дела.
       10.03.2006г
       
КАК Я СТАЛ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОМ

К взрослой жизни я готовился загодя. Куда податься? Стать подводником. Но тут сборник рассказов Покровского «Расстрелять» попался. Гады, уроды, – лучшее, что я мог сказать про замполитов и адмиралов. В армии и того хуже. Это подтвердили «Сто дней до приказа» Юрия Полякова, «Стройбат» Сергея Каледина и «Покровский и братья». Солдат чмырят, офицеры живут как животные, а ведь они готовы были жизни отдать за отчизну. Шахтером я не стал после романа Рыбаса «Зеркало для героя». Рыбаком тралфлота – после «Рассказов Петра Ниточкина» и «Вчерашних забот» Виктора Конецкого.
И только про железную дорогу ни гу-гу. «Вот – сказал я себе – это для
меня». И я вступил ногой в Э Т О. Да-а-а-а-а-а-а.

Долина Уюта. (Лыжная прогулка. Снежный этюд. Лыжный этюд.) Этюд.
Середина апреля в Мурманске – чудесная пора, хотя я, как и все в России, во след Пушкину обожаю осень, а у нас, в полутундровой зоне, осень особенная: яркая, красочная. Есть за что любить. И духу пищу дает, и чреву: ягоды и грибы, коренья и листву, все в пользу знающим толк в этом деле. Но я про весну. Город от снега почти освободился, а там, где мусор, (окурки и грязь со снегом перемешаны) – в кучах хранится, до июня будет растекаться гнусной жижей. Но я собираюсь каждое свободное утро для встречи с другим снегом: чистым, веселым, искрящимся…
Сборы недолгие: комбинезон лыжный, доставшийся от сына «по наследству», благополучно оставившему биатлон и лыжи ради горных забав (слалом-де, лучше), но так он оставлял и акробатику, и плавание, и каратэ ради следующего вида спорта. Все-то ему удается, все легко. Во всем, за что ни возьмется, успех. Но как доходит дело до труда, долгого, нудного даже, где-то ломается Санек, в глазах тоска появляется.А ведь слывет «терпуном»… Лыжи вот взять: на них ныне бегаю я, у тренера Светланы Парамыгиной (она к нам сразу после Олимпиады в Нагано приезжала) купили для него. Были праздники Севера: звезды биатлона и лыж не гнушались, а то и за честь почитали выступать и бороться за наши северные медали. Сколько уж лет прошло с тех пор, а лыжи «живы», хоть Сашка и говорит: «Папа, ты их совсем убил». – Это к тому, что не слежу за ними, не ухаживаю, не парафиню, катаюсь в любую погоду без смазки. Но они, как кони верные, выносят меня, который год из любой передряги. Поверх комбеза – спортивные шаровары, курточку, потом-то, в раздевалке, я их сниму. Лыжную шапку одеваю тоже Сашкину, фирменная все же, а раньше предпочитал свою, «древнюю», советскую, по синему полю три белых полосы. Я в ней в 13 лет еще в Ташкенте зимой бегал. Повзрослел, постарел, а шапка все на голове «сидит» ладно. А пока – кроссовки, рюкзак (Сашкин же) за спину и в Долину Уюта, – истосковался по ней, быстрой и белой, хитрющей и тяжелой местами. Пешком идти – минут двадцать. Поэтому «единичку» ждать не будем.
В Долине переодеваюсь в вестибюле СДЮШОР. Ну вот, ботинки лыжные на ногах, рюкзак пристроен у Леонида Григорьевича, тренера дочки, пора на лыжню. Заждалась она меня. Со встречей, милая! Трассу-то биатлонскую сначала испробуем. Какова она сегодня? Пока сил полно и задора – лучше «биатлонку» идти: подъем сразу и крут зело, зато там, на верхотуре, – все ровно да спуски. Знай, лови свой кайф от свистящего в ушах ветра, яркого солнца, бриллиантовой игры снежных граней чистого покрова. А город внизу…, будто паришь над ним на дельтаплане. Но надо пройти этот подъем. Господи, как легко он дается! А ведь в день открытия моего сезона я по женской «пятерке» пошел. Так чуть не вмер: 45 минут и пот градом, и сердце выскакивает из груди. А нынче раскатался: вон, два раза по 25 км по марафонской прошел, можно сказать, в легкую. Причем, второй раз на 19 км на самом подъеме палка в двух местах сломалась – труба. Ничего, дошел на одной, даже с ритма не сбился. Вот и «крыша мира». До чего же прелестно вот так поверху спускаться, когда лыжи сами тебя несут к твоему счастью. Для конька лыжня не нужна, но когда спуск, то становишься в колею, присед низкий, палки в подмышки, локти на колени можно и Э-ЭХ, У-Р-Р-Р-А! Хорошо! Конечно, пробежать десяточку, ну, две для самого себя – это одно, а когда на технику да на скорость работают по сорок километров в день, не многие выдерживают.
А лыжи мчат, и подъемы – не подъемы! Солнце-то печет как! Дай-ка приспущу верхнюю половину комбинезона, рукава на поясе перехвачу, как у психов смирительные рубашки. Вот теперь солнцу и снегу к телу доступ открыт (это стороннему и не знающему взгляду кажется диким: температура минусовая, а он гол по пояс, выпендрон. А на деле-то благодать: солнце греет, да ветерок). Кожа гореть начинает через минуту движения, кровь играет, такое ощущение – горы свернешь. А вот к автотрассе, что из Североморска в Питер идет, лыжня подошла. Машины гудят, водители завидуют или подтрунивают: давят свои клаксоны да через «задний проход» своих коней выплевывают газы на белоснежный покров, отчего склоны грязно морщатся и стареют раньше времени. Но, преодолев этот участочек, взлетев на очередной взгорок, рухнешь вниз с гиком восторженным. А тут бы резковатый поворот не проворонить, иначе в сугроб торсом своим зароешься. Прошел и ладно. Вот и схлесток женской и биатлонной трассы. Теперь туда, под провода высоковольтные. Оттуда – самый сложный спуск. Сколько раз я вылетал из колеи на нем! Брякнешься грудью и «мордой лица», и хорошо опять же так. Как внутри все всхлипнется и всколыхнется, что никакое жжение от соприкосновения тела человечьего с покровом кинжальным лыжни от накатанной, утрамбованной десятками лыжников (а если считать, что не по одному кругу, так и сотнями) не почувствуешь. Но ныне я кричу от восторга. Формула счастья проста: скорость спуска, помноженная на классный проход сложного поворота, плюс солнце, ветер, обжигающий тело, лыжи великолепные (спасибо Вам, Светлана), - и восторгу предела нет. Но это еще не финиш. После поворота лыжи сами выносят вверх на небольшой подъем и катят, несут. И ты от чуда такого раскинешь руки в стороны и смотришь на проносящиеся мимо деревца, что машут приветливо: «Привет, старый знакомый!» Ну, вот и последний километр пятерки: спуск несложный, но скорость увеличивается с каждой секундой, и ты выскакиваешь, вылетаешь на финишный спуск, как чертик из шкатулки. Мимо отдыхающие и спортсмены в подъем идут по женской пятерке. Им еще предстоит удовольствие от прогулки на лыжах, а ты уже стремишься вниз, в стартовый городок. Тут, на спуске – NB, много детей, не удержишься, вылетишь, не на 4 км, где ты один на один с трассой. Тут кого-то покалечить можешь или лыжи сломать, но все благополучно, и вираж за спиной, а ты, спрятав за спину палки лыжные, по глади площадки коньком едешь без палок. Вот и я. В подъемчик к стрельбищу палочки помогут. Потом мимо ковриков на рубеж пришел. Hу что, Бьерндален мурманский, на финиш пора! Хорошо-то как, Господи! А потом – на женскую пятерку для разнообразия. И опять «биатлонку», и для ровного счета опять по женской пятерке. И, удовлетворенный, довольный собой, природой, лыжами парамыгинскими, благодарный детям, что увлекли этим спортом очень южного человека, идешь переодеваться и делиться радостью с Леонид Григорьевичем, а потом с женой и детьми. И домой идешь восторженный и благостный. Все люди встречные добры и красивы. Ну вот и закончилась лыжная прогулка. До завтра, милая!
 
       ВОРОНЕЖСКИЙ МОСТ

       посв. неизвестному «новому русскому» из г. Воронежа
       

       «Хождение по ж/д путям – опасно для жизни».
       предупреждающий плакат.
Этой истории уже скоро шесть лет. Немалый срок. Для осмысления всего произошедшего. Для того, чтобы забыть. Не забывается. Ни капельки. Все как вчера. Сколько событий произошло… в стране, да и у каждого из нас.
       Но начну от «печки». О Сашке я впервые услышал от ребят. Мы – это я (Толик Плечевой), Саша Коновалов, Агейчик, Игорь, Паша – занимались биатлоном у Сергея Леонидовича Артеменко. С первых дней его тренерской работы. А Саша прежде, чем прибиться к нам – у четы Понедельник. Вроде ничем не примечательный, а тем более выдающийся, пацан. Ну, отчаянный, бесстрашный, … драчун. Это не маловажно для нас в любом возрасте. Убедился я в том, что ребята не врут, очень скоро: на лыжне какой-то студент (потом выяснили его возраст – 18 лет) решил «поставить на место» пятнадцатилетнего подростка, невысокого и худощавого, лихо обогнавшего нашего студента, обидным ругательством. Саша, не сказав в ответ ни слова, резко затормозил, снял лыжи, положил рядом палки и, дождавшись, когда недоумевающий студент снял лыжи, начал драку без тени робости. А студентик-то был рослым жеребцом, а не тем хилым очкариком, которого обычно представляешь, услышав знаменитое: «Ну! Студент!». Саша, конечно же, «заработал» и синяки и ссадины, но тот ухарь уполз, буквально, поджав хвост. Потом, уже сдружившись с Саньком, я узнал, что врачи и педагоги посоветовали родителям неугомонного, через ЧУР подвижного ребенка отдать его в какую-нибудь cпортивную секцию. Может-де он там вымотается. И в обход правил Сашу приняли в акробатическую секцию. А в семь лет к акробатике добавилось плавание. Но накануне отправки в спортшколу, куда-то под Архангельск, Саня резко «засачковал», и тренер сказал: « Не хочешь – не ходи. Из-под палки я тебя тренировать не буду». Потом, естественно, пришла очередь каратэ. Кто же в десять лет не желает быть Брюсом Ли? И тут, занимаясь у «полуподпольного» тренера, через год вышел в полуфинал на городских соревнованиях. Но противник, проведя запрещенный прием, вывел Сашку из борьбы за медали. Но на следующий год – опять финал и победа, правда на этот раз он обидчика прошлогоднего уложил, хоть и по правилам, да так, что мальчишку отправили в больницу. …И вдруг неожиданный и непонятный никому уход. Но долго без спорта Саша не сидел. Отец отвел его к Сергею Константиновичу Понедельник. В БИАТЛОН! Я не могу не писать это слово строчными буквами.О некоторых людях говорят: «Это Человек с большой буквы». Так вот БИАТЛОН – это спорт с большой буквы. И чем больше я его узнаю «изнутри», чем больше занимаюсь, тем больше влюбляюсь в него. И я не один такой. Вон ветераны – Кириенко, Страхов, Коломиец, да всех и не перечислить – до сих пор бегают. Значит, на всю жизнь влюбились в этот спорт, требующий, как и другие виды: и выносливости, и силы, и скоростные качества, и выдержки, и ума для точного расчета сил, а при стрельбе еще и расчета полета пули (пристрелка пристрелкой, но ситуация может измениться мгновенно). Вдобавок дело имеем с боевым оружием, а кому-попало его не доверят. Но у нас еще важны как нигде, человечность, дружественность, взаимовыручка, трепетное отношение не только к члену своей команды, но и к противнику. Слышишь иной раз комментатора: «такой-то помог сопернику, отдав лыжу ли, палку» и ну, восторгаться. А для нас это естественно.
Тренеры – Сергей Константинович и его жена – очень опытные и продвинутые, фанатики своего дела. Очень быстро Санек начал бегать наравне с теми, кто пришел в БИАТЛОН много раньше. Саша Кончаловский, ныне лучший биатлонист в нашей области, в этом году получивший звание «Спортсмен Года», едва составлял ему конкуренцию. Может быть… Нет, не будем применять сослагательное наклонение, как говорит один из лучших комментаторов, ведущих репортажи с этапов Кубка Мира. С очередных летних каникул Саша вовремя не вышел на тренировки. Безжалостно, в назидание другим, его выгнали. Наверное, тренеры,по-своему были правы. Время доказало, что дисциплина, поставленная Понедельниками во главу угла, дала свои плоды. Вон сколько лидеров воспитали уже: и Кончаловский, и Ульяна Борисова, уже выступавшая на одном из этапов Кубка Мира в основном составе, и Людмила Соломахина, и Катерина Токаренко. Все блещут… Как сталь…И, вправду, нормальные, вроде бы ребята, но что-то в них металлическое ощущается. …Но и родителей такого «басмача» тоже понять надо, ведь легко мог пойти в подвалы, к шпане, наркоманам. Устоял. И сам, без папы, пришел к Сергею Леонидовичу. Так мы и сблизились: десятки километров на тренировках на технику, на скорость, на выносливость, с палками и без, соревнования, поездки, а потом после тренировок в гости к друг другу, в кино, на дискотеки. Родители Саши надышаться не могли на такого правильного ребенка, каким я им казался, а мои, зная о Сашкиных «подвигах» из моих рассказов, относились к нему с большой симпатией, определяя моим ангелом-хранителем, будто я сам руками не могу махать. А он даже некрещеный, какой же из Сашки ангел? Учиться Саня не хотел, и переводили его в следующий класс одним условием, чтобы родители забрали Сашу в другую школу. Так он сменил три школы, пока не попал в мою, 19-ю, со спортивным уклоном, да еще в кадетский класс. Отличный директор – мужчина, умница, Человек. Педагоги…, я их до сих пор боготворю. Здесь у Сани и дисциплина наладилась, и учиться стал более чем менее. А в ноябре в составе сборной области мы поехали в Питер. Нет, первых мест не взяли. Где-то в тридцатых были. Это только в сказках и в кино бывает: veni, vidi, vici. А в БИАТЛОНЕ такое не проходит. Нужен труд, тяжелый и каждодневный.
Бег, бег и еще раз бег. Да еще с винтовочкой. А потом с ней, родной, в тренажерном зале, пока руки «не отвалятся» стоять, имитируя стрельбу на рубеже: стойка – лежка, лежка – стойка. А на десерт подход к тележке (это приспособление такое из гимнастической скамейки, одним краем закрепленной на середине шведской стенки, и, положенной на эту скамейку тележки, на которую устраивается спортсмен, либо на спину, либо на «пузо», руки закрепляет ремешками, на канатике привязанными к той же стенке; и, когда руки подтягиваешь к поясу или просто разводишь стороны, имитируя толчок лыжными палками, тележка поднимается по наклонной. Но через 60-70 подъемов-спусков руки «немеют», пресс стонет от боли… И все же все это вместе взятое – и тренировки, и соревнования, и радость побед, и разочарование от поражений – здорово! Я не стал говорить «кайф», хоть и вошло в наш лексикон прочно, но какое-то не наше. Не найти мне сейчас слов, чтобы описать, что ощущает 16-летний парень после тяжелой тренировки. Но домой не идешь – летишь, легкость в теле необычайная.
       Но от сезон 1999 – 2000г. закончился. Закончился неплохо. Мы уже бегали на приличном уровне. Со стрельбой было не все ладно, но со временем и с этой бедой мы должны были справиться (Сашка даже в стрелковый клуб стал ходить дополнительно, в РОСТО). Школу закончили, но тренировки продолжались: бегали в кроссовках по знакомым с многомесячной зимы (с завязанными глазами, наверное, пробегу) трассам. И вот известие: нас берут на все лето в спортивный лагерь! В Воронеж! У-Р-Р-А! Я уже был в том году в этом чудесном месте, где лес рядом с многоэтажками, река посередине города. Теплое, а порой и знойное лето. Мне очень понравилось тогда. Во-первых, постоянные тренировки не дают потерять спортивную форму, а во-вторых, есть еще программа отдыха. Это и кино, и театр, и прогулки с девушками вдоль реки вечерами, дискотеки в общежитии и в городе. Да просто поездки на трамвае (у нас, в Мурманске, как известно, их нет) по этому огромному городу из конца в конец – событие. Он мне нравится широкими улицами, старыми красивыми и ухоженными домами, памятниками, которых в Воронеже великое множество, парками и лесными участками, нахально въехавшими в компанию многоэтажек, хотя исторически все было как раз наоборот. А что стоит купание в настоящей широкой русской реке! И люди в этом городе добры, милы, отзывчивы. Мурманские биатлонисты были не единственными спортсменами в лагере, из Москвы лыжники и лыжницы тоже почтили этот край вниманием. Мы легко нашли с ними общий язык – нормальные ребята, а то «москвичи такие-сякие», ничуть. Так я и Саша сдружились с двумя девушками-лыжницами. После тренировок мы вместе гуляли по городу, пропадали на дискотеках. Иногда к нашей четверке присоединялись Паша или Игорь. Счастье общения, красота наших девушек, наверно, вызывали зависть у ребят-москвичей, но связываться с Сашкой никто не посмел, а за свою Танюшу он был готов и в огонь и в воду..., в огонь и в воду…, в огонь и в воду…
       В тот вечер мы, как обычно, после ужина встретились у выхода из общежития. На скамейках сидели москвичи и тренькали на гитаре. Подошел Игорь, послушал их «игру» и попросил гитару. Мы втайне улыбнулись – сейчас «умоет» москвичей (вот, подишь - ты, нормальные-нормальные, а подцепить «москалей» в генах у нас, провинциалов, наверное). Игорь подстроил гитару, покрутив колки на грифе и …запел…Он пел про биатлон, о том, как наша четверка финишировала с заметным преимуществом и даже с флагом в руках, что является в биатлоне особым шиком. Несовершенство стихов неизвестного автора, сбой ритма, отсутствие формы – все затмил чудесный голос нашего «Джельсомино» и, конечно же, если не виртуозная, то вполне приличная игра на гитаре. Девчонки даже чмокнули Игоря и позвали гулять с нами. Посрамленные «гитаристы» снова затрынкали. Один окликнул Игоря: «Как песня-то называется? » ««Догадайся…, конечно же «Эстафета».
       Маршрут, выработанный тремя неделями прогулок, в этот раз был нарушен.
Кто предложил идти к мосту, уже и не вспомнить. Шли, болтали, прикалывались друг над другом, вспоминали случаи из жизни. Неспешно подошли к мосту. Саня вдруг ринулся к ферме и в мгновение поднялся метра на три. Игорь за ним. «Саня, не дури!» Казалось, мы в унисон прокричали. Я поднял голову, присвистнул. Да, впечатляет. Этакая громадина. Контактный провод с напряжением в 27000 вольт был метрах в пяти от нас, но очень близко от Саши. Игорь спрыгнул, но Саша был уже наверху и, бравируя перед нами…Господи! Что он делает?! Перешагивает через провод. А ведь тот на уровне бедра. Уф- ф-ф, перешагнул. Вот гад! Только слезь, получишь у меня. Не посмотрю, что каратист. Вот ведь балбес. Даже Лорд, Сашкин крыс, с которым мой друг не расставался даже на тренировках, прыгнул на плечо к Татьяне (они тоже подружились). Посмотрев на реку сверху победителем (да, до такого еще никто не додумывался), махнул нам и начал обратный путь. В это время Игорь окликнул его, желая, видимо, предупредить об осторожности… Саша, не прерывая движения занесенной ноги, посмотрел вниз и …сноп искр в месте соприкосновения бедра и контактного провода, в котором, повторюсь, 27000 вольт, известил нам, что Сашка погиб. В каком-то неземном сиянии тело шмякнулось с высоты шести метров на опору моста. Полежав несколько секунд, очень медленно, как в пошаговом воспроизведении на видео, сползло и плюхнулось в воду. Мы оцепенели. Первой опомнилась Лена. Не раздеваясь нырнула в зелень реки, принявшей нашего друга. С меня мигом слетело наваждение невозможностью происшедшего. Сашка уже скрылся под толщей вод. Я нырнул наугад. Пока мы ныряли, выныривали, набирали воздух, чтобы снова уйти на глубину, некогда было плакать и стенать, даже испугаться. Я начал выбиваться из сил. Отчаяние сковывало руки и ноги судорогой. Наконец-то я увидел Сашку! Еще немного и река затащит его на быстрое течение. Тогда нам не вытащить… Ну! Давай, Санек! Помоги нам! Где твой Бог?! Ты ведь покрестился за неделю до отъезда. Втихаря. Я сел на пол в раздевалке, увидев на твоей шее крестик на золотистой веревочке. А сказал просто: «Шел мимо церкви, и вдруг туда захотелось. Так и покрестился». Поймала за воротник уже в последний момент Сашку Ленусик. Родная, милая моя девочка, как же тебе должно быть тяжело. Я уже из сил выбился, впору самого тащить, а она как двужильная. Вот они рядом. Подхватил его руку. Теперь к берегу. Лишь бы самому выдержать. Ну, вот и берег. Игорь суетится, бросился помогать вытаскивать вдруг ужасно отяжелевшего друга. Положили на песок. Сашка-то синий-пресиний и колотится, как заводная огромная игрушка. Страшно-то как. Но чудес не бывает: 27000вольт (мой папа – железнодорожник, поэтому я знаю про эти вольты), падение метров с пяти- шести на бетонную опору (лицом и на руки), и утонул, конкретно. Смертельнее не бывает. Ленка уже вскинулась и побежала на дорогу останавливать машину. Танька-то в лагерь скорую вызывать умчалась сразу. Не стоит ей видеть Саньку таким. Но вот навороченный «мерс» съезжает с дороги, и натуральный «брателло» с толстой золотой цепью на шее, на которой никакой воротник не застегнется, шаровары, пальцы, унизанные печатками, держат огромный мобильник, – ну, прямо из анекдотов. Но он только взглянул на Саньку и сразу начал тыкать толстыми, как сосиськи, пальцами в кнопки мобилы. Быстро дозвонился до скорой, объяснил, что видит и как доехать. Что там спрашивали после можно было догадаться по репликам и ответам братка, обильно сдабриваемыми телевизионными «пи-пи-пи». Последнюю фразу запомнил дословно: «Короче, если через пять минут «скорой» здесь не будет, я ваше, пи-пи, заведение к хренам взорву!!» К чести медиков уже через несколько минут «скорая» приехала. Была ли это вызванная Таней или это напуганные братком врачи примчались, но…они спасли Сашу. Низкий поклон неизвестному новому русскому, просто укатившему на своем «мерсе», когда он стал лишним в суете врачей.
 У меня от усталости и кошмара произошедшего все плыло перед глазами: врачи, приборы искусственного дыхания, дефибрилляторы. Что они там делали с другом, я не осознавал. Но вот его увезли, а мы понуро двинулись в лагерь. Не веря, что Саня выживет, никто не смел поднять глаз на Таню. Придя в комнату, содрал с себя все, забрался под одеяло и …меня начало колотить так, как только что колотило Сашку. Был ли это обморок или защитные силы организма отключили некий предохранитель, но я очнулся только утром, и сразу в сердце толкнуло больно – Сашка. Ленка влетела в комнату, будто почувствовала, что я пришел в себя (почему женщины все же крепче нас, а?): «Сашка ЖИВ!» – с порога выкрикнула она. И, захлебываясь слезами, рассказала почему. Никакого-де чуда. Если бы он упал на землю и остался дожидаться скорой на земле, то спасти его было бы невозможно: сердце уже остановилось. Но он упал в реку и вода взяла напряжение себе. Но если бы он упал еще живой в воду, а не мертвый, он бы тут же погиб – вода, попав в легкие, довершила бы работу старухи с косой. Но в том-то и дело, что сердце не работало, и легкие не пустили ни грамма воды. Все эти обстоятельства, вместе соединенные, спасли Сашу. Да, две недели был в реанимации, да нога обгорела, даже левый кроссовок превратился в кусочек угля, а фирменные джинсы, как прах рассыпались, вернее только левая штанина. И ногу от ожога лечили дольше всего. Да, лицо разбил, но зубы, хоть и шатались, ни один не выпал, недаром зубную фамилию носит. Да, на обеих руках скрытые переломы и ему потом три операции, уже в Мурманске, делали, сращивая и скрепляя кости. К какой-то железяке кости шурупами прикручивали. На этом можно было бы и закончить эту трагическую историю, еще раз повторив предупреждение железнодорожников: «Не ходите по путям – это опасно для жизни», тем более, если это железнодорожный мост и все электрофицировано. Геть отсюда!!! Если бы это был рассказ не о Сашке. Но его история на этом не закончилась. Через неделю после последней операции он… встал на лыжи и с загипсованными руками начал тренировки. Не Маресьев. Глупости ради чуть не убил себя, но в декабре, когда сняли уже гипс с рук, его одноклассники (11 человек) пошли на комиссию в военкомат на предмет годности в армию и только трое были признаны годными. Это в кадетском-то классе. И одним из троих был наш Саня. Классная руководительница, тихо охнув, села на стул, и взялась за сердце, только и вымолвив: «Что же это делается?». А потом были гонки на приз Мещерякова, кто не знает, объясняю: 20 км бега по крутым склонам и Сашка из 89 спортсменов занял 39 место, а я сошел. До сих пор не прощу себе этого. А в апреле на фестивале молодежи (проводятся такие соревнования среди призывников: плавание 50 м, бег 3 км, стрельба, подтягивание и военная эстафета) мы: Саша, я, Саша Кончаловский, Саша Шнайдер и пловец Дима Печуро, выступая за сборную района, заняли впервые в истории этих соревнований 2 место, обогнав сборные городов Мончегорска, Североморска, Оленегорска, сборные двух других районов Мурманска и радости нашей не было границ, но Саня был уныл. Еще бы ведь до подтягивания в личном зачете он был …вторым!!! И ведь выступал не среди шпаны и дохляков. Тут все были разрядники и КМСы по различным видам спорта. И только подтягивание (много ли подтянешься на склепанных руках? Он смог 13 раз, но чистых, честных подтягиваний). И это его откинуло на 11 место в личном зачете. А ведь в отжимании и подтягивании равных ему среди нас не было. Фокус простой: отец его наказывал за проделки не ремнем, а заставлял отжиматься сто раз. Подходы не ограничивал. С пяти лет Саня приобрел в этом большой опыт. В 13-14 лет сотню отжиманий делал в один подход, бедокурил-то несчетно. Но отец вскоре это наказание отменил, сказав: «Если так пойдет дальше, то вскоре он меня заставит отжиматься». Прошло года три. Сашу взяли в армию, вернее во флот. В Кронштадте он был коком на подводной лодке. Мы не переписывались. Мне было некогда, а он изначально не любил это дело. Отслужил он честно. Пришел недавно, к лыжам и биатлону охладел, сменил на новое увлечение – горные лыжи. Вот
такая история.

       ТАШКЕНТ. 26 АПРЕЛЯ 1966г.


Крепкие, сильные руки отца, прервав мой полет над городом, выдернули меня из кроватки. Хоть и жаль было расставаться с замечательным видом мчавшихся под тобой машин, но я с удовольствием обхватил (обнял) (за) шею отца, вдыхая аромат из смеси запахов машинного
масла и текстиля. (И мама, и папа работали на текстилькомбинате.)
В комнате творилось что-то невообразимое: люстра под потолком раскачивалась палицей Ильи Муромца прежде, чем тот обрушил ее на голову ненавистного Каина (Калина?). Стекла в окнах дребезжали и стонали, как живые. И самое чудное, что огромный стол с толстенными ногами (слово «ножки» не применимо к этим исполинам), под которым всегда было уютно играть, … двигался сам. Даже ваза с сиренью опрокинулась. Прежде, чем папка со мной на руках выскочил в маленькую прихожую, я успел запомнить на всю жизнь, как вода из опрокинутой вазы пропитала любимую мамину скатерть, и сначала капли, а затем и струйки ринулись на дорожку. Из прихожей два шага – и мы на улице.
А там! Весь барачный люд высыпал. Как на праздник. Только одеты смешно: дядьки – в трусах (огромных «семейниках»); бабушки и тетки – в «ночнушках». И никто не стесняется. Отец опустил меня на землю. И босыми ногами я почувствовал не только тепло, накопившееся за знойный апрельский день, а теперь возвращаемое нам, но и какой-то непонятный гул, идущий из глубины. Будто и вправду есть там Зильзила – сказочный персонаж узбекских сказок. И вдруг меня толкнуло! Нет, не так как толкаем на переменках друг друга, спрятав руки за спину и, прыгая на одной ноге, стремимся свалить противника.
Толчок был снизу. И настолько силен, что кто-то даже не удержался на ногах и шлепнулся. Но никто не засмеялся. Всех охватил ужас. ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ!!! Вот что это было. Так я впервые это явление природы и потусторонних сил познал на себе. Мы все долго стояли у своего барака, понемногу привыкая к толчкам, которые постепенно умеряли свою силищу и гнев. И только когда солнце взошло довольно высоко, все как-то разом засобирались по домам, неким чувством поняв: опасность миновала. Когда люди делились первыми ощущениями и впечатлениями о встрече с неведомым доселе явлением, я слышал мамины слова: «Думала, все – опять война началась, так стекла тряслись, будто бомбить собираются». « А я подумала, что какой-то забулдыга в окно лезет, испугалась, ужас», – это соседка наша, теть Нина с украинским «скороговором» протароторила. Со своими друзьями в полдень уже обходили развалины Греческого городка (было время «Черных генералов» и Ташкент принял много беженцев из Греции), татарского поселка ( это семьи насильно сосланных из Крыма татар сразу после войны, якобы за помощь немцам), Саларского поселка, расположившегося вдоль рукотворной речки Салар, где жили отпетые бандюги и люли – узбекские цыгане. Они никогда не заботились о крепости своих жилищ. У татар дома делалась из саманного кирпича. Дом строился легко и быстро.… Но вот теперь вместо домов лишь саманные груды лежали вперемежку со скарбом. Даже стахановские дома пострадали (строили для стахановцев и, вероятно, стахановскими темпами). И только наши бараки, построенные военнопленными японцами, не понаслышке знающих о землетрясении, УЦЕЛЕЛИ. Ни в одной комнате даже трещинки, появившейся из-за землетрясения, не нашлось. Что потом дало возможность начальству еще долгих десять лет мурыжить в бараках людей.
       
       МАРИНА
       
Сколько ни силюсь вспомнить Его лицо – не могу. Как сквозь запотевшее окно из далекого детства вижу долговязую фигуру подростка с выгоревшими за лето под жестоким ташкентским солнцем волосами (вот почему узбеки сколько бы не находились под палящими лучами светила, нагревающего воздух до 50-ти градусов даже в тени,«носят» волосы чернее ташкентской ночи, а русские школы первого сентября заполняются блондинистыми пацанами и девчонками?), с горстью конопушек, небрежно и скупо брошенных природой на нос, уши и щеки, так чтобы и конопатым не назвать, но все же носить эти веселые весенние украшения. Кстати, за лето все мы приобретали шоколадные «одежки», и только Марина, наш вождь и атаман, не менял цвета кожи, хотя купался и бегал подольше каждого из нас (а,точнее, с утра до вечера). Над странностью и несоответствием прозвища я даже не задумывался. А уж выспрашивать настоящее имя и в голову не приходило. Зачем? Прозвища кем-то даются столь метко, что человек пронесет его через всю жизнь и не избавится. И по смерти, вспоминая иного, называют не по имени – отчеству, а тем «имечком», чем «наградили» соседи человека за поступок, совершенный может быть в детстве, за особенную внешность или манеру держать себя, да мало ли, за что?
Отзывается на «Марину», значит, так надо. Главное, этот хулиганистый и авторитетный босяк взял меня «под свое крыло» и опекал все лето,пока я не пошел первый раз в первый класс. За это время мой атаман подарил мне МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ. Да, Марина научил меня, шестилетнего пацаненка, курить по настоящему, в затяжку, как взрослые.
       Но ни брат и никто иной, а, именно, этот «Гаврош» позволил впервые проплыть по Салару на своей камере ((высший шик ташкентской детворы: по речке (с приличным течением, к слову) на камере из самолетного колеса (благо, авиагородок был рядом и ангар, в котором они лежали, почти не охранялся), надутой до невозможных пределов, проноситься мимо Саларского поселка и озирать берега, где шла обычная жизнь обычных людей.… Это с ним и такими же как я пацанами, впервые без родителей, я отправился на далекое тогда Комсомольское озеро. И купался до синевы на губах. А после немыслимо голодные мы уплетали вкуснющие лепешки, только что испеченные в тандыре, братски поделенные Мариной на всех (Ах! Вкус и запах тех лепешек я помню до сих пор! Спустя сорок с лишним лет! Нет ничего прекраснее!), где и как он их раздобыл, правда, не рассказывал. А потом на бундере троллейбуса ((это такая штука сзади,наподобие автомобильного бампера, но настолько крепкая и прочная, что не только наша ватага из пяти-шести мальчишек уместиться могла, но и … в семидесятых, когда поступил в техникум, и приходилось ездить за тридевять земель с тремя пересадками (из Чиланзара на Саракульку, то первый отрезок пути ежедневно я в сообществе 9-10 мужчин, многие из которых имели солидный возраст, носили очки и шляпы, а в руках держали «дипломаты», снискавшие бешеную популярность у ташкентской интеллигенции; уже не из ухарства и баловства, а из необходимости вовремя поспеть на занятия, а мест в троллейбусе не было до такой степени, что даже двери не закрывались. Всем надо было куда-то ехать, а транспортных средств катастрофически не хватало. Особенное чувства ( и так -то дружелюбные, почти приятельские, чего не скажешь о тех, кто находился в «чреве» троллейбуса) проявляли «бундеристы», если какая -нибудь девушка, дабы не опоздать, вынуждена была воспользоваться этим приспособлением. Все десять «хулиганов» старались поддержать, подержать сумку, портфель или тубус, уступить, но не наступить, подстраховать, но очень-очень корректно и еще много действий, обозначаемых глаголами с частицами и без них, лишь бы проезд данной девушки был максимально комфортен)).
       Да, это Марина научил меня всем играм, в которые я и сейчас играю или хотел бы сыграть (кроме шашек и шахмат – это заслуга отца и старшего брата). Ах, игры детства: ашички, лянга, казаки-разбойники, карты, прятки, лунки (симбиоз хоккея, футбола и еще чего-то без устойчивого названия) – они, действительно, тренировали в нас сметливость, сноровку, быструю реакцию, выносливость и силу, терпимость к боли, когда получаешь ушиб или травму в игре (не плакать же перед девчонками), и много других качеств, несомненно пригодившихся в жизни каждому из нас.
А сколько замечательных минут мы провели в штабе Марины, устроенном им в кладовке, играя там в дурака или в пьяницу, а то стреляя в девчонок из «рогачка» микелевыми пульками, или скобками, сделанными из алюминиевой проволоки. Здесь же «мастырили» взрыв пакеты, освоив прикладную химию задолго до школы. А как гоняли в футбол?! До самозабвения, без обедов и ужинов, без перерывов, пока не начинало смеркаться. И тут наш Капитан был заводилой. А когда шли на базар «тырить» арбузы или дыни ((не потому, что хотели кушать, у каждого дома лежал красавец, купленный родителями (стоили бахчевые тогда копейки), но надо было испытать себя и друг друга. И еще над всеми витал флер благородных разбойников: Зорро, Робин Гуда, Фантомаса. Я сознательно написал чудное словцо «тырить», поскольку не поворачивается язык назвать наши действия воровством. И мудрые бабаи просто отводили глаза, когда мы уносились с рынка, довольные своей удалью и удачливостью. Марина первым залезал на дерево, если мы шли рвать алычу, черешню, яблоки или тутовник или просто так по деревьям полазать. И был он самым настоящим Тарзаном, до того ловко карабкаясь ввысь и перепрыгивая с ветки на ветку, подсаживая меня и подавая руку, где я без помощи не забрался бы. После таких уроков я очень скоро мог забираться на любое дерево, не испытывая страха. Но вот что странно: и по грязным подвалам и по пыльным чердакам нас водил Марина, а вот осталось стойкое убеждение, что был наш Гуру в высшей степени аккуратистом. Всегда причесан, рубашечка выглажена, брючки со стрелками. И еще, после первого сентября, когда все из нашей ватаги пошли в школу, никогда я не видел его с портфелем, так несет пару тетрадей и все. Это когда даже старшеклассники носил чернильницы, счеты, не говоря про учебники и обязательный дневник. И галстук! Красный галстук! Моя заветная мечта – ходить как старший брат, как старшие ребята со двора в этом символе детской доблести. Марина же его не носил. А если я и видел это красное чудо у него, то скомканное и небрежно засунутое в карман, чистых, глаженых брюк. Лишь несчастные, бессильные красные руки свисали из карманов, как замученные фашистами герои- пионеры. Чем было вызвано такое отношение Марины к галстуку?
       Вот сейчас смотрю фильм «Странные взрослые». Мальчик-сосед отвечает героине на предложение погулять: «Одному мне нельзя гулять». У ташкентской детворы тех лет этой проблемы не было. Мы были предоставлены сами себе пять, а то и шесть дней в неделю, так как наши родители работали на заводах, фабриках, комбинатах по две смены. У старшего брата была своя компания, свои игры и дела…
Марина стал мне и мамой, и папой, и старшим братом, и учителем, и тренером, а, главное, ДРУГОМ!
       Счастье, хотя тогда я и не думал о своем времяпровождении в таких категориях, не бывает вечным. 26 апреля 1966 года произошло знаменитое Ташкентское землетрясение. Чудовищное по разрушениям и жертвам. Но мы, жившие в бараках, построенных японскими военнопленными, не понаслышке знающих это стихийное бедствие, избежали участи многих ташкентцев – быть погребенными под развалинами собственных жилищ. Бараки выдержали двенадцати - бальный натиск подземных толчков. Да, мы видели много скорых машин, солдат с автоматами, патрулирующих улицы, руины домом в ближних поселках, но и только. О людских жертвах родители при нас предпочитали не говорить. А вскоре детей начали вывозить в пионерлагеря, сократив учебный год на целый месяц. Мы с братом попали в Бостандык, что находится в предгорьях Тянь-Шаня. В сентябре, вернувшись в Ташкент, Марину я уже не увидел. Скорей всего уехал с матерью в другой город к родне. Ведь останься он в Ташкенте – нашел бы меня? Найди меня, Марина!
       

       Мурманск 25декабря 2006года
       СТЫДНОЕ

       Посв. всем выпускникам ШМЛ в Петергофе: "детям
       майора Каменского и старлея Суворова


Несколько лет назад «зацепил» меня фильм «И дождь в чужом городе».
Ну, ничего особенного в сюжете: советский, обычный, семейный командировочный в компании знакомится с одинокой женщиной, роль которой исполнила Великолепная Людмила Зайцева. Но до того «зацепило», что даже дочь, которая должна была вот-вот родиться,решено было назвать Кирой, по имени главной героини.… Да и потом,годы спустя я искал этот фильм в видеосалонах Питера, Москвы, Мурманска…. Оставалась надежда, что его повторят по телевизору…
Тщетно. Вот «Менты», «Убойный отдел», «Улицы разбитых фонарей»… Когда не включи телек, на любом канале найдешь «обаяшек»: Дукалиса,Рогова, Плахова и Ко. Нет, я не имею ничего против прозы Андрея Кивинова, чьими повестями в 95-м году я зачитывался и восхищался. И
сериал сделали добротно: потерю великолепия, образности языка компенсировали замечательной игрой актеров. Но ведь даже подготовленный Верещагин не смог есть каждый день черную икру. Что же вы делаете с нами? Так вот, фильм тот начинается словами, которые врезались в меня и саднят сердце даже спустя 18 лет:«Почему-то помнится самое стыдное…». Действительно, почему? У меня с годами выработался тезис: « ЕСЛИ ТЫ СДЕЛАЛ СЧАСТЛИВЫМ ХОТЬ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ, ТО НЕ ЗРЯ РОДИЛСЯ НА ЭТОТ СВЕТ!» Но после этого фильма возник вопрос:«А если несчастным – другого…?». Как там пел В.Высоцкий в сказке «Алиса в Стране Чудес»: « А – а, э – э, так-то, дружок, в этом-то все и
дело…».
       Июль в Ташкенте не просто жаркий месяц, это – ЧИЛЛЯ! Дышать нечем: в тени – до 45градусов по Цельсию. В ж.д. колее до 55-ти. А в дизельном помещении на тепловозе все 90! И в это время наша группа «4Т» защитила дипломы, получила распределения (мне, кстати,
досталась Кушка, и это всего за 3.5 года до Афгана…,да, провидение),и вдруг, всю группу спецнабором (потому что призыв-то давно закончился) отправили в Петергоф, в Школу Машинистов Локомотивов.
Как мы туда ехали, рассказывать не буду: мой рассказ мало чем будет отличаться от рассказов миллионов как советских, так и постсоветских призывников. Главное, что никто из нас не упал с крыши вагона в казахских степях, никого не покалечили и сами все живые и более-менее здоровые пересекли К.П. в/ч 12673 в сопровождение нашего будущего «БАТИ» – старлея Суворова Сергея Ивановича. Жителям многомиллионного города легче адаптироваться в новой среде, особенно, если в этой среде обитает тысяч несколько твоих ровесников и коллег. Деревенским парням, хуторским, братьям из кишлаков и аулов много тяжелее привыкать к скопищу людских тел, изобилию высказываний, подначек, розыгрышей, а то и издевательств. Хотя издевательств в ШМЛ я и не встречал, это потом, «в войсках», насмотрелся. Жизнь в Школе на удивление не утомляла: ранние подъемы, пробежки, зарядка, занятия на плацу строевой, затем изучение Устава, ПТЭ, Инструкции по сигнализации, т.е. то, что в техникуме «в зубах навязло», после этого редкие наряды и караулы кажутся развлечением. И даже это пронеслось как падающая звезда в чернущую ташкентскую ночь. Очень быстро мы приняли присягу и отправились в вагончики, что в расположении Витебского депо для практики: а по сути просто работали помощниками машинистов на участках Шушары – Нарва, Дно, Луга. Потом была сдача экзаменов на права машинистов и очередное распределение, но уже по воинским частям. Мы были в «конвейере» ( несколько с иным смыслом я произнес этот сугубо цирковой термин). Огромной стране, с развитой и даже переразвитой железной дороге требовалось много машинистов, помощников машинистов локомотивов, путейцев, диспетчеров… И нас учили и выпускали. Ташкентских разбросали по стране: Славка Орлов попал на Украину, Генка Кежаев в Березники, человек пять на БАМ угодили, Мишка Столяров – аж в Монголию. Я попал в Волховстрой. Там было славно. По воскресениям ходили на танцы в Д\К Алюминиевого завода, где не только танцевали с местными девчонками, целовались в еще не пропахших мочой подъездах, но и дрались с местной шпаной.… Думал ли я тогда, что почти тридцать лет спустя, просматривая фильм режиссера Учителя «Космос как предчувствие» на лицензионном DVD не потому, что он был номинирован на лучший фильм года, а потому что в нем в массовке снимался наш сын (он служил в Кронштадте подводником, когда их возили на съемки в … Волховстрой, к тому самому Д/К). И простят мне родные, не сына я высматривал в массовке, а вспоминал, как я гулял с Н. после танцев, и где была драка с местными, после которой мы расходились, потирая ушибленные скулы, трогая зубы и осторожно притрагиваясь к ссадинам, полученным в «бою», но довольные собой донельзя. А когда раздался вопль восторга – это Сашка на мгновение мелькнул за спинами главных героев – воспоминания вернули меня на «губу», в холоднющий март, в бетонную камеру, в компанию «стариков», слишком увлекшихся празднованием даты, в солдатском фольклоре именуемой « СТО ДНЕЙ ДО ПРИКАЗА».
 Спали на промерзших за день деревянных лежаках, на которых и под одеялом пробирала дрожь. Но в пять утра подъем, приборка, помывка, туалет, завтрак… и работа, тупая работа, именно, «от забора и до отбоя». Очистка солдатских туалетов от дерьма, хорошо, что это происходило в сорокоградусный мороз, с омерзением подумал, а как бы я это убирал в жару под 30*С. Здесь же, впервые, увидел, что один человек к другому может относиться не с уважением и любовью, как относились к нам в школе учители, не говорю уже про пап и мам, преподаватели в техникуме в обращении с нами были образцом этикета, а ведь это были заслуженные работники, авторы учебников по тепловозам ( Вождаев, Углинский), да и про учебный полк грех худое слово произнести; а с высокомерием, «не имеющим меры», презрением, хамством и с чем-то таким, что в человеческой, даже русской лексике не имеет определения. В общем, в понятии прапорщика – начальника караула, не помню его фамилии (доктор-память часто стирает то, что приносит вред здоровью), выводного Человек – это всего лишь дерьма кусок и урод, которому и на свет белый не надо было появляться. Кстати, те, кто «на полную катушку» хлебнули издевательств и рукоприкладство, вскоре также думали о себе. Меня спасло от чаши сей лишь то, что выводной оказался родом из Ангрена, что в 90 километрах от Ташкента. Страх ли, что после дембеля я его там легко найду или радость даже здесь встретить земляка, но я был лишь свидетелем издевательств. Бог уберег меня, слабого, от испытания, которое я скорей всего не вынес бы. И даже свидетелем всего этого быть страшно. Когда я вышел с гауптвахты, отупевший, черствый, с появившейся защитной душевной коростой, все стало «по колено». Четверо дембелей из нашей роты решили проучить «оборзевшего» сержантика, и я, драк боявшийся всю жизнь, пошел к ним на «рандеву» легко, дерзко и зло: хоть одного, но загрызу. Не потребовалось. Судьба в лице Рустама – «Абдуллы» и на этот раз пришла на помощь, чтобы не доводить до крайности «милые» солдатские отношения. Абдулла – мой однокашник, единственный из нашей группы ташкентских, попавший со мной в этот чудесный, лубочный городок, был мастером спорта по самбо. Для него сорок таких «стариков» были игрушечными солдатиками. Так что «проучить» не состоялось. А может зря?
Но я все же вышел из состояния оцепенения и отупения и начал жить снова...
       Мама приехала на туристическом поезде, которые были очень популярны в те годы. В Ленинграде их группа должна была пробыть два-три дня.
Я приехал из Волховстроя рано утром, зашел в вагон, мама представила меня своим соседкам по купе…, а потом….о! чудо! Достала из пакета «гражданку»: стильную новую рубашку и брюки. М-м-м! Здорово!
 Какими словами объяснить вам чувства сержанта срочной службы, одевающего «гражданку». И не просто так одел-снял, а для прогулки по Ленинграду, красивейшему городу страны… после Ташкента, конечно. Где мы только не были в этот день? На Исаакиевский собор поднимались, по Невскому проспекту из конца в конец прошлись, универмаги, пассажи, Гостиный Двор, Петропавловская крепость и много-много впечатлений от этого удивительного, доброго города. Но все когда-нибудь кончается, закончился и этот день. На следующее утро
 мама почему-то встретила меня с грустными глазами. Я ее начал тормошить: «Мам, давай «гражданку», да пойдем скорее в город…»
«Сынок, давай ты пойдешь в военной форме, она так тебе идет…»
«Да, ты что, мама?! О чем ты говоришь? Там патрули на каждом шагу,а военных – рука отвалится честь отдавать каждому! Да лучше в вагоне просидеть до расставания!» И тут мама заплакала. Не навзрыд, а тихо, стыдливо как-то. Я смотрел на милое лицо, на слезы, стекающие по щекам к подбородку, на руки, лежащие бездвижно на коленях… и мне стало страшно. Что я натворил?! Бросился вымаливать прощения: когда-то, когда дело пахло ремнем, я ловко уходил от наказания, произнося сакраментальное: « Мамочка, не бей, я больше не буду, я так тебя люблю…» Помогало. А сейчас и слова и мольба – все было зря.
       Как потом выяснилось, одежду мою из дома мама взять не догадалась, на новую не было денег, и выпросила она у соседки по купе рубашку и брюки, которые та купила для своего сына в Москве, на два дня…, вымолила. А я посадил пятно от мороженого то ли на рубашку, то ли на брюки, и после моего отъезда в часть та соседка устроила маме унизительный разнос. Мать всю ночь пыталась отстирать эти проклятые пятна, но все тщетно. Тогда остальные соседки и добрые люди из других купе собрали деньги и отдали их той злыдне.
       Конечно, мы пошли гулять по городу. И в форме было ничуть не хуже, чем в «гражданке». К чести питерских патрулей, видя, что я иду с матерью, ни один из них не подошел к нам за весь день. Так закончился один из самых памятных дней в моей жизни. На следующее утро поезд пошел дальше по своему маршруту, кажется, в Киев, я их не провожал. Начались солдатские будни: поездки по точкам нашим, по всей Карелии. А потом пришел ДЕМБЕЛЬ, и я вернулся в свой любимый Ташкент…, чтобы через месяц сорваться из родного гнезда и приезжать сюда уже только раз в год – в отпуск.
       P.S.
       Кто-то, прочитав мой рассказ, скажет с упреком: « Эка невидаль, мать всплакнула. Что, дескать, никого не обижал до слез более в жизни?»
И я отвечу им: « Грешен! И жену до слез доводил, хоть и руки на нее ни разу не поднял (это – ТАБУ!), дети, наверное, обижаются, что не до последнего вздоха им предан, но СЛЕЗЫ МАТЕРИ – самое страшное, что может видеть сын».

ХАЙ ЖIBЭ РIДНА УКРАIHA!

миниэссэ "хохлы в России" или истоки моей любви к украинцам

 Третье тысячелетие коснулось нас нежно, как дыхание мамы над колыбелью, когда было тебе от роду недели две...Такое впечатление, хохлы в России были всегда. Задолго до смелого шага Богдана Хмельницкого. Но он только зафиксировал данность. Как нынешние министры и высокопоставленные чиновники Украины до 31декабря отбрехивались от воровства российского газа, а 6 января:"Да-а, трохи брали, но це ж вернем"...
Хохлы в России – это даже не пятая колонна! Это все пять!
Кто, служа в армии или на флоте, не знавал прапорщика Кривченко или мичмана Коровченко? Кто, попав хоть раз в милицию, не общался с сержантом Петренко? И какой хохол (чуть перефразирую Николая Васильевича), долетев до Москвы, не станет там министром или замминистра, ну, на худой конец, на очень уж худой конец директором бани или рынка?
О провинциях молчу, молчу, молчу. У нас в депо одних машинистов: Коваленко, Лысенко, Горенко, Павленко и"несть им числа.." сказал бы Григорий Климов, но до него это сказал кто-то совсем другой и совсем про другую братию.
Так что нет надобности исследовать сей простой вопрос. Их надо воспринять в нашей жизни как стихию: свет, воздух, вода, твердь,...хохлы.
 А вот как я полюбил этих умных и добрых, веселых и грустных людей; их песни, веселые, зажигающие и тихие, медленные, как течение Днепра; их мягкий и быстрый говор, я расскажу Вам сейчас.
 Началось все в Ташкенте, сразу после землетрясения в 1966году, унесшего много жизней. В столицу Узбекистана со всех сторон СССР поехали строители, работные и безработные люди, искатели приключений и простые, добросердечные люди всех национальностей, коих в нашей стране всегда было на удивление всего мира великое множество.
 Они быстро отстраивали район за районом. Центр города преобразовали до неузнаваемости. И со временем Ташкент стал изюминкой Средней Азии, на равных в ряду красивейших наших городов: Самарканд, Бухара, Хива. Так, в нашем бараке появилась чета Чаек с маленькой девочкой Люсей. Ей на то время было года полтора. Мне уже десять. Они въехали вместо Семеновых, получивших обустроенную квартиру на Чиланзаре, и мой корешок Валерка уехал со старшим братом туда, поступил в другую школу, играть мне стало не с кем.
Вечерами, когда мужчины играли в карты и шахматы, деля «Солнцедар» по-братски, их жены, вынеся стульчики и табуретки болтали о всяком-разном,(я никогда не прислушивался к их разговорам). Но вот, среди них появилась тетя Нина, и я, завороженный речью ее, тягучей и скорой, экспрессивной даже, застыл, не смея, двинутся. Но звуки, если не вдаваться в смысл, жестикуляция создавали для меня наваждение, наподобие шаманских заклинаний… И я, как «соляной столб», замирал рядом всякий раз, когда она что-то начинала говорить. Так, наверное, музыкант с утонченным музыкальным слухом, услышав безукоризненное исполнение на скрипке, замрет, затаит дыхание, пока последняя нота не будет сыграна. Как-то в воскресное утро, свободное от домашних забот (вынести мусор, принести воды), я встретил тетю Нину, гуляющую с дочкой. У каждой семьи на улице, напротив дома, стояли или скамейка, или дастархан, или обычная панцирная кровать без матрацев и одеял. Она присела на нашу, и я стал играть с девочкой. Вытащил все свои игрушки. И вот мы уже вместе пыхтим, передвигая танки (из спичечных коробков с башнями из пластилина и стволами из спичек), расставляем солдатиков из отцовских ферзей, пешек, коней и «офицеров». Мы увлеклись и не заметили, как солнце начало припекать. Подошла теть Нина. Она, оказывается, уходила в барак, издали наблюдая за нами. C того утра я все чаще стал проводить время с Людочкой, а хитрая хохлушка, найдя в моем лице няньку, гувернера и янычара одновременно, занималась домашними делами. Конечно, я не оставил своих любимых занятий: футбол, лянга, ашички, книги… Но в моих сутках, наверное, было часов 35,не меньше, иначе, как бы я все успевал делать? Да, так вот футбол, лянги, ашички, даже купание в озере и на камерах по Салару, и катание на бундере троллейбуса – все эти забавы тускнели, когда радостные голубые глаза распахивались мне навстречу, а детские губки, только научившиеся произносить «папа» и «мама», могли уже лепетать «Селеза». Я ей читал вслух книжки и далеко не «Колобок». Это и «Дик с 12-й нижней», и «Капитан Сорви-голова» Буссенара, и «Овод» Э.Войнич. И, когда я читал строки обличения, которые падрэ произносил перед паствой после расстрела Артура, и плакал, то милое создание ревело вместе со мной… Понимала ли она что-нибудь из прочитанного? Я думаю, да. Вот написал бы: «не умом, а сердцем», - но кто скажет, каков ум у этих гениальных младенцев? Может они понимают все-все про нас?
       Не дни – годы летели. Люсеньке уже было лет шесть, когда нам, наконец-то (а может быть, зачем-то), дали квартиру, и мы вскоре должны были переехать. В один из обычных, душных, августовских вечеров соседки опять собрались посудачить, а я, как обычно, возился с Люсенькой, и так хорошо нам было… и, вдруг, Люся обняла меня за шею и поцеловала в щеку. Я, обомлев, устыженный, затравленно оглянулся – о, господи(!), будто нарочно все смотрели в нашу сторону. Я, рассерженный, сконфуженный, грубо разнял ее маленькие ручки, обвившие мою шею, и, чуть не в слезах, убежал в барак. С высоты лет нынешних, я умиляюсь той картине и журю себя, того глупыша, что не принял признательность ДИТЯ, не оценил ЧУДНОГО МГНОВЕНИЯ. А мгновение, оно на то и мгновение, чтобы исчезнуть быстро и больше не повториться.
       Некоторое время спустя я прочитал «Человек, который смеется» Виктора Гюго. И, когда я читал о детских отношениях Гуинплена и Деи, то, конечно же, видел себя и Люсю.
Вскоре Чайки получили квартиру относительно не- далеко, кварталов за пять от нашего дома, но я уже более не виделся с этим милым созданием. Лишь перед самой армией, что-то знакомое (голубые глаза, белые длинные локоны, закрывавшие плечи) почудилось в девочке с красными галстуком … Шла она из подъезда, где жила теть Маша, наша бывшая соседка по бараку. Тут и теть Маша вышла. «Кто это, теть Маш?» - спросил я, когда девочка отошла довольно далеко и не могла уже меня услышать. «А твоя Люсенька» -ответила с подковыркой соседка. Я еще раз посмотрел вслед девушке (красивая какая), и тут она обернулась, и я готов биться об заклад, ее глаза сверкнули как бриллианты в сотни каратов.
 С тех пор я люблю представителей этого славного народа и все хохляцкое мне любо: самогонка, сало и т.д.
 А сыновья, пронеся в генах своих мою привязанность к хохлам, выросли, и … старший уже женился на хохлушке, получив в подарок тестя и тещу, настоящих,
стопроцентных хохлов, и второй хороводится с хохлушечкой и чем это кончится? И кончится ли вообще?

       ВМЕСТО послелесловия:ЧУДЕСНЫЙ ХЛЕБУШЕК

На полбуханки ты – хохлушка,
Прости мне, внучка – украинка!
Карелка – на одну восьмушку
И на одну восьмушку – финка.

Одна осьмушка белорусская –
Подарок хотимского дедушки.
Последняя осьмушка – русская…
Ты сохрани ЧУДЕСНЫЙ ХЛЕБУШЕК!


       ТОСТ ЗА ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ

ОЧЕРК О ДОРОГЕ И РАССКАЗ О ЛЮДЯХ, НА КОТОРЫХ ОНА ДЕРЖИТСЯ.

Давайте выпьем за нашу «железку». … И за нас… По традиции собрались мы у ДК ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ. Движенцы и локомотивщики, путейцы и связисты, энергетики и станционники… Разные у нас специальности, но профессия одна – железнодорожники. Поприветствуем «Старую Гвардию», ушедших на пенсию, но не забывающих наши праздники. Как всегда будут тосты за тех, кто в пути. Это о доброй половине наших коллег, которые в этот час на смене или готовятся заступить на нее, о тех, кто ведет поезда, и о тех, кто обеспечивает нормальное продвижение этих поездов. Нет- нет, не торопитесь пить, а то «между первой и второй – перерывчик небольшой»… и понеслась.…Давайте совершим небольшой экскурс в прошлое (нет, мы не будем сравнивать наши достижения с 1913 годом, как еще лет 25 назад любили делать в школьных учебниках по истории). Всего 30 ступенек (вверх или вниз, каждый решит для себя сам) в прошлое. Как мы жили? В том времени (о котором М. Жванецкий сказал: «Государство делало вид, что платит нам за работу, а мы делали вид, что работаем")?
       Смешные заработки. Не выдерживали никакого сравнения с заработками людей других профессий: металлургов, моряков, шахтеров и др. Жили в общежитиях. Железнодорожная «общага» - это особый мир. Там жили по 15-17 лет в ожидании квартир железнодорожники разных специальностей, деля радости и горе, помогая друг другу в трудную минуту, празднуя за общим «дастарханом» и дни рождения, и календарные праздники, приглядывая за соседскими детьми, пока их родители сходят в кино, и оставляя своих, на попечение соседей. Как удавалось отдыхать машинистам и их помощникам перед поездкой, когда по коридорам носились «танковые колонны» и «конницы» «красных» и «белых»? Но дух братства и единства выковывался (если глагол «выковывался» совместим с «духом») там. Стойкость и доброту, силу и уверенность, и много - много другого приобрели те, кто прошел «общажный путь». Тем, кто жил на линии ( я видел эту жизнь, Буранный Адыгеей отдыхает перед тяготами северных железнодорожников) в щитовых бараках, с печным отоплением (а вместо дров – списанные шпалы, пропитанные ядовитым креозотом), с водой из колонок, было еще тяжелее, но и они в любую минуту, днем ли, ночью ли, в пургу ( а в пургу особенно часто) шли выполнять свой долг. Это не «высокопарный штиль», соответствующий тосту – это свидетельство очевидца. И все же мы работали. И работали не «по-Жванецки» (может и … да, наверняка, он прав в отношении других профессий), иначе не ходили бы поезда, не перевозились бы миллионы пассажиров и миллиарды тонн груза по такой огромной стране. По сорок пар поездов на 18-00 происходил обмен по стыку станции Лоухи (между Мурманским и Кемским отделениями дорог). Тем, кто не сведущ, по поводу 18-ти объяснюсь: железнодорожные сутки начинаются и заканчиваются в 18-00.
И вот последний поезд, прошедший стык и принятый на Отделение до 18-00, и дает так называемый обмен поездов. Конечно, гонка за количеством сданных поездов сейчас кажется смешной, но тогда было не до смеха, даже мухлевали, было такое ( договаривались с кемчанами и как бы сдавали пару, а то и три поезда, которые на самом деле проходили Лоухи уже позже отчетного времени, но кто тогда этим не грешил? Не будем здесь и сейчас вспоминать «липовый хлопок» и такое же мясо. Зачем о грустном? Я расскажу вам о работе локомотивной бригады, поскольку романтизирую ее даже сейчас, спустя почти тридцать лет после знакомства с ней.
       Представьте, два человека (как правило, постарше – машинист, помоложе, соответственно, – его помощник) с чемоданчиками, в которых – инструкции, схемы и «харч» ( с таким еще мой дед – машинист паровоза в далеком туркменском городе Мары уходил в поездку), приходят в депо, проходят медкомиссию, инструктажи, принимают локомотив (электровоз или тепловоз зависит от вида тяги на участке обслуживания). А локомотив этот готовила в поездку целая бригада слесарей (устраняли неисправности, снабжали песком, если тепловоз, то еще и маслом, не сливочным, и топливом, не бензином, как «легковушки», и не керосином, как самолеты, а особенным – соляркой). Выезжают на станцию. Дежурный по станции, манипулируя кнопками и тумблерами, «загоняет» локомотив под состав. А чтобы собрать нужный состав, трудились маневровый диспетчер, составители, машинисты маневровых тепловозов, вагонники, стрелочники, которые по легенде всегда виновными, если что случится, остаются. Но вот поезд (уже поезд! Ибо локомотив с вагонами считается поездом) готов к отправлению. Счастливого пути! Дальше уже поездной диспетчер будет «ухаживать» за ним, пропуская по своему участку, а сотни людей бдительно и тщательно сопровождать или предварять проследование, осматривая путь, сооружения. Это и дежурные по станциям, переездам и блок-постам, и работники ПЧ, ШЧ, ЭЧ и других служб. Они будут обеспечивать устойчивую связь, заданное напряжение в контактном проводе, в общем, безопасное проследование поезда. А в локомотиве не праздные разговоры «за жизнь» идут – работа продолжается. Зачем только локомотивная бригада не следит во время поездки: за показаниями приборов, за светофорами, положением стрелок, за путем, все это строго соблюдая режим переговоров и правильный режим ведения поезда. Помощник еще и в предупреждение смотрит, подсказывая машинисту об особых условиях проследования определенных этим предупреждением участков. А через 8-10 часов такого труда, когда глаза сами закрываются, обед в доме отдыха локомотивных бригад, который может быть и в час ночи, и в пять утра, для чего по всей сети железных дорог не спят повара и буфетчики. Краткий сон в комнате на двоих и счастье, если твой напарник не храпит. Хотя ты так вымотался, что какое дело тебе до соседа-храпуна. А через 3-4 часа подъем и в обратный путь. Домой. Люблю я эту работу. Вот такая романтика. На которую я купился в далеком-предалеком детстве, наслушавшись рассказов деда.
       Нет-нет, я ни о чем не жалею в своей жизни. И что с железной дорогой связал свою судьбу, и что оказался за Полярным Кругом. Здесь я нашел свою любовь. В общаге мы родили своих детей и жили в любви и согласии.
       Мне бы очень хотелось сейчас назвать самых выдающихся трудяг, трудоголиков: машинистов локомотивов и их помощников, слесарей ПТО, диспетчеров. Кого знаю, работу кого, могу оценить. Но не буду этого делать, дабы не обидеть тех, кто трудился в иных сферах, на дальних околотках. Разве в Оленегорске, Кандалакше, Апатитах, Лоухах было меньше звезд, чем в Мурманске? У тех же путейцев или связистов свои герои.
       Да, а ведь дождались-таки достойной оценки своего труда железнодорожники. И заработки наши поднялись выше шахтерских. Это в те годы, когда шахты приватизировали, разваливая отрасль, металлургию и рыбное хозяйство, чего тогда только в угоду американской шпане не вытворяли со страной. Малого не хватило до хаоса – на железку рука не поднялась… или не дотянулась? А мы выстояли. И снами страна с колен поднялась. В тот год я читал «Доктора Живаго». Параллель напрашивалась сама, когда читал о брошенных по всей стране поездах, о не работающих депо и станциях.
       Но высокие заработки, «свалившиеся нам на голову», имели и отрицательные стороны для отрасли. Хлынула «накипь» «блатных работничков» – сыночков, дочек, племянничков, свояков и т.п. «Блатата», которая раньше отравляла жизнь морякам, ходившим в загранку (мой шурин более 25 лет рефмехаником отходил, порассказал. Вроде матрос, а делать ничего не может и не хочет. Вот и везешь весь рейс нахлебника, а на берегу он еще и больше тебя получит), приплыла к нам. Ведь не денег жалко – работайте как надо. Нет! Не хотят. Только получки ждут. Тьфу, прости, Господи. Но мы за них пить не будем. Мы выпьем за тех, кто честно работает (или работал) и отдал себя ни компании, ни МПС, а стране. Родине. Наш труд – ей. А все остальное…
       И вот пришло – «теперь». Шахтерская болезнь стала нашей. Приватизировали родную «железку». И стали у руля люди очень далекие от чаяний не железнодорожников даже (зачем мы им?), а железной дороги, того самого дуба, по меткому выражению Крылова, который их кормит. Не восстановлением парка электровозов и тепловозов, выработавших свой ресурс еще при Советской Власти, ни заменой путей заняты, а отсечением всего того, что не приносит звона монет. Садики убыточны – закрыть. Библиотеки… – закрыть. Пассажирское движение убыточно – отделить. Техникумы и ВУЗы требуют дотаций – на самоокупаемость. Техникумы, десятилетиями, готовившие кадры для железной дороги стали не нужны?!! Билеты были бесплатными для членов семьи железнодорожника – отнять. За выслугу лет добавку получали ветераны – урезать. Беда, коль сапоги тачает пирожник. Еще более страшная беда, когда у отрасли, занимающейся перевозкой грузов и пассажиров, станут люди, не смыслящие в работе нашей. Раньше становился начальником депо человек, прошедший все ступени лестницы от слесаря, помощника машиниста; начальник станции – из башмачников, составителей. Да что начальники депо и станций – министрами становились, проработав машинистами или диспетчерами. И вдруг связь времен и традиции – в унитаз. А на места хлебные, хлопнулись зады, знающие, наверное, только фразы: «это все мне, это все мое». О беда.
       И все же не будем о грустном. Да, не все придут к Дворцу Железнодорожников, только по привычке так называемому. Он давно уже продан или сдан торгашам. Великолепнейшая, богатая читательская библиотека закрыта. Но мы соберемся у крыльца своего бывшего дворца, наговоримся и, конечно же, выпьем за нас, за тех, кто в пути или на смене, кто трудится, а не делает вид, за тех, кто, честно отработав, переехал в среднюю полосу, за тех, кто не дожил до сего дня. Мы многое выдержали и перенесли. Даст Бог, вынесем и перенесем нынешнюю дурь руководства АОА. Не мы, так следующие поколения железнодорожников. Не должна наша «ЖЕЛЕЗКА» развалиться, как бы этого не хотелось некоторым. В единстве наша сила! УР-РА!!!