Счетчик радости

СЧЕТЧИК РАДОСТИ

Действующие лица

Войнович, генерал – диктатор одной восточно-европейской страны, мужчина 55 лет.
Лукин, майор – шеф отдела расследований, мужчина 55 лет.
Вера, детектив отдела расследований, девушка 20 лет.
Яна, детектив отдела расследований, девушка 25-30 лет.
Роман, сын диктатора, юноша 20 лет.
Гоша, контролер, мужчина лет тридцати.
Жильцы-свидетели дома №47:
Тесленко, мужчина старше пятидесяти.
Пятаченко, парень 25 лет.
Пинчук, женщина 34 лет.
Косых, женщина лет 60.
Незнакомка, молодая женщина 28 лет.
Демьяненко, мужчина 49 лет.
Пострадавшие жильцы дома №47:
Семья Девяткиных: муж, 57 лет, жена, 38 лет.
Семья Квасниковых: муж, 43 года, жена, 40 лет, дочь, 22 года.
Семья Рябцевых: муж, 60 лет, жена, около 50 лет.
Семья Бойко: муж, 35 лет, жена 30 лет, сын 13 лет, сын 6 лет.
1-й милиционер, 2-й милиционер.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

День. Конец лета. Старый особняк. Просторная светлая гостиная, несмотря на некоторый беспорядок и ветхую мебель в ней, оставляет о себе приятное, несколько ностальгическое впечатление. Посреди гостиной, подперев высокий потолок, стоят две наполовину истлевшие от времени деревянные колонны. Между ними, с центра потолка свисает массивная, чудом сохранившаяся старинная люстра. В гостиной тишина и запустение – видно, что комната, как и весь старый дом, давно брошена людьми.

На стенах справа и слева висят запыленные картины и потускневшие фотографии, оправленные в старомодные деревянные рамки.

Из мебели в гостиной лишь изрядно потертый плюшевый диван, стоящий слева, ближе к авансцене, колченогий круглый стол в центре комнаты и два стула, поставленные по сторонам камина, встроенного в правую стену. У задней стены в правом углу затаился наполовину сгоревший много лет назад телевизор. Живы по-прежнему лишь красивые, в древней кованой оправе настенные часы. Часы висят над камином и, как ни в чем не бывало, отсчитывают новое время.

В левой стене дверь, ведущая в комнату, некогда служившую спальней; дверь в правой стене ведет в прихожую.

Задняя стена с громадным, на полстены, окном выходит на старый фруктовый сад. Слева в задней стене небольшая дверь, ведущая в сад. Из сада, отворив скрипучую дверь, входит Войнович. На нем офицерская форма, на плечах – генеральские погоны; Войнович обут в высокие сапоги. Останавливается посреди гостиной, осматривается по сторонам. Принимается неторопливо расхаживать по гостиной, разглядывая стены и потолок.

Войнович. Старый дом. (Пауза.) Прогнившая деревянная оконная рама. Щербатый паркет. Пустые высокие потолки. По углам лохмотья паутины. На стенах пыльные картины и с десяток спрятавшихся за треснувшим, мутным стеклом старых фотоснимков. На них сплошные покойники, кроме, ха-ха, одного. А ведь когда-то я знавал многих из них. (Пауза.) Старый дом. Штукатурка местами облупилась и пожелтела, как мои зубы, уставшие пережевывать эту мерзкую жизнь. (Пауза.) В доме четыре окна. Три из них на фасаде дома, там, где парадный вход – это пластиковое убожество – и близко не похож на старое крыльцо. Я ненавижу эти три окна. В них видно все, что годами неотступно следует за мной: лимузин, джип с охраной, автомобили соратников по партии, самих соратников – тупиц и предателей, их льстивых жен, домашнюю прислугу, рабочих и просто бездельников и ротозеев, среди которых иногда попадаются переодетые демократы. (Пауза.) Сброд. Быдло. Двуногие мокрицы, не способные постоять ни за своих женщин, ни за детей. Не способные сказать ни одного связного, вразумительного слова в защиту своей гребаной демократии, не заглянув перед этим в жирную бумажку. (Пауза.) Поэтому я люблю смотреть в четвертое окно. Оно находится в противоположной части дома. На задворках осточертелой цивилизации! (Подходит к окну, всматривается в него.) Окно выходит в заброшенный сад, к голубому дощатому флигелю. В пору моего детства во флигеле жил садовник с женой, а теперь там – никого. Кто захочет жить в таком захолустье? (Неожиданно замечает кого-то в окне.) Что? Что там за люди?! Кто им позволил?! В моем флигеле какие-то бродяги! Надо сейчас же отдать распоряжение, чтоб их выгнали в шею!.. (Вглядывается еще, затем качает головой.) Нет, показалось. Да и откуда здесь людям взяться, в этой дикой глуши, где лишь прет бурьян и колючий кустарник. Вон как безбожно заросла дорожка, когда-то бежавшая через сад к реке! (Пауза.) К слову сказать, нет больше и той реки. Река давно высохла. Очень давно, гораздо раньше того дня, когда я приказал расстрелять пять тысяч демократов. (Пауза.) Лет восемь назад по моему приказу демократов, как пустую стеклотару, собирали по всей стране. Накрыли все тайные явки и облазили темные подворотни. Прочесали библиотеки, воняющие книжной плесенью, душные интернет-кафе и гей-клубы, где яблоку негде упасть. Хлопот было б меньше, если бы за два года до этого я не запретил все поголовно политические партии, кроме своей, и не объявил оппозицию вне закона. Надо ж дернул тогда меня черт разогнать демократов! От них ведь все равно не избавишься – демократы повсюду и воняют, как лесные клопы. (Пауза.) Как тогда моя охранка ни лезла из кожи, какие облавы ни устраивала в музеях и редакциях газет, как ни трясла каждого бродягу и пропойцу, хоть самой малостью – косым взглядом или стоптанными башмаками – похожего на демократа, собрали этой твари меньше четырех тысяч. Пришлось привлекать волонтеров. (Пауза.) Выдали сразу же всем аванс, а то, что завтра их расстреляют, понятное дело, умолчали. Согнали их, словно кроликов, на берег засохшей реки и… Восемь лет назад я был еще зеленым диктатором, да что там – диктатор тогда из меня был никакой. Угрюмый, забитый, зажатый майоришка, шарахающийся при виде собственной тени. От одного только упоминания о демократах я мочился в постель. (Пауза.) Это сейчас я – Войнович хоть куда. Скручу шею любому, кто станет у меня на пути. А могу и помиловать. Неслучайно быдло зовет меня солдафоном и палачом. А тогда, восемь-десять лет назад, я был размазней. Безобразно доверчивым, как тот зеленый лейтенант, которому комполка пообещал отпуск посреди лета, а лейтенант, исполненный слюнявой благодарности, готов был за это целовать командиру подметки. Тьфу! (Пауза.) Короче говоря, тот расстрел я по неопытности своей не проконтролировал, пустил расстрел на самотек. (Пауза.) Сдается мне, что не было того расстрела и вовсе. До сих пор не знаю, что стало с теми жалкими пятью тысячами демократов. Вероятно, мои костоломы дали им под зад и разогнали по домам. А русло реки засыпали. (Пауза.) Теперь на том месте проложен современный автобан. Красавец! Моя гордость. Ведь должен же диктатор хоть чем-то гордиться! (Пауза.) В самом деле хороший автобан вышел. Широкий, ровный. (Пауза.) Одно только плохо: изредка по ночам сквозь дорожное полотно пробиваются чьи-то костлявые руки и хватают проезжие машины за покрышки. Видно, не все демократы захотели восемь лет назад вернуться домой. В свои убогие квартирки, к унылым женам и чернушным газетенкам. К своим избитым, затасканным лозунгам, в которые они сами давно утратили веру. Чистоплюи – они предпочли легкую смерть суровой необходимости делать вид, что все хорошо. И не просто делать вид, а радоваться, радоваться взахлеб. Какой бы скудной и потерянной ни казалась человеку его жизнь, он обязан ей радоваться. Да так, чтобы счетчик радости отмерял исключительно позитив, исключительно здоровую, радостную атмосферу в доме и служебном офисе. Как говорится, здоровый дух должен присутствовать в любом здоровом теле, в особенности, если это тело – моего гражданина. (Пауза.) Выходит, часть демократов, не желающих радоваться по моей указке, остались тогда, восемь лет назад, по своей воле на берегу реки, и их засыпали заживо на высохшем дне. Иначе чем объяснить происхождение костлявой мрази, что хуже кротов портит мне автобан?! Если так и дальше пойдет дело, эти монстры окончательно угробят мой автобан! Превратят его в жалкую развалину вроде этого дивана. (Садится на диван, пробует рукой его обивку и пружины.) Старый разбитый диван. А ведь когда-то, много лет назад он был крепок и упруг. А я чертовски молод и влюблен!.. Как сейчас помню, я пригласил в дом соседскую девочку и занялся с ней любовью на этом диване. (Пауза.) А когда узнал от нее, что ее папа – демократ, поимел ее в другой раз. (Ударяет рукой по спинке дивана.) Я никогда не любил демократов! А девочке, правда, тогда понравилось, как я ее поимел. (Пауза.) Эту черту я подметил потом во многих демократах. Как никто другой, они способны оценить по достоинству, когда их имеет более сильный. (Пауза. Поднимается с дивана, направляется в дальний правый угол, где остатки телевизора.) В старом доме все старое, никуда не годится. Везде следы долбаных демократов. Вон там сгоревший телевизор – его закоротило на какой-то говенной оппозиционной программе… (Пауза.) Камин, заваленный мусором и брехливыми демократическими листовками. (Подходит к камину, берет висящую сбоку кочергу, наклонившись, ворошит ею в камине бумажный мусор и жестяные банки. Затем, выпрямившись, подтягивает вверх гири на настенных часах.) И только стенные часы на ходу. Отцовские часы – на ходу! Они по-прежнему отсчитывают старое доброе время, когда дом был молодым и шумным, а я – совсем ребенком. Проказником и непоседой, у которого был один довольно заметный недостаток. (Пауза.) Я давно изжил тот недостаток, зато теперь меня презирает мой единственный сын, упрекая меня в том, что, избавившись от порока, я превратился в беспросветного зануду и лишился былой привлекательности. Ха-ха-ха, как далеко зашло дело! От меня отрекся родной сын, и ненавидят демократы. А тогда, в детстве, я знать не знал никаких демократов. Мне и сейчас глубоко насрать на них. (Расхаживает по гостиной, постукивая кочергой, точно стеком, по голенищу сапога.) К слову сказать, позавчера я собственноручно пытал трех демократов. Стал допытываться у них, что по-прежнему связывает меня со старым домом. Первый демократишка, которому я сломал кулаком нос, предположил, что я до сих пор вспоминаю ту юную девицу, которую трахнул на продавленном диване и тем самым открыл счет побед над демократами. (Пауза.) У второй моей жертвы – я подбил ей оба глаза – воображение оказалось еще смелей: второй решил, что я никак не могу вычеркнуть из памяти пересохшую реку, на берегу которой я расстрелял пять тысяч своих сограждан. (Пауза.) Третий демократишка, под пыткой, беспомощно волоча перебитую ногу, едва не попал в цель. Он дерзко ответил – меня вечно будет тянуть в этот дом, потому что из всех известных мне измерительных приборов в нем чудом сохранились лишь старые стенные часы. И нет счетчика радости – грозы и объекта ненависти всех демократов. Третий вдруг решил, что мне, его диктатору и палачу, ничто человеческое не чуждо. Что мои заскорузлые чувства так же не терпят никакого контроля и диктата над собой, как чувства любого другого человека. (Пауза.) Он был близок к цели, этот третий демократ, но все же суть загадки ему не далась. За это я его и казнил. Как и двух остальных. (Подходит к телевизору и внезапно обрушивает на него сильный удар кочергой, отчего телевизор окончательно разваливается.) Вот такой дурацкий анекдот я прочел в интернете. Некто, сдается мне, какой-нибудь вшивый демократишка, непримиримый борец со счетчиками радости, вздумал покопаться в моем прошлом и выяснить, отчего я стремлюсь в старый дом до сих пор. И что вышло из его глупой затеи? Да ничего путного и не вышло! Разве у демократов может выйти что-нибудь путное! (Пауза.) Ничего тот дурак-демократ, что разместил пасквиль в интернете, не выведал, не угадал – лишь разворошил кучу старого навоза да привлек к старому дому нескончаемый поток зевак, тупиц и авантюристов. Кого теперь здесь только ни увидишь. (Пауза. Замирает на месте, настороженно прислушивается к шагам, раздавшимся со стороны прихожей.) Чу! Вон кто-то легок на помине. Чтоб тебе пусто было! Только настроился на душевный лад, только от сердца отлегло – так на тебе!.. (С недовольным видом, чертыхаясь себе под нос, скрывается в двери, ведущей в сад.)

(В гостиную через правую дверь входят Вера и Яна. Вера одета в голубые обтягивающие джинсы, светлый топик и высокие шпильки; на Яне зеленая солдатская майка, галифе и тяжелые ботинки, за плечами – военный рюкзак. Вера идет на шаг впереди, Яна пытается догнать ее и схватить за руку. Неожиданно девушки останавливаются посреди комнаты.)

Яна. Ты такая нежная. (Берет Веру за руку.) Пальчики тоненькие, кожа розовая, гладкая, как персик. Дай я тебя оближу. (Пытается поцеловать Вере руку.)

Вера (вырывает у Яны свою руку). Тебе нечем заняться?

Яна. Не с кем, Верочка, не с кем. Мой старый хрыч и в самом деле старый, он уже почти ничего не может… А тут ты как раз кстати подвернулась. Вся из себя недотрога… нежная… Меня так это заводит! (Порывается обнять Веру.)

Вера. Отстань, чего привязалась? (Усаживается на диван.)

Яна. Я не привязываюсь, а клеюсь. (Садится рядом, трется щекой о волосы Веры.)

Вера (отталкивает от себя Яну). Яна, отвали!

Яна. Ну что ты ломаешься?

Вера. С минуту на минуту сюда придет Лукин, он ждет от меня отчета.

Яна. А-а, так ты боишься, что шеф застукает нас вдвоем. Вот что я тебе посоветую: плюнь на него. (Заглядывает Вере в глаза, потом быстро целует в губы.) Черт, до чего же ты нежная и мажорная. Не к лицу парню быть таким.

Вера (раздраженно). Я не парень! С чего ты взяла, дура!

Яна. На кой хрен ты ввязалась в это дерьмо? Вышла бы замуж за офицера хунты – тупого, неотесанного, но крепкого мужлана, пахнущего порохом и одеколоном, нарожала б ему пухленьких, розовеньких детишек, варила б ему кашу и щи… А днем, когда твой Емеля отправлялся бы на службу, принимала б меня в тепленькой спаленке. (Пауза. Отстраняется от Веры, пристальным взглядом оценивает ее фигуру.) Не пойму никак, мужик ты или девка?

Вера. Вот заладила как попугай! Что, после своего старика совершенно утратила нюх?

Яна. Если ты и впрямь из себя вся такая правильная и утонченная, то на кой хрен поступила в отдел расследований?!

Вера (вспыхнув). Не твое собачье дело!

Яна. Ха-ха, да ты еще огрызаться умеешь! Давай лай, лай – меня это еще больше заводит. Только признайся, что ты забыла в отделе расследований? Неужто до тебя еще не дошло, что эта грубая, варварская работа – копаться в кровавых кусках мяса, а еще хуже – в протухших душонках наших ненаглядных сограждан – занятие не для чистоплюев и хорошеньких девочек. Ведь ты же, признайся, хорошенькая девочка? У тебя, наверно, в голове и между ног полный порядок? Чистые мысли разложены по полочкам, словно столовое серебро, начищенное до рези в глазах; а между ног все аккуратно выбрито и сладко сочится, точно у последней шлюхи? А дома царит идеальный порядок, глядя на который меня тотчас стошнит; эдакое уютное гнездышко, обласканное твоей бескорыстной любовью, в котором нет места безысходности, сомнениям и тревоге; и твой счетчик радости – эталон для безликой, слабоумной толпы, не знающей иных средств против уныния, кроме как алкоголь и таблетки? Ты – пай-девочка, ты – образец для подражания, ты – гордость хунты, ты – мишень для злых языков, этих грубых, ограниченных бунтарей; но невзирая ни на что, на их жестокие нападки в твой адрес и откровенную лесть, ты перспективна, ты – объект вожделения многих и многих мужчин, ты – будущий лауреат какой-нибудь правительственной премии имени генерала Войновича, вручаемой лишь его лучшим ищейкам и соглядатаям; с тобой мечтают дружить топ-модели, кинозвезды и армия домохозяек – одичавших жен офицеров хунты; одной лишь тебе улыбается солнце в этой мрачной, серой стране; в твое окно стучится продрогший дождь и заглядывают жалкие звезды; к тебе тянутся сотни детских ручонок, мечтая обнять тебя за шею, заранее прощая тебе твою вечную занятость; а старики молятся богу, чтобы ты перевела их на противоположную сторону улицы, –  старики наивно надеются, что ты единственная, кто наверняка знает, в какой стороне находится рай…

(Вера вскакивает с дивана, бросается к двери, ведущей в сад; Яна настигает ее, грубо разворачивает лицом к себе.)

Но ты… ты – тварь! Ты предала их всех и саму себя прежде всего. Ты водишь их за нос. Твоя нежность – яд, твоя персиковая кожа – блеф, твои благочестие и добродетель – фальшь, пустой звук, нет, хуже: твоя кроткая, смиренная душонка, которая продалась отделу расследований – а значит, ты продалась хунте, – Вера, твоя прикинувшаяся овечкой душа – ужасная мина, на которую нет-нет, да и наступают сердца доверчивых домохозяек, детей и стариков. Вот что я тебе скажу: сейчас же подай рапорт об отставке, уйди из отдела расследований, вернись в свое уютное гнездышко и разбей молотком для отбивных свой чертов счетчик радости! Ибо он пронизан самой бессовестной ложью, против которой даже смертельная радиация – пустяк! (Пауза.) Ну а если ты и впредь продолжишь ломаться, строить из себя нежную сучку, верой и правдой служащую в отделе расследований и стелющуюся перед хунтой – я трахну тебя. Трахну! И тогда все узнают, что ты – парень…

(Вера внезапно бьет Яну кулаком по лицу. Яна падает как подкошенная.)

Вера (вытирает руку, испачканную в крови, о майку Яны). Не узнают. В ближайший час-другой никто ничего не узнает. А когда ты придешь в себя, я, может, и сама тебя трахну. Но сию минуту ничего не обещаю: ни секса, ни ответных щенячьих нежностей. Там видно будет. (Пауза.) Что касается моего счетчика радости. Зря ты тронула эту тему. Хм, я ношусь с моим счетчиком почище, чем со своей девственностью. О, если бы ты только знала, чего мне стоили правильные, идеальные, как ты сказала, показания этого счетчика! Скольких близких я потеряла, сколько друзей плюнуло мне в спину только из-за того, что мой счетчик показывает радость, одобренную и восхваленную хунтой. (Пауза.) Погоди, наступит час, я брошу играть роль, которую ненавижу всей душой, и обязательно откроюсь тебе и всем: домохозяйкам, детям и старикам. Может, и после этого найдутся люди, которые, узнав правду обо мне, плюнут мне в спину. Но это будет совсем другое время, когда восторжествует справедливость, когда ни моя, ни твоя радость, ни чья-либо другая радость не будет больше измеряться счетчиками и правительственными указами.

(Справа, со стороны прихожей, раздаются шаги – кто-то решительно приближается к гостиной. Спохватившись, Вера утаскивает за руки бездыханное тело Яны в левую дверь. В дверь справа входит Лукин. На нем штатский костюм. Лукин настороженно прислушивается к шуму, доносящемуся из комнаты слева.)

Лукин (подходя к левой двери). Вера, ты?

Вера (запыхавшись, выбегает из двери слева; за спиной девушки рюкзак Яны). Да, Иван Ильич, здравствуйте!

Лукин (окидывает Веру подозрительным взглядом). Опаздываешь, я жду тебя уже больше четверти часа. Мы ведь договорились с тобой встретиться на крыльце. А что ты делала в той комнате? (Пауза.) Что стряслось, Вера?

Вера. Очередное чепе.

Лукин. Что, опять поджог?

Вера (с деланной веселостью). Нет, в этот раз затопили. Когда легавые взломали дверь, их – вот умора! – чуть не снесло потоком воды!

Лукин (осуждающе). Ты снова назвала милиционеров легавыми.

Вера. Да? А вы знаете другое имя ментов?

Лукин. Ты упряма, Вера, и никак не хочешь понять, что наших коллег нужно уважать.

Вера. Тьфу! Плевала я на ваших калек! Нечего напяливать на меня их поганую шкуру: я – дипломированный детектив, а они – менты необразованные!

Лукин. Ну-ну, довольно, Вера. За такое явное пренебрежение к милиции генерала Войновича можно запросто схлопотать срок.

Вера (елейным голосом). Но вы же не выдадите меня легавым, Иван Ильич, ведь так – не выдадите? (Опускается перед Лукиным на колени, обнимает его за ноги.)

Лукин. Перестань… Не сейчас… (Пытается поднять девушку.) Так что там за наводнение?

Вера (встает, продолжает как ни в чем не бывало, с энтузиазмом). Ну, я же говорю вам: в доме №47 на улице Ильинской, в 19-той квартире настоящий потоп!

Лукин (озабоченный известием). Жильцы?

(Сладко потянувшись всем телом, Вера решает размяться и пройтись по гостиной. Не торопясь, направляется к окну. Лукин с минуту-другую ждет.)

Лукин. Я спрашиваю: жертвы есть?

Вера (равнодушно). Ни одного тела не нашли. (Бросает взгляд на сгоревший телевизор.) Я проверила: в квартире было прописано три человека: 43-летний мужчина, сорокалетняя женщина, его жена, и их 22-летняя дочь.

Лукин. И что? Неужели никого?

Вера (садится на стул возле камина). Абсолютно никаких следов.

Лукин. Погоди, дом 47 по Ильинской… Но именно в нем три месяца назад сгорела дотла трехкомнатная квартира?

Вера. Ага, пожар внезапно случился в квартире напротив, №21. И также не нашли ни одного тела. (Заглядывает в камин.) Даже обугленной косточки нигде не завалялось.

Лукин. Вполне возможно, что на момент происшествий обе квартиры были пусты. Вот и не нашли в них ни трупов, ни следов, указывающих на чью-либо смерть.

Вера. Яна предварительно допросила соседей. Так вот, по ее словам, часть соседей стучали себе в грудь и божились, что жильцы пострадавших квартир находились у себя дома, когда там начался пожар и наводнение.

Лукин. Свидетели слышали крики о помощи?

Вера. Вроде того.

Лукин. Почему же никто из них не пришел на помощь потерпевшим?

Вера. Иван Ильич, вы такое спрашиваете! (Дергает на себя гирю настенных часов.) Кто ж в наше время кому-нибудь помогает? Тем более, когда такой огонь полыхал – жуть! Все тут же по своим норкам и попрятались. (Пауза.) Хотя…

Лукин. Да?

Вера. Мы с Яной пробовали проработать версию, по которой жильцы квартиры №21 могли вовремя спастись или даже заранее, еще до пожара, смыться.

Лукин. То есть, по вашей версии, сами жильцы и подожгли квартиру?

Вера. Была такая идея. Дело в том, что показания их счетчика радости…

Лукин (насторожившись). Счетчик радости? Он не пострадал от пожара?

Вера. И вы еще спрашиваете, Иван Ильич! Вы же лучше меня знаете: нашим счетчикам радости не страшны ни огонь, ни вода, ни медные трубы.

Лукин. Причем тут трубы?

Вера. Ну, попадаются же придурки, которые пытаются разбить счетчики стальной трубой или арматурой.

Лукин. Да, народец наш сволочной, на все готов пойти, лишь бы скрыть свои истинные чувства… (Садится на диван.) Так что же с тем счетчиком из квартиры №21?

Вера. Показания счетчика желали быть лучшими. Грубо говоря, радости в них кот наплакал!

Лукин. Выходит, жильцы с полным сознанием дела подожгли и скрылись. Или…

Вера. Или кто-то совершил над ними самосуд.

Лукин. Да, и тебе пришла эта мысль? Хотя, конечно, ты должна быть в курсе, что существует некая тайная организация, радикально настроенная к тем пользователям счетчиков радости, которые с тупым упрямством не желают проявлять свою радость в полной мере.

Вера (садится на диван рядом с Лукиным). Ага, я что-то слыхала об этих террористах. Говорят, среди них немало бывших вояк и воинственно настроенных буржуев. Попадаются даже контролеры.

Лукин. Контролеры убивают жильцов за то, что те отказываются радоваться? Для меня это новость. (Пауза.) Пожалуй, я и сам, собственными руками задушил бы с дюжину таких выродков.

Вера. Ой, какая у вас необузданная фантазия, Иван Ильич! (Подвигается к нему почти вплотную.) Может, это вы порешили тех жильцов: вначале сожгли квартиру №21, а потом затопили их соседей напротив?

Лукин (возмущенный, вскакивает с дивана). Что за вздор ты несешь? Как-никак с начальством разговариваешь! (Стремительно шагает в сторону прихожей.)

Вера (бросается догонять Лукина). Простите, Иван Ильич. Бывает, заносит меня. Но я буду с этим бороться, клянусь вам!

Лукин (останавливается). Так-то лучше. (С прежним любопытством.) Что же все-таки сталось с жильцами из 21-й? Подали на них в розыск?

Вера. Да. Но до сих пор мы не отыскали ни живых жильцов, ни их сгоревших останков. Аналогичная ситуация в квартире №19.

Лукин. Мутная картинка получается. Два крупных преступления меньше, чем за полгода. В одном доме на одном этаже.

Вера. Шесть преступлений.

Лукин (замирает, потрясенный, возле стола). Что? Что ты сказала?!

Вера. Ну, с этими двумя свежими выходит всего шесть. Да вы не волнуйтесь так, Иван Ильич. (Устремляется к камину, хватает стул, стоящий справа от него, и быстро возвращается.)

Лукин. А еще четыре откуда взялось? (Опускается на стул, поставленный перед ним Верой.)

Вера (идет за вторым стулом). С прошлого года.

Лукин (в ярости стучит кулаком по столу). Почему я ничего не знаю об этом?!

Вера (садится за стол напротив Лукина). Так вы ж не спрашивали, Иван Ильич. Мало ли что было в прошлом году. Вы напрасно сердитесь на меня, Иван Ильич. (Пауза.) Ведь в прошлом году вы работали в другом отделе, поэтому и понятия не имели, что творилось в этом долбанном доме.

(Пауза.)

Лукин. И что же происходило год назад в этом долбанном доме?

Вера. Да все то же: одних взорвали, других отравили газом…

Лукин. Похоже, кто-то объявил войну жильцам дома. (Командным тоном.) Вера, мне срочно нужно знать всю подноготную дома №47 по улице Ильинской!

Вера. Уже готово, Иван Ильич. (Поспешно вынимает из рюкзака папку с бумагами, раскладывает на столе.) Дом как дом: торгаши, пенсионеры, студенты, алкоголики, дачники, рабочие… Лояльность к диктатору Войновичу ниже среднего.

Лукин (недоверчиво). Что, так уж ничего примечательного?

Вера. Ну, разве что вот это. (Листает бумаги.) В августе и октябре прошлого года было убито двое контролеров счетчиков радости.

Лукин. Час от часу не легче! (Пауза.) Убийцы найдены?

Вера. До сих пор ищем.

Лукин. Кто расследует дело?

Вера. Я. (Пауза.) Вы тогда занимались убийством полковника Медведчука – правой руки диктатора Войновича, поэтому, наверно, не в курсе.

Лукин. Подозреваемые?

Вера. Да весь дом, поди. Ведь трупы контролеров обнаружили…

Лукин (с явным облегчением). Что? Слава богу, хоть их трупы нашлись! Значит, не все так плохо.

Вера. …аж на крыше дома. И то чисто случайно. Кто-то из жильцов полез на крышу восстановить оборванный хулиганами сетевой кабель и наткнулся на мертвых контролеров.

Лукин. Что, оба раза трупы контролеров подбрасывали на крышу?

Вера. Ага.

Лукин. И оба раза находили контролеров на крыше лишь тогда, когда пытались восстановить кабель?

Вера (пожимает плечами). Выходит, так.

Лукин. Хм, и не лень было убийце тащить трупы на чердак.

Вера. А сколько при этом пришлось покорячиться. Не каждой девушке это под силу.

Лукин (ошарашенный новостью). Что?

(Пауза.)

Вера (замявшись). Я говорю, а вдруг убийца – девушка?

Лукин. Вздор! Зачем девушке убивать контролеров?

Вера. Ну, к примеру, приходит контролер снимать показания со счетчика радости, а в квартире, куда он пришел, живет одинокая девушка.

Лукин. Причем тут одинокая девушка?

Вера. Неважно. Может, и не одинокая, может, уже и не девушка. Живет, короче, в квартире, куда завалил назойливый контролер, женщина. И все у нее в тот день наперекосяк, все насмарку: и любовь, и работа, и сериал по телеку – дрянь! А тут еще вдобавок на новых сапогах каблук сломался, муж ушел или парень бросил, а любимые пирожки с ливером оказались протухшими. Представляете…

Лукин (в недоумении). Протухшие пирожки?

Вера (распаляясь все сильней). …каково этой женщине, у которой жизнь не удалась, любовь накрылась медным тазиком? Ее больше не прет от этой жизни, ни фига не радует вокруг, вот она и…

Лукин (снисходительно). Ну-ну.

Вера (вздохнув). Вот она и не радуется. Понимаете, Иван Ильич, о чем я? Не хочет женщина радоваться в такой момент. Нет у нее ни желания, ни душевных сил. Хочется ей вместо этого застрелиться или рыдать в подушку.

Лукин (насмешливо). А в эту минуту в квартиру заходит контролер…

Вера (резко выйдя из себя, бьет кулаком по столу). Черт, стучаться надо!

Лукин (вздрагивает от неожиданности). Вера, хочу напомнить вам: каждый контролер в нашей стране наделен почти безграничными правами, в том числе неоспоримым правом входить в любой дом без стука.

Вера (смиренно). Конечно, Иван Ильич. Так там, наверно, и было. Контролер вломился в очередной дом, а там женщина убивается от одного ей понятного горя. А такая женщина на все способна, ей убить человека – раз плюнуть!

Лукин (назидательно). Это все эмоции, Вера Иосифовна. Контролер выполнял свой профессиональный долг: снимал показания со счетчика радости – и только. А, судя по вашим предположениям, показания счетчика в той квартире, о которой вы так убедительно рассказываете, были далеки от нормы, утвержденной в законодательном порядке правительством генерала Войновича.

(Вера плачет. Войнович поднимается со стула, подходит к девушке; прижав ее голову к своей груди, гладит Веру по волосам.)

Я прав, Вера?

Вера (дрожа всем телом, прижимается к Лукину). Иван Ильич, это ведь всего лишь моя фантазия. Откуда мне знать, в какие квартиры заходили убитые контролеры? Может быть, они и не к женщинам заходили, а к мужчинам. Мало ли сейчас несчастных мужиков, у которых ничего больше не стоит: ни руки, ни прочие члены тела. Должно быть, какого-нибудь мужчину уволили с работы или понизили в должности, или он не может нигде денег наскрести на бутылку – вот у него счетчик радости и упал до нуля. А может, у мужика, наоборот, вроде все есть: и бизнес свой, и жена, и дочь-красавица, и любовница младше дочери, и две крутых иномарки. А чего-то все-таки нет. Не достает до полного счастья какого-то пунктика. Вот мужику этому и не до радости, не до веселья. Вот он места себе и не находит, ищет свой пунктик – но все напрасно; тогда он начинает срываться на близких, жену все чаще поколачивает, а тут контролер совершенно некстати: давай, мол, показания счетчика; ну мужик и дал ему… раз. Потом другой, третий! В конце концов, забил контролера ногами до смерти, а затем затащил труп на крышу, чтоб не мельтешил перед глазами.

(Лукин внезапно отталкивает от себя голову девушки, отходит от нее на два шага назад. Принимается говорить, глядя над головой Веры.)

Лукин (официальным тоном, словно зачитывая доклад). Человек, испытывающий ипохондрию, или депрессию, несет уголовную ответственность, равно как вор или тунеядец, обкрадывающий свое государство или не желающий вносить посильный вклад в его развитие. Правительство генерала Войновича достигло внушительных результатов в укреплении военной и экономической мощи страны, обеспечении своих граждан необходимыми благами, а части сограждан в награду за их похвальное рвение и старательный труд предоставило поистине роскошные условия жизни. Ни один ипохондрик не сможет сегодня вразумительно объяснить, что вызывает в его мозгу страх, недовольство, психический гнет и разочарование. А если и попытается найти, то его объяснение, вероятней всего, будет грешить всяческими домыслами и заблуждениями, далекими от правды в силу того, что нет и не может быть ни малейшего основания для преступной хандры, безразличия и вялости духа. Правительство генерала Войновича приложило немало сил, чтобы окружить сограждан разнообразными источниками радости; в свою очередь каждый гражданин обязан утолять жажду приятных, радостных эмоций именно из этих источников и с благодарностью отзываться на всякую заботу генерала Войновича, окружившего соотечественников, точно планету Сатурн, плотным сверкающим кольцом неиссякаемой радости!

(Пауза.)

Вера (неуверенно). Ну а если человеку что-то мешает принять прорву этой искристой радости?

Лукин. Что же мешает нашему человеку чувствовать себя безгранично счастливым и радостным? Не уметь радоваться или сознательно отказываться от радости равносильно утрате чувства времени. Назначение счетчиков радости как раз и заключается в том, чтобы поддерживать в человеке постоянное стремление к радости, а с другой стороны, чтобы непрерывно напоминать ему, что, подобно времени, радость имеет свою цену.

Вера. Счастливые часов не наблюдают. Как, по-вашему, Иван Ильич, можно то же самое сказать о людях, хоть раз в жизни испытавших настоящую радость?

Лукин. Бред! Чушь! (Садится на свой стул.) Профанация великих идей генерала Войновича! Человек должен отдавать себе отчет, что он делает и что чувствует. Внутренний мир человека, его эмоциональный настрой и душевное здоровье – удел не только этого конкретного человека, его чувства принадлежат государству! Вера Иосифовна, кто из жильцов проходил по делу об убийстве двух контролеров и четырех семей в доме №47? Даю вам минуту…

Вера (растерявшись). Погодите, Иван Ильич, не так быстро. (Вынимает из рюкзака еще пачку исписанных листов бумаги, кладет их рядом с первой стопкой.) Вот он список, немалый, должна вам сказать: Пилипенко из третьей квартиры – пожарник или водолаз, пенсионеры Валентина и Семен Горобец из восьмой, семья строителей Бугаевых из 23-й, Родион Макарчук с отцом Федором Петровичем из 31-й – оба беспробудные пьяницы, Анна Хижняк из 45-й – не то проститутка, не то и впрямь балерина, молодая пара Сергей и Женя Сысоевы из 57-й – кажется, преподают в университете, темная подозрительная личность Захар Трохименко из 69-й, брат и сестра Игорь и Алена Спивак из 84-й – по-моему, они все-таки муж и жена. В общей сложности 50 или 55 человек. Это примерно 30 процентов всех жильцов, проживающих в доме.

Лукин. Что значит "30 процентов"? Почему не все сто?!

Вера. Многих не было в тот момент, когда были совершены убийства и когда жильцов стали вызывать давать свидетельские показания. Вы же знаете, какое сейчас время… (Смотрит на список с таким видом, будто видит его впервые.)

Лукин. Время тотальной радости!

Вера (в недоумении листает список). Часть жильцов, чтобы выжить, уехала на заработки в соседнюю страну, другая, более благополучная, находилась в столице по делам или так. Кто-то из жильцов не открыл легавым, потому что был вдрызг пьян или не смог подняться на ноги, вконец ослабнув от голода, а кто-то не скрывал своей ненависти к ментам и… (С большим сомнением смотрит на список.)

Лукин. Что за страсти вы мне рассказываете, Вера Иосифовна? Думаете меня разжалобить? Напрасный труд, уверяю вас. Лучше доложите, все ли жильцы из второго подъезда были привлечены к даче показаний в качестве свидетелей, после того как были совершены нападения на квартиры номер 19 и номер 21?..

(Вера вскакивает со стула, хватает со стола список и поспешно отходит на шаг от Лукина. Вдруг она быстро рвет список на четыре части.)

Вы что… что вы себе позволяете, Северина?! На кой черт вы порвали список?! Вы пойдете под трибунал!!

Вера (спокойным голосом, как ни в чем не бывало). Это не тот список, Иван Ильич.

Лукин (ошарашенный). Как не тот?

Вера. Он из дома №74. А нам нужен дом №47.

Лукин (растерявшись еще больше). А там, в 74-ом, тоже, что ли… беспорядки?

Вера. Ага. Поджоги, наводнения, убийства.

Лукин. Так давайте…

Вера (твердо). Нет, Иван Ильич, отставим 74-ый на следующий раз. На десерт. А сейчас возьмемся за главное блюдо. (Успокоившись, садится на стул. Потирает руки, словно в предвкушении скорого удовольствия.) Мы же решили с вами заняться домом №47 – значит, будем заниматься им. (Достает из рюкзака третий список.) Вот, с Рябцевыми, Бойко и Девяткиными поговорить, к сожалению, не удалось.

Лукин (вновь обретая уверенность). Не дорабатываете, Северина. Нужно срочно ужесточить меры!

Вера. Не получится ужесточить. 21-я квартира, в которой жили Девяткины, как я вам уже докладывала, сгорела дотла. Борис Квасников с женой и 22-летней дочерью исчезли из затопленной доверху квартиры №19. А Рябцевы, Надежда Юрьевна с Пал Семенычем, и Михаил Бойко с женой и двумя детьми пропали без вести еще в прошлом году: Рябцевы – в марте, а Бойко – в июне.

Лукин. Что, их квартиры тоже сожгли или затопили?

Вера. Не совсем так. Квартиру, где жили Рябцевы, разворотило мощным взрывом, а в трехкомнатную Бойко пустили газ.

Лукин. Должно быть, Бойко свел таким образом счеты с жизнью? И открыл с этой целью газовую конфорку.

Вера. Газ оказался нервно-паралитический.

Лукин (снова теряя самообладание). Проклятье! Трупы опознали?

Вера. Ни одного трупа, как и в случае с остальными квартирами, найдено не было.

(Пауза.)

Лукин. Убийцы, очевидно, настоящие профессионалы. Не оставили нам ни единого следа, ни одной зацепки. (Пауза.) Но вот что примечательно: контролер-убийца (если жильцов и в самом деле убивал контролер-фанат) возник раньше, чем истребители контролеров.

Вера. Это и придется нам выяснить.

Лукин. Вот и выясняйте, Северина! Берите себе людей, берите Яну – и выясняйте! (Пауза. Выражение лица Лукина становится таким, словно он в эту минуту вспомнил что-то очень важное – и тотчас же пожалел об этом.) К слову сказать… а где Яна? (Осматривается с всевозрастающим раздражением.) Северина, где ваша напарница Глаголева? Вы же на встречу должны были прийти вдвоем!

(Вера вжимает голову в плечи, с минуту смотрит перед собой затравленным взглядом. Затем, явно храбрясь, вскидывает на Лукина голову.)

Вера. Не извольте беспокоиться, Иван Ильич, Яна здесь рядом. В саду. (Встает из-за стола, подходит к двери, ведущей в сад, кричит). Янка, ну сколько можно? Имей совесть!

Лукин (несколько обескураженный). А что с Глаголевой?

Вера. А! Пустяки. Упала в обморок.

Лукин. Что?!

Вера. Ну, знаете, у многих горожан это бывает, особенно у женщин. Кислородное голодание. Потом кислородное отравление. Я посоветовала Янке пройтись по саду, пока мы с вами все обсудим.

Лукин. Это, конечно… Но ты хотя бы поставила меня в известность, что с ней такое… (Замолкает, прислушиваясь к внезапному шуму, раздавшемуся из комнаты слева.)

Голос Яны (недовольный). Только тебя не хватало на мою голову! Отстань, обойдусь без сопливых!.. Вот пристал. Ладно, пошли, а то там без меня никак.

(Из левой двери в гостиную входят Яна и неизвестный молодой человек. Это – Гоша. Яна идет, чуть заметно пошатываясь, под глазом у нее расплылся синяк; Гоша заботливо держит ее под руку.)

Вера. А вон и Янка, легка на помине. (Бросает взгляд в сторону Гоши.) Быстро ты мне замену нашла.

Яна (отталкивает от себя руку Гоши.) Этот, что ли? Да я в первый раз его вижу! Я прилегла, вон там (кивает в сторону двери слева), голова гудит как котел – ты ж как врезала, дура! А он забрался в окно и чуть на меня не наступил. Дебил! (Подходит к дивану, с усталым видом садится.)

Гоша (останавливается в трех шагах от стола, за которым по-прежнему сидит Лукин, обращается к Яне). Откуда мне знать, что там были вы? Ведь в комнате тьма какая – хоть глаз выколи!

Лукин (холодно). Что вам здесь надо, молодой человек? Вам пришла повестка?

Яна (отряхивается с брезгливым видом). Да он сам. Спешит, небось, донести на своих соседей, пока они не донесли на него.

Лукин (командным тоном). Выйдете за дверь, а войдете, когда я вас позову.

Вера (приближается к Гоше). Может, пусть останется, раз вошел, а, Иван Ильич?

Лукин (раздраженно). Вера, право, что вы лезете, куда вам не следует!

Яна. Пусть Верка и допросит его. Из какой ты квартиры, парень?

Гоша (ухмыляется с некоторым высокомерием в голосе). Ты меня с кем-то спутала, детка. Я – контролер.

(Пауза.)

Лукин. Кто?

(Вера от неожиданности замирает.)

Яна. Контролер?!

Гоша (ухмыляясь). Но от допроса, наверно, не откажусь. (Бросает игривый взгляд на Яну, затем на Веру.) При единственном условии, девочки: допрос мы проведем с пристрастием… в комнате с большой двуспальной кроватью.

Яна (презрительно фыркает). Кончай трепаться. Давай колись, кто ты на самом деле.

Гоша. Какая ты строгая, детка. А я больше люблю нежных и покладистых. Как твоя тихая подружка. (Косит взглядом на Веру.)

Вера (вздрагивает). Я не тихая.

Лукин (холодно прищурившись и сжав губы). Молодой человек, говорите по существу. Не стоит привлекать внимание таким дешевым способом. Если вы и вправду, как изволили выразиться, контролер, то представьте сейчас же документы, удостоверяющие вашу личность и подтверждающие, что вы и в самом деле являетесь государственным контролером.

Яна. Да самозванец он, разве не видно! Ну, где твое липовое ксиво?

Вера. Зачем ты обижаешь? Ведь мы даже не знаем его имени. (Делает шаг к Гоше.)

Гоша (идет Вере навстречу, усмехнувшись, протягивает ей удостоверение). Георгий Глушко. Но для тебя, детка, просто Гоша. А для тебя (поворачивается к Яне) – Юра.

(Вера, даже не взглянув на удостоверение, передает его Лукину.)

Лукин (читает, глядя в удостоверение). Георгий Сергеевич… специалист Комитета по контролю счетчиков радости… (Поднимает глаза на Гошу.) Почему прислали именно вас, Георгий? У вас же нет и года стажа!

Яна. Да на фиг он вообще нужен, контролеришка этот? Разберемся без сопливых!

Гоша. Что ты говоришь, детка? На фиг я тебе нужен? А вот сниму показания с твоего счетчика радости, тогда поглядим, какая ты после этого будешь смелая и веселая.

Вера. А вот угрожать, Гоша, – признак плохого тона. (Замечает смену настроения на лице Лукина.) Что-то не так, Иван Ильич?

(Лукин поднимается из-за стола, разводит виновато руками.)

Лукин (несколько досадливым, разочарованным тоном). Каюсь, друзья. Два дня назад я обратился в Комитет с просьбой прислать к нам контролера…

Яна. Так это вы?!

Лукин. …Но, разумеется, никак не мог предположить, что нам выделят совсем юного и неопытного специалиста.

Гоша (с вызовом). Откуда вам знать, на что я способен? Проверьте меня в деле, тогда и делайте вывод.

Вера. Иван Ильич, Гоша будет помогать нам в расследовании?

Лукин. Да, он проверит в доме №47 все счетчики радости, дабы мы были уверены в благонадежности жильцов.

Яна. Проще говоря, Юрик попытается уверить нас, что никто из дебильных жильцов не подкручивал свои счетчики, не мочил тех двух контролеров,  а собственные квартиры поджег спьяну или сдуру.

Вера. Какая глупость! С чего ты взяла, что жильцы сами поджигали свои квартиры? Это еще нужно доказать!

Лукин (морщась). Детектив Северина и детектив Глаголева, немедленно уймитесь! (Возвращает удостоверение Гоше.) Так почему же все-таки вы?

Гоша (совершенно серьезно). У меня есть принципы.

Лукин (с нарочитым интересом). Ну-ка, ну-ка?

Гоша (заносчиво). Не перебивайте, раз дали слово.

Яна. Гляди, какой!

Гоша. Заткнись, детка!

Вера. Прошу вас, рассказывайте, мы вас внимательно слушаем.

Гоша. О принципах не рассказывают, их придерживаются. Первый мой принцип – счетчики радости должны быть в доме у каждого. В кабинетах, офисах, гаражах, подвалах…

Яна. На фига в подвалах-то? Чью ты радость будешь там измерять, крыс, что ли?

Гоша (не обратив внимания на реплику Яны). …детских комнатах милиции, тюрьмах, колониях, бараках, стадионах, кинозалах, амбарах, павильонах – короче, везде, где ступает нога человека. Где может раздаться его смех, прозвучать его слово, пролиться слеза радости. Включая церкви, комнаты пыток, муниципальные туалеты, кабинеты министров и даже апартаменты президента. Мой принцип – никому не делать поблажек! Ни себе, ни вам, ни президенту!..

Яна (подозрительно). А ты-то тут причем? Президентом намылился стать?

Гоша. …Счетчики радости – свидетели сотен тысяч человеческих историй. Наших с вами историй, историй близких, соседей, друзей, врагов, совершенно незнакомых нам людей – все-всех, кто волею судьбы оказался гражданином этой страны. Счетчики радости – сторожа и, если хотите, надсмотрщики над нашими чувствами; не дают спуску беспричинной тревоге и унынию, подавляют смуту в душе, но взамен открывают дорогу для радости. Счетчики радости – мерила нашей душевной работы. Это – новые божества, пришедшие на смену Аллаху, Христу, Ягве, Заратустре и Будде. Отныне мы обязаны поклоняться только им! Была б моя воля, я внедрил бы счетчики радости в сны людей, в их безалаберное подсознание, чтобы окончательно подчинить их мысли и чувства своей власти!

(Пауза.)

Яна. Долго зубрил наизусть?

Лукин. Какие у вас, право, амбициозные планы, Георгий Сергеевич. Но в целом ваши принципы внушают мне самое искреннее уважение… Хотя, нет, отдельные моменты все же вызвали некоторое сомнение.

Вера (с плохо скрытым раздражением). Гладко, как по книжке. И гадко. Гадко! (Не выдерживает – взрывается.) Псих, фашист, самовлюбленный гусак! Хотела б я видеть, что показывает твой счетчик радости!

Гоша (Вере – в приступе ярости). Погоди, детка, я еще встречусь с тобой один на один!

Лукин (осаживает Гошу). Довольно! Сейчас же прекратите перепалку!

(Пауза. Все замолкают. Пожав плечами, Вера идет к дивану, садится рядом с Яной. Яна пытается шутливо стукнуть Веру по голове, Вера уворачивается.)

Перейдем от слов к делу. Георгий, вы проверили счетчики радости в квартирах жильцов, проходящих по этому делу?

Гоша (сквозь зубы). Да, вот. (Протягивает Лукину папку с бумагами.)

Лукин (заглянув в папку). Невероятно, счетчики абсолютно у всех свидетелей зафиксировали отменные показатели! А у некоторых радость даже бьет через край…

Яна. Дурносмехи. (Щекочет Веру.) А-а, щекотки боишься!

Лукин. …Либо эти люди – идеальные граждане, преданные своему президенту, безоговорочно принявшие его условия жизни и гражданского поведения; либо все они – ловкие жулики и мошенники, перестроившие работу своих счетчиков таким образом, чтобы они показывали заведомо высокие показатели радости.

Гоша. Быть такого не может! Я собственноручно проверил каждый счетчик.

Яна (насмешливо). Видать, развели тебя, как лоха.

Вера (скривившись). Дурак самодовольный.

Лукин (вспыхивает, обращается к девушкам). Опять?! (Поворачивается к Гоше.) Пойдите-ка, Георгий, займитесь делом: проверьте счетчики еще раз. Тем более, свидетели все здесь, и вам никто не станет чинить препятствия.

Гоша (возмущенно). Но я только два часа назад как закончил их проверять!

Лукин. Идите, я приказываю! Вы здесь нам не нужны. (Отворачивается от Гоши, тот уходит с обиженным видом.) А мы приступим к допросу. Вера, позовите первого свидетеля.

Яна (вдогонку уходящему Гоше). Вали, вали, контролер хренов!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вечер шестого дня допросов свидетелей. Та же гостиная в старом, заброшенном особняке. В центре комнаты стол с двумя стульями, на столе графин с прозрачной жидкостью, стакан и несколько предметов: зимняя удочка, флеш-память, карманное зеркальце и баллончик с лаком для волос. Лицом к прихожей (к двери справа) за столом сидит Лукин. Из прихожей в гостиную входит Тесленко, худощавый, жилистый, простоватого вида мужчина. Не доходя шага до стола, останавливается с нерешительным видом, осматривается.

Лукин (усталым голосом). Не стойте, садитесь. Да смелее! Мне нужно принять еще кучу народу!

(Тесленко осторожно присаживается на край стула.)

Номер квартиры?

Тесленко. В восьмой мы живем.

Лукин. Фамилия?

Тесленко. Тесленко, Коля Тесленко.

Лукин. Профессия?

Тесленко. Чего, не понял?

Лукин. Кем работаете?

Тесленко (улыбается). А-а, экскаваторщик я.

Лукин. Копаете, стало быть?

Тесленко. Ага, копаю. (Ухмыляется.) Кого хошь закопаю, ха-ха! А могу по желанию на небо забросить. Я ведь еще крановщиком умею. На башенном кране то есть.

Лукин. Так это вы, Коля, забросили на крышу труп контролера?

(Лукин внезапно хватает со стола удочку и цепляет ею Тесленко за верхнюю губу и вынуждает его привстать. На миг оторопев от такой выходки, Тесленко быстро приходит в себя и ловко освобождается от удочки.)

Тесленко. Бог с тобой, дядя, ты что несешь? Он меня даже похвалил, контролер то есть, сказал, что радость у меня в норме, даже чуток план перевыполнил, так я ему за это водки налил, но он не стал, мол, на службе я…

Лукин. А с какой это стати вы такой радостный? (Встает со стула, обходит стол и встает за спиной Тесленко.) В чем секрет, поделитесь.

Тесленко (торопливо оборачивается). Да какой там еще секрет! Никакого секрета. Как-то оно само собой… Не люблю я ныть, короче. Потому мне и радостно.

Лукин (возвращается на свое место). Принимаете стимуляторы?

Тесленко. Тьфу, что за бред! Выпью водки, пивом залью, потом с Галькой своей покувыркаюсь – и счетчик аж пищит от радости!

Лукин. Слышали, наверное, как взорвали квартиру в вашем подъезде?

Тесленко. 14-ю, что ли? Там где Рябцевы жили?.. Да как я могу слышать, где что взрывают или затапливают! Я ж целыми днями на стройке пропадаю.

Лукин. Все копаете?

Тесленко. Ага.

Лукин (упирается удочкой Тесленко в грудь). Как относитесь к президенту Войновичу?

Тесленко. А что, мировой мужик. Я ему даже письмо написал. Чтоб перевел меня в прорабы. А то, понимаешь, суставы начинают побаливать. (Пауза.) Так президент до сих пор не ответил. Слушай, не в службу, а в дружбу: может, у тебя какая связь с ним есть?

Лукин. Ждите, президент вам обязательно ответит. А пока идите, копайте.

Тесленко. Да невмоготу мне. Если б ты только знал, как ломят суставы.

Лукин (морщась, щелкает удочкой по столу). Идите, идите!

(Поднявшись, Тесленко плетется к двери в прихожую. Лукин идет следом и исчезает в дверном проеме.)

Голос Лукина. Следующий!

(Со стороны сада входят почти одновременно Яна и Пятаченко, высокий, стройный молодой человек. На пути к столу Пятаченко вручает девушке букетик незабудок. Молодые люди заводят разговор.)

Яна (нюхает цветы). Из какой ты квартиры?

Пятаченко. Из 26-й.

Яна. Как зовут?

Пятаченко. Пятаченко Андрей.

Яна. А ты ничего… красавчик. Где работаешь?

Пятаченко (чуть смутившись). В компьютерном магазине.

Яна. Менеджером? (Подходит к столу, берется за спинку стула.)

Пятаченко (останавливается возле второго стула). Продавцом-консультантом.

Яна (пренебрежительно). А-а, понимаю, впариваешь железо.

Пятаченко. Вовсе нет. Помогаю подобрать корм для ноутбуков.

(Пауза.)

Яна (ошеломленная неожиданным ответом, резко опускается на стул). Как ты сказал?

Пятаченко (с невозмутимым видом садится). Я могу подобрать корм для любой марки ноутбука, исходя из объема его винчестера, оперативной памяти и параметров материнской платы. В основном предлагаются корма синтетические, но два дня назад завезли впервые четыре вида натуральных кормов.

Яна. И что, ноутбуки хавают эти корма? Как коты "вискас"? Черт, ты решил развести меня, да?!

Пятаченко (спокойным, уравновешенным тоном). Если корм подобран верно, ноутбук охотно его съедает.

(Пауза.)

Яна. Ты – псих?

Пятаченко (тихо). Я нормальный.

Яна. Если ноутбуки у тебя жрут всякую дрянь…

Пятаченко (упрямо). Я предлагаю только качественные продукты.

Яна. …значит, и ты должен, как ноутбук.

Пятаченко. Что – как ноутбук?

Яна (берет со стола флеш-память и протягивает Пятаченко). На, ешь.

Пятаченко. Но это же флешка?

Яна (кричит). Ешь!!

(Пятаченко кладет флеш-память в рот, раздается громкий хруст; с минуту Пятаченко покорно жует.)

Яна. Ты – псих.

Пятаченко. Я нормальный.

Яна. Теперь я поняла, почему у тебя счетчик радости частенько зашкаливает.

Пятаченко. Что вы хотите этим сказать?

Яна. Принято считать, что у некоторых психов избыток положительных эмоций.

Пятаченко. Ерунда, я радуюсь совсем по другой причине.

Яна. По какой же?

Пятаченко. Когда рассматриваю свою коллекцию монет.

Яна. Хм, ты вдобавок еще и коллекционер.

Пятаченко. С большим стажем.

Яна. Это ты поджег квартиру №21?

Пятаченко. Нет.

Яна. Кто может доказать твою непричастность к этому преступлению?

Пятаченко. Мой ноутбук.

Яна. Кончай туфту гнать! Придумай что-нибудь оригинальней.

Пятаченко. Той ночью, когда у Девяткиных вспыхнул пожар, мы вместе пили чай и рассматривали монеты.

Яна. С Девяткиным?

Пятаченко. Нет, с моим ноутбуком. Он снял меня на видео.

Яна. Ты точно псих.

Пятаченко. К тому же мне жаль по-человечески Сан Саныча.

Яна. Он тоже коллекционировал монеты?

Пятаченко. Нет. Сан Саныч покупал гномиков.

Яна. Девяткин собирал гномиков?! Этот плешивый старикан?

Пятаченко. Он еще не старик, ему всего 57. А жена Сан Саныча, кстати, на 19 лет моложе его. Правда, злая очень, я бы ни за что не стал жить с такой. У Сан Саныча было уже 16 гномиков, когда его жена-мегера покидала гномиков в мешок и спалила перед домом.

(Пауза.)

Яна. Ты бы хотел убить жену Сан Саныча?

Пятаченко (порывисто вскакивает со стула). Еще как! Но какая-то сволочь опередила меня! Никогда не прощу этого гадам!

Яна. Ну-ну, потише. Горячий же ты, как я погляжу. А вначале подумала: тюфяк тюфяком и несет что попало. Надо ж было такое придумать: ноутбуки кормить! Вискосом, небось? (Берет Пятаченко под руку и ведет к двери в прихожую.) Пойдем-ка, покажешь своих гномиков.

Пятаченко. Я коллекционирую монеты.

Яна (ухмыльнувшись, хватает Пятаченко ниже живота, увлекает к двери в сад). Вот мы и поглядим, что у тебя там за рубль.

(На пути к двери Яна и Пятаченко замечают Веру – она входит из прихожей. Пятаченко и Вера обмениваются любопытными взглядами. Заметив это, Яна чуть ли не насильно тащит Пятаченко к выходу из гостиной. Недоуменно пожав плечами, Вера опускается на стул. Уже на пороге Яна и Пятаченко сталкиваются нос к носу с третьим свидетелем – Анной Пинчук, полной, некрасивой женщиной. Пинчук бесцеремонно отталкивает Яну в сторону и, грузно ступая, решительно направляется к столу.)

Пинчук (без приглашения усаживается на стул). Здравствуйте! Это вы разыскиваете тех бесстрашных патриотов, что расправились с Бойко?

Вера (немного растерявшись от такого напора). С Бойко?

Пинчук. Ну да, семья Михал Петровича Бойко из квартиры №48. Отщепенцы и уроды, каких еще свет не видывал! Ух, мало их газом траванули, надо было на мелкие шмоточки покромсать, чтоб другим не повадно!

Вера. А вы сами-то кем будете?

Пинчук. Анна Васильевна Пинчук, 34 года, библиотекарь.

Вера. Вы говорите, что вам знакома семья Михаила Бойко?

Пинчук. А то! Разумеется, знакома, в одном ведь подъезде живем… Чтоб глаза мои никогда их не видели! Диссиденты! Снобы! Тунеядцы!

Вера. Успокойтесь, Анна Васильевна, теперь уже мало вероятно, что вы их снова увидите… (Пауза.) Позвольте узнать, а за что вы их так невзлюбили?

Пинчук. А за что их, скажите, любить, барышня? Я, к примеру, день в библиотеке, среди пыли и дурацких книг просижу, при этом едва отобьюсь от этих приставучих посетителей, что лезут и лезут, как тараканы, и вечно спрашивают бог знает о каких книгах, заместо того чтоб пахать на работе и в огороде…

Вера. А вы пашете?

Пинчук. Где?

Вера. На работе или в огороде.

Пинчук. А то! Тебе и не снилось, как я пашу! Да ты, как я погляжу, вообще белоручка, маменькина дочка. А у меня нет и никогда не было такой матери или отца, который пристроил бы меня в тепленькое местечко. Вот я и вынуждена сызмальства пахать как проклятая. Зато в доме у меня идеальный порядок, ни пылинки, ни соринки, люстра и кастрюли блестят, борщ кипит, холодца два ведра вчера наварила, а мужу, скотине, все мало; белья гору проутюжила, цветы в новые горшки пересадила, голубой кактус отцвел – знать, скоро буду гнать своему идиоту домашнюю текилу; шторы поменяла на жалюзи, два дня назад новую стенку заказала, так, представь, привезли придурки совсем не то, пришлось в шею гнать уродов; а какие у меня салфетки-вышиванки, если б ты только видела, сколько они мне радости приносят; а дом в Белополье – это ж хоромы, а не дом, вдобавок сорок соток и все надобно засадить, да так, чтоб соседи, собаки, лопнули от зависти; и ни единого сорняка, а в доме пять котов, и, скажи, до книг ли мне после этого?

(Пауза.)

Вера. Так у вас пять котов?

Пинчук. А то! А у этого врага народа, у Бойко, представь, всего один кот, двое детей-лоботрясов, жена все строит из себя модницу-недотрогу, а поглядишь – коза козой; сам Мишка, слышь, типа писателем заделался, книжки, умник такой, подрядился писать и, говорят, даже деньги немалые получает за них, а куда ему книги, кретину, писать, когда у меня в библиотеке, на работе моей, и без его писулек книг тьма тьмущая, и на каждую, зараза, пыль садится, и надо ее тряпочкой протереть, а у меня после того, как я чистоту дома наведу, картошку окучу, котов и мужа-придурка накормлю – руки потом отваливаются!

Вера. Значит, это не вы убили двух контролеров и семью Бойко?

Пинчук (доверительным тоном). Я бы с радостью, да рук не поднять.

(Пинчук принимается всхлипывать. Вера наливает из графина в стакан и протягивает Пинчук. Пинчук делает глоток и вдруг с шумом выплевывает.)

Пинчук (тяжело дыша, смотрит испуганно на стакан). Что там за отрава?

Вера (злорадствуя). Уксус!! А ты думала, я тебе мартини налью?!

(Вера сталкивает Пинчук со стула и, хлеща ее по спине удочкой, гонит к двери в прихожую. Они исчезают в двери. Со стороны сада входит Яна. Она едва ли не вталкивает в комнату пожилую, лет 60, женщину с хозяйственной сумкой. Это – Косых. Яна усаживается за стол, а Косых стоит напротив, растерянно переминаясь с ноги на ногу. Минуты две Яна не обращает на Косых ни малейшего внимания, она занята собой: взяв со стола зеркальце и баллончик с лаком, она поправляет волосы и поливает их лаком.)

Яна (бурчит себе под нос). Черт, на кого я стала похожа! И что это стукнуло мне в голову с ним переспать? (Отрывает взгляд от зеркала, видит перед собой Косых.) Чего молчите, словно воды в рот набрали? Фамилия!

(Косых продолжает мяться, теребя ручку сумки.)

Отвечай, тетя!

Косых. Косых Лидия Ивановна. На пенсии, поди, годков уж 18.

Яна (дурачась, с издевкой). Что, это вам восемнадцать?

Косых. Господь с тобой, дочка. Было б мне 18, ты б не заманила меня сюда никаким калачом…

Яна. Соседи видели, как вы выходили из квартиры 14.

Косых. Небось, за солью ходила.

Яна. Спустя минут десять, как вы ушли, в квартире раздался мощный взрыв.

Косых. Ну что ты, дочка! Скажи мне, бога ради, на кой резон мне было взрывать Надю Рябцеву? Ну, увела у меня моего Пашу, было дело, так почти 30 годков с того злополучного дня прошло. Вдобавок, пригнись, че скажу по секрету (Косых перегибается через стол), я в тот час, когда Надьку, бедолагу, взрывали, самогонку с полу вычерпывала. Не веришь? Вот те крест!

(Косых садится напротив Яны, начинает быстро рассказывать. Никто из них не замечает, как в гостиную из прихожей входят Вера и красивая, ухоженная молодая женщина, несколько развязного, вульгарного вида. Вера и женщина останавливаются в нескольких шагах от стола, прислушиваясь к рассказу Косых.)

Я ведь на втором этаже, в 4-ой квартире живу, а Семка Мишин прям подо мной. Так вот, я в тот вечер самогон гнала, а он у меня добрый, самогон-то, – я грешным делом подумала, что ты из-за него меня вызвала – и надо ж было такому случиться, прям черная магия какая, что засмотрелась я на сериал – да ты знаешь, там еще такой молодой и чернявый играет, – и самогон мой побежал через край. Затопил, родимый, поначалу пол, а потом Мишина. Семка вскоре нагрянул ко мне, пьяный и красный от злости, руками машет, а крикнуть ничего не может. Глянула – а из его языка три занозы торчат. Ха-ха, до чего же непутевый мужик!.. После Семка рассказал, когда я те занозы вынула, – вот умора, дочка! – что когда самогон закапал с его люстры, он вначале стал как вкопанный, а потом бросился самогон с полу вылизывать, вот занозы и загнал… (Пауза. Ловит насмешливый взгляд Веры.) Но Надьку Рябцеву я не убивала, вот те крест! (Заводится.) А надо было воровку хоть бы раз за волосы потягать, чтоб неповадно ей было в другой жизни чужих мужей уводить. Это она, стерва, довела моего Пашку до могилы! Живьем взорвала и ничегошеньки мне не оставила – ни кровиночки, ни воспоминания. А все в доме талдычат – вот дурачье! – что мой самогон его погубил, так ты не верь этому, дочка, не верь! А хошь, я и тебе налью, у меня как раз с собой фляжка…

(Косых вынимает из сумки бутылку, хочет налить в стакан, но Яна отталкивает ее руку. Бутылка падает на пол. Вскрикнув, Косых хватает Яну за верх майки, пытаясь ударить девушку. Яна прыскает в лицо Косых из баллончика с лаком для волос. Вера бросается на помощь Яне, с трудом оттаскивает от нее разъяренную женщину. Незнакомка садится на стул и с брезгливым ужасом наблюдает драку. Вбегает Лукин и помогает Яне вывести Косых в сад. Уже на выходе из комнаты Косых оборачивается, обращаясь к Вере и незнакомой женщине.)

Косых. Зачем мне было Надьку-то убивать? Ведь она, считай, как родственник мне… была. Последняя ниточка с моим Пашечкой… и та порвалась. (Уходит.)

(Проводив Косых взглядом, незнакомка презрительно качает головой.)

Незнакомка. Зачем меня вызвали сюда?

Вера (с трудом переведя дыхание). На вопросы будете отвечать вы, а не я. Вас подозревают в убийстве…

Незнакомка (вскакивает со стула как ужаленная). Что-что?!

Вера. Поэтому не вздумайте юлить, отвечайте прямо на поставленные вопросы!

Незнакомка (в истерике). Я никого не убивала! Милиция, на помощь! Я вам не верю, вы – самозванка!

Вера (сует в лицо незнакомки удостоверение). Младший детектив отдела расследований Вера Северина. Документы настоящие, не сомневайтесь.

Незнакомка (с обессиленным видом падает обратно на стул). Но я в самом деле никого не убивала. Поверьте, у меня на это просто нет времени.

(Пауза.)

Вера (насмешливо). Что, так уж и заняты? Наверно, много работы в библиотеке?

Незнакомка (презрительно фыркает). Какая еще библиотека? Вздор! У меня дома нет ни одной книги. Читают книги только полные неудачники или женщины, которые абсолютно за собой не следят.

Вера. А вы, выходит, следите?

Незнакомка (фыркает). Хм, обижаете, как вас там, младший детектив… Утром непременно бассейн, днем у меня фитнес и массаж, вечером ужин в фешенебельном ресторане или номер в кардибалете, а ночью тоже массаж, у папика, только, хи-хи, внутренних органов.

Вера. Чего-чего?

Незнакомка (все более загораясь). Вы сами посудите, когда мне после этого убивать? Возвращаюсь утром – не женщина, а мочалка! Одно спасение – бассейн. Однажды вот так же приползла домой, вся помятая и измученная после бессонной ночи, но только, черт, нырнула, чтоб откиснуть, – звонок в дверь. Ну, я без задней мысли, то есть совершенно голая, вылезаю из бассейна…

Вера. Погодите, так у вас бассейн прямо дома?

Незнакомка (с превосходством). Дошло наконец-то. А я тебе о чем толкую!

Вера (с сомнением). Бассейн в однокомнатной квартирке?

Незнакомка. Не перебивай, раз вызвала сюда. Бассейн у меня вместо кухни… Короче, вылезла я из воды, ни халата, ни полотенца, ничего не стала на себя набрасывать и пошлепала к двери. Глянула в глазок – а там этот, высокий, с синими глазищами. Короче, контролер. Я его, конечно, впустила, а он меня, хи-хи, сразу за ляжку – хвать! Говорит, типа успокаивает меня, что если мой счетчик показывает радости недостаточно, то он, контролер, готов сделать так, чтоб счетчик показывал то, что надо… Но все и так обошлось. После того как он трахнул меня в третий раз, я так завизжала от радости, что стрелка в счетчике чуть с оси не слетела!

(Пауза.)

Вера. И что потом?

Незнакомка. Ничего. Папик, как обещал, купил мне "Бентли", а синеглазого контролера через четыре дня якобы нашли мертвым. (Задумавшись.) Нет, наоборот – вначале труп контролера, потом "Бентли". Или все-таки… Тьфу, не помню!

Вера. И где же нашли убитого контролера, что вас трижды трахнул?

Незнакомка. Известно где – на крыше. Но я туда не лазила. И вообще мне некогда, я – женщина деловая. (Бросает взгляд на наручные часы.) Вот, мне пора на массаж.

Вера (язвительно). Внутренних органов?

Незнакомка. Завидуешь, дура!

Вера. Так это ты, шлюха, затопила 19-ю квартиру?!

(Вера, налив в стакан из графина, выплескивает уксус на незнакомку. Та, взвизгнув, бежит к выходу, Вера преследует ее. Они исчезают в двери, ведущей в прихожую. Из сада в гостиную входит Лукин, постукивая по правой ноге, точно стеком, зимней удочкой; следом шагает Демьяненко, крепкий, кряжистый мужчина лет 50 с добродушным, открытым лицом. Лукин садится на стул. Демьяненко садится напротив, подперев рукой голову, мечтательно смотрит на Лукина.)

Лукин. Ваше имя (заглядывает в бумаги) Степан Андреич… Демьяненко. Так? (Снова читает.) 49 лет, из них семнадцать вы один живете в квартире №31. Мастер-трубопроводчик: замена сантехники, установка ванн и душевых кабинок, подключение стиральных машин… (Подняв голову, кричит в сторону входной двери.) Что за галиматья, Северина?! Демьяненко проходит как свидетель или сантехник?

Демьяненко (встрепенувшись, отстраняется от Лукина). Че сразу как "свидетель"? Я, начальник, могу и плитку покласть…

Лукин (бьет удочкой Демьяненко по руке). А человека можете убить?

Демьяненко (отдергивает руку). …Напольную плитку, к примеру, или того… стены облицевать…

Лукин (бьет удочкой Демьяненко по второй руке). Признавайтесь, убийство жильцов из 21-квартиры – ваших рук дело?

Демьяненко (отдергивает вторую руку). …Еще, начальник, никто не жаловался…

Лукин (пытается ударить Демьяненко по голове, но тот уворачивается). Так это вы их убили или похитили?

Демьяненко. …А могу счетчик вам поставить – на воду, на газ…

Лукин. А счетчик радости – сможете?

Демьяненко (выхватывает у Лукина удочку, осторожно кладет ее на стол). Не пробовал. Да к тому ж за это могут больно наказать. (Пауза. Смотрит изучающе на Лукина.) Но специально для вас, если очень надо…

Лукин. Вижу, вы мастер на все руки. (Пауза.) Признаюсь, Демьяненко, только вам. (Манит Демьяненко к себе рукой.) Этот месяц я проболел, депрессия, знаете ли, – одним словом, мало радости испытал за месяц. Вот счетчик и отмерил мне всего 42 смеха.

Демьяненко (укоризненно качает головой). Маловато будет, начальник.

Лукин (заговорщическим шепотом). А ты можешь хотя бы до 80 смехов поднять?

Демьяненко (подскакивает со стула). Что вы, начальник! К чему вы меня подбиваете?! Пять лет назад Войнович за такие махинации со счетчиками к стенке ставил!

Лукин (холодно). А как же ты, Степан Андреич – одинокий, скучный, заурядный человек, которых у нас хоть пруд пруди, овдовевший 15 лет назад и, по всему виду, не имеющий ни одной веской причины для радости, – как ты умудрился добиться такого завидного показателя: по 85-90 смехов на протяжении последних трех месяцев? (Пауза.)  Отвечай! Или я сейчас же решу, что ты мухлюешь: регулярно подкручиваешь свой счетчик радости!

(Пауза.)

Демьяненко (неохотно). Не мухлюю я, начальник. Отмухлевался уже, за что и поплатился в свое время. Отсидел шесть лет, а когда вышел – зарекся.

Лукин (теряя терпение). Ты пьешь, принимаешь наркотики, дрочишь? Чем ты, черт тебя подери, заряжаешься?! Кто тебя вдохновляет: плитка, санузел, душевая кабинка? Откуда в тебе, Демьяненко, столько радостных чувств, что не каждому весельчаку дано их испытать? Отвечай!

(Пауза.)

Демьяненко (понурив голову, едва слышно). Гриб.

Лукин (торжествуя). Что – гриб? Так я все-таки прав: ты – наркоман?!

Демьяненко (вертит отрицательно головой). Гриб этот мне кум подарил, Колька Шевкун. Кажись, с полгода назад. Я тогда сильно кашлял, даже кровью плевался. Вот Шевкун и впарил мне тот гриб, мол, гриб типа чайного, вмиг с меня хворобу снимет и от кашля избавит. Я сильно не сопротивлялся. Таблетка ни одна не помогла, микстуры – хуже помойного пойла; короче, я молча взял тот гриб, бросил в банку и залил водой. Поздно уже было, часов одиннадцать ночи, я как раз от кума только вернулся… А на утро гляжу: в кухне на полу осколки стекла повсюду разбросаны, и гриб среди них лежит. Нет, не гриб – грибище! В десять раз больше прежнего! Я, конечно, в первый момент офигел, думаю, что за хрень мне кум подсунул. Затем пригляделся к грибу, а он весь шевелится, дрожит, вздыхает, словно помощи у меня просит.

Лукин (язвительно). Ну ты его, конечно, спас?

Демьяненко. А что мне оставалось делать, начальник?.. Но вы не перебивайте меня. Потерпите чуток, раз хотите знать, откель у меня радости столько берется… Кинулся я, стало быть, спасать гриб, наполнил ванну водой на три четверти и поспешил опустить в нее гриб. А пока поднимал его с пола и нес в ванную, гриб вдруг прижался ко мне…

Лукин (с нарочитым удивлением). Как прижался? Он что, баба?

Демьяненко. …Скользкий, мокрый, холодный, как жаба, – тьфу!..

Лукин (искренне сплевывает). Тьфу!

Демьяненко. …Я хотел было оторвать его от себя, но не тут-то было. Гриб впился в меня, точно пиявка!.. Но вот, что удивительно, начальник: пока гриб висел на моей груди, словно приклеенный, я вдруг испытал такую вспышку радости, будто… Будто моя покойная Маша ожила, и я снова не один. Я прямо расхохотался и такое тепло внутри ощутил, что мигом от души отлегло – и кашель, и дурные мысли. И гриб как-то сам собой от меня отпал. Я опустил его в ванну, чтоб поплавал. И пошел к Федоровым унитаз ставить. (Пауза.) А когда вернулся, их было двое.

Лукин. Кого их?

Демьяненко. Гриба. Однако они и не грибы вроде, а больше на меня смахивают.

Лукин (в ярости). Что ты мелешь, дурак! Пьян?! А ну-ка дыхни!

Демьяненко (качает головой с понимающим видом). Тут и вправду, начальник, без бутылки не обойтись. Я сам, когда их впервой увидел…

Лукин (хватается за голову). Кого их?

Демьяненко. Да грибы эти, мать их! Они ведь на меня как две капли воды похожи! Точно два близнеца стоят и рожи мне корчат.

(Пауза. Вконец ошарашенный, Лукин откидывается спиной назад, забыв, что он не на кресле, и едва не падает со стула.)

Лукин (упавшим голосом). Как рожи корчат?

Демьяненко. Вот так. (Показывает.) Но, знаешь, начальник, я быстро отошел от их дурацких шуточек. И даже привык к ним. (Пауза.) Просидели втроем ночь напролет, чаи гоняли и травили байки.

Лукин. Постойте, Демьяненко, но это же полный бред, что вы мне рассказываете!

(Лукин протягивает руку к графину, наливает в стакан, делает глоток – в следующий миг Лукина словно выворачивает наизнанку: он яростно отплевывается и кашляет.)

Демьяненко (сочувственно наблюдая за Лукиным). Э, начальник, я сам в это долго не мог поверить. Чтоб вот так, по-простому сидеть среди двух мужиков, до безобразия похожих на меня, будто мы вместе из одного яйца вылупились… (Пауза.) После я прочел в одном научном журнале, что этих близнецов клонами называют.

Лукин. Так откуда они взялись у тебя, эти клоны?

Демьяненко. Из гриба.

Лукин. Из гриба? (Нервно смеется.) Выходит, ты научное открытие совершил: создал грибных клонов?

Демьяненко (смеется). Ха-ха-ха, вот и я с той поры смеюсь. Бывает, начинаю ржать как лошадь. Вы бы видели, начальник, какие рожи они мне корчат.

Лукин (визжит от злости). Шутить изволите! Да вы знаете, Демьяненко, что я вам за это!

(На крик Лукина в гостиную из прихожей вбегают Яна и Вера, но, увидев, что их начальник продолжает допрос, вежливо замирают. С любопытством прислушиваются к разговору Лукина и свидетеля.)

Демьяненко (перегнувшись через стол, кладет Лукину руку на плечо). Да вы не кипишуйте так, начальник. Зато счетчик мой в норме, и радости на нем хоть отбавляй.

Лукин (косится подозрительно на графин). С ума можно сойти.

Демьяненко. С ума? Так это еще не все. (Заговорщически понижает голос.) К концу пятого месяца их было уже четырнадцать.

Лукин (истерично всхлипывает). Четырнадцать!!

Демьяненко (торжествуя). Да, начальник, четырнадцать грибных клонов! От меня ни за что не отличишь! (Пауза. Смеется.) Ха-ха, а теперь представь себе, начальник, когда эти четырнадцать оболтусов начинают строить мне рожи. Ухохочешься! Резь такая бывает в животе, что иногда уже не до смеха… Даже счетчик не выдерживает. Случалось, крупной дрожью покрывался, точно лихорадка у него, а стрелка на счетчике в красную пимпочку упиралась. Тогда, думал, кранты счетчику, еще миг и разнесет его вдребезги…

Лукин. Это немыслимо, чтоб счетчик радости – вдребезги!

Демьяненко. …Но, по правде сказать, мне его вовсе не жаль. А жалко мне тех четырнадцать придурков, что смешат меня по ночам. Ведь они, начальник, так к счетчику привыкли, что и дня без него не могут прожить. (Пауза.) Ведь они, грибные мои клоны, над счетчиком потешаются. Понять никак не могут, какой мудак придумал эту хрень.

Лукин (вконец разъяренный). Вон!! Ты, видать, сам один из них – грибной клон!

(Демьяненко поднимается и, ни слова не говоря, выходит из гостиной в сад.)

(Кричит вслед Демьяненко.) Кретины! Какие же все эти грибы кретины!

Вера (подходит к Лукину, кладет руку ему на плечо). Странная реакция. А кого вы, Иван Ильич, рассчитывали встретить среди них? Культурно одаренных или тонко чувствующих особ? Что за дикий самообман?! После стольких-то лет службы в отделе расследований вы еще строите надежды распознать порядочного человека среди приспособленцев, приземленных, недалеких наших сограждан или откровенных моральных уродов, прекрасно знающих, как сделать так, чтобы счетчик радости показывал правильные цифры…

Яна (плюхается на свободный стул). Эй, эй, подруга, уймись! Эко тебя завели признания этих людишек.

Лукин (накрывает Верину руку своей). Отчего же? Пусть выскажется. Вижу, накипело на душе у Веры немало.

Яна. Тьфу, да она же чистоплюйка! Заласканная золотым детством Мальвина! Как она может судить об этих людях – пусть они трижды недоумки и приспособленцы, – если она ни разу в жизни не страдала и не любила!

Лукин. Яна Захаровна, прекратите. Ваша коллега Вера Иосифовна имеет такое же право высказаться, как все допрошенные свидетели.

Яна. Не все.

Лукин. Что, простите?

Яна. А то. Не весь сбродец явился сегодня на допрос.

Лукин (возмущенно сбрасывает с плеча руку Веры, порывается встать). Это как вас, прикажете, понимать?! Почему я узнаю об этом только сейчас?!

Вера (удерживает Лукина). Хм, а вы что, Иван Ильич, считать не умеете? Ведь должно было явиться 68 жильцов, а пришло только 67.

Яна. Точно, одна сволочь закосила.

Лукин (угрожающе). И кто же?

Яна. Роман… (Роется в бумагах.) Фамилию не нахожу. Снимает квартиру №55. Парню девятнадцать лет, безработный, если осведомители не врут, очень хорош собой. И также невыносимо нагл и самонадеян.

Лукин. На каком основании он не явился на допрос? (Поворачивается к Вере.) Почему не проконтролировала?

Вера. Виновата, Иван Ильич. Разрешите, я съезжу к нему, допрошу прямо у него дома.

Лукин. Ты уверена, что он на месте? А что если все это безобразие – его рук дело, и этот ваш Роман давно подался в бега?

Яна. Никуда он не делся. Сидит у себя дома, пьянствует в одиночку и вообще ведет себя вызывающе.

Лукин. За ним кто-то стоит? Есть крыша в правительстве?

Яна. А хрен его знает, кто его покрывает. Но ведет он себя и вправду чересчур демонстративно. Целыми днями валяется на диване, курит, пьет пиво, слушает на всю катушку музыку или тупо пялится в телек. (Замявшись.) А еще говорят, будто бы он знает язык рыб.

Лукин (опешив от неожиданности). Что, повтори?

Яна (окончательно смутившись). Ну, типа у парня в аквариуме какая-то рыба живет, так он с ней дни напролет болтает.

Вера (прыскает со смеху). Ага, накурится дряни и болтает, как рыба. Тоже мне информация, бред какой-то!

Лукин (насмешливо). Эту информацию тоже осведомители сообщили?

Яна (с нарочитым возмущением). А кто еще? (Отводит в сторону глаза.) Я с ним не спала и вообще не представляю, что за хрен такой.

Лукин (смеется). Про рыбу, конечно, ты загнула, Яна Захаровна. (Продолжает с прежней серьезностью.) Что показывает его счетчик? Только постарайтесь обойтись без фантазий и пафоса.

Яна (фыркает). Да какой там, на фиг, пафос! Прикол как раз в том, что счетчик у этого парня – просто песня. Зашкаливает от избытка радости. Короче, счетчик у Ромика лучше, чем у любого из допрошенных жильцов.

Лукин (задумчиво). Похоже, он вмонтировал в счетчик жучок.

Яна. Да ни черта не нашли. Гоша проверял два раза его счетчик – вроде ничего.

Лукин. Не верю. Если этот Роман в самом деле такой, каким вы его описали, что-то должно быть не так. В счетчике или в нем самом, или еще в чем-нибудь. Нужно разобраться.

Вера (неприязненно). Отщепенец.

Лукин. Не исключено.

Яна. Да просто красивый парень, которому вечно все сходит с рук. (Снова отводит в сторону глаза.) Говорят, бабы его обожают, табунами к нему ходят.

Вера (с внезапной горячностью). Иван Ильич, я съезжу в квартиру №55, а? Допрошу Романа, а заодно осмотрю квартиру. У меня глаз, если надо, очень даже наметанный.

Лукин. Не набивай себе цену, девочка. (Пауза. Обращается к Яне.) Что думаешь, пусть съездит?

Яна. На фига вы у меня спрашиваете? Когда лапаете Верку в своем кабинете, меня ж не зовете… Вы – начальник, вам и решать.

(Пауза.)

Лукин (пристально смотрит Вере в глаза). Помощник нужен? Вон, возьми Яну, она вмиг вызовет парня на откровенность.

(Вера отрицательно крутит головой.)

Ну, как знаешь. Полтора часа хватит?

Вера (приободряясь). Постараюсь уложиться.

Лукин. Тогда не медли, сейчас же отправляйся. Если вдруг будут проблемы – звони.

(Вера уходит. Пауза.)

Что скажешь?

Яна. Не верю я вашей Верке.

Лукин (вспыхнув). Она такая же моя, как твоя.

Яна (со злорадством). Здесь вы не правы. Стоит мне только всерьез захотеть, как я тут же ее получу. Эх, и поимею я тогда ее!

Лукин (усмехнувшись). Неужели тебя так заводит Вера? Не любишь ты, Яночка, мужчин.

Яна. Вера – мужчина.

Лукин. Что-что?

Яна. Вера – вылитый мужик. (Шепотом.) Только об этом, кроме меня, никто больше не догоняет.

Лукин (смеется). Какую чушь ты несешь, Яна Захаровна! Как ты могла сравнить это тонкое, чуткое, беспомощное создание, коим является Вера Северина, с мужиком? Уму непостижимо.

Яна (морщится). Вам, Иван Ильич, этого не видно. Ведь вы – мужчина. Только женщина способна разглядеть в другой женщине ее скрытую, настоящую суть.

Лукин (насмешливо). И что, разглядела?

Яна (упрямо и твердо). Да, говорю же вам: Северина – мужик.

Лукин. Ну-ну, считай, что убила меня наповал. Да что там – все безумные признания недавних свидетелей буквально померкли в сравнении с твоим откровением, которое, наоборот, выглядит не больше не меньше как сенсационное открытие!

Яна. Бросьте паясничать и пустозвонить, Иван Ильич… А впрочем, как вам угодно. Чешите себе языком, пока дыру в нем не протрете. А я за это время смотаюсь в квартиру 55.

Лукин (насторожившись). Это зачем же?

Яна. Ну, вы что, не усекли? (Пауза.) Не доверяю я Севериной. Никогда она такой правильной не была, как сегодня. Глаза горят благородным гневом, кулачки свои сжала, даже, кажется, грудь ее навострилась, словно перед большим траханьем. (Пауза.) Видно, она на парня глаз положила. (Хихикает) Заочно, даже ни разу не увидев его.

Лукин (улыбается). А ты на нее положила.

Яна (вызывающе). А вам-то какое дело?

Лукин. Что, не терпится трахнуть Веру?

Яна. Но не вас же. Вы же, Иван Ильич, не любите женщин.

(Пауза.)

Лукин. Ну что ж, раз решила – езжай.

(Яна направляется к двери в прихожую.)

(Ухмыляется – вдогонку Яне). Сдается мне, ты хочешь заняться с ней сексом втроем.

Яна (не оборачиваясь). И втроем, и вчетвером. Только вас по-любому среди нас не будет.

(Яна выходит. Лукин забрасывает ей вслед зимнюю удочку и разражается безудержным хохотом.)

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Квартира №55. Просторная гостиная. Комната обставлена дорого, но беспорядочно и безвкусно: у правой стены шкаф-купе с зеркальными стенками и аквариум, в котором плавает одна-единственная золотая рыбка; у левой – громадный кожаный диван, антикварный стол на низких изогнутых ножках, два старинных стула под стать столу, современный бар-холодильник и домашний кинотеатр. Позади окно, из которого виден противоположный дом и уличный фонарь. По бокам три двери: справа, ближе к авансцене, входная, поодаль, почти у задней кулисы, дверь в ванную комнату; слева, между диваном и телевизором, черный ход. В комнате жуткий беспорядок: повсюду разбросаны одежда, фотографии, иллюстрированные журналы, газеты, пустые пивные банки и футляры для DVD-дисков, на столе пепельница, через край заваленная окурками, скорлупой от фисташек и прочим мусором.
Из ванной комнаты выходит Роман; волосы его мокрые, на тело наброшен банный халат. Закинув ноги на спинку, он разваливается на диване. Взяв со стола пульт, включает телевизор. Затем вынимает из пачки, лежащей на столе, сигарету и, прикурив от зажигалки, жадно затягивается. Несколько минут он попеременно то курит, то прикладывается к банке с пивом. На экране телевизора демонстрируется танцевальный клип. Роман бросает пивную банку на стол, тушит сигарету, затем легко соскакивает с дивана, делает громче звук и принимается весело бегать, скакать по комнате и танцевать. Танцуя, Роман останавливается против аквариума, заглядывает в него.

Роман. Эй, Золотая рыбка! Какая же ты все-таки зануда. Потанцуй со мной! Брось отмораживаться и киснуть, скажи хоть пару слов. Смотри, как мне весело! Я могу танцевать один, и никто мне не нужен. Не веришь? Гляди! (Неистово кружится по комнате. Подлетает снова к аквариуму.) До чего же у тебя, Золотая рыбка, рожа мрачная! Ну, давай, потанцуй! Улыбнись, Золотая рыбка! А хочешь, я выполню три любых твоих желания? Хочешь? Постой, я попробую угадать… (Пауза.) Ага, ты хочешь, чтоб я станцевал нагишом? Нет проблем! (Скидывает с себя халат и голым танцует, носится по комнате. Подбегает к аквариуму.) Ну что, клево? Тебе уже веселей? Это что, это – только начало! Сейчас я тебе такое покажу! (Поднимает с пола халат, набрасывает его на себя и на миг забегает в ванную – выскакивает оттуда с игрушкой для пускания мыльных пузырей.) Гляди, это ответ на твое второе желание! Шоу мыльных пузырей специально для моей Золотой рыбки!

(Роман принимается пускать мыльные пузыри. Вскоре полкомнаты заполняется разноцветными блестящими мыльными пузырями. Роман беззаботно хохочет. Из аквариума доносится громкое бульканье, словно в нем закипела вода.)

Роман (радостно вопит). Что я слышу? Золотая рыбка, ты радуешься вместе со мной! Я люблю тебя, Золотая рыбка!

(За входной дверью внезапно раздаются шаги и мужские голоса.)

Голос Войновича. Не надо, я сам. Ждите меня внизу, у парадного. Один человек пусть встанет у черного входа. Это – приказ! Все, выполняйте.

(В следующий миг над дверью взрывается звонок. Роман невольно вздрагивает, застывает на месте, сутулится, как загнанный зверь. Его словно подменили – и следа не осталось от его веселого настроения. Звонок неистово трезвонит в другой раз. Роман медленно, через силу плетется к двери. За два шага до двери он подходит к зеркальному шкафу, с минуту вглядывается в свое унылое, расстроенное отражение, поправляет полы халата и вдруг обнаруживает в кармане игрушку для пускания мыльных пузырей. Невесело улыбается ей, переводит взгляд на аквариум. Звонок взрывается в третий раз. Роман нехотя прячет игрушку в халат и наконец отпирает дверь. На пороге – Войнович. Роман застывает в оцепенении. Войнович проходит в центр комнаты, бегло осматривает ее, затем поворачивается к Роману.)

Войнович. Ну, здравствуй! (Снова быстро озирается по сторонам, качает недовольно головой.) Что за вонь! А бардак! В моих тюрьмах больше порядка, чем здесь. (Устремляет взгляд на телевизор.) Сейчас же сделай тише! Ты же знаешь, я терпеть не могу твоей музыки!

(Роман молча убавляет звук телевизора. Войнович подходит вплотную к Роману, с минуту разглядывает его лицо.)

Войнович. Ты не рад мне? И даже не удивлен, что я нашел тебя? (Усаживается на стул.)

Роман (сквозь зубы). С такой армией ищеек любой дурак найдет.

Войнович. Ты думаешь, я – дурак, если бросил все, бросил государственные дела, этот беспомощный народ, который и шагу не может ступить без моей опеки. (Берет со стола пивную банку, но она оказывается пустой.) У тебя есть еще пиво?

(Роман идет к бару, достает четыре банки пива и ставит их перед Войновичем. Тот поднимает с пола газету и с брезгливым видом накрывает ею мусор на столе. После чего откупоривает банку и делает глоток. Роман неподвижно застывает по другую сторону стола.)

Я уехал из президентского дворца, не сказав никому ни слова, я здесь лишь с единственной целью – чтобы встретиться с тобой. И после этого ты говоришь мне – дурак!

Роман. То, что я о вас думаю, вам давно известно.

Войнович. Не смей обращаться ко мне на вы!

Роман. Сказать в ваш адрес "дурак" было бы равносильно откровенной, грубой лести. Но вам еще расти и расти до этого звания.

Войнович. Ты слышал, что я сказал! Перестань говорить мне "вы"!

(Роман берет со стола банку пива и с вызывающим видом разваливается на диване.)

Роман. Вот уж дудки! Имею право. Это, может, единственное, в чем я безгранично свободен: называть людей и вещи их именами. И не скрывать своего отношения к ним. Вам этого права у меня никогда не отнять!

(Пауза.)

Войнович. Дурачок. Никто и не думал покушаться на это твое право. Своим "вы" ты пытаешься выстроить между нами преграду. Глухую Китайскую стену. Ты установил дистанцию между мной и собой и тут же решил, что этого тебе достаточно для твоей безопасности.

Роман. Ничего я не решил. Я вас и так не боюсь. Я свободен.

Войнович. Конечно. Как те тысячи недоумков, что пытаются из брехливых демократических лозунгов и фальшивых флагов выстроить между мной и народом стену недоверия и вражды.

Роман. Я не желаю говорить с вами о политике.

Войнович. Вот как? Ты не желаешь пачкать свои белые, нежные ручки, доставшиеся тебе от твоей покойной маменьки… (Скидывает со стола газету и выискивает среди скорлупы нетронутые фисташки.)

Роман (садится на диване). Не смейте так отзываться о моей матери!

Войнович. О да! Ты совершенно прав. Я до сих пор с большим уважением отношусь к твоей матери – моей бывшей жене, верней к ее бренному праху и памяти о ее мятежной душе. Может быть, я даже любил ее в свое время… (Пауза.) Невзирая на то что в итоге твоя матушка предала меня, переметнувшись в лагерь опереточных демократишек.

Роман (снова ложится, закинув ноги на спинку дивана). Вы пришли сюда, чтоб поплакаться мне? Сообщить, что вас наконец загнали в угол? Замечу в ответ, что вы выбрали для этого неудачный момент.

Войнович. Я пришел сказать, что мало того, что ты – непутевый мальчишка, так ты вдобавок еще и трус.

Роман (как ужаленный вскакивает с дивана). Я – трус?!

Войнович (откупоривает вторую банку). А как, по-твоему, мне называть человека, который, прикрываясь целями личной безопасности, избегает близких ему людей? Который самоустраняется от жизни – той великолепной, роскошной жизни, которую ему даровали судьба и его громкое имя.

Роман. Я презираю свое имя! Я ненавижу его!

Войнович. О да, ты хочешь, как все. Гнить и прозябать… но лишь в своем воображении, как в детстве – понарошку. Без боли и последствий. Не утруждая себя даже малейшими обязанностями. (Обводит рукой комнату.) К примеру, хотя бы иногда наводя здесь элементарный порядок. Так что ли, отвечай! (Пауза.) Ты, как я уже заметил к своему огорчению, не желаешь марать руки… Но ты и делать ничего не умеешь своими руками! Ты совершенно не желаешь быть личностью: напрягать свой скудный ум и жертвовать сердцем.

Роман (продолжая стоять против Войновича). Ты… ты все равно не разжалобишь меня. Тебе ни за что не добиться того, что ты задумал!

Войнович (смеется). Ха-ха-ха, а что я задумал? Отвечай, что известно тебе о моих планах!.. (Пауза.) Молчишь. Хм, я раскрою тебе мои планы. Сейчас же. Я приехал сюда, чтоб арестовать тебя и завтра утром – расстрелять.

(Пауза.)

Роман (явно опешив). Ты лжешь. (Пытается отпить из банки, рука его заметно дрожит; он проливает на себя пиво.)

Войнович (с жалостью наблюдает за Романом). Конечно.

Роман. Ты пришел ко мне, чтоб сказать, что я – трус и дурак.

Войнович. Может быть.

Роман (срывается на визгливый крик и отбрасывает прочь банку). Но я не поддамся на ваши фашистские провокации! Можете убить меня прямо здесь, в эту самую минуту!

Войнович (хватает Романа за грудки). Замолчи! Противно тебя слушать! (Остыв, отталкивает Романа от себя.) Мне также противно на тебя смотреть. Чего ты добился, превратив свою жизнь в сплошную ненависть ко мне?

Роман. А чего добились вы, превратив свой народ в стадо баранов, обязанных беспрекословно подчиняться вашей воле? Вы – самодур!

Войнович. Я – диктатор. А ты еще слишком молод, чтоб осуждать меня и оценивать мои поступки. Тебе еще невдомек, какое великое благо принес я своему народу…

Роман. Принудив людей измерять каждый шаг своей жизни бездушными счетчиками!

Войнович. Опять за свое! Ты и вправду полагаешь, что насилие, к которому ты причисляешь счетчики радости, – исключительно моих дело рук? Если так, то ты и в самом деле еще очень молод, доверчив и наивен, а, стало быть, нуждаешься в моей опеке…

Роман. Я не потерплю оскорблений!

Войнович (раздраженно, делает шаг навстречу Роману). Это я не потерплю оскорблений! У тебя было все: богатство, безопасность, гордое имя – все, что я такой ценой нажил и передал тебе по наследству. Но ты пренебрег всем, пренебрег мной – ты предал меня! И все ради чего? Чтобы высказать мне свой протест, что-то непременно доказать! Доказать прежде всего самому себе, что я – ничтожество, а ты, наоборот, благороден и чист в своем отношении к людям. Но ты же ровным счетом ничего не сделал. Ты только и был способен на то, чтоб сбежать, скрыться, спрятаться от меня в этой убогой квартирке!

Роман. Здесь я свободен!

Войнович. От кого? От меня? От себя? Погляди, кем ты стал. В каком гадюшнике ты живешь! Пустые банки, окурки, грязная посуда, бессмысленная музыка и бессмысленное ТВ. (Поворачивается в сторону телевизора, по которому в этот момент транслируется клип с полуголой звездой.) Ты… ты стал жертвой масскультуры.

Роман. Как и сотни тысяч ваших сограждан!

Войнович. Да, это так: сотни тысяч, миллионы моих соотечественников живут именно так, утопая своими заскорузлыми душами в масскультуре, точно в болоте…

Роман (открыв четвертую банку, расхаживает с ней по комнате). Вот видите! Я открыл вам глаза.

Войнович. …Но иначе, выведи я их на берег чистой, прозрачной реки, они в тот же миг отобьются от рук. Плюнут мне в лицо. И я немедленно утрачу над ними контроль. Но я им этого не позволю, слышишь! Этому не бывать никогда, что бы они ни говорили, какими бы проклятиями меня ни клеймили!

Роман. Вот это новость! Да ты трус похлеще, чем я. Видно, я и вправду в тебя пошел.

Войнович (горько усмехается). А ты еще сомневался.

Роман (останавливается перед аквариумом). Теперь нет. (Пауза.) Знаешь, мне сейчас пришла одна мысль. Короче, я согласен.

Войнович (не найдя на столе, что еще можно выпить, идет к бару). Да, а на что?

Роман. Принести себя в жертву.

Войнович (с притворным удивлением). Ух ты, принести себя в жертву! Не много и не мало… (Достает из бара бутылку водки, откручивает крышку и принюхивается к содержимому.) А ради кого, позволь спросить?

Роман. Ради людей. Ради твоего народа. (Бросает в аквариум недопитую банку пива.)

Войнович. Ого, принести себя в жертву ради целого народа. Когда-то, лет так две тысячи назад, такое, по-моему, уже случалось. Дежа вю…

Роман. Но при одном условии.

Войнович. Погоди еще об условиях. Рано, рано торговаться. А… (делает глоток из бутылки) позволь тебя еще спросить: ты хорошо подумал, прежде чем решил предложить себя в качестве жертвы? (Пауза.) Ты и впрямь считаешь себя достойным стать жертвой ради целого народа? (Пауза.) Та ли у тебя цена, что непременно устроит меня?

Роман (безразлично). Но я ведь твой сын.

(Пауза.)

Войнович (пристально глядя на Романа). Ты и вправду дорого мне стоишь. Сейчас я лишний раз в этом убедился… (Пауза.) Но из этого вовсе не следует, что я безоговорочно должен принять твои условия.

Роман. Но ты даже не знаешь, о каких условиях я говорю.

Войнович. Разве? (Пьет.)

Роман. Ты не даешь мне открыть рта.

Войнович. Разве? Да ты же трещишь без остановки, как пулемет.

Роман (теряя самообладание). Отец!

Войнович. Хорошо, называй свои условия.

Роман. Я вернусь к тебе…

Войнович (самоуверенно ухмыляется). Ты и так вернешься ко мне!

Роман. …Я вернусь к тебе, если ты откажешься от счетчиков радости…

Войнович (швыряет в сторону бутылку, она падает в аквариум). Бред! На такие условия я никогда не пойду!

Роман. При этом откажешься публично.

Войнович. Я же сказал тебе: забудь об этом!

Роман. Но почему? Ты же любишь меня.

Войнович. Я люблю тебя, а не твою жертву.

Роман. Что с тобой – ты отец или складской учетчик?

Войнович (подходит к аквариуму). Я – диктатор. А твоя жертва – фарс.

(Войнович достает из аквариума золотую рыбку и, надавив на нее, неожиданно выплескивает из отверстия в ее боку струю воды – рыбка оказалась резиновой.)

Роман (становится в позу). Вы желаете унизить меня? Тогда извольте покинуть мой дом!

Войнович. Народ не способен оценить твою жертву. Разве что через сто или двести лет какой-нибудь умник откопает в истории государство, чьи граждане платили по счетчику не только за воду, газ и тепло, но и за свои недоразвитые чувства. О тебе же не вспомнит никто.

Роман. Отчего же вы так плохо думаете о людях, квалифицируя их чувства как "недоразвитые"?

Войнович. Люди задолго до твоего и даже моего рождения погрязли в трясине масскультуры. Поверь мне, это не моя заслуга и не мой грех, что люди – там, в плену низкопробных, псевдокультурных поделок. Как говорят ученые, так сложилось исторически. (Пауза.) Моя же роль в этом вопросе весьма скромна.

Роман (с вызовом). Мне противно смотреть, как вы кокетничаете.

Войнович (невозмутимо). Это не поза и не кокетство. Говорю тебе, людям нравится копошиться в пошлости, бескультурье и безвкусице, а я лишь удерживаю людей в той выгребной яме, в которую они добровольно забрались. (Берет со стола пульт управления и переключает с канала на канал; везде одно и то же: реклама, поп-музыка, мыльные сериалы. Внезапно выключает телевизор.) Имея, к слову сказать, на то полное право: ведь я – диктатор!

Роман. Вы снова лжете! Прежде, чем удерживать людей в жуткой, зловонной яме, вы под угрозой смерти затолкнули их туда. А затем залили им глаза и уши сладкой патокой, вытравившей из их сознания все прежние ценности и ориентиры.

Войнович. Бедняги. И ты решил их пожалеть? Спасти ценой своей жизни. Как Бог.

Роман (невольно пятится назад). Я не бог, я…

Войнович. Вот здесь ты абсолютно прав: ты не бог. Ибо я постарался передать тебе не только самые лучшие свои качества, но и все темное, почти звериное, что нет-нет да и поднимается из глубин подсознания. (Начинает сметать со стола на пол грязную посуду и объедки.)

Роман (нервно кричит). Ты – маньяк и садист!

Войнович. Я – диктатор. А ты – сын диктатора со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не забывай об этом. (Пауза.) Но я бы хотел продолжить… мечтать. Да – мечтать. Крайне редко случается со мной такое. (Идет к аквариуму.) Мне вдруг понравилась твоя мысль вывести людей на берег чистой реки. Когда-то и я по молодости был одержим такой же идеей: привести людей к реке и… (Опускает руки в аквариум и ополаскивает их.) Однако это совсем другая история, да и река та безвозвратно засохла. (Пауза.) Но в твоем воображении, как я могу догадываться, живет иная река – полноводная, быстрая, неугомонная, блещущая на солнце прозрачными, чистыми водами. Ведь так?

(Пауза. Войнович вынимает из кармана брюк носовой платок и промокает им руки. При этом не замечает, что в тот в момент, когда он вынимал платок, из кармана выпадает скомканный комок бумаги. Не замечает этого и Роман.)

Роман. Именно так.

Войнович. Но с чего ты взял, любимый сын, что люди, одновременно несколькими поколениями сидящие по уши в дерьме, вдруг, ни с того ни сего, поверят в существование чистой, прозрачной реки?

Роман (неуверенно). Я…

Войнович (громко, властно). Ты заставишь их в это поверить!

Роман (тихо). Я попытаюсь убедить их в этом.

Войнович (с сарказмом). Плох тот пророк, который наивно полагает, что достаточно одних лишь увещевательных средств убеждения. (Пауза.) Мне известны всего два, зато довольно верных способа, как сделать так, чтобы люди поверили в чистые воды таинственной реки. Ты знаешь эти способы, сын?

Роман. Догадываюсь.

Войнович (снисходительно). Когда собираешься жертвовать собой, нужно твердо знать, а не теряться в догадках. К слову сказать, это второй способ, как вырвать людей из их вожделенной ямы, – потрясти, ошеломить их воображение силой своего самопожертвования. (Пауза.) Но ты не человекобог, а я не бог-отец. Тебе не дано быть распятым, а твоя кровь – та же алая водица, что и у миллионов твоих соотечественников. Поверь, я пролил немало людской крови на своем веку, знаю, о чем говорю. (Пауза.) Потому я избрал другой путь. Потому я исповедую насилие. (Пауза.) Разумное насилие.

Роман (угрюмо). Вы пытаетесь оправдать свое насилие? Но это сродни тому, как если бы шлюха пожелала оправдать свое беспутство.

Войнович (с демонстративным превосходством). Я не собираюсь ни перед кем оправдываться, даже перед тобой, ибо я – диктатор. Если ты не бог, но хочешь помочь людям, – стань диктатором. Разумное насилие – вот способ и философия, которые помогут мне вырвать людей из масскультурной ямы или трясины, как тебе будет угодно, и привести на берег чистой реки. Разумное насилие – внушительный комплекс изощренных, неоднократно проверенных на практике методов и средств, созданных мной для того, чтобы воплотить мои планы в жизнь. Далее, я утверждаю, что разумное насилие полезно для всего человечества – как весь комплекс насильственных мер, так и каждый его элемент в отдельности. В частности счетчики радости, раз о них зашла речь.

Роман (с едва скрытой угрозой). А если найдется некто, кто захочет опередить вас…

Войнович (насторожившись). Что ты имеешь в виду?

Роман. …и попытается противопоставить вашему разумному насилию и вашим сверхполезным счетчикам радости свое насилие – неразумное и бесполезное?

Войнович (явно нервничая). Я не понял тебя, говори ясней.

(Роман опускает правую руку в карман халата, в тот же миг из него выпячиваются наружу очертания продолговатого предмета, похожего на ствол пистолета. В первый момент Войнович, ошеломленный, становится как вкопанный и замолкает. Пауза.)

Войнович (обретая вновь дар речи). Что? Ты угрожаешь мне? Это и есть твое противопоставление? Но чего ты добьешься, убив меня? Не знаешь, так я скажу тебе: сегодня толпа воскликнет: "Диктатор умер!" – а завтра эта же толпа поднимет тебя вместо флага с криками: "Да здравствует, Диктатор!"

Роман (упрямо, становясь в трех шагах от Войновича). Я должен убить вас.

Войнович. Ты мстишь мне за труса? Но это же мелко!

Роман. Вы плохо знаете меня, если так подумали обо мне. (Пауза.) Это – единственная возможность убрать вас с пути.

Войнович (устало). Народ не пойдет за тобой. Толпе никакого нет дела до чистой реки. Всего лишь потому, что люди не верят в нее.

Роман (загораясь). Я хочу самолично убедиться, что это не так. Вы плохо знаете свой народ!

Войнович (закипая от ярости). У тебя все равно ничего не выйдет. Ты блефуешь. Покажи, что у тебя в кармане!

(За кулисами вдруг раздаются визг автомобильных тормозов, крики и несколько беспорядочных пистолетных выстрелов. Шальная пуля попадает в окно, осколок оконного стекла ранит Войновича в щеку. Растерявшись, Роман делает шаг навстречу отцу, но Войнович с опаской отступает назад.)

Войнович (утерев носовым платком на лице кровь – пораженный случившимся). Ты превзошел родного отца, ты нанял наемных убийц. Что ж, по крайне мере это тешит мое самолюбие: теперь, что бы со мной ни случилось, я могу быть спокоен: власть перейдет в надежные руки. (Пауза.) Боже мой, оказывается, я совершенно не знал тебя! Проклятая власть. (Делает шаг к черному ходу, потом, словно что-то вспомнив, решительно направляется к входной двери. Оборачивается.) Сейчас я уйду. Я вынужден это сделать. При этом я знаю: ты не станешь стрелять мне в спину. Ведь ты – мой сын. Сын диктатора. (Стоя уже на пороге.) Я дам тебе знак. Жди!

(Войнович хлопает дверью. Роман выхватывает из кармана халата игрушку для пускания мыльных пузырей и бросает ее вдогонку Войновичу.)

Роман (в отчаянии). Ненавижу! Я кто угодно, только не ты!

(Роман принимается с нервным видом ходить взад-вперед по комнате, безуспешно пытаясь навести в ней порядок. Он поднимает с пола опрокинутый стул, пару пустых пивных банок… Натыкается вдруг на комок бумаги – тот самый, что уронил Войнович. В первый момент Роман равнодушно сует бумажку в карман халата, затем решает развернуть ее. Вчитывается в записку – с каждой секундой его любопытство возрастает все сильней и сильней. Увлеченный чтением, Роман не замечает, как из черного входа бесшумно появляется человек в черной маске. Незнакомец делает несколько шагов навстречу Роману, не сдержавшись, выдает себя вопросом.)

Человек в маске (это Гоша, он старается говорить не своим голосом). Что в записке?

Роман (вздрагивает от неожиданности). Ты?! Какого черта?! У меня что сегодня, приемный день?!

Человек в маске (настороженно осматривается по сторонам). Кто-то был до меня?

Роман (грубо). Не твое собачье дело! Я тебя не звал.

Человек в маске (высокомерно). Я не нуждаюсь в твоем приглашении. Прихожу к любому, когда мне вздумается. (Пауза.) Так что все-таки в записке?

Роман (быстро сунув руку с запиской в карман халата). Я же сказал: не твое собачье дело!

Человек в маске. Ты слишком много позволяешь себе, Роман.

Роман. Тебя забыл спросить! (Паясничает.) И вообще, я вас не узнаю – кто вы? Какого хрена вам надо в моем доме? А-а, догадываюсь: вы пришли сюда, чтоб ограбить мой дом! В таком случае не стану мешать.

Человек в маске. Ты ведешь себя дерзко и неуважительно по отношению ко мне.

Роман. Во дает! Убийца-контролер вспомнил об уважении…

Человек в маске (дернувшись). Замолчи!

Роман. …Приперся в мой дом без предупреждения, как мент поганый, да еще маску на себя нацепил. Да ты – обыкновенный трус, Юрик…

Человек в маске (в ярости). Заткнись, не смей называть моего настоящего имени! В твоем доме полно жучков, наш разговор, скорее всего, тщательно прослушивается!

Роман. Тьфу, какой же ты трус! Если б ты знал, какой гость был у меня за десять минут до тебя, ты бы умер на месте. Поражаюсь, как у тебя только хватает смелости убивать людей!

Человек в маске (с досадой). Прежде всего, замечу тебе, никакой я не трус. Осторожность и осмотрительность в нашем деле еще никому не помешали. В том числе и тебе неплохо бы поубавить свой пыл и быть настороже…

Роман. Да пошел ты!

Человек в маске. Во-вторых, не смей разговаривать со мной в таком тоне. Иначе не ровен час…

Роман. Что иначе? Отправишь меня к праотцам вслед за теми пятнадцатью жильцами?

Человек в маске. Одиннадцатью.

Роман. Да ладно трепаться – одиннадцатью! Тоже мне скромняга нашелся. А кто еще четверых завалил?

Человек в маске. Мне это неизвестно. К тому же, и ты об этом прекрасно знаешь, я не заваливаю, а устраняю врагов нашего движения, особо оголтелых приспешников хунты Войновича.

Роман (с горькой усмешкой). Жильцы-то тебе чем насолили? Тоже мне, нашел "оголтелых приспешников"! Мочил бы, что ли, гнусных контролеров, а не этих бедолаг.

Человек в маске (раздраженно). Нечего мне указывать! Я лучше тебя знаю своих врагов! В отличие от тебя, ведь ты, как мне донесли…

Роман (стараясь скрыть беспокойство). Что там на меня уже наклепали?

Человек в маске. Ты дискредитируешь наше правое дело, очерняешь благородную идею борьбы с хунтой, глупо скоморошничаешь, накликая беду и подозрения не только на себя, но и на соратников по борьбе, – одним словом, ты ведешь себя крайне неосмотрительно и вызывающе.

Роман. Ты, что ли, ведешь себя осмотрительно? Работаешь, как мясник и палач…

Человек в маске (невозмутимо). Штаб поручил мне устранять особо отъявленных негодяев или социально бесполезных субъектов. На то есть секретные приказы и распоряжения.

Роман. Врешь! Мне Яндекс о тебе все рассказала.

Человек в маске (насторожившись). Что, что обо мне рассказала тебе товарищ Яндекс? Ты видел ее?!

Роман. Что ты лишь прикидываешься бескомпромиссным истребителем, хм, как ты там выразился, "социально бесполезных субъектов", у которых, черт, единственный грешок: эти люди покорно выполняют все законы генерала Войновича. Даже радуются, кретины, строго придерживаясь его дурацких норм и правил. Но, скажи, это что – повод убивать жильцов? Они ведь беспомощны, как… (бросает взгляд на аквариум) как аквариумные рыбки. (Пауза.) Яндекс уверена, что ты лишь напялил на себя маску патриота, а на самом деле…

Человек в маске (распаляется). Ну, давай, выкладывай, что там тебе наплела про меня Яндекс – странная, темная, неуловимая женщина! Хоть бы раз показалась мне на глаза, а то все приказы лишь по Интернету. Конспиратор хренов! А ты тоже хорош, уши развесил! Да ты, сдается мне, придумал все про эту встречу с Яндексом, вот в эту самую минуту и придумал, потому как нет и никогда не было никакого Яндекса! А были лишь, чтоб ты знал, лишь пустые, бредовые слухи о ней!

Роман. Ты – заурядный убийца! Ты одержим одной единственной страстью – страстью мщения. (Горько усмехается.) Причем, что самое смешное и нелепое…

Человек в маске. Нелепое?! Что ты гонишь, придурок?!

Роман. …так это то, что мстишь ты вовсе не за униженных и оскорбленных, грубо попранных хунтой лишь за то, что эти люди, в отличие от покорного большинства, отказываются радоваться по солдафонскому приказу Войновича. Ты мстишь совсем по другой причине. Ты, словно серийный убийца, охотишься за глупыми, жадными, ограниченными жильцами, вина которых еще не доказана, – ведь они всего-навсего куклы в ловких руках кукловода…

Человек в маске. Хм, это Войнович, что ли, кукловод?

Роман. …Просто однажды один парень, назвавшийся тебе Тимуром, умер на твоих руках, а потом некто по кличке Яндекс объяснила тебе, что в смерти Тимура виновата хунта с ее гребаной системой, армией контролеров и счетчиками радости. А еще больше виноваты продажные обыватели, выдавшие парня хунте. (Пауза.) Вот ты и решил мстить быдлу за Тимура.

(Пауза.)

Человек в маске (глухим голосом). А ты на моем месте поступил бы иначе?

Роман. Я не хочу быть на твоем месте. И не буду никогда! Чтоб ты знал, я ни за что не стану убийцей, как ты!

Человек в маске. Чистоплюй, генеральский сынок! Ты судишь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. Тебя ни разу не искушала судьба и смерть ближнего. Сдается мне, ты до сих пор девственник, который в своей юной жизни еще ничего толком не попробовал, не поимел. И тебя, видать, никто не имел. Но погоди, эта чаша тебя не минует! В скором времени тебя ждут великие испытания и столь же грандиозные соблазны, погоди, еще чуть-чуть и тебе придется ответить за свое высокомерие и безнаказанность, за жучок в счетчике радости и чистоплюйство. Скоро и твои руки будут по локоть в крови! Я чувствую, я уже отчетливо слышу неотвратимое приближение этой минуты!

Роман (насмешливо). Напугал. (Пауза.) Уже трепещу и дрожу от священного страха…

(Внезапно во входную дверь раздается звонок. Роман безотчетно вздрагивает всем телом, впивается взглядом в человека в маске.)

Ты подстроил? Твоих рук дело?

Человек в маске (беспокойным тоном). Не городи чепухи.

(Звонок повторяется.)

Пойди открой.

Роман (фыркает с деланным безразличием). Твой трюк, тебе и открывать.

(Паясничая, Роман достает из халата игрушку и пускает в человека в маске мыльный пузырь. Человек в маске резко вынимает пистолет из-за пазухи и наставляет на Романа.)

Человек в маске (угрожающе). Приказываю – открой немедленно дверь!

(Роман с досадой плюет себе под ноги и направляется к двери. Человек в маске скрывается в ванной комнате. Роман отворяет дверь – на пороге Вера. Девушка обмирает, ошеломленная видом Романа. Пауза.)

Вера (наконец-то справившись с растерянностью). А ты и вправду красивый.

Роман (раздраженно и вызывающе). Ты кто такая? Кто тебя звал?

Вера (плечом отстранив в сторону Романа, входит в комнату). Никто меня не звал. Я привыкла всегда и везде приходить сама, без приглашения.

Роман. Еще одна взялась! Да кто ты, черт тебя подери?!

Вера. Младший детектив отдела расследований Вера Северина.

Роман (с показным облегчением). Тьфу ты! А я, черт, подумал, что новенький контролер приперся. Прямо задолбали своими визитами.

Вера. А я и есть твой контролер – контролер твоей совести, Роман… (Оглядывает комнату, подходит к счетчику радости, укрепленному на подлокотнике дивана.) Признавайся, какими незаконными методами тебе удалось поднять показания счетчика радости.

Роман. Ишь чего захотела! Как же, прям щас и расколюсь тебе, держи варежку шире!

Вера (невозмутимо). Почему бы и нет? Я ведь все равно не уйду от тебя, пока всю правду не узнаю.

Роман. Да что ты говоришь. Не уйдешь, пока не узнаешь. И сдалась тебе моя правда.

Вера. Такая у меня работа.

Роман. Да какая там у тебя, на фиг, работа! (Подходит близко к Вере.) Просто парня у тебя постоянного нет, некому тебя трахнуть, вот ты и возомнила о себе…

Вера (отступает на шаг назад). Э-э, попрошу не забываться. С должностным лицом как-никак разговариваете!

Роман. Да ну! С должностным, говоришь, лицом? А что если я это лицо… (Со скрытой веселой злостью.) Хочешь, я выложу тебе всю подноготную о себе? Хочешь, ведь вижу, что хочешь! (Пауза.) Но только при одном условии.

Вера (испуганно пятится). Никаких условий! Я при службе…

Роман (в яростном возбуждении). На хер службу! Я должен трахнуть тебя! (Хватает девушку за руку.)

Вера (пытается вырваться). Пусти! Что ты позволяешь себе! (Вырывается, поправляет волосы.) Остынь!

Роман (снова хватает Веру). Ну нет, когда еще представится такой случай – трахнуть правительственную ищейку!

Вера (борется с парнем). Убери руки, придурок, ты мне совсем не нравишься!

Роман. Сейчас я возьму тебя, залезу сверху и заставлю стонать от позора и беспомощности.

Вера (отбивается). Пусти, ты отвратителен мне!

Роман. О-о, да меня тошнит только от одного твоего вида! Твое лицо, шея, уши, глаза, с виду прекрасные и невинные, вызывают во мне жуткую ненависть… (Валит девушку на диван, ложится на нее сверху; Вера отчаянно сопротивляется.) Потому что ты не просто ищейка, легавая, мент в юбке, а наиболее опасное из известных мне, хитроумное, ядовитое олицетворение того мира – да что ж ты так вертишься, дура! – который с первой же минуты моей жизни отбросил меня на обочину! Цинично указал мне на мое место, вынудил жить в трущобах среди тупоголовых, самодовольных уродов, готовых за лишнюю копейку лизать вам задницы! (Пытается расстегнуть на Вере джинсы.) Но все это я еще мог бы вытерпеть, снести, как пощечину, и пережить, забывшись перед телевизором с банкой пива…

Вера (запыхавшись, но не утратив силы духа). Эй, ты так много говоришь! Так никогда не сделаешь того, что задумал.

Роман. Заткнись, дрянь! Все было бы ничего, если бы твой мир не добил меня, запретив мне чувствовать так, как мне чувствуется. Теперь я должен радоваться и плакать по расписанию, согласно нормам, утвержденным, черт, самим генералом Войновичем. (Вскрикивает.) Ай, да ты кусаешься!

(Роман бьет девушку по лицу, она вскрикивает. Он выхватывает из кармана халата первое, что попалось под руку – скомканный комок бумаги, и затыкает им рот девушки. Освободив одну руку, Вера вырывает ею кляп изо рта и сует его под себя. Роман наваливается на девушку с новой силой.)

Роман. Что, не нравится? А как меня бесит, что ко мне приставили шпиона – контролера моих чувств и эмоций. (Придавливает Веру плотней к дивану.) Слушай меня и не морщись, как не морщусь я, каждый день наблюдая чудовищную игрушку, которую вы мне впарили. Это ваш говенный счетчик радости ужасней и беспощадней бога! Стоит лишь на йоту не выполнить дневную норму радости, как меня ждет страшная кара. Ваше солдафонское правительство изобрело целый арсенал орудий наказания для таких, как я, кто не желает радоваться по вашим гребаным предписаниям!..

Вера. Слезь с меня сейчас же, козел!

Роман. …Генерал Войнович натравил на нас несметную свору контролеров, ищеек и прочих соглядатаев.

Вера. Ты – мерзавец! Меня ждет мой жених, он покажет тебе! Ты – маменькин сынок, ты струсил, сбежал от ответственности! Не один ты так живешь. (Всхлипывает, просит умоляющим тоном.) Отпусти меня, сейчас же, прошу тебя, мне тяжело дышать.

Роман. А мне тяжело жить. Если я сейчас не трахну тебя, мне придется тебя убить, а потом себя. Я должен поиметь мир, который поимел меня. (Вскрикивает от боли – Вера снова кусает его.) Ах ты, дрянь! Сейчас ты у меня получишь! (С размаху бьет Веру по лицу, девушка теряет сознание. Роман на миг цепенеет. Слезает с девушки.) Вот черт! Чего это она? (Снова склоняется над Верой, пытается привести в чувство.) Брось, эй, открой глаза, слышишь! Ты хоть жива? Ты не можешь просто так, не можешь умереть лишь потому, что я тебя захотел. Если каждая девчонка будет умирать в моих объятиях, то что же тогда будет! Я радуюсь, скрипя зубами, а ты откроешь глаза, как бы ты этому ни сопротивлялась. Слышишь – я заставлю тебя жить!

(Утратив над собой контроль, Роман хлещет Веру по щекам. Незаметно выйдя из ванной, за его спиной становится человек в маске и перехватывает его руку.)

Человек в маске. Довольно. Ты разбил ей лицо до крови.

Роман. Отвали! Тебя только здесь не хватало!

Человек в маске. Не груби, а лучше помоги привести девушку в чувство.

Роман. Сейчас я ее трахну, и она мигом придет в себя. (Пауза. Обращает на человека в маске безумный взор.) А хочешь, мы это сделаем вместе: сначала я, потом ты?

Человек в маске. Успокойся, у тебя истерика.

Роман (визжит от злости). Что, ты собираешься ее трахнуть сам?! Не выйдет, ублюдок, на – выкуси! (Пауза. В недоумении таращится на человек в маске.) Постой, ты пожалел ее? Ты пожалел легавую?! (С опаской отступает от человек в маске.) Ты… ты с хунтой заодно.

Человек в маске (с досадой). Что ты несешь, дурак!

Роман. Да-да, я понял сейчас одну важную вещь: ты заодно с хунтой. Если б не было таких, как ты – упертых идейных революционеров, кто бы заговорил о хунте? О генерале Войновиче и счетчиках радости? Вы, именно вы подняли эту шумиху, бесполезный и вредный треп, растревожили сонный улей, лишили людей пусть мнимого, но покоя. С одной стороны хунта, с другой вы рвете нас на куски!

Человек в маске (в бешенстве). Вздор, какой вздор несешь ты, подонок! (Порывается ударить Романа, но тот уворачивается.)

Роман. Что, не нравится?! Одним не нравится, когда их трахают, другим – когда говорят правду в лицо!

Человек в маске (ревет от ярости). Заткнись, урод!

Роман. Да пошел ты! Демократишко вшивый! Пойди к соседям, расскажи свою революционную байку. Они примут за чистую монету все твои бредни. А я все-таки сделаю это.

(Роман принимается стаскивать с Веры джинсы. Человек в маске пытается ему помешать, оторвать от девушки. Роман, резко развернувшись, ударом кулака отбрасывает от себя человек в маске. Тот выхватывает пистолет, стреляет в Романа и ранит его. Вскрикнув, Роман падает на колени, прижимает руку к ране в левом плече и медленно отползает в сторону.)

Человек в маске (склоняется над Верой). Не дышит. Или дышит? Если у нее только обморок или даже сотрясение мозга, то это пройдет. Пустяк. (Трясет Веру за плечи, пытаясь привести в чувство.) Бывало и хуже. Необходимо сделать искусственное дыхание. (Прижимается губами к ее губам, с силой вдыхает ей в рот.) Хотя она – враг, мой классовый враг, и не мешало бы с ней поступить так, как месяц назад поступили с шестью нашими соратниками по борьбе – их застрелили посреди ночи, каждого в его собственной постели, когда они видели сны…

(Внезапно Вера поднимает руку и, по-прежнему не открывая глаз, обнимает человека в маске за плечи. Человек в маске от неожиданности обмирает.)

Вера (лежа с закрытыми глазами). Какой же ты все-таки настырный, нетерпеливый. Несносный мальчишка, ты все-таки добился своего. Но зачем ты ударил меня, зачем? Надо было по-хорошему. (Пауза.) Наверно, я сама бы дала тебе… эту возможность.

(Вера открывает глаза, видит над собой человека в маске и разражается визгом. В следующий миг с ее визгом сливается раздавшийся из прихожей звонок. Застигнутый врасплох криком девушки, человек в маске в приступе ярости бьет ее наотмашь по лицу. Вера снова теряет сознание. Звонок раздается в другой раз. Человек в маске торопливо обыскивает девушку, достает из кармана джинсов удостоверение и бумажник. Поспешно запихнув все за пазуху, человек в маске пятится к черному ходу и исчезает в нем. С порога доносится голос Яны, в следующую секунду она входит в комнату.)

Яна (в недоумении). Хм, дверь не заперта. (На миг останавливается в нерешительности.) Эй, есть кто-нибудь? (Оглядывается.) Все то же, только грязи много. Ничего не изменилось с того дня, как я была здесь в последний раз. Эх, Ромка, Ромка. (Чертыхается, вспомнив о цели своего визита.) Вера, ты здесь? (Пауза.) Чувствую, что здесь. Что за мерзкий запах? Определенно порохом воняет. Стреляли, что ли? (Подойдя к дивану, видит наконец Веру.) Да что тут, черт подери, произошло?! Вера!! (Неожиданная смена настроения: глядя на неподвижную Веру, Яна вдруг злорадно ухмыляется.) Нашла, где разлечься. В доме врага. Эй, девочка моя, кончай прикидываться! (Склоняется над лицом Веры.) Хм, кто-то разбил тебе личико. Неужто он? Ай-я-яй, перестарался парень! (Вытирает с лица Веры кровь.) Черт, какая же ты все-таки красивая.

(Яна крепко целует девушку в губы, Вера немедленно приходит в себя, судорожно вертит по сторонам головой, пытаясь освободиться от цепких объятий Яны.)

Вера. Пусти! Тебя мне только не хватало.

Яна (все больше раздражаясь). Да что ты вертишься, как юла! Я столько ждала этой минуты. Тоже мне, строит из себя недотрогу.

(Яна бьет Веру по лицу, та вновь замирает без чувств и движений. Яна вытаскивает из джинсов Веры ремень, переворачивает девушку на живот и связывает ей за спиной руки ремнем. Затем снова переворачивает ее на спину, берет в руку банку и, набрав в рот пива, прыскает им в лицо Веры. Она в тот же миг приходит в себя.)

Вера (почувствовав, что ее руки связаны, судорожно пытается освободиться). Что это? Что тебе от меня надо?!

Яна (хрустит фисташками). Я связала тебя. (Помогает Вере подняться с дивана, подвигает ей стул.) На, садись, сейчас все узнаешь. Да не дрожи ты так, это ведь не электрический стул! (Ласково треплет Веру по щеке.) Какая ты нежная. Как мои шелковые стринги. (Внезапно раздражается.) Ты – чистенькая, мажорная тварь! Денег куры не клюют, всю жизнь купалась в родительской любви, папик занимает пост у палача Войновича… Какого хрена ты полезла сюда?! Сыщиком, мать твою, возомнила себя! Это – классовая борьба, а не ток-шоу Шерлока Холмса. Война между нами, "сердитыми", и хунтой Войновича, война не на жизнь, а на смерть!

(Вера громко всхлипывает, ее тело содрогается от рыданий.)

Что ты ревешь, как баба! Слюнтяйка, раскисла! (Замахивается на Веру.)

Вера (заикаясь от рыданий и страха). Не… бей… ме-ня. Я сделаю все… что ты захочешь… только не бей… Прошу тебя.

(Пауза. Яна обходит три раза вокруг стула с Верой.)

Яна (задумчиво). Ты просишь меня не бить тебя. А сама-то двинула меня – не поморщилась. (Трогает синяк на своем лице. Затем подозрительно всматривается в глаза Веры.) Какая-то ты не та, не узнаю тебя. Почему ты стала другой? Может, ты и не Вера? Прежняя Вера, моя Вера на парня смахивала, а ты – на капризную, балованную маменькину дочку похожа, которая падает в обморок при виде одной-единственной капли крови. (Пауза.) Но я хочу знать, кто ты есть на самом деле. Может, ты старая разбитная деваха, которая ни с того ни с сего прикинулась бедной овечкой? На кой черт тебе понадобилось прикидываться, а? Да не дрожи, я сказала – от твоей дурацкой дрожи мне хочется помочиться или двинуть тебе как следует!

(Яна гладит Веру по щеке и пытается поцеловать – Вера уворачивается, но напрасно: Яна сливается с ней в продолжительном поцелуе. Наконец отстраняется от Веры, переводит дух и вытирает ладонью губы.)

Ну-ну, расслабься. Сейчас мы поиграем, и тебе станет легче… а может, и нет. (Расставив широко ноги, усаживается Вере на колени; сжав ее голову между своими ладонями, а талию – между коленями; с минуту пристально смотрит Вере в глаза.) Сейчас я стану задавать тебе вопросы, а ты – отвечать. Ответишь неверно – я лишу тебя возможности быть самой собой.

Вера (вырывает голову из рук Яны, ерзает на стуле, отчаянно пытаясь освободиться от ремня). Что ты еще придумала, сумасшедшая?!

Яна (вновь зажимает голову Веры между ладонями). Не рыпайся, дрянь. Иначе я лишу тебя твоего душевного целомудрия, твоего главного козыря – внутреннего равновесия и уверенности в своей правоте. Я докажу тебе, что ты – это не ты, что девочка, скрывающаяся под твоей кожей, ужасна и порочна. Но при этом она живей и правдивей твоего миленького, слащавого образа, который ты привыкла в жизни напяливать на себя.

Вера (в исступлении). Ты с ума сошла, Яна!

Яна (отстраненным, чужим голосом). Как зовут тебя, девочка?

Вера (делает новую попытку освободиться). Отпусти! Что ты задумала?

Яна (жестко пресекает попытку Веры – хватает ее за волосы). Имя, детка!

Вера (испуганно). Северина. Вера.

Яна (яростно вспыхивает). Врешь! Тебя зовут Лизой Серенко! Ты – маленькое невзрачное созданье, беззащитней уличного воробья. Твоя мать – недалекая женщина, водитель троллейбуса, а отец – конченый пропойца и алкоголик умер, когда тебе не было и пяти лет. (Пауза.) А как зовут твоего парня, Лиза?

Вера. У меня нет сейчас парня. С Максимом я рассталась полгода назад…

Яна (встряхивает Веру за край топика). Снова лжешь, Лиза! Запомни своим скудным умишком: тебе ни за что не обмануть свою мамочку! Ты никогда не расставалась со своим парнем – Тимура у тебя отобрали, как отбирают у ребенка любимую игрушку.

(Пауза.)

Вера (сквозь слезы). Ты точно спятила.

Яна (вновь хватает девушку за топик). Я в здравом уме, а вот ты, Лиза, все пытаешься уклониться от правды. Признавайся, почему ты возненавидела наше родное правительство! Отчего ты называешь его бандитской хунтой и проклинаешь на чем свет стоит?!

Вера. Больная! Тебе надо лечиться или сразу в тюрьму!

Яна (прижимает Верину голову себе к груди). Не скрывай своих чувств, Лизочка, поплачь, откройся мне, признайся, что до сих пор любишь и не забыла своего Тимура. Тима-павлина, как ты его называла нежно. Поплачь же, ведь вы так любили друг дружку! Но твой отец – хренов солдафон и мать – тупой фонарный столб, и его родители – полные дауны вдруг взбунтовались, кретины, пошли против вашей любви; и Тимочка – он всегда был чересчур мнительным – заперся у себя в комнате, трое суток не выходил и не отпирал дверь; врачи говорили, что он глотал всякую дрянь, но я в это не верю; а потом пришел контролер, а с ним двое легавых, взломали дверь, Тимочка твой был еще жив, но ты не знала об этом, потому что мать и отец отправили тебя в другой город, к двоюродной бабке; а когда контролер и менты ворвались в его комнату, выяснилось, что счетчик радости почти на нуле, да и до радости разве было тогда Тиму, сама рассуди; а менты, не долго думая, схватили твоего едва живого возлюбленного – и бросили в тюремную камеру…

(Пауза.)

Вера (глухо). Я не помню такого.

Яна (взрывается). А ты вспомни, Лиза, обязательно вспомни! Теперь это – твоя жизнь, твоя новая жизнь! (С ненавистью.) Нет больше пути назад, поняла?!

Вера (в ужасе). Поняла, поняла. (Пауза.) Что было дальше?

Яна (с неподдельным удивлением). Как, Лиза, неужели ты не помнишь? Как тюремщики били Тимура, как отбили ему селезенку; ты этого, конечно, не могла видеть, иначе бы не перенесла этого ужаса, ведь ты по-прежнему предана ему всем сердцем; но из тюрьмы продолжали приходить жуткие вести, и самая страшная новость была – Тимочка повесился!

(Вера невольно вскрикивает.)

Не перенес твой любимый пыток и позора – и повесился. (Пауза.) А знаешь почему?

Вера (сквозь слезы). Потому что те и другие родители оказались черствыми глупыми людьми и были против их союза.

Яна. Нет.

Вера. Потому что не напрасно генерала Войновича называют палачом, уничтожающим собственный народ.

Яна (крутит отрицательно головой). Нет.

Вера (срывается на крик). Тогда почему он это сделал? Зачем он убил себя?

(Пауза.)

Яна. Так было предопределено.

Вера (опешив). Что?

Яна (монотонным голосом). Предопределено свыше. Ты только сейчас поняла это, Лиза, что смерть твоего возлюбленного была предрешена. Равно как и ваша пламенная любовь. Как ваше появление на свет именно в этой, а не в какой другой стране – убогой и несчастной.

Вера (возмущенно). Я против, я не согласна идти на поводу у рока!

Яна (снисходительно). Ты еще слишком молода, Лиза, но в твоей милой головке уже зародилась отчаянная мысль. Если все, что с тобой происходило и происходит поныне, – неслучайно, то, стало быть, и твоя ненависть неслучайна. Твоя жажда мести была так же предопределена судьбой, как твои родители, твой любимый и его ужасная смерть. Стало быть, ты на верном пути, Лиза, если подчиняешься року осознанно, если мстишь и убиваешь контролеров с одной единственной целью – выполнить долг, назначенный тебе судьбой.

Вера. Я никого не убивала. (Снова срывается на отчаянный крик.) И ты прекрасно об этом знаешь!

Яна (прикрывает ее рот ладонью). Не противься своему предназначению, Лиза. Ведь ты теперь Лиза, не так ли? Не забывай об этом. Также помни и о том, что ты – великий, непревзойденный истребитель контролеров счетчиков радости. Твои руки по локоть в их крови, твои глаза мечут смертельные молнии, все твое тело – сплошное орудие убийства. Я предвкушаю, как оно прекрасно! (Разрывает топик на груди Веры, на миг обмирает от растерянности.) Опана, а ты и вправду женщина. Черт, у тебя девичья грудь. Побольше моей будет.

(Вера разражается нервным смехом.)

Ты не мужчина, как я надеялась. Что ж, тем хуже для тебя, тем невыносимей, кошмарней будет твоя новая ноша. Ничего не попишешь – я безнадежная однолюбка. Прощай, Тим.

(Яна соскакивает с Веры, пятится к входной двери. В этот момент дверь с шумом распахивается, и в комнату врывается Лукин в сопровождении двух милиционеров. Один милиционер становится за спиной Лукина, другой принимается обыскивать комнату. За Лукиным порывисто следует Гоша. (Он скинул с себя черную маску и вновь предстал в привычном образе.))

Яна (истошно верещит, указывая на Веру). Арестуйте ее, Иван Ильич! Это она убила двух контролеров и унесла жизнь одиннадцати жильцов в доме №47 на Ильинской! Она призналась мне в этом, ее ничто не остановит перед новым убийством! Ее подлинное имя – Лиза Серенко.

Лукин (не обращая внимания на истеричные крики Яны). Вера, что с твоей майкой?

Яна (забегает межу Лукиным и стулом, на котором сидит Вера). Лиза пыталась соблазнить меня, вы не представляете, какая она искусная, коварная совратительница. Да она – профессиональная шлюха!

Гоша. Тебе помочь, Вера? (Порывается развязать ей руки.)

Вера (в ярости, ей самой удается освободиться от ремня). Прочь от меня, недоумки! Вы что, в самом деле решили, что Яна сбрендила? Но она не сбрендила, она говорит сущую правду: я – Лиза Серенко, тайно работаю на самых радикальных революционеров, поставивших своей целью свергнуть хунту Войновича. Я – Лиза Серенко мщу вам за своего несчастного возлюбленного и за свой позор! Позор, в каком неведении я прожила свою жизнь! Каким ужасным идеалам поклонялась, кого на самом деле целовала перед сном и после семейного обеда… Кого так и не смогла поцеловать – не успела. Я, Лиза Серенко, за любовь с этой пустышкой, Яной Глаголевой, предала своих революционных товарищей и продала ей вот это!

(Вера вынимает из кармана джинсов скомканную записку и швыряет ее Лукину. Записка не долетает до Лукина и падает на пол в метре от него. Яна и Гоша опрометью бросаются к записке, но Лукин опережает их, поднимает записку. Лукин читает ее, Яна и Гоша заглядывают через его плечо.)

Лукин (с трудом разбирая почерк). Пятница 13-ое… полночь… особняк…

(Яна испуганно вскрикивает, Гоша недовольно фыркает.)

(брезгливо поморщившись). Арестуйте Северину!

К Вере направляется 1-й милиционер и надевает на руки наручники.

(окидывает Веру негодующим взглядом). Ты дорого за это заплатишь, Вера.

Яна и Гоша, не сговариваясь, незаметно ретируются через черный ход.

Вера (вызывающе). Вы можете арестовать Веру Северину, возможно, даже заставите ее отвечать по всей строгости закона. Но Лизу Серенко вам уже не достать! Она глубоко окопалась, ее глубины вам никогда не постичь!

(Пауза.)

Лукин (его голос обретает прежнюю нежность). Что стряслось с тобой, Вера? Я не верю, что ты убила тех контролеров, что ты вообще способна убить. Ты была лучшей моей ученицей в школе детективов, я всегда ставил тебя в пример, Вера, тебя не узнать, Вера!

Вера (упрямо). Я никогда не буду больше такой, как прежде. Нет больше Веры, отныне есть Лиза Серенко.

(Лукин с жалостью слушает Веру. Вдруг замечает, что Яна и Гоша исчезли.)

Лукин. Яна, Гоша! А эти-то где?

Вера (насмешливо). Читайте, в записке все есть.

Лукин. Вера, помолчи! (Обращается ко 2-му милиционеру.) Погляди в ванной. Может, они там. Втихаря перепихнуться решили, пока я тут расследование веду.

(2-й милиционер входит в ванную комнату, но уже через мгновение выскакивает из нее.)

2-й милиционер. Господин майор, здесь человек! Он ранен.

Лукин (с досадой). Я просил тебя найти Яну… Что там еще? Откуда он взялся?

2-й милиционер. Не могу знать. Но, похоже, он – хозяин этой квартиры. Что-то бормочет. Кроме халата, на нем нет ничего.

Лукин. Он назвал свое имя?

2-й милиционер. Нет. Он серьезно ранен, потерял много крови.

Лукин (раздраженно). Так арестуйте его! Потом установим его личность.

(Оба милиционера направляются в ванную комнату и выводят из нее обессилевшего Романа. Он едва стоит на ногах. Увидев его, Вера вздрагивает от неожиданности и лишается чувств.)

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Ночь, два часа до рассвета. Старый особняк. В доме ни проблеска огня, но за окном, выходящим в сад, вспыхивают яркие всполохи пожара. Со стороны сада в гостиную входят, с трудом нащупывая дорогу, Лукин и Вера. Лукин идет на шаг впереди.

Вера (дрожит от сильного волнения). Какой ужас! Что это было, Иван Ильич?

Лукин (споткнувшись о порог). Черт, я же знал, что здесь ступенька!.. (Оглядывается на Веру.) Горит флигель, ветхая хижина. Давным-давно в ней жил садовник с женой.

Вера. Флигель? (Удивленно бормочет.) Откуда вы все знаете? Этот сад?.. (Озирается по сторонам невидящим взглядом.) Дом? Вы прекрасно ориентируетесь в нем.

Лукин (водит рукой по стене). Приходилось когда-то бывать тут. И не раз. (Бормочет себе под нос.) Да где же он?

Вера (с досадой). Но какой же все-таки нестерпимый огонь! Я прямо ослепла, ничего не вижу. (Светит перед собой фонарем.) А тьма тут, как нарочно, – даже фонарик вязнет. (Пауза.) Иван Ильич, как вы думаете, флигель подожгли?

Лукин (все так же напряженно что-то ища). Все может быть. Не исключено, что это поджог. Потом выясним. (Продолжает водить рукой по стене). Где-то здесь должен быть включатель. (Внезапно раздраженно повышает голос.) Но какова же Яна, а?! Оставить нас в такой важный момент! Мы приходим сюда второй день, устраиваем засады, но ровным счетом никакого результата. А Глаголева почему-то решила, что ей все можно, что ей все сойдет с рук! Погоди, схлопочешь от меня служебный выговор, тогда поглядим… Да где этот чертов включатель?!

(Лукин нащупывает включатель, щелкает им, но свет, тусклый, серый, загорается только в той половине гостиной, где находятся детективы. Вторая половина комнаты остается погруженной во мрак. На границе света и тьмы стоит старый, некогда роскошный круглый стол. Детективы с минуту-другую с опаской осматриваются, делают несколько шагов по освещенной части комнаты; Вера натыкается на стол.)

Вера (вскрикивает, потирает ушибленное место). Черт, стол! А там что? (Устремляет взгляд в темноту.)

Лукин (облегченно вздыхает). Никого.

Вера (продолжает беспокойно всматриваться в темный угол комнаты). А, по-моему, там кто-то есть. Я слышу дыхание и чье-то покашливание. Вот-вот, снова какой-то шорох!

(Судорожным движением Вера направляет фонарь во тьму, но внезапно из глухого мрака доносится бой настенных часов. От неожиданности девушка роняет фонарь на пол. Фонарь гаснет. Вера поднимает его, пытается включить заново, но фонарь, пару раз мигнув, гаснет.)

Черт, так не вовремя!

Лукин (сердито отбирает у девушки фонарь, отходит от нее). Перестаньте, Северина. Вы прямо как маленькая девочка, которая простодушно верит в страшные сказки. Скажите еще, что там притаилось привидение, ждет не дождется удобного момента, чтобы напасть на нас. (Пауза.) Чего замолчала? (Снова подходит к Вере, обнимает ее за плечи.) Да ты вся дрожишь! В чем дело? Что тебя так встревожило?

Вера (прижимается к плечу Лукина). Мне мерещатся разные звуки, голоса, даже чей-то смех.

Лукин. Вздор! Это все нервы. Здесь нет никого и, сдается мне, не должно было быть и вовсе. Похоже, нас элементарно развели. Мы бродим здесь около двух часов, но не встретили ни одной живой души. Проклятая записка!

Вера (сильно волнуясь). Что это значит, Иван Ильич? Нас заманили в ловушку? Может… нас хотят убить?

Лукин. Кто? Опять ты ерунду говоришь, Вера.

Вера. Противники хунты.

Лукин (усмехнувшись). Противники хунты? А какие именно? Демократы или ультралевые? Те, которые спят и видят, как захватят в стране власть и сформируют свое, чистенькое правительство, но ничего для этого не делают? Или те, кто, не гнушаясь никакими методами, выступают против нарушений гражданских прав в стране и борются, как одержимые, за отмену счетчиков радости? Ты слышала, какую кличку эти борцы присвоили счетчикам радости? Так я скажу тебе: "электронные церберы чувств"!

Вера (отстранившись от Лукина, с пылом возражает). Но, Иван Ильич, счетчики радости и правда зло. Они – позор нашей нации! Они… они схожи с рабством в Древнем Риме и крепостным правом в царской России.

Лукин. Ты и впрямь наивная маленькая девочка, которая верит сказкам, но не замечает жизни вокруг. Противники генерала Войновича ненавидят не только его правительство, но и весь наш народ. Да-да, они презирают его, безжалостно расправляясь с законопослушными гражданами, чьи счетчики радости в норме. Чьи чувства, эмоции и поступки находятся в полном согласии с нормами и законами, принятыми правительством. Враги нашего государства дошли до того, что стали уничтожать честных, добропорядочных соотечественников целыми семьями, травя их газом, взрывая или затапливая водой их дома.

Вера. Но может, Иван Ильич, это – междоусобная война?

(Пауза.)

Лукин (несколько сбитый с толку). Война?

Вера. Ну да. Внутренние разборки среди революционеров, придерживающихся разных политических взглядов. Ведь в семье не без урода. И в стане борцов за свободу чувств есть свои отщепенцы. А может, это вообще дело рук темных личностей.

Лукин. О чем ты, Вера? Это несерьезно.

Вера. Ну, может, какие-нибудь криминальные элементы, прикрываясь благородным именем борцов за свободу и справедливость, устраивают ради своих грязных целей бандитские погромы и поджоги. (Пауза. Возбужденно хватает Лукина за руку.) Мне пришла мысль! А что если это дело рук охранки Войновича, этих головорезов из восьмого отдела?! Что если таким образом хунта желает дискредитировать светлые цели освободительного движения? Вначале устраняют контролеров и так обделывают свое мокрое дельце, что люди начинают верить, что в этих убийствах виновны революционеры. А затем они же убивают ни в чем не повинных мирных жителей под предлогом мести за убитых контролеров. Лишают их жизни лишь с единственной целью – чтоб опорочить оппозицию. (Заглядывает в глаза Лукину.) Что скажете, Иван Ильич?

(Пауза.)

Лукин. Ты забыла, Вера, все было наоборот. Однако неважно. Ведь убить контролера сегодня может кто угодно. И непримиримые борцы, как ты выразилась, "за свободу чувств", и незаконопослушные граждане, которые упрямо не желают жить так, чтобы жизнь приносила им удовольствие и радость…

Вера (вспыльчиво перебивает). Разве это радость, Иван Ильич?! Это же нормативная радость – радость, загнанная в тиски дурацких законов!

Лукин (наставительным тоном). Зато ненормативная радость, Вера Иосифовна, сродни ненормативной лексике. Пора бы вам это усвоить!

Вера (виновато). Я только с вами, Иван Ильич, позволяю себе быть откровенной.

(Пауза.)

Лукин (остыв). Тебе известно, что я опять забыл свой карманный счетчик радости?

Вера. Иван Ильич, вы же подарили счетчик мне! А я, как назло, куда-то его подевала, когда собиралась.

Лукин (подражает  интонации Веры). А я по привычке не взял пистолет.

Вера. Ношение оружия противоречит вашим религиозным взглядам?

Лукин. Нет, оно плохо влияет на уровень радости в моем счетчике.

(Оба смеются. Не замечают, как в дверях вырастает Гоша.)

Мы всегда понимали друг друга с полуслова. Лишь рядом с тобой я могу почувствовать себя по-настоящему свободным.

Гоша (вынимает из-за пазухи пистолет, целится в Лукина). Вы, Лукин, лжец!..

(Лукин и Вера резко оборачиваются на Гошин голос.)

Лукин. Опустите пистолет. Вы играете с огнем, Георгий.

Гоша. …Двуличный человек, вы ощущаете себя свободным и в полной безопасности лишь тогда, когда поблизости от вас нет счетчиков радости!

Вера. Что тут удивительного? Иван Ильич – такой же человек, как мы с вами. Зачем вы целитесь в него?

Гоша (с вызывающей усмешкой – Вере.) Такой же? А известно ли вам… Да нет, откуда вам это знать, разве господин майор осмелился бы признаться вам, что он…

Лукин (резко вспылив). Приказываю вам немедленно замолчать! (Делает шаг навстречу Гоше.)

Гоша (Лукину). Стоять! Иначе я разнесу вам вашу лживую башку! И что самое ужасное – на глазах юной впечатлительной девушки! (Паясничая – Вере.) Да будет тебе известно, детка, что твой обожаемый шеф не всю жизнь исправно служил в отделе расследований. Он… то есть Лукин до того, как стать детективом…

Лукин. Замолчите, я вас прошу!

Вера (в исступлении). Но говорите же, говорите, сил моих больше нет!

Гоша. …Лукин и есть изобретатель счетчика радости. Вот! Что, не ожидала?

(Пауза. Лукин, понурив голову, уперся взглядом в пол; Вера необыкновенно потрясена новостью; Гоша наслаждается произведенным на них впечатлением.)

Именно так, детка: твой идеальный Иван Ильич некогда создал эту гнусную вещицу, электронного надсмотрщика, призванного подавлять во мне и в тебе наши истинные чувства: гнев, радость, восторг, разочарование, уныние, ярость, восхищение…

Вера (с трудом подбирая слова – Лукину). Иван… это правда?.. Ты такой, как он говорит?.. Неужели это твоя работа?

Лукин (медленно приходит в себя от растерянности, старается обрести былую уверенность). Было дело, Вера. Прости, что эту новость ты узнала не от меня, а от этого прохвоста…

Гоша. Ну-ну, давай не будем твои грешки сваливать на меня.

Лукин. …Я был молод, а помыслы мои были чисты. Как у ученого, сумевшего приручить энергию атома, и не подозревавшего, что из этого может выйти на самом деле…

Гоша. Ваша вина ужасней, чем изобретателя атомной бомбы!

Вера (потерянным голосом). Иван Ильич, это правда?

Лукин. Тридцать лет назад я искренне верил в идеалы добра, стремился к ним. Мне казалось, что мой прибор станет маяком для большого числа людей, для всего народа. Я создавал счетчик радости изначально не как измерительный прибор, а как нравственный ориентир для моих соотечественников. Но, к сожалению, я многого тогда не учел…

Гоша. Вам нет оправданий, Лукин. Вы – убийца сотен тысяч, миллионов наших несчастных граждан – их заскорузлых, убогих душ!

Лукин. …Я не учел главного, что счетчик радости мог попасть в руки политических спекулянтов и диктаторов. Я не предусмотрел и другое, что люди вокруг так вопиюще слабы духом, так эгоистичны и черствы. В этом, Георгий, вы правы: души как минимум половины наших соотечественников в самом деле безнадежно убоги…

Вера (словно встрепенувшись после тяжелого сна, воспаленным голосом – Гоше). Кто ты? Ты хочешь убить Ивана Ильича? Но ведь он почти старик.

Лукин (продолжает с отрешенным видом, словно не замечая Веру и Гошу). …Когда я вдруг осознал, что большинство моих сограждан озабочено всю свою жизнь лишь двумя-тремя вопросами: чем набить свой желудок, какие шмотки натянуть на себя и на какие жалкие развлечения убить свой вечер – я, честно скажу, не выдержал. Я добровольно пошел на службу к хунте, но всегда старался поступать по совести. (Неожиданно твердым, решительным тоном – Гоше.) В отличие от вас. Вы – беспринципный, страшный человек! Признайтесь, 47-й ваших рук дело?

(Пауза.)

Гоша (застигнутый врасплох, с деланной усмешкой). Неужто что-то раскопали, майор? Ведь наверняка блефуете, а? Впрочем, один черт! Пусть будет по-вашему: признанье за признанье. Все равно ни одна душа не узнает.

Вера (Гоше). Я не понимаю вас!

Лукин (горько усмехается). Очевидно, он хочет сказать, Вера, что это он взрывал, топил и травил газом жильцов в доме №47 на Ильинской. Он решил сознаться в этом, так как глубоко уверен, что нам не уйти отсюда живыми.

Гоша (ухмыляется). Верно мыслите, майор.

Вера. Какой кошмар! Гоша, неужели это правда? Вы – убийца?!..

Гоша (со злостью). Здесь два убийцы! Он – первый, а я лишь подчищал его работу.

Вера. …Но зачем?! Вы ненавидите Ивана Ильича за то, что он придумал счетчик радости, но сами словно поддержали его. Вы будто его негласный сообщник. Зачем, Гоша?

Лукин. Тщеславие, гордыня, непомерная, болезненная жажда славы, которая с ранних лет не давала ему покоя. Любым путем, даже прибегая к таким гнусным методам, как убийства, он стремился прославиться, выделиться среди этой скучной и ограниченной черни, которой он называет своих соотечественников.

Вера (потрясена еще больше – Лукину). Вы знали о том, что Георгий – убийца и до сих пор молчали?!

Лукин. Увы, я только догадывался. До сих пор мне не хватало улик и доказательств. Теперь же он сам признался, что он – убийца, а я лишь объяснил мотив его преступлений: прославиться любым путем!

Гоша (с презрением). Вы рассуждаете, как жалкий, рафинированный интеллигентишка, вдобавок по самые уши вляпавшийся в дерьмо. Все, что я делал до этого, – делал совершенно осознанно и целенаправленно. Вы правы, Лукин, лишь в том, что я давно стремлюсь к власти; сплю и вижу: я – властелин, единоличный, абсолютный, непререкаемый. Не в пример тупице генералу Войновичу. Его диктатура обречена, его хунта скоро лопнет и расползется, как гнилой помидор; его конец неизбежен и закономерен; его не спасут ни войска, сохранившие верность своему динозавру генералу, ни, ха-ха-ха, счетчики радости!

Вера (с негодованием). Но при чем тут невинные люди?! Ради каких своих изощренных замыслов вы пожертвовали жизнями десяти человек?

Гоша (цинично ухмыляясь). Одиннадцати. Я предпочитаю точные числа.

Вера. Вы – маньяк, извращенец и изверг!

Лукин. Задумка здесь нехитрая. Кстати, Вера, она вполне сходится с твоим недавним предположением, которое тогда я не оценил по достоинству…

Гоша (с любопытством и угрозой делает шаг навстречу Лукину). Что еще за предположение? А ну выкладывай!

Лукин. …Убивая обычных людей, он тем самым хотел вызвать вспышку праведного гнева в сердцах противников Войновича. Георгий предвидел, что разъяренная оппозиция, напуганная и возмущенная убийствами мирных жителей, захочет отомстить генералу и его приближению. (Пауза.) Но оппозиция неожиданно сама снизошла до тривиальной мести – до убийств беззащитных контролеров.

Вера. Как это отвратительно и низко! Я чувствую, как земля уходит у меня из-под ног, я больше не знаю, кому верить.

Гоша. Меня тошнит от твоего чистоплюйства, Вера. У крепкой, безоговорочной власти мозолистые руки, не раз омытые кровью своих жертв.

Вера. Подонок, мерзавец!

Гоша (Вере). Теперь это не имеет значения. Сейчас я прикончу Лукина… на твоих глазах прикончу. А обвинят в убийстве тебя. Как должностное лицо, открыто симпатизирующее оппозиции.

Лукин. Что за вздор?!

(Свободной рукой вынув из кармана газету, Гоша швыряет ее Лукину. Лукин разворачивает газету, Вера, явно нервничая, заглядывает через его плечо.)

Лукин (читает вслух). "…Вчера на противозаконном митинге, организованном оппозицией, была замечена некая Вера Северина…"

Вера (в сильном волнении и растерянности). Этого не может быть! Иван Ильич, поглядите: я на фотографии, вон там, слева!

Лукин (невесело). А что, хорошо вышла! Словно нарочно позировала.

Вера (хватает Лукина за руку, трясет ее). Иван Ильич!

Лукин. Будет, будет тебе, Вера. Ну, пошутил, прости. (Всматривается в газетное фото.) Сегодня в фото кого угодно, хоть самого сатану, можно вставить. Был бы под рукой хороший графический редактор… (Снова читает.) "Сотрудница правительственного отдела расследований сопровождала лидера оппозиции Юрия Рыбина и выступила за отставку правительства Войновича…" Кто такой этот Юрий Рыбин? (Гоше.) Это вы, что ли?

Вера (в отчаянии). Иван Ильич, вы верите этому бреду?

Гоша (хвастливо). Рыбин – мой партийный псевдоним. У меня много (хихикает) разных псевдонимов.

Вера (едва не плача). Меня вчера чуть не изнасиловали, а тут пишется, что я на митинге выступала.

Лукин. Прекрати причитать, Вера. Успокойся. Я же сказал – обычная газетная утка.

Гоша. В которую, тем не менее, люди охотно поверят. (Противно хихикает.) Как еще совсем недавно поверили в существование некоего Тимура Малика – несчастной жертвы хунты, который якобы умер на моих руках…

Лукин (не сдержавшись). Да вы подлец, Рыбин!

Гоша (захлебываясь от чувства безнаказанности). …А теперь поверят в то, что сотрудник правительственного отдела расследований устранила своего непосредственного начальника, когда тот вдруг стал у нее на пути. (Пауза.) Нет, мы создадим версию похлеще: Северина застрелила своего шефа, старого потаскуна и развратника, после того как он сделал с ней то, что позавчера не удалось сделать мне.

Вера (в ужасе). Как?! (Впивается взглядом в Гошино лицо.) Постойте… так это вы прятались под той мерзкой маской?!

Гоша (похабно ухмыляется). А ты только сейчас догнала, детка? (Выхватывает из кармана фотокарточку Веры, машет ею перед носом девушки.)

Вера. Это она! Моя фотография! Она была в бумажнике. Я искала его, думала, куда он подевался? (Становится на носочки, прыгает перед Гошей, пытаясь отнять у него фото.) Отдай, немедленно отдай! Ты – просто вор и подонок! А строишь из себя бог знает кого.

(Лукин кидается на Гошу, стараясь отнять у него фотокарточку, но Гоша грубо останавливает его, приставив пистолет к его голове.)

Гоша (рычит). Стоять! А то превращу вас в кусок дырявого мяса! Хм, тогда никакой графический редактор не поможет.

(Гоша толкает Лукина к неосвещенной части комнаты. Рядом пятится спиной к мраку Вера.)

Вера. Вы чудовище, Гоша!

Гоша (противно скалится). Ты еще заплачь, детка. Сейчас я пристрелю Лукина, а подозрение сразу же падет на тебя, поскольку в отделе расследований известно, что Лукин выехал с тобой на задание. (Хихикает.) Кстати, такую же газетку я подбросил и в ваш любимый отдел. (Хихикает.) И ни одна живая душа, Верочка, не заступится за тебя, не замолвит словечко перед строгим начальством. Ведь хунта не прощает подобных измен, как это твое предательство, вдобавок политое кровью высокого должностного лица, не так ли? Выходит, одним выстрелом я разделаюсь с вами обоими: Лукина похоронят под холодный залп карабинеров, а ты будешь пожизненно гнить в застенках хунты, не имея ни одного шанса на помилование.

Лукин. Вы бредите, Георгий.

Вера (теряя самообладание). Это все ложь, я не могу убить человека. Свидетели…

Гоша (вызывающе смеется Вере в лицо). Что, свидетели? Где ты нашла тут свидетелей? Ха-ха-ха! Из свидетелей – лишь ночь. И я. Я!! (Хохочет.)

Вера (внезапно резко вскрикивает). Ой! (Смотрит настороженно во тьму гостиной.) Кто там?

(Из темной части комнаты на свет выходит Роман. Он не очень уверенно стоит на ногах, левое плечо его забинтовано.)

Вы?! (Шарахается от Романа в испуге.)

Гоша (ошеломленный появлением Романа). Роман?!

Лукин. Вот это сюрприз!.. Постойте, но врачи сказали, что вы потеряли много крови?

Роман. Пустяки, рана оказалась неопасной. (Делает шаг к Вере.) Я – твой свидетель. Я заступлюсь за тебя, Вера.

Гоша (в ярости). Кретин! Не путайся у меня под ногами! Иначе и тебя замочу, идиота!

Роман. Хм, всех не замочишь.

(Роман, пошатываясь, идет к двери. Лукин и Вера напряженно следят за его действиями. Придя в замешательство, Гоша переводит пистолет с Лукина на Романа, затем вдруг целится в Веру.)

Гоша. Ни с места! Я убью ее!

(Роман щелкает вторым включателем, который накануне не заметил Лукин, – в тот же миг вспыхивает свет в неосвещенной половине комнаты. Там безмолвно замерли 11 человек: трое поместились на старом диване, двое сидят на стульях подле камина, один лежит на раскладушке, трое улеглись на матрасы, набитые сеном, расстелив их на полу, еще двое застыли возле темного окна. Это – пропавшие жильцы дома №47.

Потрясенный, Гоша цепенеет и несколько секунд неотрывно смотрит в сторону людей. Воспользовавшись его замешательством, Лукин бросается к Гоше, пытаясь выбить из его руки пистолет. Пистолет летит к ногам Романа. Он поднимает его.)

Роман (кивает в сторону людей). Это тоже свидетели. А их всех ты бы не перебил. Даже если бы пистолет остался у тебя. Кишка тонка!

Гоша (зло шипит, пятясь спиной к двери). Ублюдок, ты еще за это ответишь!

(Лукин протягивает руку Роману, жестом прося отдать ему пистолет, юноша отдает ему оружие.)

Вера (с тревогой глядит вслед убегающему Гоше). Иван Ильич, Гоша!..

Лукин (пряча пистолет за поясом). Теперь он далеко от нас не уйдет. (Показывает Роману на группу незнакомых людей.) Кто это?

Роман. Жильцы дома №47.

(Пауза. Лукин и Вера переглядываются.)

Лукин. Так они живы? Невероятно!

Вера (крайне изумленная). Те самые?!

Роман. Те самые. Которых Рыбин пытался сжечь или затопить. Или отравить газом. (Пауза.) А потом и меня подбивал на это грязное дело.

Вера (вскрикивает от негодования). Неужели ты участвовал в этом?!

Роман. Сначала да. (Пауза.) А потом лез спасать их. Один раз чуть не сгорел, другой – надышался до рвоты газом. (Пауза.) Но все, в конце концов, обошлось, и вот они теперь здесь. (Обращает взгляд в сторону людей, до сих пор не проронивших ни слова.)

Вера. Гоша ничего об этом не знал, да?

Роман. Смеешься! Если б Гоша пронюхал, чем я занимаюсь за его спиной, – он тут же пришил бы меня.

(Пауза.)

Лукин (озадаченный). Постой, но ведь часть потерпевших лишились крова больше года назад. Если не ошибаюсь, квартиру Бойко взорвали, а Рябцевых отравили газом.

Роман. Наоборот.

Лукин. Да, прости. Но где же, в таком случае, жили бедолаги?

Рябцев (встав с матраса). Мы жили там, во флигеле. (Машет рукой в сторону окна в сад, где до сих пор сверкают всполохи огня).

Жена Рябцева (полулежа на раскладушке). Роман Егорыч помог, устроил нас там.

Бойко (стоя возле камина, бросает взгляд на настенные часы). Но два часа назад флигель кто-то поджог. Пришлось сюда перебираться.

6-летний сын Бойко (с дивана). Я видел его! Мне захотелось по-маленькому, я пошел в уборную, а тот дядя поливал крыльцо из канистры.

Жена Бойко (с дивана). Что ж ты раньше молчал, сынок?!

6-летний сын Бойко (сквозь слезы). Дядя сказал, что если я проговорюсь, то он убьет меня.

13-летний сын Бойко (с дивана). Трус! Отдай звезду, которую я тебе подарил! (Он порывается вырвать значок из руки брата.)

Жена Бойко (разымает сыновей). Дети, перестаньте! Что скажет Роман Егорыч!

Вера. Иван Ильич, это – Гоша! Сердцем чую, он поджег!

Лукин. Похоже на то. Добрался, гад, даже сюда, ничего святого нет у человека.

(Пауза. Роман и Вера направляются к жильцам; Вера гладит по голове 6-летнего сына Бойко, Роман успокаивает взрослых. Возвращаются к Лукину.)

Роман. Никак не успокоятся. Такое пришлось пережить, едва живьем не сгорели. Хорошо, я оказался рядом…

Лукин. Что ты собираешься делать?

Роман. Дождемся утра, а там видно будет. (Вглядывается в окно.) Пожарники как всегда не спешат. (Пауза.) Есть у меня мысль одна, Иван Ильич.

Лукин. Да?

Роман. Мы решили создать коммуну.

Лукин. Коммуну?

Роман (улыбается). Да, создадим коммуну. В этом доме. Здесь замечательный сад, много земли. Будем вести общее хозяйство, наладим быт. (Машет жильцам – они охотно отзываются.) Представляете, я вчера посадил дерево. Первый раз в жизни. (Тихо смеется.) Это было что-то!

Лукин. Коммуна – это не просто. Ведь жить с людьми всегда не просто. Справишься?

Роман (кивает в сторону жильцов). С ними – да.

(В этот момент окно, выходящее в сад, озаряется яркой вспышкой – это взметнулось с новой силой пламя над флигелем. В тот же миг отблеск пожара освещает до мельчайших деталей правую стену гостиной, где камин и настенные часы. При ярком свете обнаруживается, что на стене, слева и справа от часов, висит с десяток счетчиков радости разного размера и конфигураций. На протяжении дальнейшего действа жильцы будут по очереди снимать счетчики со стены, пытаться их разбирать, что-то в них подкручивать и снова вешать на стену.)

Вера (Роману). Ты собираешься начать новую жизнь с этими людьми? (Чему-то усмехается.) И развлекаться станете вместе?

Роман (пропустив мимо ушей Верину шпильку). Как получится. Но сначала непременно уничтожим счетчики радости. (Показывает на стену со счетчиками.) Изучим досконально их механизм – и уничтожим. А потом заживем новой жизнью.

Вера. А на безоружных девушек по-прежнему будете нападать?

(Пауза.)

Роман (виновато). Прости. Тогда я… подумал, что ты заодно с ним.

Вера. С кем "с ним"?

Роман. Мне показалось, ты работаешь в одной команде с Гошей. Я был очень зол на него, на тебя. На себя тоже. (Пауза.) Прости, если можешь.

Вера. Простить… тебя? Но если ты избавишься от счетчиков радости, я буду обязана арестовать тебя.

Роман (оживляется). Присоединяйся к нам!

Вера (с шутливой строгостью). Я арестую тебя.

Роман. А если я… поцелую тебя?

Вера. Я арестую тебя дважды.

Роман. Не арестуешь, у меня пистолет.

Вера (весело фыркает). Ты отдал пистолет Лукину.

(Роман и Вера целуются. В следующий момент с грохотом распахивается дверь, в комнату врывается Яна. За ней вбегает Гоша.)

6-летний сын Бойко (указывает на Гошу – он первый замечает его). Вон он, мама, тот плохой дядечка! Это он поджег наш флигель!

Жена Бойко (обнимает мальчика). Ну-ну, успокойся, сынок!

Гоша (отыскав взглядом Романа – торжествующим тоном). Я же сказал, что ты еще заплатишь за измену!

Яна (поморщившись – Гоше). Заткнись! (Всем присутствующим.) Ну что, не ждали!

Роман (крайне удивлен появлением Яны). Товарищ Яндекс! Вы…

Яна (обмирает, не ожидав увидеть Романа). Ромка?! Тебя-то как сюда занесло? (Повышает голос.) Я же приказала тебе, что бы ни случилось, ты не должен покидать явки!

Роман. Но, товарищ Яндекс…

Гоша (во все глаза пялится на Яну, будто видит ее впервые). Кто… Яндекс?.. Янка, что ли? Эта коза?..

(Яна резко хватает Гошу за пах. Гоша тихо вскрикивает и сгибается пополам.)

Яна (продолжая удерживать Гошу). Сказала же: заткнись! (Заглядывает в лицо корчащемуся от боли парню.) Еще хоть раз вякнешь в мой адрес – вырву твой корень! Усек?

Гоша (стонет). Да-а, товарищ Яндекс.

Яна (отпускает Гошу). Можешь по-простому – Яна Захаровна. (Оглядывает всех, кто находится в комнате, презрительным взглядом.) Что я вижу? (Смотрит на Лукина и жильцов.) Полная идиллия: шеф отдела расследований братается с преступниками, симулировавшими свою смерть, а теперь скрывающимися от правосудия! (Поворачивается к Роману и Вере.) Недавний насильник и пьяница в открытую обжимается со своей жертвой! Этому срочно нужно положить конец! (Приказывает  Гоше.) Глушко, взять их!

Лукин (направляет на Гошу  пистолет). Стоять! (Обращается к Яне.) Что ты себе позволяешь, Глаголева?! Ты выступила против своего начальника!

Яна (злорадно смеется). Начальника? Ха-ха, неужели вы до сих пор не въехали, кто я на самом деле?..

Роман (вполголоса). Дерьмо, товарищ Яндекс.

Яна. …Ведь все это время я только и делала, что давала вам знаки. Подталкивала вас к открытию.

Гоша (неуклюже угодничая перед Яной). Ты вела чересчур рискованную игру, тебя могли и в самом деле раскрыть. Представь, что бы было, если б тебя раскусили!

Лукин (едва сдерживаясь – Яне). Повторяю, у тебя будут проблемы.

Яна. Плевать! Я делала все, чтоб насолить вам, господин Лукин! Вы – изобретатель счетчика радости, идейный вдохновитель генерала Войновича, вы – ничтожество! Я ненавижу вас! В первый же день нашего знакомства я готова была разорвать вас голыми руками, но решила мстить. Мстить безжалостно и не спеша.

Лукин (поморщившись). Кто ты, Глаголева? Тебя прислала оппозиция?

Вера (волнуясь от стыда). Иван Ильич, она ревновала меня к вам.

(Пауза.)

Лукин (не веря своим ушам, опускает пистолет). Как ты сказала?

Вера. Она думала, что я сплю с вами. Эта мысль не давала ей покоя, она ужасно злилась на вас. (Пауза.) Она – лесбиянка.

Гоша (присвистывает от удивления – Яне). Это правда, детка?

Яна (Гоше). Кретин!

(Яна замахивается на Гошу, он едва успевает увернуться от ее удара.)

Вера. Ей всегда было наплевать на политику. Она пошла со мной на дело с вымышленными контролерами только потому, что я пообещала ей отдаться.

Роман. Ты ей пообещала?!

Лукин (навострившись). Какое еще дело с контролерами?

Вера (показывает на женщину и мужчину). Вот с этими. Они должны были сыграть роль непримиримых контролеров – лютых врагов тех наших граждан, кто не признает счетчиков радости. А потом…

Лукин (трет лоб). Зачем все это?

Вера. …их якобы убивали

Гоша (ошарашенный известием). Кого убивали?!

Вера (нарочитым детским, сюсюкающим голоском). Контролеров. Но я же сказала – якобы. Понарошку.

Гоша (прозревая). Чтоб разозлить власть, схлестнуть хунту с оппозицией? Ну, детка! Выходит, ты так же, как и я, не брезговала ничем!

Вера (смеется нарочито вульгарно). Какая чушь, как любит выражаться наш любимый Иван Ильич!

Яна (фыркает). Дура – не наш, а твой любимый.

(Лукин переводит непонимающий, растерянный взгляд с одной девушки на другую.)

Вера. И впрямь любимый. Совсем недавно любимый. (Лукину.) Да, Иван Ильич, родненький? Яна была не так уж далека от правды. Поначалу вы мне очень нравились, я мечтала, что вы переспите со мной; временами мне казалось, что я сильно влюблена в вас. (Пауза.) Чтобы быть с вами неотступно, я придумала эту шутку.

Роман (нервничая). Какую, на фиг, шутку?

Вера. Да эту же, с контролерами. Их будто бы убивали жильцы, которых задрало все на свете: и контролеры, и вечные проверки счетчиков, и сами счетчики…

Гоша. Так контролеров мочили все-таки жильцы, а не революционеры?!

Вера. Да какая разница, кто их мочил! Озверевшие жильцы или озверевшие революционеры! (Лукину.) Главное, что у меня появлялся потрясающий повод снова и снова встретиться с вами…

Яна (хмуро). Повод смыться от меня.

Вера (с упоением). …Как только становилось известно о новом убийстве, мы с вами, Иван Ильич, тут же выезжали на место преступления расследовать дело. Лучшего свидания не придумаешь!

Роман (разочарованно). Постой, а как же я?

Вера. Что – ты?

Роман. Ко мне-то ты приехала без Лукина. Он ведь гораздо позже пришел.

Вера (улыбается). Ну, пропало раз свидание. Янка, видно, догадалась обо всем и подстроила бяку. (Яне.) Твоих ведь рук дело, подруга? Ха-ха-ха, вижу, твоих. (Роману.) Сказала мне, шельма, что ты появляешься у себя крайне редко, а в тот день, когда я вызвалась обыскать твою квартиру, тебя вообще не должно было быть дома.

(Яна хихикает.)

Чего ржешь, дурочка?

Лукин (нетерпеливо). Довольно попусту болтать! Если контролеров на самом деле никто не убивал, если смерть их была откровенной симуляцией, то чьи в таком случае были тела, которые мы нашли?!

(Пауза.)

Вера (равнодушно). Вот этого я уже не знаю. (Кивает на Яну.) Спросите у нее – тела она организовывала.

Гоша (вскрикивает). Яна, опять ты, детка?!

Яна (взбешенная, хватает Гошу за ворот рубахи). Кретин! Еще раз назовешь меня деткой, я трахну тебя, как мужик мужика! Задницу потом не заштопаешь! (Пауза. С презрением обводит взглядом Лукина, Веру и Романа.)  Что вы все на меня вылупились? Я никого не убивала! Я брала тела в морге. Напрокат.

Роман (присвистывает). Трупы напрокат? И какой же там прайс?

Лукин. В морге? Но туда доступ лишь с письменного разрешения генерала Войновича!

Яна. Ну, так что? Проблема, что ли, достать такое разрешение?

Вера (язвительно ухмыляется). Иван Ильич, чему вы удивляетесь? Яна с генералом на короткой ноге. И причем – на голой ноге!

(Пауза.)

Лукин (ошеломленный известием). Яна, так ты…

Яна (бесцеремонно). Ну да, я. А что? Это противоречит несению службы в отделе расследований?

Вера. Действительно, что здесь такого? Ну, спала она с генералом.

Лукин (Вере – с иронией). Погоди, но ты же сказала, что Яна – лесбиянка.

Вера (смеется). Да дура она, вот кто!

Роман (едва слышно бормочет себе под нос). Яндекс встречалась с моим отцом, а потом трахалась со мной. Ни фига себе, товарищ!

Гоша (радостно потирает руки). Ты была любовницей генерала Войновича! Вот это новость, детка. Эх, знай бы я об этом раньше, непременно убрал бы генерала с твоей помощью!

Яна (обиженно, не обратив внимания на слово "детка"). Почему же "была"? Мы до сих пор встречаемся с Войновичем, я остаюсь у него на ночь, я в курсе всех его новостей… (Пауза.) Хотите последнюю хохму?

Вера. Генерал ждет от тебя ребенка?

Роман (усмехается). Вы почувствовали, как с возвращением Яны стало намного прикольней. Разговаривать и вообще.

Лукин (улыбается). И Вера открылась с неожиданной стороны. Там, где никто не ждал.

Яна (заговорщическим шепотом). Я подкинула генералу мульку…

Гоша (нетерпеливо). Какую же, дет… (Осекается.)

Яна. …что на него готовится покушение или государственный переворот.

Гоша (с нарочитым возмущением). Кто посмел перейти мне дорогу!? Я, и только я должен обладать абсолютной властью над этой страной! Я – ваш будущий диктатор!

(Никто не обращает внимания на крикливое заявление Гоши.)

Вера (пожимает плечами). Что же тут смешного – напугать старика переворотом?

Яна. Войнович поверил, что его скоро свергнут. (Смеется.) И решил опередить повстанцев.

Лукин (настороженно). Это как понимать?

Яна (хихикает). Войнович тайком сбежал из дворца…

Гоша (восторженно вскрикивает). Что, президентский дворец свободен?! Я вступлю на престол!! (Порывается бежать.)

Яна. …и вот-вот будет здесь.

(Пауза. Гоша становится как вкопанный. Возвращается, подходит, потрясенный, к Яне.)

Роман. Какого черта!

Вера (Роману). Тебе-то что?

Гоша. Сынок по-прежнему на дух не выносит своего папашу.

Вера. Что?!

Яна. То-то я гляжу, на кого молодой хорек смахивает.

Лукин (раздраженно). Бросьте, господа, вас это никоим образом не касается. (С грустью.) Вот вы, Георгий, любите совать во все свой нос. А знаете, что это за дом? (Обводит рукой гостиную.)

Гоша (пожимает плечами). Фазенда чья-то старая. Кто-то извращался, вон колонн наставил. (Показывает на колонны.)

Лукин. К вашему сведению, это дом, в котором вырос маленький Войнович – девятый, приемный, сын в небогатой семье торговца зерном.

Гоша (недоверчиво). Да ну, скажете тоже.

Яна. Войнович – сын торговца зерном?! Такое он даже мне не рассказывал!

Лукин (ухмыльнувшись). Тебе он много чего не рассказывал. (Пауза.) Например, как мы с ним дружили…

Роман (насмешливо). Вы дружили с моим отцом? Неужели больше не с кем было?

Лукин. …Как бегали купаться на реку. Дом моего отца стоял на другом берегу, маленький Войнович любил бывать у нас. (Гоше.) А ты знаешь, что у него была одна дурацкая черта? Он был очень смешлив, он не просто хохотал – ржал как лошадь по любому поводу…

Роман (недоверчиво). Да ну! Это вы про отца?

Лукин. …Пару раз даже описался от смеха, но продолжал дико хохотать. Глядя на него, я сам едва не обос… Нда. Короче говоря, однажды он так достал меня своим дурацким смехом, что я изобрел этот чертов счетчик радости.

Роман, Вера. Ух, ты!

Яна. Это ж надо, как вас шандарахнуло от его смеха!

Лукин (Роману). Мы договорились с твоим будущим отцом, что отныне он станет смеяться в пределах нормы, показываемой счетчиком. А если он забывался и продолжал иногда ржать как лошадь, то получал наказание.

Роман. Какое?

Лукин (с внезапной резкостью). Неважно! Сейчас я не стану об этом распространяться.

Гоша. Заставить друга смеяться по счетчику. Жесть! Такое даже мне б в голову не пришло!

Яна. Лучше б он продолжал ржать и уссыкаться.

Вера. Выходит, вы создали счетчик, чтобы ограничить беспричинный смех, а не для того, чтобы вызывать фальшивые эмоции?

Лукин (с чувством вины). Увы, Войнович-подросток так увлекся новой игрой, что вскоре разучился смеяться. Совсем перестал.

(Пауза.)

Яна. Это верно. Генерал не смеется даже тогда, когда я щекочу ему пятки.

Роман (пренебрежительно). У него полностью отсутствует чувство юмора. Тупой угрюмый солдафон!

Вера (возмущенно). Ты не можешь так говорить о своем отце. Это подло!

Гоша. Сын стоит своего папаши: старик ни в грош не ставит свой народ, а сынок при всех поносит родного отца. Ничего не попишешь, оба  – полная безнадега. (Хихикает.) Это ж надо, он бросил старика лишь потому, что тот не умеет смеяться.

Вера (с укором – Лукину). А виноваты в этом, как выяснилось, вы.

Лукин. Кто бы мог подумать, что мое изобретение будет иметь такие последствия. (Пауза.) Через год моя семья переехала жить в другой город, и я утратил связь с Войновичем. А спустя 30 лет он сам нашел меня. К тому времени он только-только получил чин генерала и захватил власть в стране. (Пауза.) Помню, как сейчас ту встречу. Когда я вошел в его кабинет, то обомлел при виде генерала. Это был настоящий монстр!..

Роман. Точнее не скажешь.

Лукин. …Он предложил мне установить счетчики по всей стране… и я согласился.

Вера. Почему вы пошли на это? Гадко все!..

Лукин (с сожалением). Я надеялся, что возрожу генерала, возрожу его былой беззаботный смех.

Гоша. С помощью счетчика радости, что ли?

Яна (фыркает). Генерала не возродит даже хороший секс.

Лукин. Тогда, когда я принял предложение Войновича, я полагал (теперь понимаю, что жестоко заблуждался), что наши соотечественники станут смеяться все чаще и охотней, вдохновленные счетчиками радости…

Вера (хмурится). Подгоняемые счетчиками, как кнутом.

Роман. Загнанные и подавленные.

Яна. Убитая затея!

Лукин. …Я был уверен, что примеру своих сограждан, наконец обретших долгожданную радость, непременно последует и сам генерал. Я лично установил три счетчика в кабинете, спальне и гостиной Войновича. Но… но мой план с треском провалился.

(Пауза.)

Яна. Не знаю, как кто, а я видела это собственными глазами.

Гоша (с издевкой). Да ну?

Яна. Стрелки на его счетчиках вечно на нуле.

Вера (в недоумении). Как же генерал защищается от настырных контролеров?

Яна. Войнович просто не пускает их к себе во дворец.

Гоша. Я так и знал: генерал злоупотребляет своим служебным положением!

(В прихожей резко нарастает звук шагов, оттуда доносится крик Войновича.)

Голос Войновича (грозно). Кто это там злоупотребляет своим положением?!

(Застигнутые врасплох, Лукин, Гоша, Вера, Яна и Роман застывают в растерянных позах.)

Яна (морщится). Черт, легок на помине.

(Из прихожей входит Войнович, согнувшись и опустив плечи.)

(Внезапно елейным голосом.) Как доехал Егор Леонтьевич? Мигрень не мучила?

Войнович (бубнит себе под нос что-то невнятное). Хм, гм.

Лукин (с искренним беспокойством). Что стряслось, мой генерал?

Войнович (кряхтит). Ты не поверишь, Иван…

Лукин. Ты все-таки нашел в себе мужество и подал в отставку?

Войнович. …Я только что ехал по своему любимому автобану на джипе – и разбил его.

Роман (в ужасе). Ты разбил наш новый джип?!

Гоша (хихикает). Небось, призраки автобана опять шалят, за колеса хватаются своими костяшками. Хе-хе-хе!

Войнович. Призраки тут ни при чем. А джип вон стоит (показывает в сторону прихожей), что с ним сделается? (Пауза.) Я разбил счетчик радости.

Лукин (ошеломленный признанием Войновича). Как разбил?

Войнович (вынимает из кармана целый, неповрежденный счетчик и пистолет, кладет счетчик на стол). Вот так! (Разбивает счетчик рукояткой пистолета.)

(Лукин от неожиданности вздрагивает. Жильцы, все это время молча возившиеся со счетчиками, висящими на стене, в нерешительности пятятся от стены и направляются к центру комнаты.)

Яна (смеясь). Это что-то новенькое. Неделю назад ты якобы случайно уронил счетчик из чердачного окна дворца. Счетчик тогда тоже разбился вдребезги.

Роман (смеясь). Черт, я решил, отец, что ты наехал на счетчик колесом нашего джипа. Но разнести его пистолетом? Силен, уважаю. (Одобрительно похлопывает Войновича по плечу.)

Вера (смеясь). А я подумала, что вы расстреляли счетчик из своей пушки.

Войнович (совершенно серьезно). Из противотанковой?

Вера. Да! И счетчик громко взорвался: бах-бах!

Войнович (смеется). Так и было – бах-бах!

Гоша. Прям, как флигель. Только я поджег его, как он сразу – бах-бах!

(Все замолкают, уставившись в недоумении на Гошу.)

Войнович (приходя в ярость). Что, так это ты переводишь мое добро?! (Дает Гоше оплеуху.) Я же генеральским языком тебе сказал: только припугнуть. А ты что сделал?! Кретин, сжег мой флигель!

(Внезапно на стене взрывается один из счетчиков радости, в тот же миг бьют настенные часы. От неожиданности Войнович вздрагивает и быстро поворачивает голову в ту сторону, откуда раздался взрыв. Только сейчас генерал замечает, что на одной стене со старыми часами висит около десятка счетчиков радости.)

Гоша (смеясь). Глядите, счетчик взорвался!

Войнович (дает Гоше новую оплеуху). Идиот! Погоди, я еще займусь тобой!

(Лукин, Роман, Вера и Яна радостно оживляются, спеша рассмотреть то, что осталось от счетчика. Через минуту к ним присоединяется Войнович, махнувший на Гошу. Однако они не успевают сделать и трех шагов, как один за другим начинают взрываться остальные счетчики.)

Роман (весело). А вон еще один рванул!

Вера (ликуя). Еще! Еще!

(Взрывы сопровождаются яркими, красочными вспышками огня, напоминающими собой праздничный фейерверк. Со стороны сада начинает звучать духовой оркестр. Роман бросается к окну, всматривается в сад.)

Роман. Пожарники наконец-то приехали. С трубами и тромбонами. Совсем очумели. Да они ели на ногах держатся!

(Жильцы, разбившись на пары, принимаются танцевать.)

Вера (восторженно). Ой, сколько радости!

Лукин. Невероятно! Счетчики взрываются от избытка наших чувств!

Войнович (продолжая по-детски смеяться, обнимает Яну). Бах-бах!

Яна (совершенно серьезно). Что ты сказал, котик? Ты и вправду хочешь от меня ребенка?

(Войнович и Яна оживленно шепчутся и идут к танцующим жильцам; Войнович кружит Яну в плавном танце. Тем временем фейерверк становится еще более густым и красочным.)

Лукин (переполненный счастьем – Гоше). Представьте, Гоша, я никогда не думал, что мои счетчики так замечательно взрываются! Абсолютно неожиданная область применения.

Гоша. Ты думаешь? (С внезапной страстью хватает Лукина за руку.)

Лукин (ни чуть не смутившись). Хм, я тоже положил давно на вас глаз. Пойдемте, я должен вам кое-что сказать… (Взяв под локоть Гошу, Лукин ведет его к двери в сад.) Признайтесь, вы по-прежнему хотите власти?

Гоша. Аж горю!

(Гоша щипает Лукина за бедро, оказывает ему всяческие знаки внимания. Они уходят в сад. Спустя миг оттуда доносится шум борьбы.)

Голос Лукина (кричит с радостной злостью). Дерьмо! Власти он захотел! А этого не хочешь?!

(Из-за полузакрытой двери раздаются резкий хлопок пистолетного выстрела и истошный вопль Гоши.)

С подонками и предателями нужно разделываться на месте, без суда и следствия!

Войнович (поморщившись). Ну вот, майор взял и как всегда все испортил! Надо было Глушко просто припугнуть. Ну, где я теперь возьму второго такого ценного выродка?!

Яна (шутливо одергивает генерала). Войнович, старый ты хрыч! Ты можешь хоть на минуту забыть про свою дурацкую хунту!

(Войнович игриво шлепает Яну по ляжке, и они, как одержимые, пускаются в пляс.)

Роман (Вере). Тебе до сих пор нравится твой шеф?

Вера (весело фыркает). Ну, ты пошутил! Конечно, мне нравишься ты!

(Вера и Роман целуются.)

Роман. Я буду звать тебя моя Золотая рыбка.

Вера. Какой хитренький! Хочешь, чтоб я выполняла все твои желания?

Роман (смеется). Да нет, наоборот. Знаешь, у меня в аквариуме жила золотая рыбка. Мы с ней здорово дружили. Я развлекал ее тем, что угадывал ее желания.

Вера. Круто! А мои угадаешь?

Роман. Давай попробую… (Морщит лоб).

Вера (нетерпеливо). Ну, какое мое первое желание?

Роман (хлопает себя радостно по лбу). А, знаю!

(Роман подхватывает девушку на руки, но в следующий миг едва не роняет ее.)

Роман (вскрикивает от боли). А!!

Вера (испуганно). Что с тобой, милый?

Роман (скрипя зубами). Рука, черт!

Вера (с сочувствием). Дай-ка я. (Без особых усилий подхватывает Романа на руки.)

Роман (изумленный). Ух, а ты сильная!

Вера (довольно улыбается). А то! Ты же сам назвал меня Золотой рыбкой! (Смеется.) Я и не такое могу. Ты не смотри, что я хрупкая, я, если надо, могу и мужика завалить. (Несет Романа к столу.)

Роман (резко дергается в руках Веры). Черт, что у тебя там такое твердое?!

Вера (в недоумении). Где – там?

Роман. Где, где – у тебя между ног! (Отчаянно пытается вырваться из объятий девушки.) Ты случаем не парень?!

Вера (прыскает со смеху). Я – твоя Золотая рыбка!

(С трудом удерживая Романа в своих объятиях, Вера заливается беззаботным смехом. Она усаживает Романа на стол, затем достает спереди из своих джинсов счетчик радости.)

Роман (в сильном недоумении). Это же счетчик!

Вера. Ага. Последний счетчик радости. А я думала, куда он запропастился. (Со всей силы швыряет счетчик об пол.)

(Роман и Вера снова целуются. Генерал, Яна, жильцы и два контролера весело танцуют и кружатся вокруг стола. В дверном проеме, выйдя из сада, вырастает фигура Лукина. Сзади в его плечо упирается помятая, с подбитым глазом физиономия Гоши; правая рука его перебинтована.
Из окна пробивается первый свет нового дня. Звонко бьют настенные часы.)
Занавес.

февраль-май 2008 г. (Последняя редакция март 2009 г.)