Отпущение... Часть 1. Глава 4

- Тамбовский волк тебе товарищ, - зло сказал я, когда готовый погрузиться в сумрак, но еще по-вечернему светлый город изящно, как стодолларовая шлюха, разлегся под крылом нашего самолетика.
- Это ты о ком? - сквозь полудрему поинтересовался Ружин. Совесть его, наверное, была чиста, как у младенца, а при такой совести отчего бы не поспать - тем, более, что равномерное гудение моторов убаюкивало. Но я-то заснуть не мог!
- Это я о полковнике.
- Зря ты о нем так, - лениво возразил он, полуоткрыв левый глаз. - Он на самом деле ничего мужик. Ну, сцепился с тобой - это еще ничего не означает. Просто когда работаешь много и с напряжением, крыша начинает съезжать. И этот процесс от владельца крыши не зависит. А когда работа такая, как у него, крыша едет во вполне определенном направлении. Чего доброго, можно и пистолет выхватить, и пострелять в тех, кто тебе не приглянулся. Ему же со всякой шушерой дело иметь приходится. Маньяками, садистами, шизоидами всех мастей. Ты уж его прости. Не сдержался человек. Этому, чтоит заметить, и ремесло твое поспособствовало. Если бы ты, скажем, на рынке бюстгальтерами торговал, он бы на тебя ни за что не накинулся. Верь мне.
- Да уж и сам догадываюсь, не дурак, - огрызнулся я. - Только дело несколько в другом. Если я согласился рисковать жизнью ради их интересов, то они и относиться ко мне должны, как к деловому партнеру, а не как к потаскухе, которая сделала вид, что дает по любви, а сама потом денег требует.
- Он тебе партнерство не предлагал, - возразил Ружин, открывая уже оба глаза. - Это сделал я, согласись? - Поскольку спорить с таким утверждением было трудно, он не стал дожидаться ответа, сразу продолжив: - Они о нашем разговоре не знали. Но договор между мной и их конторой уже вступил в силу. Тебя я пригласил только потому, что было обещано отпущение грехов всем участникам операции - безоговорочное и беспрекословное. Только несколько иное, чем я преподнес тебе. Имелось в виду, что они сквозь пальцы посмотрят на то, что мы наделаем в стане "Белых детей". А я, получается, их обманул - им придется простить все, что ты натворил до. Но ведь нашу с ними договоренность можно истолковать и так, правда? Вот это-то Васильичу и не понравилось, из-за этого он на тебя и взъелся. Ну, да ладно, своего я добился. А тебе на Васильича обижаться и вовсе резона нет - он на земле, а ты в небе, и расстояние между вами все увеличивается. Так что можешь закрыть глаза и спать.
- Черта с два, - возразил я. - Как ты думаешь, смогу я заснуть, так и не выяснив все до конца? - Ружин молча пожал плечами - мол, не знаю, чужая душа - потемки. - Не смогу! Почему именно я? Ведь ты даже имени моего ни разу не спросил!
- А зачем? - удивился он.
- ?! - я ошарашенно вытаращился на него. - Как бы тебе сказать... Вот я твое имя знаю - Олег Ружин. Доведись нам попасть в передрягу, я крикну тебе: "Олег, атас!", и станет ясно, что это я к тебе обращаюсь. А вот каким макаром ты меня звать будешь, если приспичит?
- Чубчик, - спокойно назвал он мою погремушку. - Мне и этого хватит. Думаю, других Чубчиков там не будет. Я же не идиот, я работал частным сычом, журналистом, так что, худо-бедно, научился задавать нужные вопросы нужным людям. Твое прозвище мне назвал бармен в "Медузе". Он большинство вашего брата по кличкам знает, а вот с именами у него напряженка. Но мне все равно твое имя без надобности. Скорее всего, после операции ты все-таки предпочтешь назваться по другому, так что, даже если мы будем продолжать знакомство, - что вряд ли, - то твое теперешнее имя мне никакой пользы не принесет.
Я ошалело потряс головой, стараясь составить его слова в единую связную цепочку и, когда мне это удалось, заметил:
- Ну, хотя бы из вежливости. Слыхал про такую?
- Слыхал, - безразлично кивнул он. - Только общество у нас непритязательное, можно и кое-какие вольности себе позволить.
- Понимаю, - буркнул я. - Для тебя я такой же недочеловек, как и для полковника. Верно?
- Отчасти, снова кивнул Ружин. Лицо его было все таким же сонным. И, похоже, ему было плевать, оскорбляют меня его речи или я на них плюю. Возможно, он любил резать правду-матку в глаза, но от этого его слова не становились для меня приятнее. - Человек для другого человека всегда немного недочеловек - из-за кучи недостатков, видимых со стороны. В чужом глазу и соринку видать. А кроме того, согласись, раньше ты вел такую жизнь, что назвать тебя самым человечным человеком сложно. Ты уж не обижайся, но ты - убийца, вполне созревший для пребывания в тюрьме фрукт. А люди с воли, сам знаешь, к уголовникам всегда относятся с предубеждением.
- Я не уголовник, - процедил я, сознавая, что во многом он прав и тем не менее сильно обидевшись на него. - У меня нет ни одной судимости.
- Зато ты преступник, - возразил Ружин. - И сам не станешь этого отрицать.
- Не стану. Только извини, пижон, какие на моем счету преступления? - я завелся. Мне надо было как-то обороняться, когда на меня нападали. За дело или не за дело - другой вопрос. Но это было принципиальным. - Я, если и убивал, то только типов, которых в любой нормальной стране и без меня поставили бы к стенке.
- После суда, - возразил он.
- Может быть, хоть и не обязательно. Они столько за свою жизнь натворить успели, - в том числе, кстати, и убивали, - что по принципу "око за око" с ними просто нельзя было не рассчитаться. А суды в нашей стране самые гуманные в мире: если власть прикажет, или кто пасть денежкой заткнет, то никакой суд виновного виновным не признает. Так что брось ты эти разговоры. Я, можно сказать, выгребал дерьмо из сортиров нашего правосудия. Я ассенизатор общества. Чистильщик человеческой стаи. Понял?
- Понять-то понял, - ухмыльнулся Ружин. - А как же цивилизованные методы борьбы с преступностью, насилием и жестокостью?
- Да пошел ты! - взревел я, взбешенный его упертостью. - Сходи в министерство юстиции и спроси у них, как там эти методы поживают. А потом возвращайся, и мы с тобой напару попробуем остановить этих "белых детей Христа". Ну что, идешь?
- Может быть, ты и прав, - Ружин флегматично кивнул. - Только один человек не может быть властен над жизнью себе подобного. Разве что в случае самообороны. Только ты не подумай, что я ни разу в жизни крови не видел. Видел, и много. Может быть, поэтому и мнение у меня такое сложилось.
- Да пошел ты на хрен со своими проповедями и исповедями, - я махнул рукой. - Я убивал, но всегда только тех, кто заслуживал крови. Спроси любого - пролил ли Чубчик хоть грамм лишней крови, и любой скажет, что нет. А если я тебе не нравлюсь, то нехрен было соблазнять меня на участие в этом деле.
- А может, я тебя потому и выбрал, что ты мне более или менее порядочным показался. С принципами, во всяком случае. Почему-то у меня сразу мелькнула мысль, что ты не откажешься составить мне компанию. Даже за мизерные, по твоим понятиям. деньги - просто потому, что уничтожать сволоту разной масти стало делом твоей чести.
- Все равно я недочеловек, - буркнул я.
- Да брось ты, - он поморщился. - Чем меньше ты своим поведением будешь напоминать об этом, тем быстрее и другие забудут. И я в том числе. Хотя мне так и так придется заставить себя забыть, кто ты есть и чем ты занимался. Потому что, когда мы ввяжемся в драку, это будет отнимать лишнее время.
- А когда вернемся - вспомнишь? И полковник - вспомнит?
- Если выберемся, - поправил он. - За себя скажу определенно - вряд ли, голова будет забита кучей новых впечатлений, мне будет не до твоего прошлого. А относительно полковника промолчу. Во-первых, мы его уже вряд ли увидим - ты, во всяком случае, во-вторых, скорее всего, он своего мнения не изменит, а в-третьих, твои грехи он так или иначе вынужден будет простить - договор есть договор.
- Знаю я их честное слово, - недоверчиво заметил я.
- А если не веришь, зачем тогда поперся на край света? - удивился Ружин.
Я замолчал. Вид у меня при этом, наверное, был страшно угрюмый. Но у кого он был бы радостным? У меня были причины согласиться с его предложением, и я о них уже говорил.
Самолет, мягко гудя моторами, плавно вплыл в ночь. В воздухоплавании я - совершенный дуб и не скрываю этого. Для меня так и останется тайной за семью печатями, как можно не сбиться с курса, когда вокруг кромешная тьма. Наверное, в кабине у летчика есть куча приборов, позволяющих ему держаться нужного направления - не знаю. Мне даже я кабине ни разу не довелось побывать. Но приставать к пилоту с дурацкими вопросами с дурацкой надеждой сразу выучиться летному делу, я не стал. Потому что знал - за те несколько часов, что продлится наш полет, у меня в голове все равно ничего не отложится. Да и, кроме того, пилот, по всей видимости, в компаньоне не нуждается - ему и одному было неплохо, и наши с Ружиным разговоры его не занимали, он молча жевал свои гаммы, глядя на темноту и звездное небо у себя под ногами.
А продолжать разговор с Ружиным мне тоже не очень-то хотелось. В баре он мне понравился своей бесшабашностью, граничащей с наглостью, но в баре его отношение ко мне было прямо противоположным теперешнему и я боялся, что раздражение совершенно одолеет меня. А я не мазохист, чтобы травить себе душу единственно ради удовольствия пострадать.
Поэтому, послав все к чертовой матери, я поудобнее устроился в кресле и заснул.