Друг мой Диавол

       В то знойное февральское утро, когда умерла Биатрис Витербо.
Хорхе Луис Борхес


Я жил в своей небольшой квартире на улицы Пересечения, на перекрестке с улицей Отчуждения. Каждое утро я выходил из довольно малоэтажного многоквартирного дома и отправлялся за угол, сворачивая на улицу Отчуждения, и, борясь с потоками толпы, пытался попасть в булочную. Когда, наконец, я попадал в булочную, я покупал один батон и один багет, пачку сигарет, пакет молока и немного всякой другой мелочи, и отправлялся обратно домой. У меня было не так много знакомых, чтобы я не помнил их лиц и имен. Иногда я покупал и более серьезные продукты, что, однако, не мешало иметь мне довольно скудный и однообразный рацион.
Я пробовал читать Державина, Байрона, но не понял их и закончил чтение их произведений на первых страницах. Гораздо более долго я читал Гюго и дочитал до конца.
Возвращаясь из булочной, я успевал скурить сигарету, как раз подходя к подъезду. Я поднимался по лестнице, здоровался с выходившей в это время из дому соседкой, и заходил внутрь.
Потом я готовил завтрак и ел. На этом постоянство моего распорядка дня заканчивается. Не имея постоянного графика работы, я часто проводил утро совершенно противоположными друг другу способами.
В тот день я позвонил своему знакомому Хааре, и, узнав, что он не занят, пригласил его на утреннюю прогулку. Хааре согласился, он был приятным молодым человеком лет двадцати пяти, с черными волосами, свисавшими на лицо с левой стороны лица.
Дождавшись его, я сказал ему, что обманул его, и мы идем не на прогулку, а полоть мой огород, я подтвердил для себя его чувство юмора, но все же объявил, что это являлось шуткой. Хааре Чилинтини, а именно такой была его фамилия, не выглядел физически развитым человеком, однако он с легкостью швырнул меня об стену, видимо не поняв моей шутки, отчего я скончался на месте от остро обострившейся астмы.
Мои родственники оказались расторопны и вызвали частного детектива Франсуа.
Детектив прибыл скоро, открыл дверь и объявил: «Франсуа! Франсуа Франсуа!», подражая тем самым известному шпиону. Затем он осмотрел место происшествия и заключил, что виновен Хааре Чилинтини, убивший меня при помощи броска меня об стену, видимо, в силу слабого чувства юмора.
Суд состоялся через три месяца, на котором господин Чилинтини был признан невменяемым, видимо, в виду слабого чувства юмора, однако виновным.
Хааре Чилинтини родился в небольшом городке на севере Норвегии, пожелавшем остаться неназванным, дабы не запятнать свое честное имя, в 15 лет. Его детство прошло незамеченным, и, входя в двери колледжа, он почувствовал себя определенно счастливым. Его мать была воплощением нежности и невежества, что совмещала в себе довольно посредственно.
Каноны их семьи не позволяли им отдавать Хааре в армию, но он, в свою очередь, туда и не стремился. Он вернулся в свой славный город на севере Норвегии после окончания колледжа.
Его любимая песня называлась «Fuck! Fuck! Fuck!», и он собственномозгно сочинил ее.
У него не было родственников, за исключением его семьи. Его семья не пропагандировала насилие в семье, однако Хааре вырос замкнутым и угрюмым молодым человеком.
В 16 лет у него начала расти челка с левой стороны лица, и он не препятствовал этому закономерному развитию эпохи.
Когда матери Хааре исполнилось 36, семья переехала из Норвегии в Осло, которое к тому времени, следуя моде, стало очередным городом-государством, вслед за Петрозаводском и Багдадом, что в штате Вашингтон.
Увидев мой труп, Франсуа Франсуа обратился к своему тупоумному коллеге по имени Пьер. Коллега осмотрел труп и выдвинул, как обычно, свою версию происшествия: по его мнению Хааре напугал меня до такой степени своей челкой, что я в ужасе отлетел к стене и получил несовместимое с жизнедеятельностью ранение в мозг, и что довольно крепкая черепная коробка не спасла моего существования. Франсуа объявил его версию блестящей и начал собирать доказательства. Выпив три кружки кофе и две пива, он пришел к выводу, что хочет спать, и предложил перенести расследование на другой год, чем вызвал недовольство следователя, выпившего всего две кружки кофе и ни одной пива, чем огорчил себя самого. Я смотрел на них и восхищался стойкостью их духа.
Хааре оставался безучастным к следствию и не пожелал объяснить им суть произошедшего, спрятавши окончательно свой левый глаз под свою черную челку. Пьер Пьер, бывало, вспоминал о Хааре как о человеке бесконечно замкнутом.
Пьер Пьер включил плеер и увидел там «no artist – audio track 03», его любимую песню и принялся ее слушать. Откинувшись в спинку кресла, он принялся пролистывать моего Державина и, дойдя до 49 страницы, с упорством гусеницы, ползущей вверх по стволу древа, принялся искать туалет. Найдя его, он удовлетворил позыв своего организма и принялся читать дальше. Ослы, заполнявшие в это время улицу под моим окном, радостно вознесли весть о том, что следствие началось.
Франсуа, напротив, не был так простодушен в своем безвкусии, подобно его коллеге Пьеру, и открыл еще не запылившийся томик Гюго. Найдя закладку на предпоследней странице, он заметно оживился, видимо увидя в этом некий знак и путь к разгадке столь необычного дела, раскрыв которое, он, несомненно мог стяжать огромнейшую славу.
Пьер Пьер, дочитав уже ставшего к тому времени ненавистным ему Державина, отправился пить мой черничный чай, так как моего кофе и пива ему, увы, не досталось.
Я спускался по винтовой лестнице в полной темноте, не очень сознавая, куда и зачем я иду. Я шел довольно долго, пока наконец не уперся головой в стену из холодного металла, которая оказалась дверью. Она открылась, и я услышал нетерпеливый возглас моего старого знакомого, которого я не видел много лет. «Слава богу, ты пришел» - воскликнул он, странно одетый и криво ухмыляющийся. Никогда я не видел его таким: в черном плаще с кровавым подбоем смотрел он на меня полным разума взглядом и жестом приглашал в баню.
Мы поздоровались, но он зачем-то представился Диаволом, однако я не понял его шутки, видимо, в силу слабого чувства юмора, приведшего меня к нему.
Франсуа Франсуа, столь блестящий во всех отношениях частный детектив, по какой-то ведомой одним его родителям причине никогда не посещал детского сада. Он сидел в моем кресле, смотрел в монитор моего компьютера, силясь найти там разгадку моего исчезновения, ведь труп мой ему обнаружить не удалось, в отличие от тупоумого Пьера.
Мой старый друг, почему-то упорно именующий себя Диаволом, настаивал называть себя именно так, но я не сопротивлялся, к тому же я не помнил его прошлого имени, а он о нем ядовито умалчивал.
Живя в Осло, Хааре рос и взращивал свою угрюмость, благо никто не мешал ему, а сложившаяся в этом государстве политическая ситуация скорее благотворно влияло на это, чем препятствовала. Он спокойно продолжал посещать уже другой колледж, и ничто не обращало на себя его внимание.
Франсуа Франсуа открыто пришел в бешенство, когда узнал, что Пьер Пьер видел труп и не прибил его гвоздями к полу в виду возможности его исчезновения, и даже не сфотографировал его. И, хотя это нисколько не входило в обязанности Пьера, гнев Франсуа Франсуа был поистине неистощим.
Отказавшись от бани, и увидев, что мой друг не очень то этим доволен, я решил было предложить ему по пиву, но вспомнил, что видел, как все мое пиво выпили эти детективы, и, к тому же, я в гостях у своего дуга, я не успел ничего сказать, как мой друг поспешил пригласить меня в близлежащий кабак, на что я благодушно согласился. Мы пошли с Диаволом выпить пива и, может быть, сыграть пару партий в крокет за бутылочкой шампанского.
Идя по местной местности, я не переставал удивляться ее непринужденного захламления всяческими строениями непонятного мне назначения, хотя он некоторых я и догадывался. Мы прошли по всей видимости мимо больницы, потом мимо сковородочного завода, а потом мимо какого-то странного ледового катка, по которому никто не катался, но из него там и еще дальше там торчали какие-то странные предметы.
Мы дошли до кабака, и его обитатели показались мне похожими друг на друга. Некоторых из них я уже, несомненно, где-то видел, а некоторых узнал по фотографиям. К тому же, в дверях я столкнулся с необычайно бородатым человеком, напивающим себе под нос “Girl! Umhhhhhh…”. Его лицо тоже показалось мне каким-то знакомым.
Мы выпили по паре бутылок пива под странным названием “Limbo”, мой друг что-то все время говорил мне, и, когда я заметил, что уже пора бы мне домой, словно угадывая мои мысли, предложил мне остаться на ночь у него и показывая тем самым свое необычайное гостеприимство.
Франсуа Франсуа уже разочаровался в своих поисках, когда случайно наткнулся на мою старую фотографию, где я был изображен под руку с какой-то довольно симпатичной девушкой. Он стал просматривать мои фотоальбомы, тщательно исследуя все фотографии, и на обороте одной из них прочитал странную подпись: «Осло, улица Пересечения, дом 29, квартира 7». Он подумал-погадал часок-другой над этой подписью, а затем пришел к выводу, что это мой адрес. И снова разозлился на бедного Пьера. Однако что-то все-таки не хотело отпускать его, и он снова перечитал надпись, и заметил одну очень интересную деталь.
Когда, возвращаясь, мы шли мимо того странного катка, я еще раз увидел эти странные предметы, и они показались мне не то ослами, не то ушами. Я перекрестился и попытался пойти дальше, однако моя нога оказалась засунутой кем-то в приоткрытую крышку колодца, которого я раньше здесь не видел. Мой позвоночник напрягся, и мне все-таки удалось вытащить ногу из этой щели, однако я был очень рассержен поведением моего друга: он стоял и нервно хихикал, держась за кончик своей бороды. Я списал его поведение на действие на него алкоголя, но сомнение не покинуло мой разум.
Франсуа принялся с еще большей пристальностью изучать фотографию с этой надписью, и, перевернув ее, обнаружил, что на ней я изображен с каким-то странным человеком в каком-то древнем, но по виду дорогом плаще, и с недлинной бородой, и подозрительно широкими плечами. Так как я пожимал этому человеку руку, Франсуа заключил, что он, возможно, мой друг или знакомый, и попытался навести о нем справки.
Франсуа долго рылся в каталогах, картотеках, библиотеках, но ничего найти не смог. Однажды, в серый осенний вечер, он, как обычно, осматривая мою квартиру и устав от своей деятельности, взял с полки не Гюго, как обычно, а Байрона, и принялся рассеяно его читать. Дочитав до 49 страницы, он, подобно Пьеру, принялся искать туалет, но, быстро вспомнив, что уже давно запомнил, где он, и довольно часто им пользовался, так как по окончании моего пива стал приносить суда свое, он, оцепенев, остановился, и, казалось, его лицо озарилось мыслью.
Мы пришли в скромное жилище моего друга, и, поужинав еще раз и непринужденно болтая, вскоре отправились спать.
Хааре сидел в одиночной камере для особо опасных преступников, куда засадило его чванливое общество, и не понимал, что он там делает.
Проснувшись, я обнаружил у своей постели чашку горячего кофе и кружку холодного пива, и стал думать о глубине этого символа. Так ничего и не придумав, я оделся, закусил кофе пивом, и пошел в гостиную, где, как оказалось, ожидал уже меня мой странноватый друг. Увидев, видимо, испуг на челе моем, он поспешил предупредить меня, что не желает мне зал и вызвал меня только ради моего же собственного блага. Я же поспешил поинтересоваться у него, чего же мне было недостаточно для моего блага, когда я проживал в своей квартире на улице Пересечения. И друг мой великодушно напомнил мне об одной истории, произошедшей со мной в недалеком прошлом.
Однажды вечером я возвращался с моей работы, уставши, но не поужинав, и был уже совсем без памяти от голода, чему, к тому же, способствовало отсутствие у меня денег в тот период времени ввиду только что растраченной мной зарплаты, отнюдь не на продукты. Я шел, злой и недовольный собой. Мой путь проходил чрез парк, чьи дорожки были затенены увесистыми стволами буков и дубов. Остановившись под сенью одного из наиболее увесистых буков, именуемым в простонародье «Бугай», я приметил странную для меняв тот период времени суток и вообще тень, как было видно, отбрасываемой загадочной фигурой с той стороны ствола. Остановившись, я прислушался к фигуре, обрадовался тому факту, что остался незамечен, так как был падок в то время на всяческие слухи и не гнушался подслушиванием, в чем сейчас чистосердечно каюсь. Фигура, к моей радости, меня не заметила, так как была всецело поглощена собственным плачем. Я стал прислушиваться к словам, проскальзывающем в этом потоке эмоций, и, изрядно удивившись, стал обнаруживать в нем с поразительной частотностью свое имя. Я стоял, не смея шевелиться, но, когда услышал слово «хочу», хоть и на иностранном языке, но все же мне понятное, вслед за своим именем, решился разоблачить свое инкогнито. Фигура, оказавшаяся девушкой довольно приятной наружности, увидев меня, вопреки моим ожиданиям, не бросилась прочь из-под бука, а, к моему жалкому удивлению, не спел я опомниться, оказалась висевшей у меня на шее. Так она и провисела у меня на шее, что однако, меня нисколько не стесняло и даже несколько радовало, вплоть до своего престранного исчезновения, когда, вышедши утром по своему обыкновению в булочную, вернувшись, застал пустынной свою квартиру и разбитое окно на кухне. К моему удивлению, трупа под окном не было.
Увиденное настолько поразило Франсуа Франсуа, что он, невольно выкрикнув «канальи!» , принялся бегать по моей квартире, образуя с помощью своей скорости круг. На сорок девятой странице уже ставшей любимой им книгой достопочтенного, как он выразился, господина лорда Джорджа Гордона Байрона, он увидел иллюстрацию, на которой были изображены уже несколько возмужавший и с независимым видом молящийся отрок в белом одеянии и тот самый мой друг. Радости его, однако, не было предела. Он стал прыгать по моей квартире и во все горло проклинать моего друга по имени, от чего допрыгался и провалился сквозь образовавшуюся специально для него и прямо под ним дыру и угодил на соседний со мной стул как раз к обеду.
Мой друг поинтересовался, хочет ли Франсуа отблагодарить своего просветителя, и, услышав «да», тут же предложил прогуляться прямиком к Джорджу, благо обитал он недалеко.
Франсуа Франсуа, частный детектив, попросил себе для начала пива и благополучно уснул.
Мой друг не преминул напомнить мне о цели моего визита к нему, и спросил, хочу ли я еще раз отяжелить свою шею прелестным существом. Я, не раздумывая, согласился, и с полным благородства и благодарности возгласом «О, Вильям!» в комнату вбежала моя дорогая мне Сименона. Я обрадовался почти до потери чувств, однако поинтересовался, зачем же друг мой забрал у меня мою дорогую Сименону, и ответом мне стал благодарный храп Франсуа Франсуа, частного детектива.