Как свет потухших солнц...

       (Эссе о поэзии М.Волошина)
       
 Как-то, ещё в то время, когда существовало табу на некоторые темы и имена, путешествуя по Крыму, я услыхала то, что не укладывалось ни в какие рамки существовавших порядков. Оказывается в наше время, «пронизанное идеей созидания нового», жил человек совершенно другой жизнью: писал картины и стихи, в которых – ни штриха, ни слова, воспевающих «нашу счастливую жизнь». Как будто этой жизни не было. Но ещё удивительнее то, что жил он в Крыму, в Коктебеле, а не в каких-нибудь других, «соответствующих» местах на широких просторах нашей страны. Увлечённая рассказами, декламацией стихов неутомимого экскурсовода, я отправилась в ялтинскую библиотеку с искренним и непосредственным желанием почитать Волошина. «И не пытайтесь искать, в других библиотеках его книг тоже нет…» - предостерегли меня.
Но времена меняются… Сначала я «достала» сборник «Серебряный век русской поэзии», где под рубрикой «Вне групп» значился Максимилиан Волошин. Чуть позже – сборник его стихов и книжечку о нём, с репродукциями его картин. Читала залпом, как томимый жаждой человек, переживая наслаждение от соприкосновения с явлением, необыкновенным по силе мысли и красоте.
Поэтическое наследие М.Волошина – это необычайно тонкое художественное исследование мельчайших структур и связей природных и социальных явлений. Основа творчества – стихийное язычество, свойственное раскрепощённой натуре, свободной от оков общепринятого мышления. Одухотворение природы, возведение её в степень божественную, не просто прослеживается в его поэзии, а есть её существо. В первую очередь – это поклонение основным жизненным стихиям: Земле и Воде, объектам Вселенной, особенно Солнцу.
Земля у Волошина – «Праматерь, мать-невольница», мощное природное животворящее начало, созидательный потенциал которой ещё не исчерпан, но сдерживаемый неведомыми силами, не может быть проявлен. Трагизм этого состояния Земли совпадает с аналогичными переживаниями лирического героя, автора. В стихотворении «Полынь» (1906г) прослеживается сложная персонификация: Земля-Праматерь – Лирический герой-Автор.
«В гранитах скал – надломленные крылья.
Под бременем холмов – изогнутый хребет.
Земли отверженной застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!»
Я – сам твои глаза, раскрытые в ночи,
К сиянью древних звёзд, таких же сиротливых,
Простерших в темноту зовущие лучи.
Я – сам уста твои, безгласные, как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я – свет, потухших солнц, я – слов застывших камень,
Незримый и немой, бескрылый, как и ты».
Сила сопереживания Земле-страдалице так велика, что порождает готовность принять её муки на себя. Сострадание настолько глубоко, что каждая клеточка лирического героя становится носителем и выразителем её существа. Но лирический герой поэзии Волошина ощущает свой энергетический потенциал таким мощным, что способен пронизать и наполнить им Землю, освободив и дав толчок дальнейшему её развитию:
«Я влагой ливней нисходил
На грудь природы многолицей,
Плодотворя её, я был
Быком, и облаком, и птицей…»
(«Я узнаю себя в чертах отриколийского кумира». 1913)

Таким образом, мы видим, как, с одной стороны, лирический герой, сознавая себя вселенским титаном, испытывает неукротимую жажду преобразующей деятельности, а с другой – с мучительной болью постигает несостоятельность человека влиять на ход творенья, его зависимость от предназначения:
«И парус в темноте, скользя по бездорожью,
Трепещет древнею таинственною дрожью
Ветров тоскующих и дышащих зыбей.
Путём, назначенным дерзанья и возмездья
Стремит мою ладью глухая дрожь морей
 ( Киммерийские сумерки. Я иду дорогой скорбной. 1907 г. )
Достигается ли гармония? Лирический герой, по крайней мере, познаёт её, пройдя житейские невзгоды и страдания:
«Ступни горят, в пыли дорог душа…
А истина проста:
Остановись…
И отдохни. И слушай, не дыша,
Как ключ журчит, как шелестят вершины
Осокорей, звенят в воде кувшины…
Учись внимать молчанию садов,
Дыханью трав и запахов цветов».
( 1910г.)
 И тогда мудрость бытия будет рядом, но этого мало, ибо то, что лишь рядом, может и пройти мимо, может возникнуть лишь видимость проникновения в существо вещей, открывающая путь к ещё более глубокому заблуждению. Взгляд изнутри, из самой глубины – естественное приближение к сути:
«Вверх обрати ладони тонких рук –
К истоку дня! Стань лилией долины,
Стань стеблем ржи…»
(« Равнина вод колышется широко…»1907г.)
Постижение этой истины открывает дорогу к гармонии жизни. Другое дело, хочешь ли и в состоянии ли продвигаться по ней… И как? Круша и ломая или трепетно благословляя каждый день, каждый час, каждый миг.
Бережное отношение ко всему сущему – вот итог нравственных поисков поэта, преодоление заблуждений, о возможности революционного преобразования мира – и в юности, когда участвовал в студенческих волнениях, и в зрелые годы, когда октябрьские события вновь зародили надежду на возможность достижения социального равенства. Но, увы…
«Не сеятель сберёт колючий колос сева,
Принявший меч, погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача».
(«Ангел мщенья». 1905г.)
Отречение от всяческого насилия, поклонение естеству – кредо писателя, ставящее его в ряду великих Душой и Духом Человеков, тем более, что не пассивно-созерцательна его поэзия, его жизнь.
«На дне души горит подводный Китеж –
Наш неосуществлённый сон»
 (Китеж. 1919г.)
Не страшился поэт стать жертвой палача, а, ведь, многие его заступничества за несправедливо обиженных, могли закончиться для него трагически. Утверждая свою жизненную позицию в поэзии, он призывал к добру и красоте, искренности и глубине. Познанию в этом смысле Волошина, поэта и человека, способствует мир художественных приёмов, используемых автором, его стиль.
Прежде всего, обращают внимание особенности его поэтического языка. Из грамматических средств поэт отдаёт предпочтение глагольным формам. Глаголы, как правило, полны экспрессии, несут основную содержательную и эмоциональную нагрузку, формируют образ. Это придаёт особый динамизм его стихам. Характерным в этом смысле является стихотворение из цикла «Киммерийская весна»»
«…Ныряли чайки в хлябь морскую
Клубились тучи, я смотрел,
Как солнце мечет в глубь стальную
Алмазные потоки стрел,
Как с черноморскою волной
Азова илистые воды
Упорно месит ветр крутой
И вестник близкой непогоды
Развёртывает свитки туч,
Срывает пену, вихрит смерчи,
И дальних ливней тёмный луч
Повис над берегами Керчи.»
Прилагательные, как отдельно вкраплённые мазки, завершают его. Цветовая гамма их ограниченна. Волошин, живописуя словом, использовал крайние цвета спектра, отдавая явное предпочтение холодным, всё многообразие их тонов и оттенков. При этом возникает физическое ощущение их жесткости, плотности. Особенно часто поэт употребляет прилагательные: лиловый, синий, серый, настойчиво повторяя по несколько раз в одном стихотворении. Например, в стихотворении «Дождь» (1904г.): «серые розы», «серые феи», «серого шёлка». У творца, поэзия которого подчинена законам стихосложения, для которого важна форма не менее, чем содержание, который стремится довести, и доводит их до полной гармонии, это не может быть случайно, потому является в значительной мере выражением состояния его души, мироощущения и мировосприятия. Нужно понимать, что волошинское «серое» - это не серость. Оно трансформируется из стекла, хрусталя, жемчуга и серебра, порождается ими. Именно поэтому в его поэзии нет безысходности, а есть торжественность, строгость, безбрежность-бесконечность, их игра.
«Живая зыбь, как голубой стеклярус,
Лиловых туч карниз
В стеклянной мгле трепещет серый парус».
 (1907г.)
«Как плоть её мерцает и горит
Отливами и серебром тумана».
(1918г.)
Поэт широко использует прилагательные, образованные от существительных: серебро, алмаз, шёлк, стеклярус. Им присуща чистота и, можно сказать, непорочность. Именно таково воссоздаваемое в стихах Волошина мироздание. Таким его ощущает, отражает и приемлет душа поэта.
Обращает на себя внимание символичность красок в поэзии Волошина. Используя в своей поэтике цвет, он, можно утверждать, следовал поэтическим традициям устного народного творчества, где красный – цвет тревоги, предчувствия, ожидания… А сочетание цветов красного и зелёного, вообще, является традицией фольклора:
«Зелёный вал отпрянул и пугливо
Умчался вдаль, весь пурпуром горя…»
И здесь же:
«Пустыня вод… с тревогою неясной
Толкает чёлн волна.
И распускается, как папоротник красный,
Зловещая луна…»
(1904)
Вместе с тем, следует отметить, что мир красок Волошина не служит исключительно задачам символа. Краски в его поэзии, как и в фольклоре, отражают естественную палитру природы, а гармония символа и натуры как раз и создаёт особый колорит.
В символике цвета у народов мира много общего, но есть и свои особенности. Например, в русской традиции чёрный цвет означает печаль, а значение белого, как собрания всех красок, вбирает в себя такие диаметрально противоположные явления как юность, невинность и, вместе с тем, холод и смерть. Так и поэзия Волошина объемлет и вмещает миры и души, громады и песчинки и может быть близка и понятна и юному созданию, и умудрённому жизнью человеку, пробиваясь к их сердцам, как «свет потухших солнц».