Паутинка грёз

Кажется, это было много-много лет тому назад. А приключилось всё в мгновение ока.
Вот, она проснулась от назойливого и неугомонного солнца, которое то и дело ее будило, совершенно не заботясь о её желаниях, о ее наиярчайших снах и немыслимых приключениях в этой полной неожиданностей ирреальности, окутанной паутиной грёз и скрытых возможностей. Она совершенно не рада тому, что в мир приходится снова возвращаться каждый раз ото сна, как и в первый раз, как из лона любящей ее матери, жестко возвращаться, не подготовившись должным образом. Она потягивается, даже кожа радуется солнышку, лоснится и переливается, каждая пора впитывает тепло и свет, но она неприступна и вскоре встает из постели, из этой мягкой и каждый раз такой желанной по ночам и по сонным, особенно когда дождь, утрам. Громко шаркая кожаными шлепками, которые оставил ей случайно бывший житель этой квартиры, то ли в назидание, то ли, чтобы о нём изредка можно было вспомнить, а она даже не может понять, как она пустила эти шлепки и его сюда, она идёт на кухню. Кипятит воду и шумно заваривает крепкий чай с мятой и ищет в холодильнике завалявшийся лимон. Как ее научили в детстве, она всегда выдавливает лимон в чай где бы она не была, лимоны попадаются разные, как и чаи, но всегда-всегда вкус чая с лимоном – это для нее целый мир удовольствий и аромат утра, вперемешку со становлением в этом бренном мире.
Она любит крайности, и этот обжигающий ее горло чай с каждым глотком возвращает ее мысли в действительное время и место, но тут же, как поднимается и испаряется дым над чудным напитком, так и ее вновь прибывшие думы увлекают ее ввысь.
Она не надеется на будущее, живет лишь серым, порой нарисованным из всевозможных красок настоящим, не заботясь ни о ком, кроме своего почти белоснежного мопса, что остался у нее от тётки и то только потому, что никто прежде не смотрел на нее так, так преданно и безвозмездно одновременно. Кормит она его, выгуливает ли, он счастлив всегда и в каждой радости и в горестях с ней лишь одной. Мопс как то любимое кресло, где она всегда засыпает в самые напряженные и острые моменты ее жизни. Его никак не убрать с глаз долой, не передарить и не оставить навсегда.
Закутавшись в такую практичную и совсем не новую джинсовку, и поэтому столь часто носимую, она не оставляла простора для размышлений и сидела как влитая кожа, она нашла одну из черных юбок и не особо думая, что будет дальше закрыла за собой дверь и медленно пошла спускаться по лестнице вниз.
Мимо пролетали деревья, тучи божьих коровок предвещали ей счастливый день, но она не верила в приметы и поэтому только любовалась маленькими красными точечками, которые будто живые останавливались поглазеть на нее, но потом переключались на что-то еще. Она ненавидела мимопробегающие такси, этот желтый цвет наводил скуку и был очень агрессивным, как он. Слишком навязчивым и дорогостоящим не по меркам, хитрым и пачкающим все новое, белое, чистое. Он не оставлял места для идей и планов, он плохо сочетался с другими цветами и мог терпеть лишь мрачный и угрюмый черный. А она была другой. Им стало вдруг не по пути, она поняла, что он желтый только в конце, случайно, осмыслив все, что с ними случилось.
Она уже подняла камень на дороге, чтобы кинуть в одной из такси с мигающей шашечкой, которое олицетворяло в себе всё самое противное и ненавидимое ею, но вдруг ее обдало чем-то мокрым, грязным и пахнущим явно не шанелью. От неожиданности она уронила камень, он оказался таким тяжелым, что внезапный вскрик оказался ее собственным, камень больно ударил ее по ноге. Поток всех размышлений об этом городе приостановился. Осталось лишь голое чувство ненависти, смешанное с унижением, унижением перед собственной душой, ее наказали за ее же чувство, которое так долго взращивали с помощью желтого. Ничего путевого как в непутевых заметках – думала она – не выйдет из того, что в жизни у кого-то встречается зло, если ты его холишь и лелеешь, никак не догадываясь об истинной коварной природе преходящего. Заметным следом останется ваше пересечение в любом из миров, какие только бывают. Следом отнюдь не цельным, ровным и гладким, а кляксой, что так ничтожна, но всепоглощающа.
Ровно через миг, что зовётся жизнью, на этот раз жизнью в лицах и образах, представленных из памяти, к ней обратился голос. Он переливался цветами радуги, в которой вместо этого цвета, был голубой, а неба не было вообще как цвета, оно было вокруг – везде. Небом была она. И голос.
И тут всё исчезло. Не было той жизни, равной мигу, была жизнь вечная. Она ею стала. Произошел обмен всего бывшего и будущего. Равноценный обмен. Молнией заискрилось и перевернулось, вверх тормашки пока еще не сумели постичь верха и низа, но самый непостижимый раз – тот раз останется в истории – они будут пересказывать небесным существам будущего.
То был Синий цвет надежды и спокойствия, такой быстрый и порывистый, такой как ветер, и долгий и вкусный как сам поцелуй и цвет ночи, самой мелодичной звучности, капающей сверху (или снизу?) мелкими, но утоляющими желтую жажду. Синий обволакивал всё нутро и внешняя оболочка погружалась в синего так легко и свободно, он был огромен и бесстрашен, могуч и отважен, она погружалась в него в минуты грусти, тогда он был штилем, и в минуты радости – он накрывал ее волнами.
Она встретила на пересечении двух мигов – желтого и синего. Один был изгнан из памяти, второго же туда перенесли. Все последующее было слиянием двух стилей и начал. И нешанелевское начало – отнюдь не конец, синий смыл всё, вместе с неприязнью и ненавистью. Остался лишь маленький огонёк, который никогда не потухнет, и лишь от ветра будет разгораться всё сильней.
Думы во время чаепития были при ней всегда, там было много картинок, нет, они были не в пикселях и не оцифрованы, они не имели границ и были с запахом скошенной травы и с дымным, затуманенным фоном, она не могла взять в толк, куда приводят мечты, такие неопределенные и зыбкие, которые она так боялась потерять. Ведь ее цвет редко сочетался с чем-либо здесь, на земле. Но они закончились, видоизменились, и чай она больше не пила с лимоном, в ее цвете появилась яркость и насыщенность, он стал не однотонным, а искрящимся.
Мопс не любил море, но синего полюбил. Он был морем, поэтому дополнительного синего им не требовалось с ней. Спустя еще пару таких мгновений, синий с ней и с мопсом отправились в долину сказок и предсказаний, в долину фьордов из пены и рек из хрусталя. Там они нашли Свой цвет и зародили новый.