Одноэтажная Россия. Глава Вторая

Опарыши

Старенький автобус подъехал точно по расписанию. Пассажиры, в основном сельские жители, нагруженные авоськами, баулами, бумажными свертками, ринулись к автобусу и едва не вынесли двери.
 - Товарищи! Согласно купленным билетам! Товарищи! Согласно… да что ж это такое делается! С ума вы что ли посходили все тут…, - вспотевший водитель с круглым животом и короткими руками пытался контролировать рассадку пассажиров и сразу обозначить, кто в автобусе главный, но люди со стеклянными глазами устремились к свободным креслам, предпочитая занять местечко «у окна». На указанные в билетах номера никто не обращал внимания. Водитель прикрикнул еще пару раз на несознательных сограждан, махнул рукой и отправился к зданию вокзала отмечать путевой лист. Веточкин дождался, когда все пассажиры расселись, и зашел в автобус. Люди равнодушно рассматривали привокзальную площадь. Веточкин отыскал свое место, сел, а фирменный фибровый чемодан поставил между ног, прямо на грязный пол. Вернулся водитель, с важным видом пересчитал пассажиров, сверяясь с путевым листом, также важно сел за руль и автобус, чихая и дергаясь, тронулся. Веточкин с нескрываемым любопытством рассматривал пейзажи за окном, время от времени, поглядывая на пассажиров. По сути, это было его первое настоящее самостоятельное путешествие. Поездки в пионерские лагеря и базы отдыха не в счет, так как мать всегда старалась брать на это время отпуск и устраивалась в те же лагеря или базы отдыха врачом, постоянно контролируя физическое и душевное состояние сына. Однажды, когда Диме было лет десять, он спросил у матери:
 - Ма, а почему пионерские лагеря называют лагерями?
 - Ну, потому что…, - начала привычно мать и споткнувшись, удивленно посмотрела на сына. – А почему ты меня об этом спрашиваешь?
 - Да, так…, - Дима не знал, как объяснить матери, что именно его смущало. Точнее не знал, как сделать это более деликатно, чтобы не напугать мать. – Просто я читал тут одну книгу, - снова начал он. – Там осужденные в конце тридцатых годов тоже находились в лагерях. И они… они…, - Дима старательно подбирал слова, - они плохо очень жили. Плохо и трудно, они не все были осуждены справедливо, мне так кажется, - смущенно закончил он. Мать остановилась, и Дима заметил, что она напугана не на шутку.
Мать присела перед ним и, глядя в глаза, спросила.
 - Дмитрий, ты должен мне рассказать, где ты взял эту книгу? И как она называется?
 - «Колымские рассказы»… я ее нашел на улице…, - соврал Дима, пожалуй, впервые в жизни. На самом деле книгу эту ему дал почитать их сосед, опрятный сухой старичок, всегда очень вежливый и внимательный. Узнав о страсти мальчика к чтению, он расспросил его, что тот читал, и начал приносить Диме некоторые книги. Они были не такими, как в библиотеке отца. В тех книгах, которые приносил Альберт Викторович, а именно так звали соседа, было слишком много такого, о чем Дима даже не догадывался. Однажды у него в руках оказались стихи Бродского. Это было для мальчика настоящим ударом. Он не все понял, но сердце его билось так, как будто перед дракой на школьном дворе.
       
       «Реки текут на север.
       Ребята бредут - по пояс - по рекам.
       Белая ночь над нами
       легонько брезжит.
       Я ищу. Я делаю из себя
       человека.
       И вот мы находим,
       выходим на побережье.

       Голубоватый ветер
       до нас уже долетает.
       Земля переходит в воду
       с коротким плеском.
       Я поднимаю руки
       и голову поднимаю,
       и море ко мне приходит
       цветом своим белесым.

       Кого мы помним,
       кого мы сейчас забываем,
       чего мы сто'им,
       чего мы еще не сто'им;

       вот мы стоим у моря,
       и облака проплывают,
       и наши следы
       затягиваются водою…»

Веточкин даже не заметил, как начал читать стихи вслух, вполголоса. Старушка, сидевшая рядом, испуганно отодвинулась от молодого человека и, поймав взгляд другой пассажирки, покрутила пальцем у виска в сторону соседа, что-то бормотавшего. Автобус тряхнуло на очередном ухабе, потому что уже выехали за город, и Дима очнулся. Он смущенно осмотрелся по сторонам и заметил, что на него смотрят пассажиры. Кто-то с подозрением, некоторые с сожалением. Через несколько часов тряски и многочисленных остановок, автобус вполз в село.
Пассажиров встречал покосившийся столб, а на нем табличка из листа железа с выведенной ядовитой краской надписью - "Опарыши".
Молодой человек вышел из автобуса, поправил шляпу, галстук и оглянулся. Приземистые бревенчатые дома, в основном покрытые железом и с причудливо вырезанными наличниками на свежеокрашенных окнах, тянулись по обе стороны гравийной дороги и скрывались за поворотом. Перед домами были устроены аккуратные палисадники, в которых росли кусты сирени, черемухи, а между ними маленькие грядки лука. Рядом однотипные ворота, сколоченные на совесть и закрытые на крепкие капитальные затворы. Вдалеке виднелся ржавый купол церкви. Веточкин еще раз осмотрелся по сторонам и направился к капитальному дому с красным флагом над крыльцом. Подойдя к двери, он постучался. Никто не отвечал. Затем еще раз, чуть сильнее. Из-за двери раздался громовой голос.
 - Ну, что за шутки! Входи, кому что надо!
Дима вытер ноги о половик и вошел внутрь. За дверью оказалась большая светлая комната. У окна стол, к нему приставлены несколько стульев, в одном углу Веточкин увидел потрет Ленина, а в другом Брежнева. Хозяином голоса был крепко сбитый мужчина лет пятидесяти с красным лицом, лихо закрученными усами и совершенно лысой головой.
- Здравствуйте! - поздоровался с ним Веточкин.
- Здорово, коль не шутишь. Кто таков будешь? – голос у начальника оказался действительно командирский и заполнял собой все пространство комнаты.
Веточкин положил на стол свои документы и направление. Тот внимательно пролистал документы, а когда дошел до направления, лицо мужчины просветлело.
 - Так ты учитель?! Ах ты, боже мой, какая радость! Что ж ты сразу не сказал? – мужчине, видимо, стало неудобно за столь неприветливый прием. – Проходи, проходи, Дмитрий Сергеевич, присаживайся, что встал-то?! Ах ты, радость какая, наконец-то, услышали меня, вороны районные, - радовался и ругался одновременно хозяин, по-прежнему внимательно изучая документы Веточкина.
 - Ну, мил человек, дорогой наш учитель, давай-ка руку-то свою. Меня величают Антон Петрович Смурной. Я тут, в Опарышах, хозяин и бог единый, а по совместительству председатель хозяйства, - усач засмеялся в голос, явно довольный своей шуткой. – Ох, ты, дохлый какой! - посмеивался Смурной, крепко сжимая худую руку учителя в своей медвежьей лапе. – Ну, ничего, ничего! Мы тебя откормим быстро. У нас с этим полный порядок. Хозяйство крепкое, дай каждому!
Веточкин растерялся от такой перемены настроения и молча слушал Смурного.
 - Ну, пойдем, Димитрий, покажу школу и с директором познакомлю. С ней, смотри, не заедайся, она у нас – ух! Баба, в смысле, женщина, строгая, - поправился Смурной. – Сейчас эхскурсию проведу и покажу, где жить будешь. Ну, идем! – Смурной бодрым шагом направился по направлению к школе. Веточкин, не поспевая, семенил за ним.
 - Антон Петрович, а почему Опарыши? – Веточкин пришел в себя и в нем проснулся филолог.
 - Опарыши и Опарыши, кто ж их знает? А чего ты, вдруг интересуешься? - рассеянно ответил председатель.
 - Интересная все же штука – ономастика! – сам с собой разговаривал Веточкин.
 - Какая мастика? Чего ты, Димитрий, там лопочешь! - Смурной, широко шагая, думал о чем-то своем.
 - Да это я так, Антон Петрович, сам с собой.
 - А, ну ладно, это пройдет, у нас тут воздух свежий, пользительный, - Смурной снова засмеялся в голос. – А вот и школа. Пришли. Милости просим!