Маки алыми брызгами IV

       МАКИ АЛЫМИ БРЫЗГАМИ
       Часть IV

       «Я прекрасно знаю, кто и как
       пьет на Гавелаке – пьют все».
       Справец


       Перед дверью и двумя витринами Парижской,18 уже толпилось человек двадцать, хотя я и пришла за десять минут до назначенного срока. Люди стояли группками, в основном по двое, и возбужденно поглядывали на массивную даму у двери, неуловимо отличающуюся от прочих, наверное, скукой, разлитой по лицу. Конечно, она с утра открывает вожделенные двери, сорок минут терпеливо слушает разноголосый гвалт, отвечает на вопросы, закрывает вожделенные двери, и идет на другой объект вожделения, но на Парижской, на Парижской-то могла бы и улыбаться – вон сколько желающих проникнуть внутрь, застолбить место, развернуть бизнес! Пока подошла Майя – собралось уже человек сорок. И как только Майя подошла – массивная дама двери распахнула. Мы замешкались на пороге, я нервно закашлялась:
- Ты посмотри, сколько жаждующих!
- А чем они тебе помешали? – сказала Майя, входя в первый роскошный зал, ведущий во второй, поменьше, через две арки, - Пусть смотрят. Или боишься, твои полы затопчут?
       На полу лежала керамическая плитка, ее трудно было затоптать. А на две боковых стены можно было бы развесить по восемь Серебряных, не меньше. Между арками еще четыре. По трем ступенькам мы поднялись во второй зал.
       - С этой стороны, между арками, можно поставить полукругом барную стойку, - воскликнула Майя, - это та самая идея, о которой я тебе говорила, я только не знала, что здесь это так хорошо впишется!
       - Какую стойку? – не поняла я, - ты что, хочешь после каждой проданной работы, коньяк клиентам подавать?
       - Ну почему только после проданной? Можно подавать и до продажи, даже лучше. Коньяк и к нему бутерброд с осетриной, с лимончиком. Или мартини с оливками. Или водку и канапе с икрой.
       - Лихо, - загорелась и я, - можно в этом зале вдоль стен поставить по два столика.
       - И по три можно. Достаточно, чтоб картины опоясывали зал на уровне глаз входящего. Тем более, в помещении есть туалет, для посетителей. И еще один, для персонала, рядом с черным ходом.
       Мы и туда прошли. Рядом с туалетом и развороченной душевой оказалась каморка с зарешеченным окном, куда легко вошел бы стол с компьютером, сейф и даже пара кресел.
       - Конечно, здесь нужен свет, много света, - сказала Майя.
       - Не так уж и много – вот эта панель с тремя лампами как раз под три картины, - сказала я, возвращаясь во второй зал, - Еще бы такую же на противоположную стену, очень бы эффектно смотрелось!
       - И бар можно подсветить, чтоб икра на бутербродах переливалась, и шампанское в бокалах искрилось! Пол в целом хорош, отмыть только, да в углах подреставрировать, у меня люди есть.
       - А у нас Лукаш, брат Франты, профессиональный маляр, - вспомнила я.
       - Мои люди и побелят, причем, раза в три дешевле, так как материал у них свой, со строек.
       Между тем, люди вокруг толкались, и толкали нас.
       - Давай еще в первом зале постоим, послушаем, может, массивная дама что-то скажет.
       - Да нам зачем? Пусть другие слушают, помещение-то наше!
       - Наше ли? – не унималась я, - Что говорит Копецкий?
       - Копецкий будет звонить через двадцать минут, все скажет. Пойдем лучше где-нибудь посидим, пить хочется.
       - Да, витрины здесь шикарные, - успела сказать я, выходя.
       - И потолки! И стены! А главное, Ира, все за государственную цену! Семьдесят тысяч! У меня тут рядом, в шляпках, подружка работает – они платят двести пятьдесят тысяч аренды в месяц за помещение в метров на двадцать меньше.

       2
       - Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, - сказала я, когда мы в ближайшей же таверне заказали по бокалу белого вина.
       И Майя прокатила мне телегу про какой-то Волшебный город, в который она каждый вечер входит по Интернету. Нужно лишь прочитать книгу Стоуна, чего-то там 911, и научиться исполнять свои желания:
       - Научишься в виртуальном мире – начнет получаться и в реальном, - пообещала Майя, и тут позвонил Копецкий.
       - Нам все очень-очень понравилось, Мирек, мы готовы помещение взять, - твердо сказала Майя. Потом что-то долго слушала. Потом трубку положила и уставилась на меня:
       - Три месяца аренды вперед. Плюс кауцы (залог), еще не знает, сколько.
       - Ну, ешкин свет, - сказала я в сердцах, - Зачем ты меня дразнила только!!
       - Ах, Ира, дал папа сто тысяч, неужели еще сто тысяч не даст, когда договор об аренде подпишем?!
       - А кауцы?!
       - У меня знакомые есть, помогут.
       - На каких условиях?
       - Боже, ну что ты паникуешь?! Мы за месяц работы все деньги отобьем, да еще с процентами! Это же Парижская!!

       Господи! У меня и так двадцать тысяч долгов! Сто надо внести вперед за три месяца, а еще тысяч двадцать угрохать на ремонт и оборудование!! Неужели так и говорить папе – отдавай мне, мол, вторую половину своего черного дня?!

       - Наивная ты, Ира, - сказала вечером Люся, когда мы с ней после работы зашли в кафе «Платиз», - Любой, кто работает на «живностяке» – обязан вносить три месяца аренды вперед. А уж кауцы – это совсем неподъемно. Я недавно на Мелантриховой помещение смотрела – да не на самой, а в пассаже, кауцы просили миллион!
       - Не может быть! – у меня упало сердце.
       - Ну, в самом деле, кто тебя пустит на Парижскую?!
Ты хоть одного иностранца на этой «проглидке» видела?
       - Там была даже парочка китайцев!
       - Вот еще только на Парижской их не хватало, и так уже весь центр своими лавчонками запоганили!
       - Один был точно македонец, знакомый Майи.
       - Да, югославы давно весь Старый город под рестораны арендовали, и здесь, если ресторан разрешат, одним миллионом не обойдешься.
       - Так что же делать?
       - Ты лучше, пока не поздно, присмотри завтра что-нибудь поскромней.

       3

       На работу я приехала мрачнее тучи – оказалось, справец поставил на таг рядом со мной эту чокнутую бабушку двух моих любимых внуков, с ее тающим на солнце шоколадом!
       Полдня она возилась с зеленой клеенкой, чтоб закрыть шоколад, в результате успешно закрывала только мои картины. Я так извелась, что когда позвонил Копецкий, даже не обрадовалась.
       - Вы не отказывайтесь посмотреть другие помещения, - сказал Копецкий, - Они все в центре, на Праге 1, и все муниципальные, с соответствующим наймом. А главное – пустые. То есть документы можно оформить за два-три дня.
       - Хорошо, через пять минут «проглидка» на Железной, я туда схожу, - сказала я.
       - И туда сходите. А потом мне позвоните.
       В общем, поплелась я на Железную, 16, и все повторилось: массивная дама открыла массивные двери и человек двадцать рвануло внутрь. Первый зал был узким, а второй, с огромной витриной, весь в зеркалах, там эти чертовы зеркала придется отдирать вместе со стенами. Еще третье помещение, заднее, с дырой в крыше, вернее, зарешеченным окном, там, наверное, когда-то камин был. И рядом еще комната, без окон, как бункер. Наверное, там дрова хранили. Ремонта больше, чем на Парижской, раз в пять.
       Я так и сказала Майе по телефону.
       - Ремонт – это ерунда, - возмутилась Майя, - Главное - место, Ира!
       - Главное место – Парижская, Майя!
       - О Парижской забудь. Кауцы три миллиона.
       - Ну и зачем тогда все это было?!
       - Как зачем? Завтра, например, на Юнгманову сходи, я, к сожалению, не могу, все три дня сама работаю.

       Я заглянула в списки, так как наизусть про Юнгманову не помнила, и обнаружила, что в 3.30 «проглидка» Гавельской,1 – Михайльская,3. Это где у нас наверху сидела Артамонова в комнатушке на девять квадратных метров, а внизу был двухэтажный подвал в двести сорок квадратных метров. Просто для прикола я решила и туда заглянуть.
       Мама дорогая! Это был никакой не подвал, это были натуральные катакомбы, хотя я не знаю, что такое катакомбы, а вот знаю, например, что такое подземные пещеры, так вот, это были подземные пещеры, оборудованные в натуральные катакомбы, и, наверное, даже не 14-го века, а века 4-го. Что-то такое пронеслось в памяти – чехи на одиннадцать метров весь Старый город под землю зарыли, это чтоб мы даже не подозревали, какая у них есть Готика. Под обыкновенным, казалось бы, домом четырнадцатого века, на Гавелаке!! Массивная дама была на перерыве – ее заменял щуплый мужичок, который в «привратницкой» каждому чуть ли не фитиль в руки совал, но, вмонтированные в стены, горели лампочки под железными абажурами вдоль каменной винтовой лестницы, каменной! Винтовой!! Там камни были величиной с мою голову, а отшлифованы так, что сразу было видно – гранит. Я прошла, все время спускаясь, два или три грота. Один был совсем большой, там вместилось бы человек пятьдесят, а один совсем маленький, там хватило бы места для одной кровати, но это были каменные гроты, везде было сухо и трухляво, как будто здесь не убирался прах веков, а потом лестница вывела на площадку, я бы даже сказала площадь, где вполне бы разместилась сотня человек, и в ее стенах находились следующие гроты, я прошла вперед и снова по каменной винтовой лестнице вниз, и у меня уже притупилось чувство ориентации, когда я увидела перед собой раздвоение лестницы. Заблужусь к чертовой матери, испугалась я, тем более, везде было столько раздробленного камня, трухи и пыли, что я расчихалась. И не заметила площадки, повернув не в ту сторону. И чуть не заорала. Мне навстречу, перепрыгивая через две ступени, скакали три молодых чеха, они смеялись и орали на весь грот:
- Тут не меньше пяти миллионов уйдет на реконструкцию!!

       4

       Реконструкцию чего?! Если бы я не испугалась и пошла вместе с этими чехами дальше – мы бы точно дошли до Шамбалы, как утверждает Эдуард Трескин.
       Давненько я не просыпалась в три часа ночи, так, чтоб проворочаться до половины пятого, а потом не выдержать, включить свет и писать. Что ж, видно, наступил такой день.
Накануне мы с Надеждой Гейловой посмотрели через приоткрытые жалюзи за витринами помещение по адресу Широкая-Майзлова. Мало того, что само помещение в идеальных девяносто квадратных метров, два зала – большой при входе, и через коротенький коридорчик, другой поменьше, так еще и тропа – не то, что «кабанья», а "бычья"! Справа, в двадцати метрах, Парижская, прямо – Старая Новая синагога, слева, в тех же пределах, что и Парижская, - незабвенная «Жетецкая», куда бы можно было снова забегать после работы, и куда мы с Гейловой забежать не преминули после осмотра. Я не удержалась, и уже довольно поздно звонила Майе. Я взахлеб говорила, что это лучше даже, чем Парижская. Тем более, чем Железная. Что я вообще ничего не хочу, кроме этой Широкая-Майзлова! Сорок тысяч аренда! Даже за три месяца наем – это всего по шестьдесят тысяч с носа!
       - Успокойся, - сказала Майя, не разделяя мои восторги, - Я скажу Копецкому, чтоб он подал заявки на все три помещения. В конце концов, даже если все три варианта пройдут – найдем желающих, кто у нас оставшиеся адреса перекупит.
       И еще Майя сказала странную фразу. Она сказала:
       - Теперь выпусти все это из головы – и дай Богу все решить за тебя.

       Самая пора – что-то уже Богу решить за меня. Вчера справец предупредил, что места сегодня не будет. Хорошо, что я еще в понедельник успела заказать своим издателям десять «Узбеков» и десять «Солнц» к открытию Международной книжной ярмарки. Открытие сегодня, в десять часов утра. Левицкий сказал, что у Союза русскоязычных писателей будет свой собственный целый стенд, на котором можно выставить свои произведения на продажу. Ольга-княжна принесла мне книжки уже перед самым закрытием Гавелака, вчера, и стоила мне нынче эта история всего полторы тысячи за двадцать экземпляров. Полторы тысячи я заняла у Нади Элинковой, она же и купила у меня первых две книжки по двести крон. Вообще-то я хочу держаться старой цены – двести восемьдесят, тогда, может быть, удастся заработать. Но, для того, чтоб заработать, надо выспаться, а кто это тут в половине шестого утра вспоминает вчерашний день как дивный сон?!

       5

       Два дня я на ярмарку ходила, как на работу. Выезжала утром вместе с Наташкой, едущей на работу, – и была на Выставище минут пятнадцать одиннадцатого, а домой – оба дня – попадала не раньше восьми вечера.
       Зато чувствуется, что в этом году Союз русскоязычных писателей в Чешской Республике имеет больший вес, нежели в прошлом. Нам выделили стенд в самом начале экспозиции. И сам стенд в этом году выглядит богаче. По крайней мере, кроме номеров альманаха, около восьми наших авторов имеют свои книги, в том числе и я. О продаже пришлось забыть с первых же минут.
       Пока еще четыре молодых и красивых девахи расставляли книги по стендам, я пристала к одной из них «кто у вас тут из издателей?». Из служебного закутка вышел представительный мужчина, и хмуро проговорил:
       - Ну, я издатель. Чего изволите?
       - Изволю опубликовать у Вас свое последнее произведение «Назад на небо», - дерзко улыбнулась я, - Что для этого нужно?
       - Нужно, чтобы произведение было бестселлером.
       - Мне кажется, что есть, - продолжала я дерзить.
       Он указал на наш стенд рукой:
       - Тут представлены какие-нибудь Ваши книги?
       - Да, вот эти две.
       - Давайте я их возьму почитать, а потом поговорим.
       - Да давайте я Вам их подарю!
       - Да неудобно.
       - Да глупости. Как Вас зовут?

       Потом появился Андрей Дементьев, бывший главный редактор журнала «Юность», я когда-то любила этот журнал, впрочем, как раз в дементьевские годы, и вообще, поэт, друг Кобзона, член правительственной делегации. Его одолевали две корреспондентки из «Итар-ТАСС», потом местные СМИ, а потом он на секундочку остался один, присел за столик и загрустил.
       - Я Вас так уважаю, так уважаю, - сказала я, подходя к нему на цыпочках, - что давайте я подарю Вам две свои книжки!
       - Я тронут, - сказал этот старый человек, - Вы мне их подпишите и укажите там свой телефон. Я непременно позвоню Вам.

       Потом от питерского экспозиционного пространства пришла к московскому милая женщина с сыном-юношей, тоже издатель, как оказалось. Я и ей подарила две книжки.

       Потом мы курили на заднем крылечке с Игорем Савельевым, и он задушевно так говорил мне:
       - Вы пишите настоящую литературу, Ирина, потому что у Вас есть музыка фразы. У Вас есть ритм, своего рода вибрация, и она очень положительная, я бы сказал, дающая, а не забирающая. Я не литератор, я, скорее, медик, я пишу очень прикладные вещи, но Вам предрекаю – не останавливайтесь, и Вы далеко пойдете!
       - Уже пошла, - сказала я. Я и ему подарила две книжки.
       К двум часам дня прибыл Посол Российской Федерации. Ах, как все-таки все у нас, у русских, по-домашнему. Они выстроились перед нами полукругом – Посол, человек, который всех представлял, потом человек из Правительства Москвы, потом бедный Деменьтев, потом еще один человек, про этого вообще ничего сказать не могу. Оттарабанили положенное, один Дементьев как-то душевно сказал слово о Праге, а потом должно было состояться его общение с читателями, но Посол сказал «Сначала по глоточку», и всем, наконец, было предложено белое и красное вино, минералка, орешки, а потом Левицкий сказал:
- В Национальной библиотеке, в три тридцать, на Славянском отделении будет презентация Фонда «Русское зарубежье», надо бы туда попасть.
       Я и ему подарила две книжки.
 
       6

       Весь день я провела на шпильках, и ночью мне снился сон, будто я переплываю дорогу. Машины едут, а я плыву по асфальту. Легко и спокойно, и меня не смущает, что шоферы крутят пальцами у висков.
       - Я тебе дам стовку, - сказала Наташа с утра, - Тем более, что пришел перерасчет за электричество в Теплицах. Нам возвращают тысячу девятьсот крон.
       - Слава Богу, - сказала я, - ведь мне и сигарет нынче не на что купить. Хорошо еще, что вход на ярмарку для членов Союза русскоязычных писателей бесплатный. Нам выдали нагрудные значки аккредитации и целый пакет с рекламным мусором!
       - Ты же хотела продать свои книжки!
       - Я и сейчас хочу.
       На Выставище я была в десять пятнадцать. В одиннадцать у нас должна была в рамках ярмарки проходить Презентация Союза русскоязычных писателей в ЧР. Стало быть, я пришла за сорок пять минут до ее начала. Зачем, спрашивается? А затем, что нашим стендом молодые и красивые девахи не интересовались вообще, и вообще, из четырех присутствовала всего одна, остальные были «на задании». Из питерского отделения пришел еще один издатель, и довольно-таки нахально выпросил у меня еще две книжки, он сказал, что «полистал» у коллеги вчера «Узбека», и его очень заинтересовало мое творчество. Ну как было не отдать?!
       - Мы с Вами завтра встретимся и поговорим предметно, - пообещал издатель и исчез. Подошедший Левицкий был не в духе.
       - Никого из руководства еще нет, - лепетала ему мечущаяся деваха, - но если хотите – можете начинать.
       - Нет, мы не хотим, - сказал наш президент, - Нас просили, приглашали, уговаривали. Мы уговорились, пришли, и что – никому это не надо?
       Через пятнадцать минут был микрофон, стол с флажками – чешским и российским, и заткнувшийся большой экран, все утро нудно повествовавший о красотах златоглавой Москвы.
       И, вот чудеса, у нас получилось красиво. Никто специально не выстраивал программу, никем ничего не было срежиссировано, но мы собрали хорошую аудиторию, и создали хорошую атмосферу. О Союзе рассказал Левицкий, а потом читали Трескин, Свинцова, Батурина, Вацлав Ланда и я. Савельев каждое выступление комментировал. Меня он, в частности, сравнил с Ремарком и я, задохнувшись от стыда, убежала курить. Когда я вернулась, все уже пошли на второй этаж обедать.
       - А мне даже кофе не на что попить! – горестно воскликнула я, плюхаясь на стул в последнем ряду.
       - Я слышала Ваше чтение, - отозвалась незнакомая женщина, оборачиваясь ко мне со второго ряда, - и если у Вас здесь есть Ваши книжки – я бы купила.
       Четыреста крон!! Целое богатство. Я подписала «Милой имя-рек, спасшей меня на международной книжной ярмарке от голода и жажды». Повторяю для особо невнимательных - от голода и жажды.

       7

       И это меня так вдохновило, что я до вечера продала еще три своих книжки, пусть не по двести восемьдесят,как мечтала, а по двести, что все равно мне позволило сделать вывод, что я «окупилась», плюс две книжки стихов Надежды Гейловой, выпущенной теми же князьями Олегом и Ольгой специально к ярмарке, и одну книжку стихов Полины Олинберг. Хоть я и не продала ни одной книжки Левицкого, он все равно похвалил меня, мол, за эти два дня работы на ярмарке я сделала для Союза больше, чем некоторые за два года.
       - Разрушить легко, - глубокомысленно сказал Сергей Владиморович, - а вот попробуй создай! Что в тебе хорошо, Ира, ты создавать умеешь.
       И подошел ко мне заместитель издателя, которому я первому подарила книжки, и учтиво сказал:
       - К сожалению, сам издатель сегодня здесь не присутствовал, но он велел передать – можете выбрать в подарок любую книгу с нашего стенда, так сказать, в качестве ответного жеста.
       Я обнаглела и попросила роскошное издание Ремарка. Я давно такого роскошного издания в руках не держала. Да еще на русском языке.
       - Ну, раз вчера Вас громогласно ославили этим именем – забирайте, - сказал заместитель, и я на радостях подарила три оставшиеся своих книжки трем присутствовавшим на тот момент девахам.
       Я не просто «окупилась». Такой фолиант, что достался мне от издательства «ОЛМА ПРЕСС» сам по себе на полторы тысячи тянет. Я так была собой горда и довольна, что, проходя мимо питерской экспозиции, и не обнаружив мужчину-издателя, сказала женщине-издателю:
       - Пусть он мне завтра сам позвонит. Вот номер телефона.

       И совсем запустила с этой ярмаркой моих цыплят на Интернете! Хотя бы перечислю их имена:
       Михаил Салаватский
       Владимир Баев
       Ева Ванильная
       Владимир Беликов
       Никита Митрохин
       Владимир Бенрат
       Елена Курапина
       Беляев Степан
       Дмитрий Ценев
       Зинаида Ковалева
       Мириам Хейли
       Артем Челядинский

       Артем Челядинский даже написал мне:
       « Пишет Вам начинающий литератор, и в то же время скандальный журналист газеты «Московский комсомолец». Моя одиозная репутация была происком пуритански настроенных людей, которые противились тому стилю, которым я пытался и пытаюсь донести в своих публикациях всю глубину отношений между мужчиной и женщиной. К сожалению, у меня хватило времени прочесть только первую главу Вашего дебютного произведения, но даже из этого небольшого отрывка мне стало абсолютно очевидно, что я нашел родственную душу».
       Ох, и ох!

       8


       « Как ни парадоксально, но время словно сделало скачок назад. Иногда кажется, что читаешь не о немцах начала 20 века, а о себе конца века: мы пережили две жестокие и кровавые войны, на которых солдаты воевали далеко от дома, мы прошли через период бурной инфляции, крушение казавшихся незыблемыми идеалов, многих поразили бациллы национализма и ксенофобии», - это из предисловия Андрея Дубровского к роману «На Западном фронте без перемен». Он утверждает, что Ремарка в начале 60-х годов прошлого века читали практически в каждой советской семье. Книги достать было трудно. В библиотеках за журналами, где печатались переводы произведений писателя, выстраивались очереди, и экземпляры зачитывали до того, что они рассыпались на отдельные листки. Почему? Оказывается, именно потому, что «после приторно правильных персонажей, после героев…написанных в духе социалистического реализма… вы встречаетесь с совершенно иными людьми…они пьют, ругаются, ввязываются в драки, имеют дело с проститутками и прочими представителями дна». Ну, допустим. Мои герои тоже пьют, ругаются и имеют дело с представителями дна. Оказывается, это-то и привлекает читателя своей «жизненностью»! Да еще эта «жизненность» вводит читателя в заблуждение, и он начинает отождествлять автора и героя! Вот, мол, говорили в каждой советской семье, как безысходно живется человеку при капитализме! А дети подрастали и возражали – безысходно живется человеку везде. Чтобы дети не возражали, критика упрекала писателя «за недостаточную глубину решения философских проблем, чрезмерную «чувствительность» изображения, сантименты и нередкое возвращение к излюбленным сюжетам». И это допустим. Я даже дальше пошла – у меня вообще всего один сюжет, и он развивается во времени. Я бы даже сказала, параллельно с читателем. А недостаточная глубина решения философских проблем проистекает оттого, что я живу при капитализме, и как там было – в каждой советской семье – постепенно забываю. Мне скоро буколики будут представляться. Зал, в зале круглый стол посередине, покрытый скатертью с кистями. На середине стола ваза с конфетами, там есть всякие, но в основном, карамель. Подружки очень любили ходить ко мне в гости. Они знали, что могут съесть все конфеты.
К Владику приходит всего один друг – Гонза – и конфеты он не любит, тем более, карамели. Они постоят-постоят в плетеной корзинке на кухонном столе, а потом их Наташка на полку засунет, а потом Люська на них уляжется и спит, а потом как-нибудь я принесу новую карамель, а эту выброшу.
       «Вопрос не риторический: что же нужно, чтобы в таких условиях не сойти с ума? Ремарк находит ответ – юмор. Пусть черный, пусть грубый, но именно юмор становится для героев той соломинкой, которая не дает утонуть в грязи и крови окопов; именно юмор превращает персонажей из схематических набросков в живых людей, подчеркивает жестокую правду происходящего. Юмор помогает не только героям, но и читателям – иначе книгу просто невозможно было бы дочитать до конца». А это не допустим, это касается меня лично: юмор превращает моих персонажей в живых людей, или все-таки то, что они пьют, ругаются и имеют дело с представителями дна?! Юмор подчеркивает жестокую правду моего происходящего или все-таки то, что я пью, не просыхая?!

       9

       В понедельник, когда я достала станек всего на один день, потому что следующий день был праздник – 8 Мая, День Победы над фашизмом – надо же, у чехов этот День на день раньше нашего, а кто, спрашивается, тот фашизм победил?! – я два часа провела с издателем Игорем и его помощницей Надеждой в каком-то ресторанчике, недалеко от Карловой улицы. Сначала Игорь мне долго и нудно рассказывал, что их издательство существует вот уже пятнадцать лет, в месяц выпускает по семь-восемь наименований, в год это около ста книг, а за пятнадцать лет это все полторы тысячи. Что в рамках проекта «Русское зарубежье» они работают с десятком-другим авторов, живущих во всех уголках мира, особенно много их в Германии, и вообще в Европе, но есть и в Америке, и даже в Австралии, вот только в Чехии почему-то нет, и я как раз была бы их первым автором. Когда он подошел к сути вопроса – изданию «Солнца осени» тиражом в 1.000 экземпляров за 500 евро, я уже так изъелозилась от ужаса, что станек стоит так долго брошенный, что подписала договор, не читая. К тому же, я уже не вижу ни черта. Поняла только, что деньги и текст должна отправить до 20 мая, тогда к ноябрю получу своих сорок авторских экземпляров, заплатила счет, и умчалась. На станке от возбуждения тоже не смогла сидеть – тем более, у Семивола обедали Люся, Серебряный и Женя. Махала перед ними руками, как мельница, даже рюмку опрокинула, пока Люся не гаркнула:
       - Иди лучше, зарабатывай пятьсот евро, потому что я тебе уже не дам ни копейки, и не рассчитывай, ты и так мне около двадцати тысяч должна.
       Пришла на станек, а там Маришка договор перечитывает:
       - Ира, из этого договора ровным счетом ничего не вытекает, кроме того, что за сорок авторских экземпляров ты должна заплатить издательству пятьсот евро!
       - За тысячу! – воскликнула я.
       - Ни о какой тысяче речь не идет.

       Вот я провела дома вечерочек! Наташа с Франтой минут сорок меня мордой по ковру елозили. Особенно веселился Франта. Говорил, что я час от часу все краше и краше финансовые операции проворачиваю. Что его восхищает, как я каждому проходимцу деньги норовлю отдать. Что хорошо еще, что это только четырнадцать тысяч, а не сто, как было год назад, и т.д. и т.п., пока Наташа не сжалилась:
       - Мам, - сказала она, - харэ уже подписи раздавать, это ж тебе не автографы!
       Позвони этому Игорю и просто скажи, что Вы туда забыли вписать пункт о тысяче экземпляров. Но как только он придет – выхвати у него этот договор из рук и порви!

       10

       Издатели явились за десять минут до закрытия станка, на станек меня взял Юрка, как продавец Никольской, третьей, потому что там и так уже Маришкина папка стояла, целый день меня успокаивал, устал успокаивать и напился. Я сама была в полуобморочном состоянии от ужаса. Я вспыхнула:
       - Дайте мне сюда этот чертов договор, не хочу я от вас ничего! Вы думаете, мне здесь князья Крыловы не издадут этих сорок экземпляров, и не за пятьсот евро, а всего за двести?! Куда я потом засуну ваши сорок экземпляров по двенадцать евро за штучку?!
       - Ира, - сказал издатель, - успокойтесь. Вы так торопились на свой станек, и так меня торопили, что я упустил этот пункт из виду. Сейчас же в графу, где перечисляются формат, объем и способ печатания, вставим этот пункт!
       - Неужели Вы думаете, что мы бы стали печатать книгу в количестве сорока экземпляров? – подала голос Надежда, - да нам только одних обязательных экземпляров надо восемнадцать штук раздать – в Национальную библиотеку, в Государственную библиотеку, в Книжную палату, в две муниципальных библиотеки…
       - Подожди, Надя, - сказал Игорь, - Вы, я вижу, опять торопитесь, Ира.
       - Да, мне нужно закрываться.
       - Тогда давайте мы Вас подождем.
       - Мне нужно на склад.
       - Мы подождем возле склада.

       - Жидовские морды, - сказал Юрка, когда мы спускались в лифте на склад.
       - Ты поосторожней со словами, это же все-таки мои издатели.
       - Да какие они издатели! Дураков находят и разводят. Тебе должны издатели платить, тебе! – а не ты им!!
       - Чтобы мне начали платить издатели – мне нужно сделать имя, а чтобы сделать имя, Юра, нужно заплатить.
       - Чушь!
       - Социалистическое мышление!
       - Ненавижу!

       Я их повела в «Золотую лиру», потому что Семивол взял манеру работать до семи вечера.
       - Если книга пойдет, мы с Вами заключим другой договор, по которому с 10.000 экземпляров, например, Вы получите 10 процентов. Главное, чтоб книга пошла. А этого ни один издатель на 100 процентов знать не может. Мне, например, больше нравится «Солнце», а Надежде «Узбек». Бог их знает, читателей, что им понравится.

       11

       С этим я согласна. Мне, например, очень нравится Саша Серебряный. Как художник. Или даже как художник. А у меня его вот уже три недели никто не покупает. Он, видите ли, на другую бумагу перешел. Более дорогую, которая не выгорает. В результате – его картинки перестали выглядеть, как акварель, а стали выглядеть, как фотографии. Кто же за фотографию будет платить как за акварель?
       - Можно даже сделать так, - не унимался Игорь, - до двадцатого мая Вы заплатите половину суммы, а другую – аж по получении макета.
       - Нет, - сказала я, - вы когда в Прагу в следующий раз приедете?
       - На следующую книжную ярмарку. Через год.
       - Вот через год и вернемся к этой теме. А сейчас разрешите мне угостить вас водкой – сегодня у моего мужа поминки, двадцать один год со дня смерти.
       - Это удивительно, что Вы до сих пор поминаете мужа, - вставила Надежда.
       - Господи, прости, - сказала я, - Да кого ж мне еще и поминать?

       То ли оттого, что не только водкой мне хотелось помянуть Мишу, то ли оттого, что наступил самый великий праздник – День Победы, то ли оттого, что мне снова не досталось места – я весь день 9 мая – набирала первую главу «Галерейки» - и за своих двести баллов – к вечеру вывесила ее на www-proza.ru , в «ленту рецензий». Буквально через две минуты у меня появился первый читатель. Неизвестный.
       Потом три дня я ломала голову, где взять деньги, чтобы отдать долг Люсе. Мы с ней провели «ревизию» по всем принтам, и выявили недостачу на двадцать тысяч пятьсот пятьдесят крон. Через три дня на станек пришла Никольская и принесла мне две бумажки по пятьсот евро каждая. Она-таки продала квартиру в Челябинске, оставшуюся в наследство от папы. Теперь ее задача – получить «трывалый побыт» (постоянное место жительство) и купить квартиру, хотя бы в тех же Теплицах. Я пошла к Андрею и поменяла евро на двадцать пять тысяч крон. Расплатилась с Люсей, заплатила склад, пришла Оксана и сказала, что за приглашение, которое она делает для моей мамы, я должна тысячу семьсот. Если б я не заработала «законную» штучку, у меня бы не осталось и трехсот крон в кармане. А через два дня у Франтика день рождения.

       12

       Наверное, права пословица – в мае народиться – весь век маяться, но у Франтика еще ни разу настоящего праздника не получалось. Ну, купили ему родители новенький двухколесный велосипед. Ну, подарила я два летних костюмчика. Ну, отволок он в садик три кулька конфет. Ни смеха, ни радости. И тогда я пообещала в субботу бассейн.
       - Мы отпразднуем твой день рождения открытием купального сезона, - сказала я, - дети не должны страдать от финансовых проблем взрослых, у них – по любому – должно быть счастливое детство!
       - Что-о? – сказал пятилетний мальчик.
       - Как у меня было, - сказала я.

       В субботу с самого утра позвонил Рем:
       - Что-то совсем обо мне забыла (а я и вправду периодически забываю, что должна ему тысячу крон за проданную работу).
       - Ох, Рем, - говорю, - На Гавелаке творится какая-то катастрофа. Я была четвертая в эту неделю – четвертая! – и только в среду, на один день, достала место! В понедельник и вторник отстояла с Юркой, на станке Никольской, при том, что там уже второй месяц стоит Гаглоева. По одной папке на человека – не много напродаешь, да и продажи-то особой нет. Ты приходи в понедельник, даже если денег не будет, я у кого-нибудь перезайму и отдам.
       - Хорошо. Как внуки? Я слышу, они с тобой рядом галдят.
       - Просятся в бассейн. А я им говорю…
       - Денег нет, - хмыкнул Рем.
       - Нет, говорю, что еще слишком рано, пойдем не раньше одиннадцати, все-таки середина мая.
       И тут в трубке повисло молчание. И я явственно услышала, как Рем думает – ни фига себе, мне тысячу вторую неделю отдать не может, а детей в бассейн вести, что не менее той же тысячи, пожалуйста.
       - Целую, - крикнула я в замешательстве и трубку положила. Да, вот такая я бабушка.
Все семь лет я каждое лето таскала сначала Владика, а потом и Франтика в бассейн. Они у меня к сентябрю бывали как два чертенка. И что теперь, наступил конец света?!
       Я должна тысячу евро Никольской.
       Я должна десять тысяч крон Значку.
       Я должна тысячу крон Рему, тысячу крон Анаит, две тысячи Наталье Чернецкой, две тысячи Татьяне Рогачевой, что теперь, посыпать голову пеплом, хвататься за скребок и садиться в пыль перед домом?!
       Мне сто тысяч должен один-единственный кретин-чиновник, вот уже целый год, и, может быть, мне поэтому крышу снесло, что я уже столько долгов имею, сколько никогда в жизни не имела?! Пятьдесят тысяч долгов, а я детей в бассейн веду, открывать купальный сезон, без малейшего желания подчеркнуть жестокую правду происходящего.

       13

       То ли дело Интернет!
       Утром было тридцать два читающих за неделю! Своеобразный рекорд. А то ли еще будет к вечеру?!
       - Бабби! – позвал Франтик, с разбегу остановившись как вкопанный над моей тетрадью, - ты эту страничку допишешь, и мы пойдем на табоган?!
       - Сначала посиди в полотенце, погрейся.
       Надо же, уж и Франтик соображает, что я ПИШУ. Что я РАБОТАЮ. Отчего же мне денег никто не платит?! Вот мое главное отличие от Ремарка. Ремарк стал знаменит сразу же после первого своего романа «На Западном фронте без перемен»! «В течение нескольких лет книга разошлась тиражом более восьми миллионов экземпляров, в Голливуде был снят одноименный фильм, принесший автору огромный по тем временам гонорар сто тысяч долларов» (Дубровский) Если меня еще кто-нибудь сравнит с Ремарком – я не знаю, что сделаю.

       Черт меня дернул спросить Татьяну Кожедубову, одну из читательниц «Солнца», почему это ей так жаль мою героиню, так жаль, что аж прямо до слез!! Пять часов прожариться на солнце, чтобы вечером получить:
       «Вашу героиню мне жалко до слез, потому что ее отец по большому счету все же мне кажется прав. В том, что, достигнув такого солидного возраста – за душой мало что есть, в смысле благополучия, как морального, так и материального. Но даже не в этом дело. Дело в этой ее истории любви. Читаешь и думаешь, как же так? Почему милая, талантливая женщина должна страдать из-за какого-то, в принципе, никчемного мужика? Поистине, любовь ужасно зла, неустроенность жизни усугубляется и еще такими безнадежными отношениями».
       Я, наверное, перегрелась. У меня действительно горели плечи, лицо и ноги, когда я писала ответ:
       «Татьяна. Второй раз убеждаюсь, как опасно просить рецензента развить свою мысль. Сколько Вам лет, деточка? Помнится, когда я училась на первом курсе университета, я тоже всех своих преподавателей жалела до слез, думала, ну что у них за карьера, учить умников писать, вот я выучусь – так весь мир ляжет у моих ног! Прошло двадцать пять лет, мои преподаватели, если кто жив до сих пор, так и продолжают учить очередную плеяду умников. А я… может, я не на том факультете училась? А может, в неподходящее время родилась?! Ремарк написал свой первый роман в Германии, когда еще фашисты и коммунисты имели одинаковые шансы. По крайней мере, на Виталика нечего всех собак вешать. Не могла я пять лет любить никчемного человека. Да и сейчас, спустя два почти года, не продолжала бы его любить. Мама звонит «ты ведь еще молодая женщина, ты бы могла себе еще найти достойного мужчину», а того не понимает, что я уже нашла. Вы думаете, что любовь, навсегда поселившаяся в сердце, вызывает жалость до слез?! Да дай Вам Бог такой любви, Татьяна.
       А еще я могу добавить, что пью без просыпу, оттого и все мои беды, так ведь Вы же мне не поверите».

       14

       Я пью без просыпу, потому что этот кретин Копецкий улетел в Англию!! Три недели прошло, как он подал эти три заявки на три помещения!! Не он ли мне токовал, что помещения пустые, и потому договор оформляется в течение трех дней?! Я названивала ему периодически, и все время получала ответ «еще вопрос не решен, надо ждать», и вдруг сегодня он мне трубку не взял! А когда я перезвонила Майе, она сообщила мне, что он срочно улетел в Лондон, и вернется только через неделю. Какие у чешского чиновника дела в Лондоне?! Сколько можно терпеть это издевательство?!

       « Ну-уу, Ирина, Вы меня прямо отшлепали! Если Вы так восприняли мой отзыв – то нижайше прошу прощения. Просто я пыталась выразить те чувства, которые испытывала. Простите, если это не то, что Вы хотели услышать. Звиняйте, так сказать». Кожедубова!!
       « Татанечка! Да Вы для меня самая славная девочка, какая только добралась до конца этого дурацкого текста! Я Вас очень люблю, и не хочу с Вами расставаться, я для этого и публикацию «Галерейки» затеяла, чтоб Вам повеселей стало, это такое первое мое произведение, совсем безобидное».
       « Пишите. Бум ждать. Да все я поняла, не такая уж я и глупая маленькая дурочка. Просто как-то дальше развивать эту тему на этом сайте не хочется. Вот если бы была возможность встретиться! А вообще Вы мне очень нравитесь».

       За три вечера я набрала вторую главу «Галерейки» и вывесила на своей странице, не дожидаясь, пока накоплю очередных двести баллов для «ленты рецензий». Мне нужно Татанечку порадовать, а такими темпами, какими я набираю баллы, до Потопа ждать. Мне нужно хоть кого-то порадовать, Господи, чтоб не сойти с ума, чтоб не сойти с ума…
       В понедельник отстояла с Юркой и Маришкой, во вторник – сама в улочке, в среду – сама на тагу, в четверг и пятницу снова с Юркой и Маришкой. Таг меня спас, в среду я заработала четыре тысячи, и каждый день тысячи по две, так что расплатилась с Ремом, Чернецкой, а главное, Франте отдала три тысячи – за накуп, Интернет и плазменный телевизор, купленный в кредит на Новый год. Мне нужно зарабатывать не менее восьми тысяч в неделю, чтобы просто сводить концы с концами.
       А, кроме того, – Никольская улетела домой, и я передала с ней для мамы приглашение и бутылочку бехеревки. Моя мама через месяц уже будет с нами!! Ах, как я не могу ее больше ждать!! Кажется мне, что только с приездом мамы все мои дела сами собой устроятся. Как бывало не раз. Как бывало не раз.


       Ирина Беспалова,
       Май,2008г, Прага