Как я была надеждой татарского изобразительного ис

       Один наш приятель часто употребляет фразу :» Вам какого, любовного или назидательного?» В этом рассказе не будет ни того, ни другого. И вообще, речь пойдёт обо мне, человеке вам незнакомом и неблизком. Я понимаю, что, как каждому творцу в искусстве интересен прежде всего он сам, так и каждому человеку в беседе интереснее прочих разговоры о нём – любимом. Ну, это в следующий раз. А теперь пусть будет обо мне.
       Я, видите ли, росла вундеркиндом. Ну, не так, чтобы, но всё таки... Ах да, это уже было. Меня очень любили учителя, видимо, за то, что я не доставляла им хлопот своим поведением. А то, что они путём нечеловеческих усилий пытались вколотить в головы моих одноклассников, в мою вплывало как бы само собой. Поэтому, вызывая меня к доске, они могли заранее начинать собой гордиться: вот, мол, если бы не приходилось расточать свой талант на дебилов, то как я мог бы научить! Свидетельствами этой любви являлись бесконечные грамоты и похвальные листы, а один учитель математики даже подарил мне общую тетрадь за сорок копеек с надписью на коричневом дерматине: «Лучшей ученице от ЛЮБИМОГО учителя». Позже учитель радиомонтажа серьёзно уверял меня в наличии радиомонтажного таланта. Дескать, оклетнёвка и кернёж у меня – бесподобны. На его сдвоенные уроки приходил весь класс, даже заядлые прогульщики, с целью насладиться бесплатным спектаклем о сложных взаимоотношениях ученицы и учителя.
       - Берите керно и начинайте!
       - Начинать что?
       - Начинайте кернить! - И так далее.
       Как выяснилось впоследствии, меня обожала также учительница географии. Однажды после собственного урока ей пришлось заменять заболевшую учительницу математики, а у той должно было быть в тот день в нашем классе два урока подряд. Один из этих уроков я с наслаждением провела в столовой, поедая пирожки и развлекаясь наблюдениями за буфетчицей, гонявшей огромным тесаком в стеклянном прилавке мышонка. Ближе к звонку я явилась в класс, и была встречена вопросом географички: «Ты где была?» Может, и надо было сказать, что живот схватило, а я возьми, да ляпни: « Не могу же я подряд на трёх географиях сидеть!» Тут она меня, естественно, разделала под орех. И до конца года больше не вызывала. А я на географию, что называется, положила. Зачем, думаю, надрываться, теперь уж всё равно! Тем не менее, в аттестат мне пошла пятёрка. Вот почему о географии у меня самые смутные представления. Только всё всплывает какой-то металлургический комбинат в Фекешсекешвароше. А несколькими годами позже мы с географичкой столкнулись где-то, и она меня чуть только не целовала, и всё вспоминала о своей любви ко мне. Чудны дела твои, Господи!
       Вот написала, и вижу, что-то такое шевелится, только не пойму, любовное или назидательное?
       Вообще назидатель из меня, как из варенья пуля ( тут я малость вынуждена была поработать над стилем). Поскольку в школьные годы довольно много времени провела по тёмным закоулкам, благосклонно внимая исполняемому для меня школьному фольклору ( ну, вы сами помните: «У крокодила из чешуй торчит большой зелёный хвост...», «В универмаге наверху купил доху я на меху...» и т.д. ). В училище тоже была отдана дань сидению на подоконниках. Тем не менее, учителя продолжали меня любить, и я так к этому привыкла, что, когда преподавательница педагогики вдруг меня незалюбила, я всерьёз опасалась за её рассудок, уж больно её поведение казалось мне неадекватным. Все любят – а она, видите ли, нет! Сначала она только испепеляла меня взглядами, а потом написала докладную записку директору художественного училища, в котором я училась, что я, мол, срываю её лекции по истории педагогики. Нас вызвали к директору. И после короткого разговора в его кабинете, она оставила меня в покое, а директор зато меня сразу полюбил. И крепко! В ответ я тоже вынуждена была его полюбить, но не так сильно, как он меня. Всё таки, несмотря на солидный возраст и жизненный опыт, он оставлся чист душой, а моя душа уже тогда была замутнена сомнениями в правильности мироустройства. Этот простой и славный человек пришёл на смену прежнему директору, снятому за расхищение уникальной училищной библиотеки, а также прочего казённого имущества.
       - Слышь, - возмущённо говорила уборщица вахтёрше, - корягу-то раскоряченную
       с подоконника он спёр, а на меня говорил, что я разбила!
Речь шла о гипсовом Прометее, неразлучном с орлом, устало клевавшим его печень.
       Нового директора привезли откуда-то из провинции, где он в крохотном домишке, населённом огромной семьёй, писал картины, прославляющие советскую власть на просторах Татарстана. На новом месте ему дали квартиру, мастерскую и приличную зарплату. Такая перемена в судьбе окончательно убедила его в том, что всё в мире устроено правильно, лозунги отражают действительность, а жизнь с каждым днём становится всё лучше. Поэтому и сам он решил честно трудиться для всеобщего блага, прилагая максимум усилий для развития татарской школы живописи. А тут вдруг я! Клянусь, никогда не считала себя живописным гением. Но, видно, его глаз был на это дело лучше намётан. Во всяком случае, он принялся меня опекать. То красок мне подбросит, то кистей импортных. Естественно, этим вся группа пользовалась.
       - Любка, попроси у директора охры! Скажи, пусть сразу больше даст.
       - Люб, тоненькая кисточка есть, глаза написать? Нет? Ну попроси!
Потом он стал меня одну из всей группы учить ставить постановки. И всё это, главное, бескорыстно!
       Подошло время диплома. Нужно ли говорить, что у меня он был за номером один, в красненькой обложке. И вот я вам сейчас докажу, что душа у этого человека была голубая. Ещё в начале весны он пригласил меня на разговор, и сказал мне так:
       - Татарское изобразительное искусство нуждается в таких художниках. Я в вас
       верю. Вы способны на многое. Поэтому я напишу ходатайство в министерство
       культуры, и вы поедете поступать в институт, как национальный кадр.
Это было по меньшей мере смешно. Но я не засмеялась. Потому что мне хотелось учиться в институте, и в душе моей зашевелилась надежда. Зато громко смеялись потом все мои родственники и знакомые.
       Время шло, и вдруг директор пропал. Даже мне к тому времени всё стало окончательно ясно. А он, видно, ещё старался что-то предпринять. Но в конце концов он появился, чернее тучи, и подошёл ко мне с сокрушённым видом.
       - Простите меня! Ничего не вышло! Это ужасно! Вы-то, я уверен, и так поступите, а
       вот республика останется без Вас!
После защиты было распределение, и первой опять вызвали меня.
       - Для Вас у меня есть особенное предложение. Мой друг, директор Альметьевской
       Школы Искусств, уходит на пенсию. И он просил меня подыскать ему замену.
       Желательно парня после армии. Руководить придётся большим коллективом,
       ответственность огромная...
При этих словах вся комиссия принялась меня пристально разглядывать - дескать, кто это там сразу метит в кресло директора огромной школы, на кругленькую зарплату, не имея ни дня опыта работы. А я онемела от ужаса. Представилось сразу почему-то, что в этой долбаной школе протекла крыша, и мне надо организовывать ремонт, причём для эффективности пить с бригадиром водку! К тому же Альметьевск – не город моей мечты!
       Три раза я отказывалась подписать распределение, и три раза меня отправляли, негодуя, подумать. На четвёртый я выцарапала -таки какое-то место в Подмосковье,
надеясь на то, что место не по специальности, и я сумею как нибудь оттуда вырваться. Наш директор плакал и ругал чиновников министерства.
       - Теперь Татарстан точно останется без Вас! Как я посмотрю в глаза своему другу!
       Он не сможет уйти на пенсию!
Собственно, вот и всё. Как я и предупреждала: ни козе малина, ни козлу барабан. Но что-то назидательное просвечивает сквозь дерюгу повествования. Или любовное...