Сумасшедшая... жесть

       

       Меня обрили налысо. Теперь голова теплая и приятная наощупь. Я сижу в комнате и глажу округлый череп, будто пальцами дотрагиваюсь до своих мыслей. В комнате кроме меня еще какая-то женщина, она смотрит на меня:
- Можно тоже потрогать? – говорит она, направляя руки к моей голове.
-НЕТ - я зажимаюсь на своей кровати и трясусь как от холода. А мне и правда холодно, душе…
       Я помню, что была беременна, помню дорогу и громкий гудок автомобиля. Больница и много людей вокруг. И эхом слова врача:
- Ей уже 36, больше родить не сможет.
А мне все еще кажется, что они ошиблись, все-таки кто-то живет у меня внутри и мечтает родиться, поэтому я часто подкладываю подушку под платье и пою колыбельные. Женщины в белых халатах смеются и говорят:
- Эта совсем тронулась, как привезли, только хуже делается. Уже песни поет подушке. Вот тварь чеканутая!
Я не обращаю внимания, они просто не имеют детей, поэтому так озлоблены.
- А ты здесь чего? – меня отрывает от укачивания моей малышки голос новенькой, молоденькой девушки. Красивой и высокой как Барби.
- Ничего, дочке колыбельную пою.
- А-а! а меня сюда муж запихал. Оттого, что стала изменять этому импотенту часто. И уйти захотела, а он и говорит, что от таких как он богатых и надежных не уходят. Раз захотела, значит чокнутая. Вот сюда и привез. А давай вместе держаться? Ты здесь я смотрю самая нормальная.
-Давай, только когда я рожу, обещай помогать?
- Обещаю!
       
       - Я жила одна, а в 35 встретила Его. Влюбилась, страшно вспомнить. Забеременела, он сказал – аборт. В моем-то возрасте! Выживу и без него. Время придет, даже прощу. Живот округлился сразу же. Все предрекали девочку. Вот теперь хожу, уж скоро рожать. – Мы сидели в столовой и разговаривали. За соседним столом сцепились две старухи – не смогли поделить кусок хлеба. Вместо супа в тарелках виднелось что-то напоминающее б…ну. Большинство ели, скребя ложками о низ тарелки. Столовая напоминала хлев, который убирают не чаще одного раза в месяц, все женщины в одинаковых сорочках и халатах, чтоб не завидовали. Если родственники пытаются привезти что-нибудь покрасивее, то обрекают эту женщину на нападки и унижения от тех, кто постарше и поагрессивнее. Самое безобидное это если просто разорвут одежду и расцарапают лицо, а могут и избить в туалете, вздумаешь пожаловаться - отобьют почки. Каждая обитательница здешних мест знает и может даже среди ночи показать где находятся почки. Некоторые после таких воспитательных мер умирают, здесь это никакая не трагедия, а так, обыденность.
- Эй ты пузатая, кого ждешь? – обратилась ко мне женщина лет пятидесяти с черными усами над губой.
- Девочку. – сказала я немного робея.
- Назовешь Лизаветой – мою маму так звали. – И громко добавила на все столовую: - Кто ее тронет, почки отобью!
       С того времени, мне приносили фрукты и овощи из разных комнат, пытались потрогать живот и разговаривали с моей малышкой. Не знаю отчего я заслужила любовь Тимофеевны –так звали усатую женщину, но жить мне стало на много легче. Чего не скажешь о моей соседке. Ее частенько били и гадили в постель – женщины всегда завидовали красоте. У нее случился нервный срыв, пошла пена изо рта. Мед сестры позвонили ее мужу, и он забрал ее обратно, заставив перед этим при всех целовать ему обувь. Она была так измождена недельными избиениями и жизнью в свинарнике, что сделала это без какого-либо колебания. Думаю, она, пережив все, никогда больше не станет изменять, а превратиться в верную жену, во всем потакающую мужу.
       Я проводила свои дни в вязании пинеток и костюмчиков для дочери. Пела песни и смотрела на проходящую осень за окном. И однажды в мою палату-комнату зашла Тимофеевна.
- Когда рожать-то?
 Я погладила живот и пожала плечами.
- Ну срок-то какой? – не унималась она
- Думаю месяцев пять-шесть.
- Когда родишь, я буду ей отцом. И ты будешь жить со мной, в моей палате.
Меня пронзила страшная догадка! Вот почему она так заботилась обо мне, она влюбилась. Здесь же нет мужчин и лесбиянство в порядке вещей! Вот дура я! Я подняла на нее глаза и рвотный рефлекс подкатил к горлу. Она улыбнулась беззубым ртом.
- А что если…, если я Вас не люблю? – мои руки похолодели от отчаяния.
- Да тебе же лучше будет глупая, будешь жить не тужить. Дочь твою воспитаем вместе!
Ее кто-то позвал из коридора, а я сползла на пол и рвота прорвалась наружу.
       Я сидела на постели, а девочки из соседних комнат мыли пол. Тимофеевна сидела рядом и гладила меня по голове.
- Ничего, ничего, это бывает, когда в положении.
Я перебирала пальцами край ночнушки. Она взяла широкой ладонью мою голову, повернула к себе лицо и поцеловала, ее слюни растеклись по моим губам. Как только она отстранилась, меня опять вывернуло. Она громко, хриплым смехом рассмеялась.

- Пожалуйста, помогите мне – я обращалась к врачу с мольбой в глазах. – Тимофеевна преследует меня, склоняет к сожительству. Мне это противно. Помогите!
Врач седой, худощавый мужчина посмотрел на меня с удивлением.
- На что еще жалуемся?
- Больше не на что, помогите!
Все записал, прошу вас вернуться в палату.
- Да нет, вы же ничего не поняли, пожалуйста, мне нужна помощь – от отчаяния я вскочила и схватила его за халат.
Через секунду в кабинет вбежали сестры и оттащив меня, завернули в какой-то кокон, резко вытащив подушку из веревок, которые удерживали ее на уровне живота.
- НЕТ!!! – я кричала как раненый зверь пострадавший от ножа охотника, склонившегося над ним. – Моя девочка, мой ребенок!!! НЕТ!!!
Врач ввел в мою ногу что-то из прозрачного шприца и я погрузилась в негу сладкого сна.

       Когда я ожила, около моей кровати сидела Тимофеевна, она нежно гладила меня по бритой голове и улыбалась
- Вот и все! Все кончилось. Посмотри! – она показала мне завернутую в небольшое одеяло подушку, ту самую, которая была до этого у меня на животе. – Это наша Лизонька!
Я погладила себя по плоскому животу, мое сердце сжалось. Ко мне на несколько секунд вернулся момент аварии и моего ужаса от потери ребенка. Боль пронзила мое тело.
- Наша Лизонька – чуть напевала Тимофеевна, - Наша доченька!
- Послушай, мне нужен нож. А то отрывать пряжу, руками тяжело, сможешь достать? – я положила руку ей на колено.
- Чего удумала? – ее глаза налились кровью, как у бойцовой собаки во время драки.
- Ну правда, надо ненадолго, а то Лизе одежда нужна, а я довязать не могу.
- Ладно, дам. Спи пока, скоро дочь кормить. Она положила сверток с подушкой рядом с моим лицом и вышла из комнаты.

       Вечером мне принесли малюсенький ножик, который обычно используют для разрезания бумаг.
В комнату заглянула Тимофеевна.
- Завтра переедешь ко мне в комнату – у меня и телевизор и диван, все удобства.
Я грустно улыбнулась и кивнула головой.


       Было четыре часа утра. Я сидела на грязном полу душевой в мокрой сорочке. Сверху на меня капала прохладная вода и ласкала мой лысый череп. Кто-то пел песню, шагая шаркающей походкой по коридору. Я взяла в руку маленький ножик и резко резанула по правой руке. Кровь брызнула на стены и стала медленно убегать в слив. Красивой струйкой рисуя различные символы. Я постепенно погружалась в негу. Никогда в жизни мне не было так хорошо! Мое тело словно таяло от прикосновений воды и я плыла за струйкой в прекрасные дали, от пьяного водителя, сбившего меня в тот день, от грубых мед сестер, от врача, от беззубой Тимофеевны. Меня покидали тоска и боль. Сознание выходило из меня, только в последний момент я услышала плач ребенка – моей нерожденной девочки. Она уже рядом, еще секунду и я возьму ее на руки и почувствую тепло детского тела.

- Вену порезала, тварь, опять проверками замучают и премии лишать. Вот сука, чтоб ее черти съели. – в душевой стояли две толстые мед сестры.
- Зови санитаров, пусть в морг тащат.
- Вот тварь, так тварь! – не унималась одна.
- Посмотри – сказала другая – Она еще и улыбается.
Они нагнулись над телом, в рваной ночной рубашке, лысым черепом и счастливой улыбкой на окаменевшем лице…